Зимняя сказка для взрослых

Предисловие автора
Текст этот был создан в период с 2005 по 2016 годы, претерпел много чисток и сжатий до компактной читаемой формы, но всё равно я до сих пор не решался его опубликовать. Если Вы не любите сказки, фольклор, а любите кого-то покритиковать или не чувствуете себя взрослым,то лучше Вам этого не читать. 




Сон первый

О том, с чего всё началось


Дед мороз оказался премерзким стариканом, в плюшевом малиновом кафтане, с куцей седой бородой и в валенках на босу ногу.

- Где дети? – грубо сказал он скрипучим голосом, глядя на меня с плохо скрываемым раздражением.

- А мы не приглашали... – неуверенно возразил я.

- А я и не к Вам. Дети, спрашиваю, где?

- Кто там, кто там? – зазвенели из комнаты голоса.

Дед мороз приободрился, приосанился и громко продекламировал театрально поставленным голосом, с неким подобием благородного баритона:

- А идите, детки, скорее, посмотрите-ка, кто к вам пришёл?

Он небрежно отодвинул меня с прохода и шагнул в коридор, навстречу высыпавшим ребятишкам. Пахло от него не мандаринами и не ёлкой, а какой-то мерзостью, то-ли навозом, то-ли овчиной, а скорее, просто козлом. Но дети были в восторге и с визгом прыгали вокруг него в ответ на примитивные провокации с дурацкими забавами. Вообще, вся речь Деда была изрядно пересыпана всякими прибаутками, обрывками детских стишков и детсадовскими шуточками.

«Либо ворюга, либо педофил», – решил я, и, проскользнув в кухню, взял со стола и сунул в карман кухонный нож. – «Не дай бог, если придут хозяева и окажется, что они его не вызывали».

Появившись в дверном проёме между коридором и комнатой, я поймал на себе его недобрый взгляд, но это нисколько не помешало Деду Морозу продолжать расхаживать вокруг ёлки, нахваливая её на все лады. Он никуда не спешил, а напротив, говорил важно, нараспев, будто убаюкивая, чем приводил детей в неописуемый восторг. Те же были просто очарованы и выделывали такие кренделя, что родители, увидь это, не поверили бы своим глазам. Дети и танцевали, и читали стихи, и пели песни и выделывали чёрт знает что, пытаясь снискать одобрение этого ряженого клоуна в дурацкой бороде.

Минут через сорок, когда Дед насытился, а дети подустали, зашёл разговор на прагматичные темы – обещания и подарки. Въедливый старик никак не хотел довольствоваться формальным «буду слушаться маму» или «обещаю хорошо себя вести», он добивался от каждого того, что тот сам считал своим долгом, но не очень-то любил делать. Зато, когда нужное обещание удавалось выманить из ребёнка, Дед Мороз театральным движением раскрывал свой синий потёртый замшевый мешок, и со словами – «Ну-ка, ну-ка, что у меня там для Гриши припасено»? - не глядя доставал именно тот подарок, который тот самый Гриша больше всего ожидал. Меня поразило, как он ни разу не ошибся и ничего не перепутал, а главное во всей этой чехарде, помнил имена каждого из пятерых деток и то, о чём каждый из них ему говорил.

Вот за этим весёлым занятием нас и застали родители. Они умилённо полюбовались на завершение представления, после чего угомонили детей и пригласили Деда Мороза на кухню. Под ласковые улыбки и сладкие слова благодарности из холодильника появилась бутылка водки, салатик и нарезанный заранее хлеб.

Дед Мороз смягчился и подобрел, он шутливо грозил хозяйке пальцем и раскланивался с хозяином, после чего сунул руку в мешок и вынул оттуда средней величины бумажный свёрток.

– Подарок к новогоднему столу для больших деток! - помпезно сказал он, извлекая на свет небольшую баночку маринованных болгарских огурчиков и обрубок сырокопченой колбасы.

Пока все картинно хохотали, он, обернувшись ко мне, вполне серьёзно сказал:

– Доставай-ка нож, порежь закусочку-то.

Мне стало не по себе, но я повиновался, и, вытащив своё оружие из кармана, стал пилить упрямую колбасу.

- А тебе сынок, – проговорил он в мой адрес, повернувшись в пол оборота, – я налью своей особой настойки, Новогодней!

С этими словами он полез за полу кафтана и принялся что-то вытаскивать из-за пояса. «Пистолет!» мелькнуло у меня в голове, и я напрягся. Но это оказалась обклеенная красным плюшем пузатенькая солдатская фляжка, из которой мне нацедили граммов двадцать какого-то бурого бальзама.

Все подняли тост за Новый Год и выпили. Липкая жидкость обожгла горло и дыхание перехватило. От неё воняло и мандаринами, и елью, и дымом, и сургучом, и гвоздикой и ещё чёрт знает чем, а крепость была спиртовая. Я закашлялся, из глаз прыснули слёзы...

- Вот! – заговорил старикан–отравитель под общий хохот, – пробрала, таки, Новогодняя настойка! Сам настаивал на шишках, да на мухоморах. А то, понимаешь, повырастают и ни в Дедмороза, ни в Новый Год уже не верят. Ничего святого не осталось!

Затем, выбрав удачный момент, он картинно поблагодарил хозяев и стал собираться. Я тоже сообразил, что пора уходить, хотя в голове после выпитой отравы всё куда-то поплыло и стало каким-то размытым, невнятным и обтекаемым.

Мы вышли на улицу, и я понял, что почему-то вместе, а как прощались и одевались - не помнил. Но на свежем воздухе сознание стало мало-помалу проясняться. В теле образовалась лёгкость, особенно в ногах, в голове пустота, а на душе дурацкое беззаботное веселье.

- Ну, и куда это ты, на ночь глядя, собрался? – поинтересовался Дед Мороз. Его напускная весёлость улетучилась, и он снова стал придирчивым и едким.

- Мой свободный вечер, буду отдыхать. Схожу куда-нибудь на Новый год.

- Ага, отдыхать... здоровый лоботряс, а работы нормальной нету – по праздникам с чужими детями сидит. Твои-то где детки-то?

- Нет пока, не обзавёлся. Ни деток, ни дома, ни семьи. Ну, а что работа не престижная, так зато платят конкретно.

- Во, во! А на что они тебе, деньги-то, когда семьи нет. Пойдёшь в кабак, что ли, снесёшь?

- Ну, уж это я сам придумаю, куда их снести, главное чтоб были. И вообще мне пора, дела ждут.

- Да нет у тебя никаких дел. И не ждёт тебя уже давно никто. Давай лучше ты со мной пойдёшь, поможешь старику. А я уж потом с тобой расплачусь, не обижу. Будет тебе «конкретно».

- А это надолго?

- Да нет, времени на всё хватит и потом ещё останется. Держи мешок, пойдём.

Вечер у меня, действительно, был пуст и беспросветен, а тут в компании такого оригинала побывать на праздниках (хоть бы даже и чужих), да ещё заработать, представилось мне заманчивой перспективой.

- Ты у нас котом будешь...

- Каким ещё котом? - не сообразил я, пыхтя под его небольшим, но увесистым мешком. «Интересно, как это туда все подарки поместились, ведь небольшой с виду»?

- Этим, как его чёрт... Леопольдом! Вообще просто молчи не мяукай, а когда за хвост дёрну, говори так кокетливо: «Ребята, давайте жить дружно!», понял?

- Какой ещё хвост?

- Щас увидишь.

Мы зашли в подъезд и Дед Мороз достал из мешка дурацкую шапочку с ушами, очки с кошачьим носом и усами, огромный галстук-бабочку и полосатый потрёпанный хвост. Пока я надел все эти аксессуары, он взял хвост за основание, которым была небольшая чёрная шайба похожая на магнит. Ловким движением старик прижал её мне в то место, где копчик переходит в крестец, и хвост повис действительно как на магните.

В первой квартире всё повторилось, практически, по сценарию, увиденному мной давеча, только теперь я стоял не с ножом в кармане охраняя двери, а, как дурак, под ёлкой, изображая из себя доброго хищника. Дети снова были в полном восторге, старик запомнил всех по именам и без запинки отрабатывал свою роль. Глупые присказки и стишочки сыпались из него мелким бисером, при этом не повторялись с прошлого представления. «Сколько их у него там, в запасе?» - задумался я, и в этот момент почувствовал внезапный резкий рывок в области копчика.

- Мяу-у-у!!! – вырвалось из меня. Посреди комнаты два мальчика толкали друг дружку кулаками.

– Ребята, давайте жить дружно!

Сорванцы обалдели от моего неожиданного вступления настолько, что забыли, о чём спорили. Дед Мороз отпустил мой хвост, и украдкой бросив одобряющий взгляд, повлёк детей снова за собой дальше в страну сказок.

Потом было всё как обычно: благодарные родители, салат, водка, денежка в кармашек, слёзы умиления, пожелания и поздравления.

После третьего визита я понял несколько простых правил: когда работает профессионал лучше не соваться, важно во время уйти, и много пить вредно. Хотя последнее не распространялось на моего патрона, он принимал стакан в каждом доме и абсолютно не пьянел, будто работал на спиртовом двигателе.

- Сейчас нам в другой район, проедем на такси, – сказал он, когда мы вышли из очередного подъезда.

К этому моменту я уже потерял всякий счёт времени и ориентацию в пространстве, тогда как Дед Мороз, казалось, точно знал что, где и когда он должен делать и говорить.

Машина появилась сразу, вырулив из-за угла, она остановилась у подъезда, где стояли мы. Никто её не взывал, никуда не звонил и ни о чём ни с кем не договаривался. Просто нам нужно было такси и оно приехало. Если б за рулём сидел гном в колпаке, я бы не удивился, но там был обычный водила, в кожаной куртке. Мы залезли на заднее сиденье, было тепло, я чувствовал усталость и хотел спать.

- Ну что, сынок, - добродушно сказал мне старик, - умаялся? Ладно, время есть, поспи. Если увидишь сон, то он будит вещий! О чём хочешь узнать?

- О том, почему все эти добрые мамы и папы, при нас такие хорошие, а завтра снова будут бить своих детей, предавать друг друга, изменять, подлости делать. Зачем всё это лицемерие, театральная доброта? Они сегодня тебе в ножки кланяются, а завтра тебя же сожрут с потрохами, как только праздник кончится. И ничего при этом в душах их не пошевелится. И тебя, и меня, и друг друга, а если нужно будет, то и детей своих...

Развезло меня в тёплой машине-то. На откровенность понесло, да благо устал очень.

- Спи голубчик, сам всё поймёшь. По щучьему веленью, по моему хотенью.... – и я заснул. «Видимо с машиной заранее договорился, работает строго по графику…» - пронеслось в моём затухающем сознании.



Сон второй

О том, почему люди такие


Перед глазами появилось и стало расползаться огромное жёлтое пятно, которое становилось всё ярче и ярче, пока не превратилось в жгучее африканское солнце, висящее в синем небе над саванной. Вдали виднелся зелёный лес, а здесь, вокруг одиноких деревьев бродила группа людей в поисках пищи. И только одна женщина не была со всеми, сидя на корточках под раскидистым невысоким деревом, держась руками за ветку над головой, она рожала, обливаясь потом и беззвучно крича – она была нема. Первые роды отняли у молодой матери все силы, и когда ребёнок оказался на травяном настиле, она в изнеможении упала рядом с ним.

Люди с любопытством стали собираться вокруг места события. Они были веселы, непосредственны, по-детски любопытны и почти без одежды. Последним пришёл старый вождь-жрец, его молча пропустили вперёд, а он увидел невиданное доселе: родившийся ребёнок был не чёрный как все они, а белый как смерть, цвета огня и неба.

После всех обрядов и ритуалов, когда мать сама смогла встать на ноги, и стало ясно, что ребёнок поселился в мире живых, вождь собрал мужчин, чтобы дать ему имя. Но младенец не был похож ни на кого из племени. Поразмыслив, вождь отправился на гору предков, чтобы те сделали его ум ясным, а сердце чистым. Высокий скалистый холм, обдуваемый всеми ветрами, был тем местом, куда приходили старики, чтобы, закончив путь под солнцем, начать другой в мире теней и призраков. Жрец держал ребёнка на руках и ждал, ждал ответа предков. Его разум был пуст, а взгляд блуждал среди камней и белеющих черепов, торчащих из-под песка. Но вот внимание остановилось на ребёнке, затем перешло на кости и снова на младенца. Ответ стал очевиден, жрец спустился к племени.

- Его отец дух предков, он сын богов и людей. Его глаза как небо, а тело как кости отцов, и он живёт с нами.

Люди тогда мало говорили, и в основном понимали друг друга без слов, также как звери. Ещё они понимали Великую мудрость природы, и с животными жили в мире и согласии – травоядные принимали их как своих, а хищники как равных. Все уважали друг друга и кровь не проливалась от руки человека.

Вообще сны удивительная вещь, в них одновременно можно видеть происходящее со стороны и от лица одного или нескольких героев. При этом понимаешь как бы само собой, что происходит вообще, и в частности, и даже то, как устроен мир во сне, а ещё можно перемещаться как во времени, так и в пространстве, следуя за сюжетом.

Не успел я опомниться, как обнаружил, что ребёнок уже ходит и пытается говорить. Пробираясь среди ног он был в гуще племени, которое собралось по зову вождя.

- Солнце повернулось горячей стороной. Всех ждут страдания. Нужно идти в другое место, где тени длиннее, а солнце светит в спину, чтобы путь под ним не стал совсем коротким.

И племя пошло на север, как уже бывало раньше. Среди трудного изнуряющего пути их встретило небольшое озеро в скальной ложбине, окружённое сочной зелёной травой и плодовыми деревьями. Для матери мальчика и ещё нескольких человек это было спасением, так как сил идти дальше у них совсем не осталось. В прохладной пещере рядом с источником воды племя окрепло быстро, но мать Сына богов не могла следовать дальше, а всем вместе у озера было не прожить. Поэтому племя ушло как-то на рассвете, оставив тех, кому это было не под силу.

А потом пришли гиены. Гонимые голодом хищники преследовали редеющие стада и добрались до места прибежища людей. Вообще-то и львы и гиены всегда прогуливались неподалёку, но теперь их стало много, и были они агрессивными. Когда люди сильны, уверены и ходят с прямой свободной спиной, то никто тронуть их не посмеет и бояться нечего, но солнце палило всё беспощадней, а дожди шил реже и реже. Мальчик питался материнским молоком и не знал, что над саванной навис призрак голода, но оставшиеся у озерца, с каждым днём всё дальше и дальше уходили от своего логова на поиски еды, а возвращались измождёнными. Когда молока стало не хватать, мальчик уходил к стадам, и, бродя среди привыкших к нему животных, пристраивался с каким-нибудь телёнком к вымени антилопы или буйволицы. Сам он почти не видел разницы между ним и теми, кто его кормил, да и животные, похоже, не воспринимали его чужим.

Но однажды случилось страшное. Один из мужчин потерял сознание на солнцепёке и этим воспользовались голодные гиены. Когда его нашли, то вместо человека остались лишь обглоданные кости и перепачканная кровью земля.

О произошедшем все молчали. На том месте, где обычно сидел этот мужчина, теперь зияла холодная угрожающая пустота, затягивающая в себя души оставшихся в живых. К людям пришла смерть, а с ней пришёл страх, и всё, что было просто и обыденно до сих пор, стало очень серьёзно. Особенно голод и дикие звери. Люди перестали смеяться, почти не разговаривали, как-то сгорбились, поникли и ходили не как хозяева своей земли, а как жертвы обречённые на неминуемую гибель.

Только Сын богов оставался тем же что и прежде – веселился, бродил по саванне среди животных и валялся в прохладной красноватой земляной грязи в озере. Это спасало от беспощадного к светлой коже солнца. Его так и прозывали – Адам, то есть земля, так как его светлая кожа совершенно сливалась с цветом грязи, а когда он вставал из озера, действительно казалось, что это земля приобрела форму человека и встала на ноги.

Адам ещё не научился сносно говорить, когда хищники по одному убили всех людей из пещеры, и остался только он и его немая мать.

