Мастерство не пропьёшь!

Наша туб. больница всегда представлялась мне этаким призраком мрачных сталинских 30-х, который пережил свою эпоху и недобро взирает желтыми глазами оконных проемов на серую нашу жизнь. Изначально невыразительное кирпичное, покрытое штукатуркой здание с листвиничными перекрытиями между этажами было среднеобразовательной школой на окраине Иркутска. В 1941 старшекласники оставили учёбу и ушли на фронт. В память об этом в свое время у центрального входа был сооружен небольшой мемориальчик. В течение лет ежегодно 9 мая у него собиралась пенсионеры (возможно те самые старшекласники) и пионеры. Во время войны Иркутск был одним из городов, куда эвакуировали с фронта раненых бойцов. Больниц не хватало, и школа была превращена в тыловой госпиталь. По окончании войны здание  продолжало оставаться местом страданий, переквалифицировавшись в туберкулезную больницу. Рожденное во время расцвета репрессий и влачившее свое безотрадное существование в периоды  оттепели, застоя и окончательного распада СССР,  здание туб. больницы имело классический дизайн  совкового минимализма. Его фасад был украшен вечно актуальным  ржаво-металлическим СЛАВА КПСС над окнами верхнего этажа. Внутри оно также до последнего оставалось верным ленинцем. Совсем не за долго до моего трудоустройства в июле 1992 в больнице, наконец-то, за явной невостребованностью была упразднена  ленинская комната. Куда при этом девались вымпелы, кумачи и письма Энгельса Каутскому только чёрт знает (ну, может ещё и сам Владимир Ильич, его главный заместитель по вопросам ада на земле).
   Итак, вот он я, сопливый ординатор 25 -ти лет переступивший порог сего здания, ласково прозванного в народе Чахоткой. Моё  робкое появление в просторной ординаторской (бывшая учительская, я думаю) со скрипящими полами , потертым линолиумом и высоченным потолком метров четырех, было встречено напряженным молчанием присутствующих. За столами, расставленными по периметру комнаты вдоль стен сидели пятеро в белых халатах и колпаках. "Врачи," догадался я. Стол посреди комнаты занимал коренастый человек в черной кожаной ветровке, которая была застегнута на молнию снизу, а сверху ее распахнутые лацканы позволяли лицезреть клетчатую рубашку и галстук с огромным узлом. У человека почти не было шеи, и было круглое красное помятое лицо. С выражением снисходительного интереса лицо рассматривало вошедшего меня. Что-то подсказало мне, что краснолицый - зав. отделением. Мастерски протянув еще некоторое время театральную паузу, он наконец прервал густую и начавшую уже тяготить тишину, которая, похоже, установилась с моим появлением.
- Ты кто?
- Александр... Татаров... Я к вам после ординатуры по общей хирургии.
- А, тебя Геннадий Палыч?..
- Ага, Генадий Палыч.
- Ну, проходи, Татаров, осваивайся... Погоди-ка, дверь прикрой за собой.
Я прикрыл.
- Ну, Будаич, давай по-быстрому, я в облздрав опаздываю!
Старый бурят  неопределенно-почтенного возраста (Сколько бы вы дали лет иссушенной коричневой мумии, откопанной в китайских песках? ), с каменным, лишенным какого бы то ни было выражения лицом потянулся под стол и извлек оттуда бутылку Пшеничной. На соседних столах как-то незаметно образовались стаканы. Кто-то властно, предвосхищая возможные возражения, сунул стакан и в мою руку.... Через минуту бутылка была пуста. Заведующий вышел. Надо полагать, отправился в свой облздрав. Оставшиеся врачи с непроницаемыми лицами (лиценепроницаемость Будаича была, конечно, самой непроницаемой) сидели во вновь опустившейся тишине. Все погрузились в нирвану. Каждый в свою... Ну вот, так на долгих 6 лет я  стал торакальным хирургом.

