Осеннее солнце мне колет глаза. Часть 2

1.

Наверное, я слишком чувствительный. И одинокий. Раз определяю свою заботу о незнакомом человеке таким сильным словом – «любовь». Или начитался сентиментальщины за всю свою жизнь. Будь у меня хоть кто-то – родственники, домашние животные, жена, дети… комнатные цветы,  наконец, я, быть может, подобрал более расширенный синонимический ряд. Но по причине чувствительности к запахам животные и цветы автоматически исключались, а вот по какой причине отсутствовали жена и дети  – пока загадка. Поэтому, я пришёл к выводу, что уход за заболевшим незнакомцем можно сравнить с жалостью к голодному котёнку на улице, которого вы погладили и подкормили. А прикоснувшись к несчастному, уже невозможно его не любить.

Фу, вывел взаимозависимость, наконец-то. Едва добравшись до кровати, парень тут же заснул. Очевидно, подействовала ударная доза пилюль. С трудом отыскал градусник в недрах его толстовки – пограничная, тридцать девять и три.  Я с интересом обошел комнату, порылся в разбросанных на столе эскизах, смущенно обнаружив ворох своих портретов в разных образах. Но неизменно с субтильным телосложением. Видимо, представляет меня слабаком! Я ухмыльнулся - вот бы он удивился, увидев мою мускулатуру.  Это только лицо у меня нежное, да душа тонкая, если верить Сарочкиным определениям, но кость довольно широкая. Никогда не забуду, как тренер, защищавший на нас какую-то «диссертацию», разделял борцов на три контрольные группы, определив пропорцию моего тела как пара-гармоноидную. То есть, средненогие и широкоплечие.  Он подбирал для каждого особую технику борьбы в соответствие с группой, и это срабатывало на сто процентов. Мне особенно удавались подсечки, броски через спину и грудь, с захватом за пояс и удержание.

На каждом эскизе стоит дата.  И более всего меня взволновало то, что, судя по всему, за мной тоже наблюдают, и гораздо дольше, чем я – практически всё лето! На автомате, поднимаю и складываю разбросанные вещи,  раскладываю их и сортирую, как был приучен с детства. Носки, трусы, заляпанные майки отношу в ванную. Такое впечатление, что он ни разу с момента приезда не пользовался стиральной машиной – нет ни горстки порошка. Сажусь на ванну, размышляя, уж не постирать ли всё у себя… подношу к носу его бесформенную линялую футболку и вдыхаю. Всё это происходит непроизвольно, неосознанно. Запахи для меня  - всё! По ним я определяю опорные моменты в жизни и людей для близкого общения. Не будь я лингвистом, стал бы каким-нибудь титестером или ольфактроником, а может, кондитером. Плюс к нестандартному обонянию уж больно бурная у меня  фантазия и воображение. Да, ещё возможно, сомелье – я не алкоголик, но люблю «это дело», и в ресторанах мне всегда предоставляется право выбора  хорошего вина.

Я замираю от пронзившего чувства восторга. Потом скручивает живот под солнечным сплетением, и жаркая волна бьёт прямо в мозг. Как маньяк, начинаю обнюхивать  его вещи, сгребаю под себя всю кучу. Представляю, как это смотрится со стороны! Гренуй отдыхает…

Я почти теряю сознание и падаю на колени. Сердце прыгает вверх-вниз и готово вылететь из горла. Ещё немного, и я – труп! Отбрасываю от себя одежду и выбегаю из квартиры. Домой вернулся в слезах. Ну, что это! Мужик не может справиться с эмоциями. Иду на лоджию и курю подряд две сигареты. Вдыхаю прохладные осенние запахи, с трудом успокаиваюсь.