Однажды, ещё до рассвета, гонимый голодом он покинул убежище и отправился на поиски еды. Неподалёку наткнулся на задушенную буйволицу, которую почему-то зверь оставил здесь почти не тронутую. Её вымя было полно молока, можно было взять его и утолить голод. Адам наклонился и стал сосать, замечая, как силы жизни возвращаются к нему с каждым глотком. Но что-то было не так. Вкус был иной – солёный густой и какой-то новый. Отпрянув от вымени, он увидел, что вместе с молоком сочится кровь. Рядом послышался рык возвращающейся львицы, надо было уходить. Не помня ног, мальчик кинулся к своему логову, немея от страха пред тем, что он сделал и, одновременно, ощущая в себе радость от могучей силы жизни влившейся в него. Теперь он из нового племени – племени тех, кто охотится и питается кровью своих братьев-животных. Поэтому он выживет.

Добежав до озера, он с разбегу кинулся в его прохладную, мирную, успокаивающую воду.



Сон первый, часть вторая

Об очень взрослых играх


Боль вонзалась в лицо тысячами игл, перед глазами был мрак, и всё тело как-то затекло и не слушалось. Дышать было трудно. Я застонал и попробовал пошевелиться. Мощный резкий рывок потащил меня куда-то назад, на мгновенье я потерял координацию, а когда снова сфокусировался, то различил перед собой белый сугроб, на фоне тёмной заснеженной улицы, в котором отпечаталась моя физиономия. Я сидел на земле, лицо было мокрым и трещало от холода, шею и затылок ломило, и всё тело стонало от боли. Рядом стоял противный старикашка Дед Мороз. От одного взгляда на него меня тошнило.

- Вставай бездельник, приехали, – проскрипел он своим отвратительным голосом.

- О-о-о! – только вырвалось у меня...

Я попробовал встать, но ноги не слушались, а тело ломило. Это было жутчайшее похмелье. Сколько же я спал?

- Сколько сейчас времени? – выдавил я.

- Пол седьмого.

- КАК? Уже должно быть утро, мы же столько проехали? Мы же вышли от меня около шести.

- Ну вот, пока добрались как раз.

-А как же все эти адреса, что мы обошли?

- Это не твоя забота, пошли работа ждёт.

- Э, командир, брось меня тут... пусть я умру...

- Пойдём, пойдём.

- Блин, сейчас подохну. Ну что, тебе самому свой мешок не потаскать? Трудно, что ли?

- Да, трудно! Хребет у меня болит.

- Это что, в Гренландии продуло? – сказал я, сидя на холодной земле, чтобы хоть как-то протянуть время.

- В Сибири, на лесоповале. Пошли.

Покачиваясь, я встал на неверные ноги, и поплёлся за стариком волоча за собой дурацкий мешок. Мы находились в центре, шли куда-то, меся ногами снежную кашу, между шумной воняющей дымом трассой и безжизненными ночными зданиями. Скоро показалось, освещённое здание - фасад шикарного клуба, но Дед не обратил на него внимания, и только, когда мы прошли дом, потащил меня за угол в подворотню, на задние дворы. Тут, как и положено, темно, скользко и воняет. Железная серая дверь без обозначений. По условному стуку открыл здоровенный вышибала в малиновом пиджаке с уродливой бритой головой. Старика он знал в лицо и нас пропустили без лишних слов.

Благо, мне было настолько не по себе, что сразу я не понял? куда попал, а когда понял, было поздно. В небольшом закрытом клубе стояла пушистая ёлочка наряженная дорогими голубыми игрушками. Пол был мягкий и гладкий, как спортивный школьный мат, а когда мы, по настоянию привратника, сняли обувь, то оказалось, что он ещё и с сильным подогревом.

Вокруг сидели педики в дурацких нарядах, переодетые феями, тётками, гномиками и прочей сволочью. В такой компании я, в своём идиотском костюме, выглядел вполне естественно. Пахло хвоей, сигарами и дорогими духами. Мне скоро стало жарко, и к горлу подобралась тошнота.

- Здравствуйте, девочки и мальчики! – слащаво проблеял Дед Мороз.

- Здравствуй, Дедушка Мороз... - просюсюкали эти твари притворно детскими голосками.

И тут всё началось сначала. Песенки, стишки, прибаутки. Извращенцы хихикали, ползали на четвереньках, придуривались, ржали и совершали грязные телодвижения.

Когда дошло дело до подарков, наш дед оказался настолько адекватен, что я вновь подивился его мастерству. Из мешка начали появляться фаллоимитаторы, презервативы, нижнее женское бельё и накладные груди, а двум пожилым моложавым феечкам он презентовал по упаковке виагры - так те аж расплакались от умиления.

Каждые пять минут дед дёргал меня за хвост, требуя призывов к дружному сожитию. Под конец ко мне подошёл милый стройный волосатый гей с усами и бородкой, разряженный под Иисуса Христа, и начал поглаживать меня под хвостом. Я отпрянул и оказался прямо перед ёлкой в середине круга.

Как на беду, в эту минуту Дед Мороз провозгласил, что пора водить хоровод, и вся компания, взявшись за руки и распевая «В лесу родилась ёлочка», весело зашагала вокруг нас с ёлкой. Ничего более идиотского, чем попасть в эпицентр карнавала извращенцев со мной никогда в жизни не случалось. И как тут реагировать? Любое поведение, на радость этим гадам, усугубит всю нелепость ситуации. Оставалось прикидываться предметом мебели, коим себя и чувствовал.

Но это были цветочки, потому что когда запели «Ёлочка, ёлка лесной аромат», посетители клуба начали медленно снимать с себя одежду. Действие напоминало какой-то языческий культ, и у меня промелькнула мысль, что это секта садомитов совершает жертвоприношение кота, а всё предыдущее являлось лишь прелюдией, с целью меня сюда заманить. Надо было выбираться...

Вскоре песенки кончались и заиграла лёгкая музыка в стиле «советский Голубой Огонёк». Присутствующие начали раскачиваться и танцевать в такт музыке каждый сам по себе. Оказалось, что на теле каждого крупно написано какой он персонаж, чтобы было понятно без костюма. Когда с одеждой было покончено, присутствующие одели тёмные повязки на глаза и свет почти погас. Для меня это показалось знаком, что самое время уходить.

На дверях стоял тот же охранник, что нас впустил – здоровенный, как три меня.

- Что, поссорился с другом? – с ухмылкой спросил он, - ни чего, пройдёт. Всякое бывает.

- А выйти можно?

- Ты что правил не знаешь? Пока не закончится, двери не открываются.

- Знаю... я покурить.

- Кури здесь.

Я немного постоял и вернулся.

На тощей груди деда мороза синели кривые церкви без крестов, а на сгорбленной спине какие-то бабы. Надпись так и гласила «Дед Мороз» Остальные тела были в основном толстенькие и холёные, хотя мелькало несколько качков. Некоторых тоже украшали татуировки, но небольшие, современные и совсем пижонские. Оргия нарастала медленно и без суеты, кто кого находил на ощупь, тот того и имел как мог. Я сел в угол и, обливаясь потом, смотрел, не в силах отвести взгляда от зрелища, вызывавшего во мне смесь любопытства, отвращения и возбуждения.

Из-под ёлки вытащили большой кувшин с маслом, и комната наполнилась утончённым запахом благовоний. Происходящее нельзя было как-то обозначить. Слово «грех», казалось слишком целомудренным и строгим для этого свободного фонтана самых изысканных фантазий искушённых первертов. Кончилось всё сварой на полу среди комнаты, из хихикающих, копошащихся и лапающих друг друга тел. Я ждал, что же будет дальше.

- Ну что детки, пойдёмте в бассейн? – громко скомандовал Дед Мороз, когда всё замолкло и последнее учащённое дыхание сошло на нет. Компания весело и шумно стала подниматься и куда-то перетекать. Накинув на плечи свой плюшевый наряд, старик лениво подошёл ко мне.

- Пойдём, не бойся. Никто тебя без твоего желания, здесь не тронет. Надо бы немного перекусить.

Я молча встал и поплёлся за безумной кавалькадой через дверь, которую раньше не замечал, в соседнее помещение. В его центре, действительно был овальный элитный бассейн с голубоватой подсветкой и поднимающимися над полом прозрачными стенками. Рядом стояли удобные кресла и столы с напитками и закусками.

- Присаживайся, угощайся, – сказал Дед, указывая на кресло возле своего, – можешь раздеться, маскарад закончен.

Я сбросил на пол пальто, расстегнул мокрую от пота рубашку и плюхнулся в кресло.

- Подыши, что-то ты совсем выдохся, – заботливо сказал он, придвигая ко мне небольшой кальян.

- Что это? – не понял я.

- Кислородная подушка, – хмыкнул он в ответ.

Я затянулся. Холодный ароматный дымок отдавал смолянистой горечью.

- Анаша!

- Ага, чуйская, самая лучшая. Пропущена через домашнее вино винограда сорта Изабелла.

Я сделал ещё пару глубоких вдохов и мне полегчало. Круглые попы за стеклом в бассейне уже не раздражали, тело расслабилось и тошнота исчезла. Беседа полилась сама, как песня.

- Если хочешь - пойди искупайся, упарился совсем.

- Да ну...

- А чего? Можешь трахнуть, за одно, кого-нибудь. Там все люди солидные, кто попало сюда не ходит.

- А кто ходит?

- Банкиры, деятели науки и искусства, аристократия.

- И что могу вот так подойти и отыметь президента? – захихикал я.

- Нет, политики, менты и криминал сюда не ходят. Им девочки нужны, кокаин, малолеток подавай и поохотиться. Они друг дружку и так постоянно имеют.

Я залился дурным смехом. Вообще-то к тому моменту было уже всё равно, чем и с кем заняться, но пробило на хавчик, и, может поэтому, ни одного миллионера или телеведущего я так и не отымел.

На столах были только фрукты, кальяны и коньяк. Я придвинул к себе блюдо с виноградом и кусками сочного арбуза, и чавкая продолжил беседу.

- А ты сам-то как с ними, у тебя вроде и внучка есть?

- Есть, это правда.

- Так как же докатился до такой жизни?

- Так не по своей воле. После войны в лагере приопустили. В Магадане, когда второй срок мотал, блатные ориентацию мне выправили. Вот с тех пор без баб обходимся.

- А за что тебя-то в Магадан?

- Ну, сначала в тридцатых «чуждый культурный элемент», а вторую ходку оформили как лапландскому шпиону, – он как-то помрачнел, а я, наоборот, снова залился идиотским смехом.

- А как же ты к политикам таким появляешься?

- А я и не появляюсь, их Санта Клаус обслуживает – европейский стандарт, высшее качество, к тому же педофил. Представляешь, – вообще не пьёт. Колу с кокаином мешает и на этом торчит. С Карлсоном в паре работают, любители малышей...

- А что этот, слащавый, в Христа переоделся? Тот что, тоже педиком или извращенце был?

- Не знаю, не встречались. Но Дионисий считает, что был гомосексуалистом.

- Это как, он что совсем псих?

- У них в кафедральном соборе многие так считают... ну смотри: двенадцать учеников и не одной ученицы, самый молодой на груди лежит, а Христос его более всех «возлюбил». Всё по Библии.

- А Содом и Гоморра?

- Не знаю, сам спроси. Он тебе про божественную любовь вещать будет, может и поймёшь.

- Ну, дела...

От выкуренного, понятого и пережитого голова шла кругом. Образы плясали перед глазами, как цветные пятна калейдоскопа, от чего мозгам становилось больно. Хотелось закрыть глаза и только слушать, слушать. Каждая мысль обретала непривычную глубину, стала выпуклой и объёмной, как под увеличительным стеклом, и переливалась перламутровыми гранями.

- Ладно, надо и тебе отдохнуть нормально! – вернул меня из дрёмы властный голос Деда Мороза.

- Пыхни-ка из этого кальяна и полезай сюда.

В руках у него оказался маленький оловянный кальянчик, вкус дыма которого был совсем не изысканным и чрезвычайно едким. Зато сознание сразу после первого же вдоха взбодрилось и как-то странно активизировалось, будто я нахожусь в другом месте, оставаясь там же где и был.

- Лезь, – сказал он, раскрывая свой мешок.

Отчего-то, в тот момент эта безумная команда показалась мне не только правильной, но и единственно разумной. Без лишних колебаний я нагнулся и сунул голову во тьму.


Сон первый, часть третья

Об очень странном месте


Устье мешка было узким, и сунувшись внутрь, на секунду я представил, что если застряну, то вся эта сладкая компания воспользуется моей беспомощной задницей в своих гнусных интересах. Но глубже пространство расступалось, и, протиснувшись, я воткнулся головой в кучу игрушек. Мешок оказался завален ими, но где-то в глубине чувствовался просвет. Оставалось только одно, ползти туда. Вверх тормашками я вывалился по другую сторону и оказался в узкой тёмной кладовой, заваленной всяким хламом. Кроме огромной игрушечной кучи, с которой я скатился, повсюду виднелись вешалки, полки какие-то ящички, заставленные и обвешанные вещами. В полумраке нащупав дверь, я толкнул её и вышел в высокий узкий коридор, чем-то напомнивший коммуналку моего детства. Тут уже было светлее, под ногами поскрипывали половицы, а стены и углы были заставлены всевозможными предметами светлой эпохи тотального дефицита. Место это казалось чем-то средним, между музеем эксцентричного антиквара и логовом выжившего из ума старьёвщика.

В торжественной тишине солидно тикали часы, пахло пылью и мастикой. Пройдя по коридору, я вошёл в комнату с высоким потолком, как в доме сталинской постройки, освещённую люстрой в стиле советского ампира, с тремя тусклыми лампочками. Мебель, которую когда-то можно было бы назвать мещанской, теперь выглядела громоздко и безвкусно. Узбекские ковры, картины в рамах, шкуры, вазы, какие-то рога, статуэтки разных размеров и эпох. В зеркальных шкафах хрусталь, на полках ряды старых книг. Возможно, что когда-то здесь жила династия капитанов дальнего плаванья, получавших жалованье подарками, дарами, презентами, безделушками, вещицами и прочей ерундой, которая бережно собиралась годами. В углу комнаты стояла высокая настоящая ёлка с простыми стеклянными игрушками, в центре дубовый стол, окружённый мягкими креслами с высокими спинками. На белой скатерти красовалась фарфоровая посуда, хрустальные бокалы и мельхиоровые приборы. Фрукты, салаты, закуски и шампанское, аккурат, как из книги «О вкусной и здоровой пище».

Пройдя по комнате, я подошёл к оконному проёму и, отодвинув тяжёлую гардину, увидел, как за окном в сумерках мела метель, а дальше простиралась снежная пустыня, скрашенная парой силуэтов северных оленей.

Всё было настоящим и в то же время нереальным – я на полюсе, в доме пятидесятых годов, в мешке среди клуба извращенцев... бред какой-то.

Походил кругами по комнате, включил телевизор – старый, советский, чёрно-белый, с упрямо-тугой ручкой переключения каналов. Показывали «Карнавальную ночь», по другому каналу шло «С лёгким паром», а если ещё напрячься и перещёлкнуть ручку на третий, то можно посмотреть какую-то новогоднюю сказку, кажется «Морозко». Оставшиеся три положения переключателя показывали то же, что и за окном – белую рябь на сером фоне. Всё это праздничное однообразие за предыдущие годы жизни успело мне порядком надоесть, но делать было нечего. Включив первый канал, я развернул от стола один стул, сел в него и стал ждать, грустно разглядывая натянуто-счастливые лица актёров.

«Если стол накрыт для меня, имеет смысл потерпеть до Нового года, а если для других, то стоит дождаться. Интересно, я гость или хозяин? Наверное, припрутся Белоснежка и семь гномов, или тигрёнок и черепаха. Или Снежная баба с морковкой вместо носа, всё перепачкает грязным снегом с ног, а потом упадёт в обморок от жары»...

Раздался щелчок дверного замка, когда я вышел в коридор, там уже стояла, стряхивая с себя снежинки, милая молодая женщина в синей шапочке и синем же полушубке. Ей было лет двадцать – двадцать пять и она мне понравилась.