  На пациентах чахотки - бывших и будущих сидельцах надо бы было остановиться особо. Постараюсь вернуться к ним позже. Сейчас же мне бы больше хотелось крупными мазками написать групповой портрет врачебного коллектива. Если вкратце, все врачи больницы были так или иначе обижены судьбой. В этом смысле наше заведение облздравовского подчинения можно было по праву назвать приютом сирых и убогих. Единственный небожитель чахотки, главный врач, проживавший в доме улучшенной планировки и приезжавший на работу, как какой-нибудь партийный бонза на белой волге ГАЗ-24, тоже по сути был лузером. В свое время Валерий Андреевич делал медицинскую карьеру в кресле секретаря комитета комсомола мединститута. Таких перцев по окончанию учебы обычно распределяли на руководящие должности гор/облздравов и на должности глав. врачей. Стандартная карьера комсомольского вожака ждала и Валерия Андреича. Я не представляю, каким мудаком надо быть, чтобы из всех возможных опций получить кресло глав врача в туберкулезной больнице, где лечатся уголовники и наркоманы. Ну какие у нас могли быть взятки, благодарности и покровительство сильных мира сего, если все нормальные люди воспринимали больницу исключительно как рассадник заразы, от которого лучше держаться подальше? Одна лишь отрада была у нашего главного - перманентный ремонт обветшавшего здания. Ремонт не заканчивался никогда. Сначала красились стены и менялся линолеум на первом этаже. Потом та же реновационная программа перемещалась на второй, на третий этаж. К этому времени краска, наложенная на стены первого, лоскутами, сползала со стен и падала на потерявший приличный вид линолеум. Ремонт снова спускался на первый этаж. Так и продолжался нескончаемый круговорот краски-штукатурки . Как и вода в природе, "сэкономленные" стройматериалы выпадали где-то в виде осадков, но уже в денежном эквиваленте...   Валерий Андреич был не только талантливым администратором, но и пламенным врачом (у него, кроме шуток, был значок отличника здравоохранения), возглавив службу функциональной диагностики. Вся служба размещалась в кабинете. Там Ольга Степановна ( сестра функциональной диагностики и по совместительству боевая подруга Валерия Андреича) делала больным ЭКГ, который расшифровывался прикомандированным к хирургическим отделениям терапевтом Витей и спирометрию, которую спирометр расшифровывал сам. Глав врач только расписывался под спирометрической кривой. Подозреваю даже, что это делала за него Ольга Степановна. Последняя гордо носила статус первой стац дамы чахотки, позваляя вмешиваться во все дела больницы, где её  не просили. Содержание и обслуживание сложного оборудования кабинета требовало огромного количества медицинского спирта, больше, чем мы все вместе взятые выпивали в операционной. Упразднив ленинскую комнату, Валерий Андреич, дабы коллектив не скучал, ввел обязательные политинформации. Врачи их готовили по очереди и зачитывали передовицы о ходе посевной перед ощим собранием медперсонала по пятницам. Вообще главный проделывал с безропотными врачами всё, что угодно. Те потихоньку бухтели, конечно, но только выпимши и очень тихо, чтоб вечно оказывающаяся поблизости не ко времени Ольга Степановна не донесла.. Наказание в случае чего было суровым. Дело в том, что ставка врача тогда со всеми накрутками за стаж да категорию была неприлично мала. Тогда ещё шутка такая ходила:
- Какая у тебя зарплата?
- Зарплата у меня хорошая. Но маленькая.
                У меня, начинающего хирурга, зарплата в переводе на доллары была меньше 90 в месяц. У врача первой категории - не многим больше. Так вот, была возможность получить ещё чуть-чуть при распределении 2-х свободных ставок. Если главный к какому-то врачу благоволил, тот из барских рук мог получить пол-ставки  за лояльность. Если, по мнению Валерия Андреича, врач пол-ставки не заслуживал, тот получал четверть. Ну а за плохое поведение - соси свою голую ставку. Большинство простых врачей больницы были обижены судьбой схожим образом, как-будто судьба свой приговор выносила не в письменной форме, а ставила каждому в деле одну и ту же печать с гравировкой: "Трахать долгие годы, а затем ни с чем отпустить на пенсию". Так или иначе большинство докторов тяжело работали всю свою жизнь, а к предпенсионному возрасту сумели скопить на старенький Жигуль (у Будаича был ЗАЗ 969М) и дачный домик на 6 сотках, сбитый из горбыля и бросовых досок.
То ли от осознания жопы как итога карьеры, то ли от страха эту жопу осознать люди крепко выпивали . Так, что коллективный портрет врачей был почти как в песне группы Смысловые Галлюцинации "Вечно пьный, вечно молодой". Если с вечной молодостью как-то не очень вышло, то с остальным проблем не было.