Так, ведь всё равно придётся вернуться, хоть постирать, да и дверь не закрыл. Сегодня я не выдержу такого всплеска адреналина ещё раз.  А мозг пытается классифицировать полученную информацию: основная нотка, база – только что смолотый чёрный перец (моя любимая приправа, которую я сыплю во всё, даже в мороженое), ещё вяжущий имбирь и корица в молоке. И маленькая капелька скипидара, ха-ха! Сочетание горчащих и сладковатых вкусов. О, если всё смешать и попробовать, то это горячо, и терпко и огненно. Язык отвалится. Надо вернуться, распотрошить на нём одежду, пока спит, и попробовать  на вкус! Теперь моя голова занята только этими мыслями.

Желание не отпускает, и я довольствуюсь слабым заменителем   - завариваю себе чай масала и размешиваю в нём пол ложки молотого перца. Собираюсь с мыслями. Захватив стиральный порошок, кое-что из продуктов, иду обратно. Стараясь, не дышать глубоко, запихиваю одежду в стиралку и включаю.

Иду в комнату. Она раскалена от жара его тела. Парень лежит, сбросив плед и толстовку на пол. Он весь мокрый от пота, и это хороший знак  - температура спадает. Приношу полотенце из ванной и вытираю его влажный лоб, щёки, шею. Он открывает глаза, смотрит на меня бессмысленным взглядом, не понимая, кто это перед ним.  Потом с трудом узнаёт и улыбается, хочет что-то сказать, но тут же задыхается от кашля. Пою его тёплым раствором от простуды, который мне всегда помогает.

- Ну как, полегчало? – Он кивает. - Давай снимем майку, ты мокрый насквозь. У тебя есть чистая? – я приподнимаю его.

Он неопределённо пожимает плечами. Тщетно порыскав в шкафу и ящиках, удивившись скудости гардероба, я стягиваю с себя белоснежную «сегодняшнюю» футболку и протягиваю ему.

- Переоденься. Я только сегодня надел.

Я вижу, как глаза его расширяются, он ошеломлён увиденным. Переводит горящий взгляд с моей фактурной груди на живот, на плечи,  смотрит на меня с недоумением. А ты как думал! Это тебе не эфемерный ангелочек! Это мясо и мышцы. Парень дико смущается и опять заходится кашлем. Его болезненная бледность закрашивается красными пятнами. Отдышавшись, он, к моему удивлению,  суёт нос в мою футболку и вдыхает, потом натягивает на себя и откидывается на подушки в изнеможении. Видимо, сегодня мы оба пережили  потрясение до глубины души.


2.

Есть он ничего не мог из-за больного горла, и я отправился к себе варить легендарный куриный бульон. Уж не знаю, что в нём полезного для выздоровления, но раз бабуля варила, значит так надо.  Стемнело как-то быстро, день пролетел незаметно.

Возвращаюсь и заставляю его выпить бульон. Он очень слаб, но улыбка не сползает с губ. Температура к вечеру опять поднялась, но уже терпимо – тридцать семь и девять. Хитринка снова появляется в глазах. Я тоже собой доволен, парню явно стало легче. Развесив постиранное бельё, понимаю, что больше нет поводов задерживаться.

- Если ночью вспотеешь, то на батарее возьми чистую майку. Я всё постирал. Завтра зайду, ладно?

Он устало кивает, глаза снова закрываются от слабости:

- Я буду ждать.

Дома я как-то остро почувствовал пустоту и одиночество. До такой степени, что звоню родителям по скайпу. Нет, я вовсе не сирота. И родаки имеются в наличии. Вот, только далеко, в другой стране, где они трудятся на поприще дипломатии. Мать тут же напрягается и суетится. Сразу  старается выспросить о моей жизни, тревожно перечисляя все возможные диагнозы болезней, которыми я мог бы переболеть за три недели с нашего последнего разговора. Она даже не слушает меня первые пять минут, вываливая все свои тревоги и мысли, что пришли ей в голову за это время. Я привык и жду паузу. Она зовёт отца, и он присаживается на подлокотник у неё за спиной.