- Привет! – весело сказала женщина. От её розового с мороза лица веяло свежестью, голос звучал радостно и озорно.

- Здравствуй! Ты кто?

- Внучка.

Под полушубком оказалось простое синее платье ниже колен, с узким вырезом и пушистыми оторочками, а на шее крупные бусы из сверкающего гранённого хрусталя. В русой косе синяя лента.

- Ну что, разрешишь пройти? – лукаво улыбнулась она. - Ты тут один не скучал?

- Да... то-есть нет. Нет, я телевизор смотрел. Всё нормально. Не скучал.

- Вот и хорошо, скоро ещё гости придут, будем веселиться. Что это показывают? Ой, интересно как!

Она говорила спокойно и совершенно непосредственно, и хотя голос звучал весело, выглядела вполне серьёзно и вовлечено. Выдержав паузу перед телевизором, внучка всем корпусом развернулась ко мне.

- Ну, давай знакомиться, как тебя зовут?

- Леопольд.

- Как интересно! И ты у деда работаешь? – спросила она, прямо посмотрев на меня.

- Да, то есть только сегодня...

- У него всегда только сегодня, каждый день.

- Прямо Дзен-буддизм какой-то, – попытался пошутить я.

- Да? Ты, наверное, в институте учился, так много знаешь?

- Да, учился.

- Ой, что же мы стоим, давай куда-нибудь сядем, - спохватилась внучка, и, отодвинув стул от стола, собиралась было на него сесть, но не успела, потому что в дверь постучали.



Сон первый, продолжение третьей части

Про самые глубокие фантазии очень унылой души



В прихожую вошли две дамочки, чуть постарше первой, но не менее интересные. Пока они весело обнимались и обменивались приветствиями, я рассматривал своих новых то-ли гостей, то-ли хозяек.

Волосы, брови и глаза первой были тёмными, почти чёрными, а формы весьма изящны. Под кроличьей шубой одето красное длинное платье с декольте, подчёркивающим округлости замечательной груди, и жилетка, отороченная тем же кроличьим мехом. Стряхнув с пухового платка снежок, она прикрыла им обнажённые плечи. Говорила она веско и со властью, как старшая сестра, действовала решительно и без сомнений, но всегда заботливо и предусмотрительно, с напором неистребимого оптимиста и жизнелюба.

Вторая барышня была стройна, высока, и игриво-застенчива. Всякий раз говоря со мной, она хитро улыбаясь, отводила взгляд и норовила как бы случайно чуть коснуться меня то рукой, то бедром. Под пальто у неё оказался вышитый бисером светло зелёный сарафан в народом стиле, с кружевами, лентами и рюшами, а на голове невысокий убор, напоминающий то-ли широкий венчик, то-ли скромный кокошник, прикрытый газовым платком, из-под которого стекала на плечи увесистая русая коса.

С приходом девиц воцарилась атмосфера того самого глупого студенческого задора, когда начинаешь верить, что все люди братья, и почему-то они тебя искренне любят. С гомоном и щебетом дамочки обступили меня, забрасывая глупыми вопросами и щекотливыми комплиментами. Я же пытался держаться молодцевато, хотя, полагаю, со стороны выглядел глупо во всей этой игривой болтовне, но никого это нисколько не смущало. На спасенье в комнате грозно забили Кремлёвские куранты, и спохватившись, что так можно и Новый год проворонить, все быстренько переместились к праздничному столу.

Советское игристое выстрелило фонтаном пены, и мы успели чокнуться звонким хрусталём с последним боем часов. Шипучий напиток, пушистым клубочком проскользнул в желудок, напомнив о голоде, но, не успел я покончить с оливье, как хозяйки, разделавшись с содержимым своих бокалов, принялись за мою персону.

Вытащив из-за стола, прелестницы повлекли меня под руки в другое помещение, сопровождая действие хихиканьем, щекотанием и двусмысленными прибаутками. Я не сопротивлялся, но на пороге опешил, увидев, что в небольшой полутёмной комнате, кроме занавешенного окна и огромной кровати, почти никакой мебели не было.

Но это только я не знал как себя вести в такой ситуации, зато сестрички (как они себя называли), напротив, повалив меня на кровать, принялись неторопливо раздеваться. На Настеньке оказалась прозрачная ночная рубашка, надетая на голое тело, на тёмненькой, которую называли Василисой, было чёрное кружевное бельё, а блондинка Алёнушка осталась в вышитой сорочке и белых чулочках.

Что последовало дальше, я рассказывать не буду. Желание похвастаться уравновешивается стыдом, поэтому лишь упомяну, что подобного со мной до сих пор не случалось. Да, даже в самых смелых фантазиях и эротических снах…

Через пару часов сильнейших переживаний, я заснул сном убитого наповал богатыря.


Сон второй, часть вторая

О первом человеке и о том, что его сделало таким



Перед рассветом в пещере было совсем темно, но молодой, почти юный организм Адама, был уже бодр и голоден. Рядом мирно спала мать. Адам точно знал, что скоро встанет солнце и ночной воздух, сейчас пахнущий холодом, влагой и травами, станет сухим как песок, и обжигающим как огонь. Надо было иди искать еду, тело, без следа усталости и боли, подскочило, а лёгкие ноги понесли его в саванну.

Солнце ещё только приятно прогревало проснувшуюся землю, обозначая длинными тенями свой сегодняшний путь, когда появились гиены. Их было не много, но они вышли за добычей и настроены были решительно. Это когда-нибудь должно было случиться, и теперь оставалось только действовать - продолжать идти, не дать им замкнуть круг. Чтобы сбить запах Адам намазал себя львиным помётом, старался двигаться по ветру и избегать открытых мест. Но погоня приближалась, и хотя звери пока не решались напасть, он чувствовал их присутствие, и слышал струйки их мерзкой вони. Резко сменив направление и вбежав по склону островерхого холма, он, забыв об осторожности, стремительно кинулся в низину. Но тут произошло неожиданное - не успев остановится, Адам упал на четвереньки прямо в нескольких шагах от одинокого молодого льва, сонно развалившегося на песке в утренней тени. От удивления, неопытный зверь привстал, попятился, и скалясь стал принюхиваться. Краем глаза было видно, как подоспевшие гиены расположились на холме, приготовившись к зрелищу, ведь ни кому не был ясен исход такой встречи.

Адам прямо глядел в жёлтые глаза, зная, что за ними находится смерь, ведь ни силы, ни когтей, ни зубов достойных этого соперника у него не было. Но чем яснее и глубже смерть проникала в его существо, тем спокойнее и увереннее было чувство внутри, и тем заметнее нервничал противник.

Наконец лев зарычал – он принял вызов и пытался определить статус соперника. Человеку оставалось только говорить с ним на его языке.

Каков он язык зверя? Что таит в себе мохнатая дикая душа? Хотя лучи солнца уже дотянулись до его кожи, Адам ощутил холод и пустоту, а ещё бесконечное одиночество и равнодушие ко всему живому. Глядя в глубину кошачьих глаз, ему вдруг стало ясно, как тот видит человека. Ему тоже было страшно, он робел, принюхивался, растеряно косился по сторонам, дёргал хвостом и был готов убежать при первой возможности. В этот миг Адам как бы отчасти стал им, а зверь соприкоснулся с человеком, и в душе его тоже отразился страх – бессмысленный первобытный страх небытия.

Собрав всю силу и решимость, юноша зарычал как грозный самец, повелевая другому убраться. Это произвело впечатление, лев попятился и обнажил зубы. Человек встал на ноги, и рыча, начал медленно приближаться. И тут зверь отступил, его испуг, молодость и незнакомый решительный соперник, сделали своё дело.

Всё ещё чувствуя в себе бездонную пустоту, победитель повернулся к гиенам. Под взглядом того, в чьей душе поселилась сама смерть, те попятились. Зарычав Адам двинулся на них, а когда вонючие твари, поджав хвосты, развернулись, чтобы убраться, подхватил с земли камень и швырнул вдогонку зверюгам. Камень ударил одну гиену по спине и та, визжа, закрутилась вокруг своей оси, а затем бросилась прочь.

Солнце поднималось всё выше, пора было возвращаться под тень пещеры.

Но вот впереди показался незнакомый силуэт и сердце тревожно забилось. Подойдя юноша увидел, что это человек - молодой мужчина, сильно уставший и нуждающийся в воде. Надо отвести его к озеру.

Мать была несказанно рада чужаку, что сильно смутило и обеспокоило юного Адама, она напоила его водой, обмазала воспалённую кожу влажной грязью, отвела в пещеру и уложила отдыхать.

К вечеру тот уже встал. Мать не отходила от гостя ни на шаг, и её сыну тот начал напоминать гиен, давеча его преследовавших. Только сейчас чужак отнимал у него единственного близкого человека на свете. О нём словно забыли, и от этого злоба всё ярче разрасталась в душе. Когда, после долгих ухаживаний и пересмеивания, незваный гость обнял женщину и повлёк вглубь пещеры, Адам не выдержал. По львиному зарычав, он двинулся на противника. Тот не срезу поняв, что происходит, попытался остановить юношу и что-то кричал, но в голосе уже были страх и нерешимость. Много раз видев как атакует лев, Адам прыгнул, повалил соперника и вонзил зубы в горло. Вкус крови напомнила о молоке, которым он когда-то жил, и о той жизни, которая досталась ему тогда. Поверженный враг попытался было сопротивляться, но скоро притих и обмяк, превратившись в лёгкую добычу. Теперь Адам знает, на кого надо охотиться.



Сон первый, часть четвёртая

О зыбкости счастья


Сон закончился мягким пробуждением и приятной истомой во всём теле. Глаза открывать не хотелось, на душе царило сытое спокойствие, шевелиться было приятно лень. На губах ощущался солоноватый привкус, в носу тонкий аромат духов. Полежав так немного, я оторвал голову от подушки. За окном, насколько можно было разглядеть сквозь заиндевевшее стекло, мела метель, небо было серым и низким. Нежась на мягкой перине под пуховым одеялом в белоснежном накрахмаленном пододеяльнике, я прислушивался к звукам дома, но вокруг была только ватная тишина, сопровождаемая далёким шумом ветра. Внезапно, с тихим скрипом открылась дверь и на пороге появилась Настенька в простом сарафане, деревенской сорочке и со своим пронзительно-ясным взглядом на милом личике. В руках она держала деревянный резной ковш в виде лебёдушки.

- А я тебе кваса принесла, - сказала она просто, - это силы вернёт. Пора вставать.

Квас был густым, холодным, шипучим и явно не магазинным, он бодрил и освежал. Напившись, я перевёл дух, по коже, словно электрические разряды, побежали мурашки. Захотелось встать и одеться, но вещей в комнате не оказалось.

- Всё здесь, – понимающе сказала Настенька, и открыв небольшой сундучок, достала широкие полосатые порты, белую рубаху-косоворотку, вышитую по канве, тяжёлый суконный кафтан и красные яловые сапожки со вздёрнутыми носами.

Одеваясь в этот архаичный наряд, я обнаружил, что нет ни носков, ни портянок, поэтому сапоги натянул прямо на босую ногу, так как заботливая хозяйка, к этому времени, покинула опочивальню.

Белья в комплекте тоже не значилось, грубая рубаха непривычно тёрла кожу, а мужские члены болтались между ног, вынуждая при ходьбе их расставлять. В остальном оказалось удобно. Судьбу моей собственной одежды я доверил милым девам и, размышляя о мудрой простоте народного костюма, вышел в светлицу. Комната была той же, только телевизор накрыт салфеткой, да на столе всё собрано к чаепитию – в середине красовался медный самовар с гирляндой баранок на пузе, вокруг расположились чашечки на блюдцах, заварной чайничек, голова сахара в вазочке и аккуратные блестящие щипчики. Девушки сидели вокруг стола и о чём-то мило переговаривались. Приятно пахло дымком.

- Привет! – сказал я с порога.

Они замолчали, украдкой поглядывая на меня, и, сдержанно улыбаясь, отводили взгляды. Я подсел на лавку, мне налили чай в фаянсовую кружечку и молча пододвинули.

- Ну что девчонки, как дела?

Ответа не было. Мои дамочки всё переглядывались, попеременно улыбались, но молчали. Казалось, что меня сегодня не ждали, или происходит что-то, о чём все знают, но помалкивают. Я отхлебнул из чашечки и горький крепкий чай чуть обжог нёбо. Немного посидев в такой странноватой тишине, я продолжил:

- Хорошо тут у вас, но как мне домой-то попасть?

- Где он, дом-то твой? – тихо спросила тёмненькая Варвара.

Я понял, что сам не знаю где, и, в общем-то, попался, но они же не должны об этом догадываться, значит, чтобы выбраться из ситуации, нужно продолжать.

- Ну там, откуда я сюда пришёл.

Все трое пристально, почти изумлённо на меня посмотрели, но промолчали и опустили глаза. Получилось как-то конфузно. Может они знают больше, чем я полагал? Повисла глупая пауза. Нужно было что-то делать.

- Анастасия… простите, не знаю как по батюшке?

- А зачем тебе имя моего батюшки? Смертным его знать не положено, да и не поймёшь ты его.

Я опешил. Она говорило тихо, скромно, певуче, но очень уверенно.

- Но деда твоего я же знаю.

- Деда знаешь? – усмехнулась она недоверчиво,– а сам-то ты кто, знаешь?

- В последний раз, насколько помню, был котом. Может вы подскажете кто я, а то что-то никак не вспомнить.

- Конечно, – живо отозвались дамочки, словно ожидая этого вопроса, и поспешно встали из-за стола, так и не допив чая. Мне пришлось последовать за ними.

Из комнаты мы направились в коридор, откуда, через прихожую попали в холодные сени, а там подошли к низкой кривой двери в подвал. При неровном свете свечи в фонаре, я проник под низкие своды сырого холодного помещения с земляным полом. Изо рта шёл парок, пахло плесенью, землёй, мышами и далёкой осенью. По спине пробежал озноб и недобро затрясся подбородок, но в душе всё ещё была покойная вера в тепло, уют, и в то, что все скоро вернётся, а это не всерьёз. В центре пустого помещения, на каменном фундаменте стоял большой круглый стол, почему-то напомнивший мне о короле Артуре. Пока я взглядом искал стулья, девушки, обойдя его, взялись за столешницу, оказавшуюся крышкой на широком каменном устье колодца, и легко отодвинули её в сторону. Действовали они просто и делово, с гнетущим спокойствием палачей.

По периметру открывшегося отверстия, вниз уходила винтовая лестница без перил, такого же серого камня, словно ступени были выложены не специально, а образовались от небрежной кладки. Дна видно не было. В горле сделалось сухо, ноги заметно потяжелели и перестали сгибаться в коленях, в мозгу вместо мыслей дул какой-то унылый ветер, от чего глаза стали обильно слезиться.

- Тебе сюда, - сказала Алёна печальным голосом, - не бойся, там ты найдёшь, что ищешь.

Хотя темнота колодца не порождала звуков и не источала запахов, спускаться туда очень не хотелось по причине страха перед неизвестным и бессмысленностью самого этого действия. Подвал был печален, героические нотки в душе не звенели, с милыми девами было и без этого хорошо и уютно, но отчего-то очень быстро мне стало понятно, что если выяснится, что добрый молодец совсем не орёл, то полетит он вниз головой ясным соколом, поневоле. Глупо-то как получилось, сам ведь нарвался!

Труднее всего оказалось подняться на каменный цоколь, взмокшие холодные руки заметно дрожали, а журавлиные ноги никак не хотели перемещать потное окоченевшее тело, ровно дышать не получалось, от чего я стал побаиваться, что потеряю сознание и просто свалюсь в эту чёртову яму.

Душа тоску и обиду, я кое-как взобрался на край и стал медленно спускаться по неровным ступенькам, прижимаясь ладонями к холодной шершавой стене, под грустные ласковые взгляды своих провожатых. Когда отверстие колодца превратилось в светлый круг над головой, крышка со стуком закрылась и наступила тьма.

Ступеньки были сухими, но становились всё круче и всё меньше выступали из стены. Приходилось прижиматься всем телом и искать в темноте следующий выступ, пока, в конце концов, я не потерял равновесие и не понял, что падаю головой вперёд, а ногами кверху.