   Из общего строя выбивался только Виктор Иванович. Во-первых, он был лет на десять моложе других старперов, и, как бы изощренно Судьба его ни трахала, его ждало ещё много сюрпризов. Во- вторых, не такой он был человек, чтоб "Порой от жизни получать радости скупые телеграммы".Виктор Иваныч был из тех, кого называют "беспокойная душа". Это был маленький, щуплый по-хорошему злой, но не озлобленный, ершистый и постоянно находящий приключения для собственной задницы человек. А посему у Судьбы для него была уготована особая печать:"Трахать долгие годы и не отпускать, пока живой!" Среди старожилов чахотки он был варягом. К нему относились в уважнием и настороженностью. Виктор Иваныч приехал из Красноярска. Там в краевом тубдиспансере он был одним из ведущих хирургов (себя по хирургическому мастерству он ранжировал третьим после каких то уже совсем крутых красноярских виртуозов). И действительно, оперировал Виктор Иваныч блестяще. У нас только он делал декортикацию легкого + правостороннюю билобэктомию с разворотом легкого на бронхе с интраплевральной апикальной торокопластикой в дополнение. Надо отдать должное старикам. Ему не завидовали и часто с ним советовались. Но, как я уже заметил, Виктор Иванович был варягом, этаким волком-одиночкой, без родственников, друзей и даже знакомых. В Иркутске у него было только две родных души - заведующая аптекой в микрорайоне Первомайский и разведенка в районе ИВАИУ. О существовании друг друга женщины скорее всего не знали. Виктор Иваныч периодически вставал на якорь то у одной, то у другой. Ни там, ни там приручению он не потдавался, а потому, постояв в тихой гавани, напивался до соплей, скандалил и, бывало, занимался и рукоприкладством. В конце-концов Виктор Иванович снимался с якоря и уходил,  качаясь на нетвердых волнах в самостоятельное плавание, чтобы побитым штормами вернуться вновь.    "Мира даль деля на мили, жизни даль деля на вахты,    Держит курс, согласно фрахту, в порт, в порт..."               Бывали, однако, дни, когда он вообще ни куда не шёл, а оставался ночевать в больнице...

   Ординаторская первой хирургии после четырех превращалась в комнату дежурного врача. К услугам дежуранта была кушетка, телевизор, телефон и кнопка вызова милиции, если больные распоясаются. В обязанности врача входило совсем немного. Нужно было пересчитать оставленные в сейфе наркотики, снять пробу на кухне и поставить оценку с подписью в дежурный журнал. Приятная обязанность, чего греха таить. Не знаю сколько мяса клали в гречку больных, но дежурному врачу в тарелку с мясом перепадало немного гречки. В благодарность в журнал шла высокая оценка людям в белых халатах, т.е поворам. Все знали, что главный не любит низких оценок, а повара не любят пристального внимания со стороны администрации. Как известно субпродукты любят тишину...  В один прекрасный вечер дежурный врач, терапевт Витя, не смог наслаждаться положенным ему сервисом в полном обьеме. Телевизором и телефоном ему пришлось пользоваться на третьем  этаже, во второй хирургии, потому, что ординаторскую в первой хозяйски оккупировал не ушедший на один из своих причалов Виктор Иваныч. Последний оставался некоторое время в относительно приличной форме, но в какой-то момент сроднился с кушеткой, ушел в астрал и стал недосягаем для суеты грешного мира... А суеты хватало. Какому-то больному сделалось не хорошо: в легкие перестал поступать воздух. Дежурный Витя, в силу консервативного подхода к решению профессиональных вопросов (даром что ли терапевт?!) к такому обороту оказался не готов. Бронхолитики не помогли, больной дышал как рыба на льду. Снимок, сделанный с помощью рентген техника Жанны (деваха подрабатывала по ночам постовой медсестрой) показал тотальный пневмоторакс со смещением средостения. Надо было пунктировать/ дренировать плевральную полость. Виктор Иваныч ни как не просыпался. Не проснулся он и после того, как сестра полила его холодной водой, а Витя - горячими слезами. Короче, наш терапевт дрожащими руками пунктировал сам, но больного спасти не сумел....

   В то утро я первым приехал на работу. Проветренная ординаторская сохраняла странную смесь запахов мужского одеколона  и квашенной капусты. Виктор Иваныч сутулясь сидел на кушетке, почему-то в одном носке. Вся его поза и черты лица говорили о том, что возвращение из астрала далось ему не легко. Рядом, пародируя памятник Пушкину, стоял Витя. В руке он держал снимок грудной клетки.
- Ну вот же пневмоторакс, правильно, Виктор Ваныч? Ну, вот я его тут в пятом межреберьи и уколол. Ну, что я ещё мог сделать?!  Сделал, что только мог, а он совсем перестал дышать.
Для убедительности Витя поднес снимок к негатоскопу за спиной Виктора Ивановича и, как будто выискивая что-то, что он мог упустить, стал рассматривать его на просвет. Собрав волю в кулак, Виктор Иваныч привстал, повернулся и тоже взглянул на снимок.
- Витя, ты как снимок-то держишь?
- А что?
- Ты снимок-то разверни другой стороной, не видишь, у тебя тень сердца справа?
Витя развернул снимок.
- Ну вот, так-то лучше! С какой стороны, говоришь, был пневмоторакс?
Витя совершенно явственно побледнел.
- Это что, Виктор Иванович, я его не с той стороны пунктировал?!
Виктор Иванович повернулся обратно и тут же снова ссутулился.
- Да уж, Витя, ты его в здоровое легкое уколол... Просрали мы, Витя, больного, просрали...