Как-то повелось, что я редко звоню первым, и это всегда выбивает их из колеи. Во-первых, у них свой рабочий график, и они звонят только в свободное время. Во-вторых, я вообще не уверен, так ли я уж им нужен. Конечно, хорошо, что есть. Но они настолько поглощены друг другом с институтской поры, что внедрение кого-то ещё в этот тандем только раздражает, в лучшем случае, беспокоит их до крайности. Они вообще завели ребёнка только под давлением бабули. Уж не знаю, чем она пригрозила, но я всё-таки появился на свет. Мать честно отдавала мне частичку себя первые шесть лет, а потом они с отцом ухватились за возможность уехать, а я остался здесь. И даже первое место службы их не остановило – Монголия. Отец и язык выучил дополнительно к своим четырём европейским. 

Я на них не в обиде. Скорее, поражаюсь такой долговременной влюблённости и самодостаточности.  Меня они по-своему любят, так как я не доставляю особых хлопот, и радостно встречают два раза в год в качестве почётного гостя, то в Швейцарии, то в Австрии, то во Франции. Разве это плохо! Раньше, когда была жива бабуля, я и не грустил совсем. Только сейчас, «покинутый» ею уже как два года, начинаю испытывать тоску и одиночество.

Честно, я и сам не был готов к разговору. Просто поддался импульсу. Ещё десять минут трачу на то, чтобы успокоить встревоженную мать, что всё у меня хорошо, и что я здоров. Наконец, вспоминаю, что хотел уточнить про оперную постановку в Вероне под открытым небом. Мать, до этого судорожно хватавшаяся за руку отца, наконец-то расслабилась:

- О, дорогой, конечно узнаю. Ты дату выберешь, а мы забронируем билет и отель. Я уж подумала… 

Я с облегчением повесил трубку. Теперь целый месяц можно не звонить, а все вопросы решать через сообщения. Выхожу на балкон покурить последнюю. Огромная размытая круглая луна светит прожектором прямо мне в лицо. Ухмыляюсь ей в ответ: «Что, решила развести меня! Вывернуть наизнанку! К чему всё это? Если принять на веру, что всё в жизни не случайно и зачем-то нужно…» Бросаю взгляд на соседское окно – темно, тихо, таинственно.  Что-то меня ждёт завтра…

3.

Утром я долго пью кофе, моюсь, слоняюсь по квартире, пытаюсь работать. Ноги никак не идут к больному соседу. Что-то во мне сопротивляется – не хочу привязываться, ведь привыкну, потом придётся общаться. А на данный момент жизни, мой спутник – одиночество. Готовлю сырники. И наконец, выдвигаюсь… Открываю дверь своим ключом. Просовываю голову в дверь комнаты – парень спит, отвернувшись к стене, во всяком случае, громко сопит и на меня не реагирует. Ладно, даже лучше. Не буду навязчивым. Я оставляю лоток с сырниками на стуле и спешу  к себе.

Хватаю велосипед и отправляюсь наматывать круги вокруг озера. Последнее тепло осеннего солнца елеем разливается по застоявшимся мышцам, разгоняет тоску и упаднические настроения. Ведь всё у меня почти хорошо, всё у меня есть… И тут сердце сжимается от боли: хорошо, да не всё! Нет самого любимого – лучшего друга. И я срываюсь на другой конец города к кладбищу лётчиков. Стою над бабулиной могилой и лью слёзы. Протираю салфеткой её лицо, выгравированное по моей любимой фотографии, и лицо молодого смеющегося мужчины в лётной фуражке, которого я никогда вживую не видел.  Но его зовут также как и меня – Эдуардом, и я знаю, что это мой дед. И таких молодых улыбчивых фотографий испытателей здесь видимо-невидимо, а рядом с ними – фотографии их престарелых жён…

Возвращаюсь домой совсем без сил от слишком бурных физических нагрузок и нахлынувших эмоций и заваливаюсь спать. Просыпаюсь, когда уже вечереет от еле слышного свиста. Ну, прям как в рассказе «Пёстрая лента». Высовываюсь с балкона – парень в питоновом шарфе стоит у раскрытого окна и смотрит в мою сторону.