Сон третий

Путешествие в новый мир


В чувства привёл удар об мягкую землю, со всей очевидностью давший понять, что полёт закончен. Кажется, на всём его протяжении я ничего не слышал, не видел и не ощущал, так как зажмурился, сжался и притворялся самому себе уже умершим. Теперь пришлось открыть глаза и пошевелиться.

Тело не пострадало, я лежал на мху, среди тесной поляны, окружённой дремучим осенним лесом, со всеми полагающимися запахами и звуками. Попробовав встать, понял, что вообще-то ударился больно, расцарапал щёку, видимо набил пару синяков, и всё это убеждало – происходящее не сон. Откуда осень под Новый Год я решил не думать, зато стало отчасти понятно происхождение запаха в подвале с колодцем.

Серые облака висели низко, дождик мог начаться в любую минуту, нужно было куда-нибудь идти, чтобы укрыться, мне пришлось выпрямить спину и оглядеться по сторонам. Прямо из-под моих ног начиналась еле заметная тропинка, ведущая прямо в лес. Над головой выходного отверстия колодца видно не было, но возможно, что я был не первый, кто попадает сюда таким образом, ведь тропинка начинается непосредственно отсюда. Хотя может статься, что это звериная тропка и колодец тут не причём. Размышление над этим обстоятельством почему-то начинало раздражать. Захотелось побыстрей покинуть это злополучное место, хотя бы просто от злости на него.

Прихрамывая и матеря про себя вчерашних обольстительниц, я поплёлся в единственном возможном направлении. Прошло несколько часов без каких-либо перемен, лес становился гуще и мрачней, но тропинка уверенно вела вперёд, без перекрёстков и ответвлений, делаясь всё шире и чётче. Думы становились всё мрачней, а ненависть к живой природе приобрела в моём сознании какие-то угрожающие масштабы. Может так и пришла человеку в голову идея создания атомной бомбы? Пару раз начинался мелкий дождик, то и дело мелькали вдалеке непуганые звери, но никаких намёков на человека или его жильё я не встретил. Эти невесёлые обстоятельства усугубляли и без того поганое настроение. Я подобрал палку и лупил ею по деревьям, чтобы отпугнуть громкими звуками предполагаемых лесных хищников, пока та не разломалась до основания. Апофеозом буйного припадка было моё знакомство с зайцем, которому я высказал всё, что умаю о его лесной родне до третьего колена. На это косой лишь повертел ушами, и, видимо не заметив во мне угрозы, ибо огрызок палки я в сердцах куда-то зашвырнул, медленно, гад, ускакал с тропинки в чащу.

Но вот лес поредел, дорога пошла под гору и скоро мне открылась широкая низина, окружённая подлеском и поросшая мхом. Скорее всего, это было выродившееся болото, посреди которого на вбитых сваях раскорячилась невысокая избушка. Погружённый в собственный внутренний ад, её я сначала даже не заметил, а остановился просто оттого, что закончился путь. Но, как не странно, вид человеческого жилья, пусть даже среди болота, вывел меня из сумеречного состояния и заставил осмотреться.

Добраться до избушки без риска провалиться и утонуть можно было по потемневшим от времени мосткам, проложенным от берега непосредственно перед началом которых красовались большие деревянные ворота без створ. Странно было видеть это громоздкое сооружение посреди леса, но так как подпорки и перекладину украшала обильная резьба, то, скорее всего, они имели ритуальное значение.

Возможно, когда-то это были два дерева, которым срубили верхушки и сучья, сверху водрузили балку, и покрыли резьбой. Подойдя ближе, я увидел, что то, что казалось резьбой, было самыми настоящими черепами людей и животных, посеревшими от времени и плесени.

Может авторы и планировали так посеять страх в непрошенном госте, но в моей душе рождалась только безысходная тоска, да смертельная усталость.

Что делать? Тропинка привела сюда, и другой дороги нет. Я прошёл сквозь арку и вступил на шаткие мостки, поскрипывающие и потрескивающие под ногами.

Избушка, выглядевшая издалека ветхой и покосившейся на все стороны, как кем-то давно забытый на пустыре деревянный ящик, вблизи оказалась вполне обжитой. К высокому крыльцу вели вычищенные до белизны ступени, а порог, приходившийся стоящему на земле человеку примерно на уровне глаз, был застлан домотканым ковриком. Уже начинало смеркаться, оттого разглядеть строение как следует не получилось, но в окошке проглядывался свет, в воздухе висела тонкая пелена дыма, отчего я счёл за благо постучаться. Ответа не последовало.

Поднявшись на порог, я вздохнул и огляделся по сторонам. Место было омерзительное – по краям поляны пестрели шляпы мухоморов, изо мха, то тут, то там белели то ли палки, то ли кости, пахло багульником, грибами, едким дымом, а тут ещё, как на зло, припустил дождь. Да уж, идти больше некуда. Я пригнулся и потянул на себя тяжёлую дверь. Та со скрипом поддалась, открывая полутёмное пространство, откуда, навстречу мне, раздался крепкий женский голос:

- Ну что, котяра блудливый, нагулялся?! Где ты шляешься, зверюга бестолковая?

В глубине избушки, у печки, шевелилась сгорбленная фигура, освящённая языками пламени. Повернувшись, она выпрямилась, и оказалось, что передо мной стоит смуглая, немолодая, но довольно симпатичная стройная женщина, с тёмными блестящими глазами. Из-под чёрного платка выбились несколько седых волнистых прядей, губы тонкие, нос прямой, и чуть заметная худоба придавали её внешности благородные черты. Поверх холщового сарафана на хозяйке была надета пурпурная душегрейка со странным восточным орнаментом, крупные бирюзовые бусы расписанные знаками похожими на руны, и простая серая шаль на плечах. Она неподвижно смотрела на меня, не до конца понимающего – ко мне обращались сказанные слова, или и впрямь к домашнему коту.

- Позволь войти, хозяйка, – сказал я, чтобы не стоять дурнем в дверях.

- Так ты уже вошёл, – отозвалась она.

- Не прогонишь? – нашёлся я.

- Пошто пожаловал?

- Тропинка привела.

- А сам кто еси?

- Не помню, в последний раз котом обрядили…

- Не место тебе здесь. Коль пришёл под вечер, то почивать оставайся, а утром убирайся восвояси. Еще же, коли дойде, сказка с тя пред нощию. Ляг на лавицу, аз же на пещи лягну. Рцы да на сон.

Внутри помещение было тесновато. Прикрыв за собой упрямую дверь, я оглядывался в полумраке, пытаясь сообразить как двигаться, чтобы не встретиться с хозяйкой лбами, заодно переваривая ту тарабарщину, которую она несла. Хоть тут и воняло старой избой, но было уютнее и теплее, чем снаружи, поэтому, когда старуха указала на лавку между стеной и столом, я понял, что обрёл своё место в убогой лачуге, и теперь нужно как-нибудь сговориться на условия постоя.

- Да я сказок-то не знаю, – сообразил я, устраиваясь на узкой доске.

- Коли пришел, то сказывай. Дела твои суть дом стеречь, да покой мой блюсти. Ляж, смежи очеса, да зачинай…

И вот я, голодный и не напоенный, вытянулся на жёсткой лавке, прямо в кафтане и сапогах, в доме какой-то фольклорной ведьмы, среди болота, и закрыл усталые глаза. Ни страха, ни злобы не осталось, только грусть, усталость, да чувство глубокой тяжести на душе от всего пережитого. И вот тут, в моей пустой голове поплыли картинки, словно в кино. Оставалось только рот открывать, чтобы успевать описывать увиденное, или скорее образы сами проговаривали себя, проходя мимо моего сознания. Казалось, что так, в полудрёме, и провёл я всю ночь.

А привиделись мне во сне этом диковинные сады на дне моря, а в них прозрачные девы прислуживают капризному и жадному царю. Грозный их владыка считает свои богатства и прячет во дворце на самом дне глубокой морской пещеры, после чего вспенивает море, топя корабли с новыми сокровищами. Утонувшие моряки становятся его рабами, которых царь отправляет в подземный мир, а погибшим женщинам велит себе прислуживать. И плачут женщины день и ночь, просясь повидать родные края, пока не изведут жалобами чёрствое сердце своего жестокого господина. Тогда выпускает он своих рабынь на день, по земле погулять, да родных повидать.

Долго длились ведения, мог видеть я и судьбы дев, и их родных на земле, и мужей во чреве земли, и героев, пытавшихся отобрать у морского царя его богатство. Очнулся когда за окнами уже светло стало, да так и не понял – то-ли снилось мне всё это, то ли впрямь рассказывал.

Хозяйки в избе не было, а дверь осталась открыта нараспашку – типа «давай, проваливай».



Сон третий, продолжение

О поиске выхода из нового мира


От избушки дорога вела только в одну сторону – обратно, следовательно, размышлять о выборе направления не пришлось. Очень хотелось есть, поэтому выйдя с болота, я ускорил шаг, чтобы добраться до нормального человеческого жилья как можно скорее, или хотя бы засветло. Но время шло, тропинка виляла, а лес всё не кончался. Напиться удалось из родничка, а вот с едой было хуже, потому что черника уже опала, брусничные кусты стояли бесплодными, а клюквенных болот по пути не попадалось. Охотиться я не умею, да и как приготовить дичь без огня? Узнав об этом, голод сделался злым и настойчивым, чего с ним отродясь не бывало. В животе бурлило, по рёбрами крутило, а во рту прямо всё зудело, до того хотелось туда положить чего-нибудь съестного.

Когда я уже совсем пал духом, то вспомнил, что некоторые грибы можно есть сырыми, но и их вокруг не тоже оказалось. Бодро вышагивая, а рассуждал, что сыроежки осенью растут под каждой ёлкой, и нужно только присмотреться получше, но единственным грибом на моём пути оказался красный наглый одинокий мухомор. Я остановился, борясь с желанием пнуть гада, и принялся припоминать, что и эти поганые грибы как-то едят. Кажется, их нужно вываривать, но у меня не было ни огня, ни котелка. Сорвав гриб, я обнаружил, что тот трухляв и изъеден червями, так что с лёгким сердцем положив на место, я радостно, со всей силы подфутболил его ногой. Белая труха разлетелась прочь, измазав мне носок сапога. Голод не пропал, но с души отлегло.

Скоро около тропинки показалась ещё одна красная шляпка и желудок грозно заурчал. Раз черви жрут такой гриб, значит не так уж он и ядовит! Я откусил край шляпки и стал ждать признаков отравления. Прошло полчаса, но ни чего не происходило, только голод озлобился. Что ж, решил доесть остальное. Нашёл ещё один, и тоже съел. Не скажу, что было вкусно, но настроение поднялось, и чувство голода отлегло. Сожрав ещё парочку, я ощутил себя совсем хорошо и бодро, идти стало весело и легко, поэтому, когда тропа привела меня снова к болоту с избушкой, то это показалось забавным и даже насмешило.

- Как, это снова ты? – удивилась хозяйка, – нашёл способ вернуться. Ну, что же, если так, то дам я тебе то, что ищешь. Но помни, дорога не простая будет.

- А не ты ли заманила меня сюда, ведьма старая? – раздухарился я.

- Ведьма? Я не просто ведьма, милок, я мать и дверь. Хотя, строго говоря, это одно и то же.

- И чья ж ты мать? – не унимался я.

- Сейчас увидишь. В баню тебе надо, дух отбить.

- Да где ж тут у тебя баня?

- Смердишь бо ты еси, дышати неможно. Се подобаше скинути одеянье твое. Ир скубети.

Я снял кафтан, сердясь в душе, что старуха снова перешла на свой варварский диалект, сел на лавку и потащил с ноги сапог.

Где-то вдали послышался тонкий женский голос, то-ли песня, то-ли плач. Он убаюкивал, завораживал и навивал такую мечтательную тоску, что вслушиваясь, я так и застыл с сапогом в руках.

Старуха распахнула дверь и закричала что-то на своём первобытном наречьи. Слова словно вязли и отрывались во рту, то с рыком, то с шелестом, и хотя некоторые казались мне знакомыми, смысл быстрой речи оставался неясен. Понятно было, что язык относится к славянским, на момент показалось, что она упомянула Сирию, но очень скоро монолог закончился, дверь захлопнулась и воцарилась полная тишина. Даже лягушки притихли.

- Сам пришел, аз не кличе. Дву краты пришел, сиречь по своей охоте, пошто оне тамо певают? Глупы твари, глас им дали, а разуму к тому не добавили. Полезай сейчас же!

С этими словами старуха села на сундук прямо напротив меня, задрала подол и расставила ноги. Я замер. Прямо на месте промежности, у неё шевелился чёрный мохнатый паук невероятного размера, с красным крестом на спине. От ужаса и отвращения волосы на моём теле встали дыбом, я словно закоченел и не мог пошевелиться, глядя на уродливое насекомое.

Откуда-то издалека снова потекла песня, да такая милая и нежная, что глаза поневоле закрылись, душа зашлась в сладкой истоме и слеза покатилась по щеке.

- Гамаюн глашает, – послышался ведьмин голос, но был он уже другим - мягким и ласковым.

Подняв полные слёз глаза в мареве влажной пелены я увидел её совсем молодое приветливое лицо с ясными, добрыми глазами, полными любви и нежности. Какое-то внутреннее чутьё безошибочно подсказало, что это глаза моей матери, но не те усталые и равнодушные, которые смотрели на меня чаще всего, а самые настоящие, увиденные мною в тот самый первый момент от своего рождения, когда всё было по-настоящему.

Всё моё существо оказалось подчиненно её власти, и как был, в одном сапоге и спущенных портках, я повалился головой вперёд, куда было велено, но вопреки здравому смыслу не столкнулся с упругой плотью, а вошёл полностью в тесное пространство, свернувшись ничком так, словно меня перелили в бочку. Ноги тут же подпёрли чем-то твёрдым, послышался скрежет железной заслонки, прижатой снаружи кочергой. Под пальцами чувствовался шероховатый кирпич, пахло золой, было темно, сухо и очень тепло. Тело как-то всё расслабилось и размякло. Согревалась не кожа, как это бывает в бане или на солнце, и даже не мышцы, а сами кости таяли, под действием этого сказочного жара. Тело сделалось настолько мягким, словно его можно раскатывать как тесто и растягивать как резину, и от этого всему организму становилось необъяснимо хорошо и уютно.

Снова послышалось пение Гамаюн, словно совсем рядом, но было ясно, что несётся оно над лесом издалека. Мелодия увлекала меня с собой за горизонт, где на ветке чудесного дерева сидела прекрасная певица с тёмными волосами и птичьим телом. Казалось, я могу рассмотреть её во всех мельчайших подробностях, даже на таком удалении: фиолетовые перья с зеленоватым отливом, золотую корону на голове, блестящие глаза и милое лицо внучки Деда Мороза.

«Да, это она»! – мелькнула как молния мысль в моей голове, после чего способность к думанию стала медленно угасать, вслед за размякшим телом. Наступило необыкновенное состояние, когда прежде важное и нужное, вдруг оказалось нелепым и пустым. Всё, что придавало мне чувство значимости, превратилось в мираж, а мои собственные мысли, в тени этого миража. Менялось ощущение себя, тело сделалось огромным, а то, что до сих пор было мной, превратилось в точку и стало всем сразу в тот момент, когда точка сжалась в ничто. Переживание было совершенно чётким, оказавшись везде, я просто исчез. Одновременно угасли все противоречия, как во мне самом, так и между мной и окружающим миром. И вообще не осталось ничего, кроме переживания единства и гармонии всего, в котором всё имело своё место и не имело смысла само по себе. Тут были примирение и покой, а то, что я когда-то мнил собой, потеряло смысл. Неизвестно, что было дальше и сколько это продолжалось, но прекратилось всё внезапно и как-то очень обыденно.



Сон четвёртый

Альтернативная версия событий


Я открыл глаза. Точнее они раскрылись сами, как шторки фотоаппарата, да так и остались. Напротив белел потолок, с краёв которого сползали вниз стены небольшой комнаты, выкрашенные неброской охрой. Выяснилось, что лежу совершенно голый под чистым накрахмаленным одеялом в большой кровати, а рядом со мной, посапывая, спит какой-то голый старик неприятной наружности, с куцей бородой и размытыми синими татуировками по телу.

Меня как током дёрнуло! Я вскочил в холодном поту сильнейшего испуга...

«Так, что было вчера? Что я должен был такого выкинуть, чтобы оказаться в кровати с таким уродом? Да вообще с мужиком...»

Я прислушался к своему организму. Осмотрелся. Ни следов насилия, ни посторонних ощущений, ни, прости господи, вазелина на задние.

«Фу-у-уф» - вырвался вздох, и как-то сразу полегчало. «Но где же я?»

По виду помещение походило на недорогую приличную гостиничную комнату, с мягким полом, кроватью, столом, стулом и шкафом. Подойдя к окну и отодвинув шторы, я обнаружил, что окна снаружи затянуты плотной белой материей, из-за которой бил неяркий дневной свет. Было тихо, различалось лишь монотонное гуденье вдалеке, не то вентиляции, не то отопления, а может просто так казалось в тишине.

Одежды нигде не было, впрочем, как телевизора, радио, часов и телефона. Зато в углу стоял маленький холодильник, в котором находились кувшин молока и початая бутылка шампанского. Захотелось выпить молока, но стакана не нашлось.

Напротив окна было две двери, одна крепко запертая, видимо выход в коридор, а другая в ванную комнату. Зайдя в открывающуюся дверь, я обнаружил две новые зубные щётки, пасту, мыло, но не нашёл ни халатов, ни полотенец. Зато в кранах была вода, и даже шла горячая. Конечно, не то чтобы очень, но принять душ можно было вполне. Холодная была как лёд, странно, что она совсем не замёрзла в трубе.

«Ну, по крайней мере ясно, что сейчас день, на дворе зима, и я в гостинице». - Резонно рассудил я, включая горячую воду и становясь под душ.

Когда мыть стало уж нечего, а стоять под колючими струями надоело, я закрыл кран и сел на корточки, ожидая, когда вода стечёт и тело обсохнет. После шума душа тишина медленно вползала в уши, заставляя слышать скрип колен и биение пульса.

Обсох, вернулся в комнату. Старик уже проснулся, и откинув одеяло, сидел посередине кровати во всей своей красе. Он смотрел на меня неподвижно, долгим пристальным немигающим взглядом и молчал. А я стоял и ждал, что будет дальше. В тишине минуты тянулись бесконечно долго. Синие глаза застывшего старика остановились на мне так надолго, что стало казаться, что он умер.

Устав стоять я сел на стул.

- Вот ты значит какой... - тихо сказал он неприятным скрипучим голосом, - нашёлся, значит.

- Какой «такой»? – парировал я.

- А вот сейчас мы и узнаем какой...

- И кто это мы?

- А то сам не знаешь? – хихикнул он.

Сказать было нечего, я сидел и ждал, что будет дальше.

- Где ж ты шлялся, мерзавец? Мы ж тебя три года всем отделом разыскивали!

- Зачем? – поинтересовался я.

- За шкафом! – съязвил он.

- За каким?

- За которым тебя, мать твою, делали! – дед переходил на крик. – Ты ж офицер, ты присягу давал! Мы все притоны обшарили, все морги и тюрьмы контролируем, по адресам пошли, чтобы тебя, гадёныша, выловить!

- А чё меня ловить? Я ни от кого не прячусь.

- А где ты должен сейчас быть?

- Где?

- Хе, где? – довольно хмыкнул старик, – у нас в отделе, можно сказать дома. Куда, в общем, и попал. А вот где ты был эти три года, это вопрос на который ты нам сейчас и ответишь. Кому сказать, не поверят – спец пропал! Ни в одной конторе мира... Ну да ладно, сейчас ты нам всё и расскажешь, правда?

- Кому нам?

- Мы - твоя семья, сынок. Мы же тебя любим, поэтому ты здесь, в лаборатории, и тебя никто не бьёт шлангом по почкам. Поэтому просто расскажи - как дело было, а приборы подтвердят, что ты говоришь чистую правду.

- Что надо-то?

- Всё надо, тем более, что времени много. Пока всего не расскажешь, нас отсюда не отпустят. Но лучше начни с того, что случилось три года назад.

- Да, прошло примерно три года... – начал что-то смутно вытаскивать я из каких-то тёмных закоулков памяти, не до конца уверенный, происходило это со мной или просто приснилось, - самое раннее, что помню, как проснулся в гостинице без документов и с билетом на ближайший автобус до железной дороги. Хозяин как-то странно мне улыбнулся, но ни слова не сказал, когда я выходил. Вещей не было, документов не было, деньги были, но немного. Я доехал до вокзала и сел на поезд до...

- А до этого, что было? Как в гостиницу приехал, помнишь? Как с гор спустился?

- Нет. Гостиница действительно у подножья гор стояла, но никакого снаряжения со мной не было. И я решил, что здесь проездом.

- Значит амнезия, говоришь?

Старик медленно встал, и подойдя к шкафу открыл его, а затем зашёл внутрь и плотно закрыл за собой дверцу.

«Совсем спятил дед!» - решил я и стал подумывать, где спрятаны ключи от номера.

Но скоро шкаф открылся, он вышел оттуда, как ни в чём не бывало, и деловым тоном продолжил допрос.

- Ну что ж, аппаратура показывает, что знать-то ты знаешь, но скорее всего не помнишь ни хрена. Повезло тебе, что лаборатория оборудована как следует, лично я тебе не поверил. Думал уже, что придётся... ну да ладно, ложись, – скомандовал он, указывая на постель.

«Началось...» - решил я про себя. - «Сейчас войдут его друзья извращены и скажут, что это такой сюрприз – принудительное многократное расставание с девственностью в зрелом возрасте».

Время шло, никто не входил, старик ждал. Надо было что-то делать, чтобы всё это хоть чем-то закончилось. Я подошёл и лёг на спину, на кровать.

Он накрыл меня одеялом до груди, оставив снаружи руки, и стал пристально смотреть в глаза.

- Как зовут-то тебя дед?

- Дед Мороз... Ты слушай сюда - когда я начну считать, следи за моей речью и делай, что скажу, а когда глаза закроются, то начинай рассказывать всё, что увидишь во всех подробностях. Один – тебе тепло и спокойно. Два – приходит дремота и лень. Три – глаза наливаются тяжестью, хочется спать. Четыре...



Сон третий, часть вторая

Про главное путешествие в жизни


Первое, что открылось взору, был закопчённый потолок избушки. Тело лежало на лавке одетое в белую холщёвую рубаху ниже колен, и души в нём, словно вообще не было. Казалось, я только что родился, ничего не знаю, ни к чему не привык и плохо представляю кто я вообще такой.

Хозяйка сидела у окна и пряла, на столе стояли тарелка, крынка и стакан.

- Откушай, тебе скоро в путь.

Я встал легко и спокойно, тело было как новое – мягкое и упругое, а в голове больше не рождались мысли и не толкались заботы. В тарелке оказался густой белый кисель, а в крынке молоко. Начав трапезу, я понял, что голоден.

- Как звать-то тебя? А-то имени хозяйки и не знаю.

- И ни к чему тебе. Зови Ядвигой, и того довольно.

Интересно, почему местные так не любят говорить об именах?

Между тем кисель оказался очень вкусным, а молоко, словно только из-под коровы. Я бы не отказался от хлеба, но его на столе не нашлось.

- Спаси Бог, хозяйка, - сказал я, облизав ложку и допив остатки молока, - однако, где моя одежда?

- Какой Бог? – с недоверием спросила она.

- Вседержитель…

- Ты новых богов в моём доме не поминай, – отозвалась она недовольно и назидательно.

- Ты что, с Нечистым водишься?

- Да, приходят нечистыми, уходят чистыми, а я с ними вожусь.

- Это как?

- Да так же, как с тобой вот.

- А… ты язычница! – догадался я, – в новых богов не веруешь.

- Да я и в старых не очень-то верую. А вот ты старых богов не уважаешь, а новых и не видал никогда, зато болтаешь много.

- Богов никто не видел, они символ, о них только говорят. Ты же тоже не видела?

Она посмотрела на меня внимательно, как бы размышляя – это я дурак, или из неё дуру делаю.

- Чего видеть-то? Я богиня, ты бог, дед бог, с которым вы колядовали давеча, да и птички твои болтливые, тоже.

- Какой же я бог?

- Котом был? Вот. Сказки рассказывал, нежить баюкал.

- Ладно, вопрос тут философский и спорить не стану. А как же с новыми богами, они тоже реальны?

- Это что значит?

- Ну, их увидеть можно?

- Зачем? – недоверчиво поинтересовалась Ядвига.

- Да как же? Это же всё меняет, вся жизнь пойдёт по-другому! У всего смысл появится! Это же самое главное.

Она отложила пряжу, нагнулось в угол, и вытащила оттуда отполированное до блеска серебряное блюдце с золотой каймой. Затем поставила на лавку небольшую кадку с водой, опустила блюдце на дно и подвинула ко мне.

- Потребно зрети ти, тамо оне суть.

Слегка опешив от такой смены языка, я заглянул в кадку, но кроме своего отражения ни чего не увидел.

- Устреми очеса долу и узришь выспренняя.

Я пригляделся. Над головой был виден чёрный дощатый потолок с паутинками. Старуха взяла медный пестик, и начала помешивать им воду, от чего отражение, замерцало и приобрело неожиданную глубину, словно низкий потолок избушки стал стремительно подниматься и расширяться. Себя я уже там не видел, а чернота замерцала звёздами продолжая удаляться, пока не превратилась в космическую пустоту, заполненную пышными бархатно-чёрными ризами седобородого старца. Вся бесконечность мироздания была лишь небольшой сферой напротив его живота. Мелькнула мысль, что где-то тут должна быть какя-то птица, и в тот же миг я отчётливо разглядел белого голубя, сотканного из тончайшего света и исходившего от старца. В общем-то, это и было сияние или зарево, но сравнить его можно было только с птицей, и, будучи исходящей, она имела собственное существование. В то же время, из самой середины старца, на встречу мне устремилось какое-то движение, которое приблизившись, приобрело вид мужчины средних лет, в восточном балахоне, с небольшой бородкой на светлом улыбающимся лице. Он посмотрел прямо на меня, протянул руки, словно хотел обнять, и тут я понял, что он готов принять меня всего таким, какой я есть, всё простить и вот тогда всё будет совсем хорошо, и ничего вообще уже не будет нужно.

Мне захотелось туда, но по изображению пошла рябь и всё исчезло.

- Это всё на самом деле? – спросил я, как только оправился от шока.

- А какое ещё дело бывает?

- Ну, по-настоящему, реально?

Она немого помолчала пристально глядя на меня.

- Что значит реально?

- Ну, ты реальна, я реален, избушка эта…

И тут ведьма захохотала так, словно веселей шутки ещё не слыхала. Глаза её заблестели, морщины ушли, и лицо стало снова молодым и весело-озорным, как у девчонки. Такая перемена меня обрадовала и слегка успокоила, хотя положение было глупым.

Вдоволь насмеявшись, но всё ещё с улыбкой на лице, Ядвига сказала:

- Голубчик, нет ни меня, ни тебя, ни избушки, ни места этого, ни новых, ни старых богов.

- Я же видел, я же чувствую…

- Ты видишь то, что хочешь видеть. То, что ты называешь реальностью, оно слишком просто, чтобы ты понял своими кошачьими мозгами. Мир вокруг тебя, это песни Сирин.

- Каике песни, какого Сирина?

- Морок, сказки птицы Сирин – подружки твоей, Настеньки.

Голова закружилась, по телу пошёл озноб, словно я сплю, а на меня вылили ведро холодной воды. В самом сне никакой воды нет, но пробирает аж до костей.

- Да ты не робей, соколик, – она в один миг как-то осела, обмякла и телом, и лицом и превратилась в старуху лет ста, - ты ж её слышишь. Внемли.

Я напряг слух, но кроме пения птиц, кваканья лягушек и жужжания мухи у закопчённого окна, никаких звуков не было.

- Да не ушами слушай, болван. Там слушай… - старуха легко толкнула меня в грудь, - себя слушай.

Я перенёс внимание внутрь себя, даже глаза прикрыл. Сперва услышал звук собственного дыхания, на который раньше не обращал никакого внимания, затем стук сердца. Интересно, эта незнакомая музыка сопровождала меня всю жизнь, но почему-то всегда как-то ускользала. Это так поразило, что я замер как заворожённый таким нелепым детским открытием. Было слышно, как пульсирует кровь, как поскрипывают суставы и потрескивают мышцы, но на пение это совсем не было похоже, даже если напрячь воображение. Скорее на работу машины.

- Сердцем внемли. Не ушами – душою.

Рассеяв слух и расслабившись, я обратил внимание на то, что творится в душе. Там было тихо и немного грустно. Как в детстве, когда мать пела колыбельную… казалось я мог различить мотив, услышать далёкий голос.

Да, несомненно, во мне лилась песня. Незаметно, как привязавшийся мотив отмеряет ритм шагов, она определяла то, что я чувствую и кем себя ощущаю. Спокойная, мирная мелодия лилась без слов, но голос был явно знаком. В этот миг я чётко осознал, что сплю, и во сне должен выполнить что-то важное, чего уже не смогу проснувшись, и с самого начала, исподволь, песня вела за собой по верному пути. То есть другого даже нет, потому что тихий напев и есть путь, полный мудрости и печали. Грусть заполнила душу до краёв, слёзы навернулись на глаза. Я глубоко вздохнул и открыл их.

Вокруг по-прежнему была тесная как гроб избушка, у окна сидела древняя как мир старуха и пряла пряжу. Только теперь в воздухе звучала песня, или вернее печальный неслышный мотив. Я был даже рад, что нахожусь именно здесь, а не попал ещё куда-нибудь.

- Гряди, - сказала Ядвига, - ты готов.

- А сапоги где, одежда?

- И так хорош. Коли вернуться намерен, бери лук со стрелами, а коли тамо остаться, то светильник.

Я огляделся, но ничего, из названного, не обнаружив, открыл низкую дверь избушки, и вышел за порог. Тут, действительно, справа на приступке лежал изогнутый лук с тремя стрелами в колчане, а слева фонарь с горящей свечой. Я выбрал лук и сошёл по ступеням на встречу дня, совсем позабыв попрощаться.

Причиной этому было не моё неуважение к старухе, а глубокое изумление, ведь за ночь многое переменилось. Я точно помнил – вчера свет падал с другой стороны, и отметил для себя, что двери избушки глядят на восток, откуда пришла тропа. Но сейчас те же двери открывались на запад, и болото и лес вокруг, наблюдал я с иной точки обзора. Обернувшись, я убедился, что сруб прочно стоит на сваях, вросших в почву, развернуть его или незаметно перенести за ночь было просто невозможно. Обойти же домишко, и проверить, что осталось с той стороны, показалось делом хлопотным, в виду топкого грунта, именуемого в простонародье трясиной.

Впрочем, удивляться стало привычным делом. Я ступил босой ногой на шершавые брёвнышки мостков, и зашагал прочь.



Сон третий, продолжение части второй

Про грань миров


Дорога вышла из болота и повела в сосновый светлый лес, затем долго петляла между лесистыми холмами, пока вдали не показалась синяя полоса реки. Двигаться было легко, ноги мягко ступали на хвойный ковёр тропы, а просторная холщёвая рубаха оказалась достаточно удачно сшита, чтобы в ней не было ни жарко, ни холодно. Через какое-то время пути я обратил внимание, что также не ощущаю ни жажды, ни голода, ни усталости, кожа ног не стёрлась от ходьбы без обуви, а запахи и звуки вокруг очень яркие и свежие, словно мир недавно родился. Было просто, радостно и легко шагать куда-то по такой симпатичной тропинке, среди такого замечательного леса.