- Ты что, очумел! С больным горлом у окна торчишь, - возмущённо кричу ему и грожу кулаком. – Сейчас приду, открывай!

И забегал в ажиотаже по комнате с дурацкой улыбкой на лице, как бы не старался смыть её водой.

С первого взгляда понятно, что ему уже гораздо лучше. У меня отлегло от сердца. И голос прорезался.

- Спасибо за сырники, я все съел! – радостно сообщает он с порога.
- Отлично, значит, уже выздоравливаешь.
- Мать приготовила? - робко выспрашивает парень.
- Нет, я живу один, так что пришлось научиться.
- Здорово! … То  есть, понятно. Очень вкусно. А что ты ещё умеешь? – он хитро улыбается.
- Я тебе бульон оставил в холодильнике. Пойдём, поухаживаю за тобой, хиляком.

Мы сидим на кухне, и я не перестаю улыбаться, глядя, как он уплетает куриное крыло из бульона и разгрызает каждую косточку.

- Зубы не сломаешь? Это я не умею лечить, - посмеиваюсь над ним.
- Неа, обожаю грызть кости.  Знаешь, как говорят: «Зубы – это единственное, что у неё осталось своего».
- Ты-то откуда помнишь? Это из рекламы зубной пасты, она же сто лет назад шла, тебя ещё в проекте не было!
- Я и не помню. Просто мать так всегда говорит, когда я что-нибудь грызу.
- А у меня бабуля любила так приговаривать, после умывания. Похлопает себя по щекам и улыбается перед зеркалом. Там про парня, который пасту хвалит, а к нему в ванную девушка входит, блондинка расфуфыренная. А он ей: «Привет, бабуля! Зубы - это единственное, что у неё осталось своего».

Мы смеёмся и рассказываем друг другу о родных, семье, как старые добрые друзья. Оказалось, что он из Новосибирска, приехал учиться в МАРХИ. Что квартиры в Москве очень дорого снимать, а отсюда, из ближнего Подмосковья,  уже нет сил ездить.

- Надо работу искать. Или снимать с кем-нибудь из одногруппников. Но у нас иногородних мало, одни блатные москвичи.
- А тебе сколько лет? – робко интересуюсь я.  Не хочется обидеть его вопросом.
- Девятнадцать. Но я уже на четвёртом. Я школу на год раньше закончил.
- Это что же – вундеркинд?
- Ну, да, типа того. Как только на домашнее обучение перешёл в девятом, так сразу как-то интересно учиться стало, а главное, сам себе хозяин, и всё успеваешь.
- Жаль, у нас такого не было. Или мы не знали ничего о такой возможности.
- А тебе сколько? – парень смущается и краснеет.
- О, я уже старый. Тридцатник  зимой стукнуло. Скоро седеть начну.

 Парень прячет глаза в чашке чая:

- Нет, у тебя такой типаж, что ты долго будешь молодо выглядеть. А седину не видно совсем, ты же пепельный блондин. Такой цвет очень редкий. Не красишь?
- Ты чё?! Я же не девчонка. Это я выгорел…

Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не уточнить - «на Майорке», где я провёл три недели этим летом с родителями. Ему пока не обязательно знать обо мне все подробности. Должна же остаться хоть какая-то тайна…  Я меняю тему и  предупреждаю, чтобы завтра сидел дома и не вздумал ехать в Москву, народ заражать, и что придёт хороший врач его проведать. Заставляю выпить ворох таблеток и пшикнуть в пасть.

Прощаясь, он встаёт на цыпочки и непринуждённо чмокает меня в щёку:

- Спасибо, ты очень помог. Я думал, умру в одиночестве. Я так рад тебе…
- Тебя хоть как зовут?- наконец-то додумался я спросить. Краснею как рак и спотыкаюсь о порог.
- Сергей. А ты Эдди, я у соседки узнал. Мой «священный страж» - так твоё имя переводится.