Меж тем путь мой явно лежал в сторону реки, но никак не получалось к ней приблизиться. Дорога всё петляла и петляла, то поднимаясь на холмы, то спускаясь в тёмные лесные овраги. Сосны сменились кряжистыми вековыми дубами, кроны которых застилали свет, отчего о силе ветра можно было судить только по шуму листвы высоко над головой. Звери, которые меня словно не замечали, попадались всё чаще, занятые своими лесными заботами, они подчас проскакивали прямо под ногами. Теперь это радовало или забавляло, тем более, что опасных хищников почти не было - только разок я видел на соседнем холме медведя, который равнодушно поглядел на меня, и вроде даже помахал лапой, затем мимо прохрюкало семейство диких кабанов с поросятами, которые нисколько мной не заинтересовались, а в общем было много белок зайцев и косуль. То-ли они никогда раньше не встречали человека, то ли приняли меня за своего, то ли просто не замечали?

Вопреки устойчивому ощущению, что дорога спускается всё ниже, выйдя из леса, я оказался на краю высокого холма, широким изумрудным полем спускавшегося к реке. Свежий тёплый ветер волнами колыхал траву, синее в редких облачках небо отражалось в широких водах, рябь которых поблёскивала солнцем. От бескрайнего простора дух захватывало и хотелось спеть что-нибудь вроде: «Ах ты степь широкая…».

Спускаясь, я прикинул, что между берегами не меньше километра, однако ни моста, ни даже лодок на воде не видно. Там, за рекой горел большой костёр, или высокое строение, но очень ярко и без дыма. У горизонта синели не то горы, не то тучи, а на полпути к ним высилось огромное дерево. Казалось, что подводит зрение, словно нерадивый художник нарисовал на дальнем плане то, что, по законам перспективы, должно стоять впереди.

Тропка, змейкой извиваясь среди зелени травы, привела к реке, но когда до воды осталось совсем немного, на берег выпал туман, умеривший мой бодрый шаг. Постепенно сгущаясь, он превратился в молочную белизну, шуршащую камышом, поэтому, когда прямо передо мной появился тёмный силуэт, я вздрогнул от неожиданности.

- Времени нет, - послышался глухой, скрипучий старческий голос, - подойди, покажи, что ты принёс.

С топкой чавкающей почвы я ступил на короткий причал, у которого, к торчащей из воды жерди была привязана узкая лодка-долблёнка. На её корме неподвижно сидел старик с веслом в руке, и напряжённо смотрел на меня единственным глазом.

- Времени нет, – повторил он не шевелясь – подходи, садись, перевезу. Что у тебя, фонарь или золото?

- Лук и стрелы.

- А, ты оттуда, с севера… ладно, давай золотую, серебряная на обратный путь, а железная для змия.

Смущаясь от мысли, что всё перепачкаю чёрной прибрежной жижей со своих ног, я встал на дно шаткой лодочки и протянул золотую стрелу. Как только старик её взял, судёнышко стремительно заскользило сквозь прохладную пелену, словно была под мотором, а я продолжал стоять в ней, слушая, как волны бьются о днище, и глядя в воду. Странно, но ни рыб, ни растений в воде я не видел, зато в самой глубине отражалось высокое небо в блестящих звёздах, хотя над головой, как и вокруг, стоял плотный туман. Мне почему-то подумалось, что если бы кто-то смотрел снизу, то лодка должна казаться ему падающей звездой.

- Сядь, не раскачивай, – проскрипел перевозчик.

Он почти не шевелился и не менял позы. Интересно, как много людей он переправил на тот берег, что так ловко управляется?

- Народу сейчас много, – подхватил тот мои мысли, – приходят ежеминутно, и даже ежесекундно, иногда по нескольку десятков. А времени нет. Вот раньше бывало, по человеку в день перевозил, вот была работёнка – только успевай. А сейчас ждать приходится, скучно.

Я хотел возразить, что должно быть всё наоборот, но лодка остановилась, тихо воткнувшись в песок.

- Времени нет. Иди, я подожду сколько надо.

На этом берегу тумана не было, я перешагнул из зыбкого челнока на влажный песок, сразу за полосой которого начинался пологий луг, поросший низенькой, свежей, изумрудной, чуть влажной от росы травкой. Впереди, в паре сотен метров, горел костёр. Отсюда он казался огромным, имея в диаметре не менее пяти метров, поднимался наверх подобно огненному столбу, освещая и согревая собравшихся вокруг людей.

Я пошёл к ним, и в ту же минуту мне навстречу направилась небольшая группа. Все они были одеты несколько старомодно, а лица казались мне знакомыми, словно у дальних родственников или друзей юности, которых я не встречал уже очень давно. Подойдя поближе, они молча поприветствовали меня без особого энтузиазма, но и без враждебности, но как только я решил пойти навстречу, послышался волчий вой.

Всё сразу как-то изменилось, словно отпрянула дремота, люди отошли в сторону, уступая место огромному серому волку, идущему мне навстречу. Я слышал его вой ещё на той стороне реки, но сначала принимал его за звон далёкого колокола, затем за проявления лесной жизни, но он явно был обращён ко мне и звал. Зверь приблизился и встал как верный конь. Он доходил в холке мне до плеча, был покрыт жёсткой густой воняющей псиной шерстью, и от него исходила могучая природная сила. Почему-то я знал, что мы с ним не просто знакомы, но словно он часть меня самого, и сейчас пришёл помочь сделать то, зачем я здесь.

И впрямь, мы понимали друг друга без слов, я взял его за холку, вскочил на жёсткую колючую спину, и волк пустился прочь, в сторону громадного дерева вдалеке. Почему-то сразу возникло ощущение, что это я сам передвигаю выросшими внезапно четырьмя мускулистыми лапами, отыскивая себе путь среди густой ароматной травы, среди камней и высоких редких деревьев. Волк знал точно, куда бежать, и я как-то интуитивно чувствовал, что тоже знаю, но понимаю по мере того, как оно происходит.

Дороги не было, но дерево служило ориентиром. Сначала оно никак не хотело приближаться, но потом начало подниматься над головой. Долина стала бугристой, потом холмистой, потом появились продольные сопки, между крутыми оврагами. Трава под лапами сменилась грубым камнем, мы скакали по покатым гребням между глубокими тёмными ущельями, устремляясь всё выше и выше, пока не сделалось ясно, что это не горы, а огромные корни колоссального дерева. Отсюда ствол казался стеной причудливого замка, с колоннами, башнями, и стрельчатыми окнами. К его подножью со всех сторон вели переплетённые дороги, проваливающиеся по краям в пропасти,, а ближе к стене образующие гроты и пещеры. Гребень, по которому мы двигались, становился всё круче, пока плавно не перешёл в вертикальную колонну без всякого намёка на лестницу. Волк спрыгнул на ровную площадку вреди исполинских корней, и дав мне сойти, тут же умчался прочь.



Сон третий, завершение

О том, чем всё закончилось


Зрелище зачаровывало: высоко над головой раскинулись ветки, которые, казалось, тянутся до горизонта, среди огромных листьев ярко блестели на солнце золотые плоды, а волшебные мелодии, льющиеся сверху, наполняли и завораживали своей безупречной красотой. То ощущение сказки и чуда, которое мерцало в моей душе когда-то в детстве, здесь присутствовало в полной мере, просто и обыденно, словно ничего другого и быть не могло. Не известно, сколько бы я так стоял запрокинув голову, и внимая сладкому трехголосию, если бы внимание моё не привлекло некое шевеление или скорее еле уловимое движение. Опустив голову, я было решил, что снова куда-то перемещаюсь, но скоро заметил, что движется мир вокруг, а точнее, корни дерева словно начали приметно для глаза расти. Ещё через минуту одна из них приподнялась от земли, повернулась ко мне тупым уплощённым концом и оказалась змеиной головой, замеревшей прямо напротив меня. Наверное так чувствует себя кролик перед холодным взглядом рептилии, ноги сделались ватными, спина окаменела, а дрожащие руки как-то сами собой выхватили лук, стрелу и через секунду я готов был выстрелить, только не знал куда. Тело змия, обвивавшее корни дерева, покрывала гладкая белёсая чешуя, чёрные глаза светились разумом, а рот слегка шевелился, когда он говорил своим приятным баритоном.

- Ты уже почти у цели, но тут нет мелочей, всё главное. Отгадай загадку: Тот, кто утром ходит на четырёх ногах, днём на двух, а вечером на трёх, как он ходит ночью?

От неожиданности, я забыл на момент, что беседую с циклопическим земноводным гадом, в которую целюсь стрелой из лука. Ведь вопрос был про человека, и про этапы его жизни, но, что он может делать ночью? Не знаю… - Наверное лежит где-нибудь, может летает, или плывёт через реку Лету, или на волке скачет к…

- Я что, умер? – молнией пронеслась внезапная догадка.

- Кто ты, и чего ты хочешь? – задал следующий вопрос странный собеседник, не утруждая себя ответом на мой.

«Кто я? Что я хочу? Я это я, а хочу я то, что сам знаю. Что мне нужно, то и хочу. Мои желания, они мои, потому, что исходят из меня. А я… я… Так, я хочу, потому, что желания мои, а я и есть мои желания. Вот, какой-то замкнутый круг. Кто же сам я во всём этом?»

Сказать по правде, происходящее вдруг стало меня сильно раздражать. По мере нарастания этого состояния, змей стал едва заметно улыбаться, а его дурацкая ухмылочка начала бесить меня ещё больше, что, похоже, его забавляло. В общем, змеиный рот плавно растянулся, а я резко взбесился до такой степени накала, что в следующее мгновенье, как мрак после вспышки молнии, меня окутала бездонная тревога, словно внутри что-то лопнуло и разлилось внутри какой-то новой пустотой.

- А меня нет… - как-то само собой вырвалось вслух понимание.

- Иди, - безучастно отозвался змей, и, подняв изгиб своего тела, открыл проход в высокую пещеру. – Кстати, стрела должна быть железной.

Я посмотрел на лук, который до сих пор держал натянутым, снял с тетивы серебряную стрелу и положил её в колчан, а вытащив оттуда железную, похожую на длинную иглу.

В пещере было темно и неуютно, из глубины веяло каким-то животным страхом, и хотелось просто развернуться и убежать, но так как бежать было некуда и некому, то пришлось шагнуть через порог.

- Левее, – послышался сзади негромкий приятный баритон.

Освящённая часть у входа скоро расходилась на два коридора, и левый плавно спустился вниз, заканчиваясь через несколько десятков метров свободным пространством. Когда глаза привыкли, выяснилось, что вокруг просторный зал, наполненный мной. Словно тысячи зеркал, со всех сторон стояли живые скульптуры меня самого, в разные моменты жизни. Стоило подойти поближе, как изображение оживало, начинало мыслить и чувствовать то, что на тот момент происходило в жизни, а зал при этом становился декорациями событий, которое снова возможно было пережить во всех деталях.

По мере продвижения вглубь, образы оживали, как бы слой за слоем показывая жизнь от настоящего в прошлое, текущую сплошным потоком, одновременно в бесконечном сейчас. Прав был перевозчик, времени нет. Каждый миг собственной жизни я мог разглядывать в подробностях сколь угодно долго, и это не заняло бы и секунды. В то же время можно было созерцать всё одновременно, понимая причины, цели и смыслы, как каждого отдельного момента, так и всей жизни целиком. Сравнить это можно было с большим живым узором, в котором каждому, даже самому странному вкраплению, есть своё уникальное место в общем орнаменте.

В любом моменте было очень чёткое ощущение себя, и собственного выбора, и всегда оно менялось вместе с ситуацией и сопровождалось уверенностью в личной свободе. То есть свобода была, но воспользоваться ей не получалось, потому, что себя самого не было, а были отражения ситуации, роли в спектакле жизни, последовательно сменяющие друг друга. Всё это было настоящим, и при этом не более реальным, чем изображение на киноэкране, которое теперь можно было остановить, или перемотать в любую сторону, в то время как в жизни всё внимание захвачено действием сюжета.

Когда я прошёл сквозь зал и видения остались позади, на месте образов, в душе, появилось чистое пространство, словно перед путником на краю пропасти, и через которое наружу вылилось всё, чем я был, заполнив всё вокруг. В этом была и тишина, и покой, и примирение со всем, что есть. Стал совсем пустым, ничем и всем одновременно, зыбкая мембрана, разделявшая миры, просто растаяла как тень, показав начальное единство. Тело по-прежнему слушалось, и ощущения его были понятны, равно как и бредущие через мозг безликие мысли, и сменяющие друг друга в сердце чувства, но теперь можно было выбирать степень участия в этих процессах, а вернее стать просто их наблюдателем. Наверное, так ощущает себя лист, оторванный осенним ветром с ветки дерева: одиночество, свобода, неизбежность и причастность к общему процессу жизни природы. Только в отличие от листа, можно было выбрать всё, что угодно, совершенно свободно и без всяких причин. Субъективное ощущение времени исчезло, переживать его стало некому и это оказалось совсем естественно и просто.

Одновременно с этим мир вокруг преобразился, стал зыбким как мираж, раздвинулся во все стороны и оказался призрачным, подобно теням, пляшущим в клубах тумана, вокруг невидимого источника света. Материя, пространство, время – всё было иллюзией, всё, кроме незримого света. Впрочем, не заметить этого мог только тот, кто всю жизнь разглядывал тени, потому, что источник его был всегда, прямо здесь, и как-то странно выглядело то обстоятельство, что до сих про он оставался незаметным. Однако сейчас это стало очевидным и предельно ясным, так как уже не было ничего, что нельзя понять. Свет исходил от того, что можно вернее всего назвать женщиной сидящей на троне, и держащей в руках сияющий золотой шар. Впрочем, назвать это можно была как угодно, но женщиной сотканной из золотистого сияния, воплотившую в себе всю красоту и всё блаженство - проще всего.

Тут был конец пути, дальше двигаться некуда, здесь начало и конец, устье и источник.

Женщина была одновременно близка и недоступна, как свет солнца, а вот шар, который держала она на коленях, предназначался мне. Как бы в подтверждение очевидному, в голове зазвучал её мягкий, тёплый голос:

- Это плод с дерева, он твой, мой герой.

- Что за плод, что он даёт?

- Он даёт всё, он даёт возможность. Можешь вернуть себе себя, можешь родиться или умереть, можешь стать кем захочешь или познать истину, добро или зло.

Наступил бесконечный момент выбора. Плод давал любую возможность, даже его не выбирать, но он манил, к нему тянуло, словно жажда приключений или не пройденного пути влекла вперёд.

- Хочу знать, в чём смысл…

- Ты знаешь.

Да, точно, знаю – можно быть, можно не быть. Можно выбрать путь или продолжить тот, что есть. И то и другое не имеет смысла, нужно просто выбрать для себя форму, или отказаться от неё.

В руках всё ещё оставались лук и стрела. Выбор стал ясен как неизбежность. Схватив стрелу двумя руками, я изогнул её, и та лопнула с сухим металлическим треском.

Изменения не заставили себя ждать. Я снова стал слепнуть и глохнуть, словно рыба вынутая из воды. Свет плода заслонил плотный поток несущихся теней, который становились всё гуще и непроницаемые, да и я сам превращался в одну из них, влекомый общим хороводом. Пещера сжалась до размеров куриного яйца и я, выскочив оттуда в последний момент, разглядел извивающееся белое тело змея. В нос ударил едкий запах псины. На миг мелькнуло лицо паромщика, и я ощутил, что либо угрожающе быстро росту, либо падаю вниз.

В глаза хлоркой резанул отвратительно яркий свет. Ноздри разрывал невыносимый запах медицины и человечины, смешанный в особо мерзкой пропорции. Вся кожа горела, а ладони и ступни саднили тупой болью.

- Я иглу сломала, - послышался рядом спокойный молодой женский голос.

- Заканчивай, капельницу и в палату, - отозвался хрипловатый мужской.

- Кажется, глаза открывает.

Из непроницаемой пелены света, появилось большое размытое лицо лодочника, отчего-то наполовину закрытое повязкой. Слышалось гулкое звяканье металлических предметов, тихий гул какого-то агрегата, и шорох одежды нескольких человек.

- Ну, что, подарочек? Добро пожаловать на этот свет, - сказал лодочник как-то безучастно, - теперь будешь жить.

Оба его глаза защищали очки, а лицо до половины закрывала маска, но это точно был лодочник. Остальных я не видел, повернуться было невозможно и зрение ни как не фокусировалось, но хотелось как-то ответить, подать знак, что вернулся.

- Знаю, - ответил я, - вот только зачем не совсем помню. Впрочем, точно знаю, что это не так уж и важно…

Однако непослушное горло, отозвавшись сухой болью, издало стон, переходящий в короткий, протяжный вой.

Затем мир качнулся, где-то далеко напротив глаз, замелькали светильники, и ничего с этим было не поделать. Бессилие и беспомощность опустошили нутро души. Кто я теперь и куда меня везут, стало совсем безразлично. Пусть будет, что будет.





Андрей Попов 06.11.2016



© Copyright: Андрей Попов 3, 2018

Свидетельство о публикации №218102200046

Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении

Другие произведения автора Андрей Попов 3

РецензииУбрала лишние запятые, опечатки, которые, не потрудился убрать сам, и твои любимые оттого ( в смысле потому что), отчего ( в смысле почему), почему, никак, никуда, сначала, засветло, заодно. Все это пишем слитно. «То ли « пишется отдельно.



Мы же вышли от меня около шести. - эта фраза не понятна. У повествующего в гостях они не были.








Зимняя сказка для взрослых
Андрей Попов 3

Предисловие автора
Текст этот был создан в период с 2005 по 2016 годы, претерпел много чисток и сжатий до компактной читаемой формы, но всё равно я до сих пор не решался его опубликовать. Если Вы не любите сказки, фольклор, а любите кого-то покритиковать или не чувствуете себя взрослым,то лучше Вам этого не читать. 




Сон первый

О том, с чего всё началось


Дед мороз оказался премерзким стариканом, в плюшевом малиновом кафтане, с куцей седой бородой и в валенках на босу ногу.

- Где дети? – грубо сказал он скрипучим голосом, глядя на меня с плохо скрываемым раздражением.

- А мы не приглашали... – неуверенно возразил я.

- А я и не к Вам. Дети, спрашиваю, где?

- Кто там, кто там? – зазвенели из комнаты голоса.

Дед мороз приободрился, приосанился и громко продекламировал театрально поставленным голосом, с неким подобием благородного баритона:

- А идите, детки, скорее, посмотрите-ка, кто к вам пришёл?

Он небрежно отодвинул меня с прохода и шагнул в коридор, навстречу высыпавшим ребятишкам. Пахло от него не мандаринами и не ёлкой, а какой-то мерзостью, то-ли навозом, то-ли овчиной, а скорее, просто козлом. Но дети были в восторге и с визгом прыгали вокруг него в ответ на примитивные провокации с дурацкими забавами. Вообще, вся речь Деда была изрядно пересыпана всякими прибаутками, обрывками детских стишков и детсадовскими шуточками.

«Либо ворюга, либо педофил», – решил я, и, проскользнув в кухню, взял со стола и сунул в карман кухонный нож. – «Не дай бог, если придут хозяева и окажется, что они его не вызывали».

Появившись в дверном проёме между коридором и комнатой, я поймал на себе его недобрый взгляд, но это нисколько не помешало Деду Морозу продолжать расхаживать вокруг ёлки, нахваливая её на все лады. Он никуда не спешил, а напротив, говорил важно, нараспев, будто убаюкивая, чем приводил детей в неописуемый восторг. Те же были просто очарованы и выделывали такие кренделя, что родители, увидь это, не поверили бы своим глазам. Дети и танцевали, и читали стихи, и пели песни и выделывали чёрт знает что, пытаясь снискать одобрение этого ряженого клоуна в дурацкой бороде.

Минут через сорок, когда Дед насытился, а дети подустали, зашёл разговор на прагматичные темы – обещания и подарки. Въедливый старик никак не хотел довольствоваться формальным «буду слушаться маму» или «обещаю хорошо себя вести», он добивался от каждого того, что тот сам считал своим долгом, но не очень-то любил делать. Зато, когда нужное обещание удавалось выманить из ребёнка, Дед Мороз театральным движением раскрывал свой синий потёртый замшевый мешок, и со словами – «Ну-ка, ну-ка, что у меня там для Гриши припасено»? - не глядя доставал именно тот подарок, который тот самый Гриша больше всего ожидал. Меня поразило, как он ни разу не ошибся и ничего не перепутал, а главное во всей этой чехарде, помнил имена каждого из пятерых деток и то, о чём каждый из них ему говорил.

Вот за этим весёлым занятием нас и застали родители. Они умилённо полюбовались на завершение представления, после чего угомонили детей и пригласили Деда Мороза на кухню. Под ласковые улыбки и сладкие слова благодарности из холодильника появилась бутылка водки, салатик и нарезанный заранее хлеб.

Дед Мороз смягчился и подобрел, он шутливо грозил хозяйке пальцем и раскланивался с хозяином, после чего сунул руку в мешок и вынул оттуда средней величины бумажный свёрток.

– Подарок к новогоднему столу для больших деток! - помпезно сказал он, извлекая на свет небольшую баночку маринованных болгарских огурчиков и обрубок сырокопченой колбасы.

Пока все картинно хохотали, он, обернувшись ко мне, вполне серьёзно сказал:

– Доставай-ка нож, порежь закусочку-то.

Мне стало не по себе, но я повиновался, и, вытащив своё оружие из кармана, стал пилить упрямую колбасу.

- А тебе сынок, – проговорил он в мой адрес, повернувшись в пол оборота, – я налью своей особой настойки, Новогодней!

С этими словами он полез за полу кафтана и принялся что-то вытаскивать из-за пояса. «Пистолет!» мелькнуло у меня в голове, и я напрягся. Но это оказалась обклеенная красным плюшем пузатенькая солдатская фляжка, из которой мне нацедили граммов двадцать какого-то бурого бальзама.

Все подняли тост за Новый Год и выпили. Липкая жидкость обожгла горло и дыхание перехватило. От неё воняло и мандаринами, и елью, и дымом, и сургучом, и гвоздикой и ещё чёрт знает чем, а крепость была спиртовая. Я закашлялся, из глаз прыснули слёзы...

- Вот! – заговорил старикан–отравитель под общий хохот, – пробрала, таки, Новогодняя настойка! Сам настаивал на шишках, да на мухоморах. А то, понимаешь, повырастают и ни в Дедмороза, ни в Новый Год уже не верят. Ничего святого не осталось!

Затем, выбрав удачный момент, он картинно поблагодарил хозяев и стал собираться. Я тоже сообразил, что пора уходить, хотя в голове после выпитой отравы всё куда-то поплыло и стало каким-то размытым, невнятным и обтекаемым.

Мы вышли на улицу, и я понял, что почему-то вместе, а как прощались и одевались - не помнил. Но на свежем воздухе сознание стало мало-помалу проясняться. В теле образовалась лёгкость, особенно в ногах, в голове пустота, а на душе дурацкое беззаботное веселье.

- Ну, и куда это ты, на ночь глядя, собрался? – поинтересовался Дед Мороз. Его напускная весёлость улетучилась, и он снова стал придирчивым и едким.

- Мой свободный вечер, буду отдыхать. Схожу куда-нибудь на Новый год.

- Ага, отдыхать... здоровый лоботряс, а работы нормальной нету – по праздникам с чужими детями сидит. Твои-то где детки-то?

- Нет пока, не обзавёлся. Ни деток, ни дома, ни семьи. Ну, а что работа не престижная, так зато платят конкретно.

- Во, во! А на что они тебе, деньги-то, когда семьи нет. Пойдёшь в кабак, что ли, снесёшь?

- Ну, уж это я сам придумаю, куда их снести, главное чтоб были. И вообще мне пора, дела ждут.

- Да нет у тебя никаких дел. И не ждёт тебя уже давно никто. Давай лучше ты со мной пойдёшь, поможешь старику. А я уж потом с тобой расплачусь, не обижу. Будет тебе «конкретно».

- А это надолго?

- Да нет, времени на всё хватит и потом ещё останется. Держи мешок, пойдём.

Вечер у меня, действительно, был пуст и беспросветен, а тут в компании такого оригинала побывать на праздниках (хоть бы даже и чужих), да ещё заработать, представилось мне заманчивой перспективой.

- Ты у нас котом будешь...

- Каким ещё котом? - не сообразил я, пыхтя под его небольшим, но увесистым мешком. «Интересно, как это туда все подарки поместились, ведь небольшой с виду»?

- Этим, как его чёрт... Леопольдом! Вообще просто молчи не мяукай, а когда за хвост дёрну, говори так кокетливо: «Ребята, давайте жить дружно!», понял?

- Какой ещё хвост?

- Щас увидишь.

Мы зашли в подъезд и Дед Мороз достал из мешка дурацкую шапочку с ушами, очки с кошачьим носом и усами, огромный галстук-бабочку и полосатый потрёпанный хвост. Пока я надел все эти аксессуары, он взял хвост за основание, которым была небольшая чёрная шайба похожая на магнит. Ловким движением старик прижал её мне в то место, где копчик переходит в крестец, и хвост повис действительно как на магните.

В первой квартире всё повторилось, практически, по сценарию, увиденному мной давеча, только теперь я стоял не с ножом в кармане охраняя двери, а, как дурак, под ёлкой, изображая из себя доброго хищника. Дети снова были в полном восторге, старик запомнил всех по именам и без запинки отрабатывал свою роль. Глупые присказки и стишочки сыпались из него мелким бисером, при этом не повторялись с прошлого представления. «Сколько их у него там, в запасе?» - задумался я, и в этот момент почувствовал внезапный резкий рывок в области копчика.

- Мяу-у-у!!! – вырвалось из меня. Посреди комнаты два мальчика толкали друг дружку кулаками.

– Ребята, давайте жить дружно!

Сорванцы обалдели от моего неожиданного вступления настолько, что забыли, о чём спорили. Дед Мороз отпустил мой хвост, и украдкой бросив одобряющий взгляд, повлёк детей снова за собой дальше в страну сказок.

Потом было всё как обычно: благодарные родители, салат, водка, денежка в кармашек, слёзы умиления, пожелания и поздравления.

После третьего визита я понял несколько простых правил: когда работает профессионал лучше не соваться, важно во время уйти, и много пить вредно. Хотя последнее не распространялось на моего патрона, он принимал стакан в каждом доме и абсолютно не пьянел, будто работал на спиртовом двигателе.

- Сейчас нам в другой район, проедем на такси, – сказал он, когда мы вышли из очередного подъезда.

К этому моменту я уже потерял всякий счёт времени и ориентацию в пространстве, тогда как Дед Мороз, казалось, точно знал что, где и когда он должен делать и говорить.

Машина появилась сразу, вырулив из-за угла, она остановилась у подъезда, где стояли мы. Никто её не взывал, никуда не звонил и ни о чём ни с кем не договаривался. Просто нам нужно было такси и оно приехало. Если б за рулём сидел гном в колпаке, я бы не удивился, но там был обычный водила, в кожаной куртке. Мы залезли на заднее сиденье, было тепло, я чувствовал усталость и хотел спать.

- Ну что, сынок, - добродушно сказал мне старик, - умаялся? Ладно, время есть, поспи. Если увидишь сон, то он будит вещий! О чём хочешь узнать?

- О том, почему все эти добрые мамы и папы, при нас такие хорошие, а завтра снова будут бить своих детей, предавать друг друга, изменять, подлости делать. Зачем всё это лицемерие, театральная доброта? Они сегодня тебе в ножки кланяются, а завтра тебя же сожрут с потрохами, как только праздник кончится. И ничего при этом в душах их не пошевелится. И тебя, и меня, и друг друга, а если нужно будет, то и детей своих...

Развезло меня в тёплой машине-то. На откровенность понесло, да благо устал очень.

- Спи голубчик, сам всё поймёшь. По щучьему веленью, по моему хотенью.... – и я заснул. «Видимо с машиной заранее договорился, работает строго по графику…» - пронеслось в моём затухающем сознании.



Сон второй

О том, почему люди такие


Перед глазами появилось и стало расползаться огромное жёлтое пятно, которое становилось всё ярче и ярче, пока не превратилось в жгучее африканское солнце, висящее в синем небе над саванной. Вдали виднелся зелёный лес, а здесь, вокруг одиноких деревьев бродила группа людей в поисках пищи. И только одна женщина не была со всеми, сидя на корточках под раскидистым невысоким деревом, держась руками за ветку над головой, она рожала, обливаясь потом и беззвучно крича – она была нема. Первые роды отняли у молодой матери все силы, и когда ребёнок оказался на травяном настиле, она в изнеможении упала рядом с ним.

Люди с любопытством стали собираться вокруг места события. Они были веселы, непосредственны, по-детски любопытны и почти без одежды. Последним пришёл старый вождь-жрец, его молча пропустили вперёд, а он увидел невиданное доселе: родившийся ребёнок был не чёрный как все они, а белый как смерть, цвета огня и неба.

После всех обрядов и ритуалов, когда мать сама смогла встать на ноги, и стало ясно, что ребёнок поселился в мире живых, вождь собрал мужчин, чтобы дать ему имя. Но младенец не был похож ни на кого из племени. Поразмыслив, вождь отправился на гору предков, чтобы те сделали его ум ясным, а сердце чистым. Высокий скалистый холм, обдуваемый всеми ветрами, был тем местом, куда приходили старики, чтобы, закончив путь под солнцем, начать другой в мире теней и призраков. Жрец держал ребёнка на руках и ждал, ждал ответа предков. Его разум был пуст, а взгляд блуждал среди камней и белеющих черепов, торчащих из-под песка. Но вот внимание остановилось на ребёнке, затем перешло на кости и снова на младенца. Ответ стал очевиден, жрец спустился к племени.

- Его отец дух предков, он сын богов и людей. Его глаза как небо, а тело как кости отцов, и он живёт с нами.

Люди тогда мало говорили, и в основном понимали друг друга без слов, также как звери. Ещё они понимали Великую мудрость природы, и с животными жили в мире и согласии – травоядные принимали их как своих, а хищники как равных. Все уважали друг друга и кровь не проливалась от руки человека.

Вообще сны удивительная вещь, в них одновременно можно видеть происходящее со стороны и от лица одного или нескольких героев. При этом понимаешь как бы само собой, что происходит вообще, и в частности, и даже то, как устроен мир во сне, а ещё можно перемещаться как во времени, так и в пространстве, следуя за сюжетом.

Не успел я опомниться, как обнаружил, что ребёнок уже ходит и пытается говорить. Пробираясь среди ног он был в гуще племени, которое собралось по зову вождя.

- Солнце повернулось горячей стороной. Всех ждут страдания. Нужно идти в другое место, где тени длиннее, а солнце светит в спину, чтобы путь под ним не стал совсем коротким.

И племя пошло на север, как уже бывало раньше. Среди трудного изнуряющего пути их встретило небольшое озеро в скальной ложбине, окружённое сочной зелёной травой и плодовыми деревьями. Для матери мальчика и ещё нескольких человек это было спасением, так как сил идти дальше у них совсем не осталось. В прохладной пещере рядом с источником воды племя окрепло быстро, но мать Сына богов не могла следовать дальше, а всем вместе у озера было не прожить. Поэтому племя ушло как-то на рассвете, оставив тех, кому это было не под силу.

А потом пришли гиены. Гонимые голодом хищники преследовали редеющие стада и добрались до места прибежища людей. Вообще-то и львы и гиены всегда прогуливались неподалёку, но теперь их стало много, и были они агрессивными. Когда люди сильны, уверены и ходят с прямой свободной спиной, то никто тронуть их не посмеет и бояться нечего, но солнце палило всё беспощадней, а дожди шил реже и реже. Мальчик питался материнским молоком и не знал, что над саванной навис призрак голода, но оставшиеся у озерца, с каждым днём всё дальше и дальше уходили от своего логова на поиски еды, а возвращались измождёнными. Когда молока стало не хватать, мальчик уходил к стадам, и, бродя среди привыкших к нему животных, пристраивался с каким-нибудь телёнком к вымени антилопы или буйволицы. Сам он почти не видел разницы между ним и теми, кто его кормил, да и животные, похоже, не воспринимали его чужим.

Но однажды случилось страшное. Один из мужчин потерял сознание на солнцепёке и этим воспользовались голодные гиены. Когда его нашли, то вместо человека остались лишь обглоданные кости и перепачканная кровью земля.

О произошедшем все молчали. На том месте, где обычно сидел этот мужчина, теперь зияла холодная угрожающая пустота, затягивающая в себя души оставшихся в живых. К людям пришла смерть, а с ней пришёл страх, и всё, что было просто и обыденно до сих пор, стало очень серьёзно. Особенно голод и дикие звери. Люди перестали смеяться, почти не разговаривали, как-то сгорбились, поникли и ходили не как хозяева своей земли, а как жертвы обречённые на неминуемую гибель.

Только Сын богов оставался тем же что и прежде – веселился, бродил по саванне среди животных и валялся в прохладной красноватой земляной грязи в озере. Это спасало от беспощадного к светлой коже солнца. Его так и прозывали – Адам, то есть земля, так как его светлая кожа совершенно сливалась с цветом грязи, а когда он вставал из озера, действительно казалось, что это земля приобрела форму человека и встала на ноги.

Адам ещё не научился сносно говорить, когда хищники по одному убили всех людей из пещеры, и остался только он и его немая мать.

Однажды, ещё до рассвета, гонимый голодом он покинул убежище и отправился на поиски еды. Неподалёку наткнулся на задушенную буйволицу, которую почему-то зверь оставил здесь почти не тронутую. Её вымя было полно молока, можно было взять его и утолить голод. Адам наклонился и стал сосать, замечая, как силы жизни возвращаются к нему с каждым глотком. Но что-то было не так. Вкус был иной – солёный густой и какой-то новый. Отпрянув от вымени, он увидел, что вместе с молоком сочится кровь. Рядом послышался рык возвращающейся львицы, надо было уходить. Не помня ног, мальчик кинулся к своему логову, немея от страха пред тем, что он сделал и, одновременно, ощущая в себе радость от могучей силы жизни влившейся в него. Теперь он из нового племени – племени тех, кто охотится и питается кровью своих братьев-животных. Поэтому он выживет.

Добежав до озера, он с разбегу кинулся в его прохладную, мирную, успокаивающую воду.



Сон первый, часть вторая

Об очень взрослых играх


Боль вонзалась в лицо тысячами игл, перед глазами был мрак, и всё тело как-то затекло и не слушалось. Дышать было трудно. Я застонал и попробовал пошевелиться. Мощный резкий рывок потащил меня куда-то назад, на мгновенье я потерял координацию, а когда снова сфокусировался, то различил перед собой белый сугроб, на фоне тёмной заснеженной улицы, в котором отпечаталась моя физиономия. Я сидел на земле, лицо было мокрым и трещало от холода, шею и затылок ломило, и всё тело стонало от боли. Рядом стоял противный старикашка Дед Мороз. От одного взгляда на него меня тошнило.

- Вставай бездельник, приехали, – проскрипел он своим отвратительным голосом.

- О-о-о! – только вырвалось у меня...

Я попробовал встать, но ноги не слушались, а тело ломило. Это было жутчайшее похмелье. Сколько же я спал?

- Сколько сейчас времени? – выдавил я.

- Пол седьмого.

- КАК? Уже должно быть утро, мы же столько проехали? Мы же вышли от меня около шести.

- Ну вот, пока добрались как раз.

-А как же все эти адреса, что мы обошли?

- Это не твоя забота, пошли работа ждёт.

- Э, командир, брось меня тут... пусть я умру...

- Пойдём, пойдём.

- Блин, сейчас подохну. Ну что, тебе самому свой мешок не потаскать? Трудно, что ли?

- Да, трудно! Хребет у меня болит.

- Это что, в Гренландии продуло? – сказал я, сидя на холодной земле, чтобы хоть как-то протянуть время.

- В Сибири, на лесоповале. Пошли.

Покачиваясь, я встал на неверные ноги, и поплёлся за стариком волоча за собой дурацкий мешок. Мы находились в центре, шли куда-то, меся ногами снежную кашу, между шумной воняющей дымом трассой и безжизненными ночными зданиями. Скоро показалось, освещённое здание - фасад шикарного клуба, но Дед не обратил на него внимания, и только, когда мы прошли дом, потащил меня за угол в подворотню, на задние дворы. Тут, как и положено, темно, скользко и воняет. Железная серая дверь без обозначений. По условному стуку открыл здоровенный вышибала в малиновом пиджаке с уродливой бритой головой. Старика он знал в лицо и нас пропустили без лишних слов.

Благо, мне было настолько не по себе, что сразу я не понял? куда попал, а когда понял, было поздно. В небольшом закрытом клубе стояла пушистая ёлочка наряженная дорогими голубыми игрушками. Пол был мягкий и гладкий, как спортивный школьный мат, а когда мы, по настоянию привратника, сняли обувь, то оказалось, что он ещё и с сильным подогревом.

Вокруг сидели педики в дурацких нарядах, переодетые феями, тётками, гномиками и прочей сволочью. В такой компании я, в своём идиотском костюме, выглядел вполне естественно. Пахло хвоей, сигарами и дорогими духами. Мне скоро стало жарко, и к горлу подобралась тошнота.

- Здравствуйте, девочки и мальчики! – слащаво проблеял Дед Мороз.

- Здравствуй, Дедушка Мороз... - просюсюкали эти твари притворно детскими голосками.

И тут всё началось сначала. Песенки, стишки, прибаутки. Извращенцы хихикали, ползали на четвереньках, придуривались, ржали и совершали грязные телодвижения.

Когда дошло дело до подарков, наш дед оказался настолько адекватен, что я вновь подивился его мастерству. Из мешка начали появляться фаллоимитаторы, презервативы, нижнее женское бельё и накладные груди, а двум пожилым моложавым феечкам он презентовал по упаковке виагры - так те аж расплакались от умиления.

Каждые пять минут дед дёргал меня за хвост, требуя призывов к дружному сожитию. Под конец ко мне подошёл милый стройный волосатый гей с усами и бородкой, разряженный под Иисуса Христа, и начал поглаживать меня под хвостом. Я отпрянул и оказался прямо перед ёлкой в середине круга.

Как на беду, в эту минуту Дед Мороз провозгласил, что пора водить хоровод, и вся компания, взявшись за руки и распевая «В лесу родилась ёлочка», весело зашагала вокруг нас с ёлкой. Ничего более идиотского, чем попасть в эпицентр карнавала извращенцев со мной никогда в жизни не случалось. И как тут реагировать? Любое поведение, на радость этим гадам, усугубит всю нелепость ситуации. Оставалось прикидываться предметом мебели, коим себя и чувствовал.

Но это были цветочки, потому что когда запели «Ёлочка, ёлка лесной аромат», посетители клуба начали медленно снимать с себя одежду. Действие напоминало какой-то языческий культ, и у меня промелькнула мысль, что это секта садомитов совершает жертвоприношение кота, а всё предыдущее являлось лишь прелюдией, с целью меня сюда заманить. Надо было выбираться...

Вскоре песенки кончались и заиграла лёгкая музыка в стиле «советский Голубой Огонёк». Присутствующие начали раскачиваться и танцевать в такт музыке каждый сам по себе. Оказалось, что на теле каждого крупно написано какой он персонаж, чтобы было понятно без костюма. Когда с одеждой было покончено, присутствующие одели тёмные повязки на глаза и свет почти погас. Для меня это показалось знаком, что самое время уходить.

На дверях стоял тот же охранник, что нас впустил – здоровенный, как три меня.

- Что, поссорился с другом? – с ухмылкой спросил он, - ни чего, пройдёт. Всякое бывает.

- А выйти можно?

- Ты что правил не знаешь? Пока не закончится, двери не открываются.

- Знаю... я покурить.

- Кури здесь.

Я немного постоял и вернулся.

На тощей груди деда мороза синели кривые церкви без крестов, а на сгорбленной спине какие-то бабы. Надпись так и гласила «Дед Мороз» Остальные тела были в основном толстенькие и холёные, хотя мелькало несколько качков. Некоторых тоже украшали татуировки, но небольшие, современные и совсем пижонские. Оргия нарастала медленно и без суеты, кто кого находил на ощупь, тот того и имел как мог. Я сел в угол и, обливаясь потом, смотрел, не в силах отвести взгляда от зрелища, вызывавшего во мне смесь любопытства, отвращения и возбуждения.

Из-под ёлки вытащили большой кувшин с маслом, и комната наполнилась утончённым запахом благовоний. Происходящее нельзя было как-то обозначить. Слово «грех», казалось слишком целомудренным и строгим для этого свободного фонтана самых изысканных фантазий искушённых первертов. Кончилось всё сварой на полу среди комнаты, из хихикающих, копошащихся и лапающих друг друга тел. Я ждал, что же будет дальше.

- Ну что детки, пойдёмте в бассейн? – громко скомандовал Дед Мороз, когда всё замолкло и последнее учащённое дыхание сошло на нет. Компания весело и шумно стала подниматься и куда-то перетекать. Накинув на плечи свой плюшевый наряд, старик лениво подошёл ко мне.

- Пойдём, не бойся. Никто тебя без твоего желания, здесь не тронет. Надо бы немного перекусить.

Я молча встал и поплёлся за безумной кавалькадой через дверь, которую раньше не замечал, в соседнее помещение. В его центре, действительно был овальный элитный бассейн с голубоватой подсветкой и поднимающимися над полом прозрачными стенками. Рядом стояли удобные кресла и столы с напитками и закусками.

- Присаживайся, угощайся, – сказал Дед, указывая на кресло возле своего, – можешь раздеться, маскарад закончен.

Я сбросил на пол пальто, расстегнул мокрую от пота рубашку и плюхнулся в кресло.

- Подыши, что-то ты совсем выдохся, – заботливо сказал он, придвигая ко мне небольшой кальян.

- Что это? – не понял я.

- Кислородная подушка, – хмыкнул он в ответ.

Я затянулся. Холодный ароматный дымок отдавал смолянистой горечью.

- Анаша!

- Ага, чуйская, самая лучшая. Пропущена через домашнее вино винограда сорта Изабелла.

Я сделал ещё пару глубоких вдохов и мне полегчало. Круглые попы за стеклом в бассейне уже не раздражали, тело расслабилось и тошнота исчезла. Беседа полилась сама, как песня.

- Если хочешь - пойди искупайся, упарился совсем.

- Да ну...

- А чего? Можешь трахнуть, за одно, кого-нибудь. Там все люди солидные, кто попало сюда не ходит.

- А кто ходит?

- Банкиры, деятели науки и искусства, аристократия.

- И что могу вот так подойти и отыметь президента? – захихикал я.

- Нет, политики, менты и криминал сюда не ходят. Им девочки нужны, кокаин, малолеток подавай и поохотиться. Они друг дружку и так постоянно имеют.

Я залился дурным смехом. Вообще-то к тому моменту было уже всё равно, чем и с кем заняться, но пробило на хавчик, и, может поэтому, ни одного миллионера или телеведущего я так и не отымел.

На столах были только фрукты, кальяны и коньяк. Я придвинул к себе блюдо с виноградом и кусками сочного арбуза, и чавкая продолжил беседу.

- А ты сам-то как с ними, у тебя вроде и внучка есть?

- Есть, это правда.

- Так как же докатился до такой жизни?

- Так не по своей воле. После войны в лагере приопустили. В Магадане, когда второй срок мотал, блатные ориентацию мне выправили. Вот с тех пор без баб обходимся.

- А за что тебя-то в Магадан?

- Ну, сначала в тридцатых «чуждый культурный элемент», а вторую ходку оформили как лапландскому шпиону, – он как-то помрачнел, а я, наоборот, снова залился идиотским смехом.

- А как же ты к политикам таким появляешься?

- А я и не появляюсь, их Санта Клаус обслуживает – европейский стандарт, высшее качество, к тому же педофил. Представляешь, – вообще не пьёт. Колу с кокаином мешает и на этом торчит. С Карлсоном в паре работают, любители малышей...

- А что этот, слащавый, в Христа переоделся? Тот что, тоже педиком или извращенце был?

- Не знаю, не встречались. Но Дионисий считает, что был гомосексуалистом.

- Это как, он что совсем псих?

- У них в кафедральном соборе многие так считают... ну смотри: двенадцать учеников и не одной ученицы, самый молодой на груди лежит, а Христос его более всех «возлюбил». Всё по Библии.

- А Содом и Гоморра?

- Не знаю, сам спроси. Он тебе про божественную любовь вещать будет, может и поймёшь.

- Ну, дела...

От выкуренного, понятого и пережитого голова шла кругом. Образы плясали перед глазами, как цветные пятна калейдоскопа, от чего мозгам становилось больно. Хотелось закрыть глаза и только слушать, слушать. Каждая мысль обретала непривычную глубину, стала выпуклой и объёмной, как под увеличительным стеклом, и переливалась перламутровыми гранями.

- Ладно, надо и тебе отдохнуть нормально! – вернул меня из дрёмы властный голос Деда Мороза.

- Пыхни-ка из этого кальяна и полезай сюда.

В руках у него оказался маленький оловянный кальянчик, вкус дыма которого был совсем не изысканным и чрезвычайно едким. Зато сознание сразу после первого же вдоха взбодрилось и как-то странно активизировалось, будто я нахожусь в другом месте, оставаясь там же где и был.

- Лезь, – сказал он, раскрывая свой мешок.

Отчего-то, в тот момент эта безумная команда показалась мне не только правильной, но и единственно разумной. Без лишних колебаний я нагнулся и сунул голову во тьму.


Сон первый, часть третья

Об очень странном месте


Устье мешка было узким, и сунувшись внутрь, на секунду я представил, что если застряну, то вся эта сладкая компания воспользуется моей беспомощной задницей в своих гнусных интересах. Но глубже пространство расступалось, и, протиснувшись, я воткнулся головой в кучу игрушек. Мешок оказался завален ими, но где-то в глубине чувствовался просвет. Оставалось только одно, ползти туда. Вверх тормашками я вывалился по другую сторону и оказался в узкой тёмной кладовой, заваленной всяким хламом. Кроме огромной игрушечной кучи, с которой я скатился, повсюду виднелись вешалки, полки какие-то ящички, заставленные и обвешанные вещами. В полумраке нащупав дверь, я толкнул её и вышел в высокий узкий коридор, чем-то напомнивший коммуналку моего детства. Тут уже было светлее, под ногами поскрипывали половицы, а стены и углы были заставлены всевозможными предметами светлой эпохи тотального дефицита. Место это казалось чем-то средним, между музеем эксцентричного антиквара и логовом выжившего из ума старьёвщика.

В торжественной тишине солидно тикали часы, пахло пылью и мастикой. Пройдя по коридору, я вошёл в комнату с высоким потолком, как в доме сталинской постройки, освещённую люстрой в стиле советского ампира, с тремя тусклыми лампочками. Мебель, которую когда-то можно было бы назвать мещанской, теперь выглядела громоздко и безвкусно. Узбекские ковры, картины в рамах, шкуры, вазы, какие-то рога, статуэтки разных размеров и эпох. В зеркальных шкафах хрусталь, на полках ряды старых книг. Возможно, что когда-то здесь жила династия капитанов дальнего плаванья, получавших жалованье подарками, дарами, презентами, безделушками, вещицами и прочей ерундой, которая бережно собиралась годами. В углу комнаты стояла высокая настоящая ёлка с простыми стеклянными игрушками, в центре дубовый стол, окружённый мягкими креслами с высокими спинками. На белой скатерти красовалась фарфоровая посуда, хрустальные бокалы и мельхиоровые приборы. Фрукты, салаты, закуски и шампанское, аккурат, как из книги «О вкусной и здоровой пище».

Пройдя по комнате, я подошёл к оконному проёму и, отодвинув тяжёлую гардину, увидел, как за окном в сумерках мела метель, а дальше простиралась снежная пустыня, скрашенная парой силуэтов северных оленей.

Всё было настоящим и в то же время нереальным – я на полюсе, в доме пятидесятых годов, в мешке среди клуба извращенцев... бред какой-то.

Походил кругами по комнате, включил телевизор – старый, советский, чёрно-белый, с упрямо-тугой ручкой переключения каналов. Показывали «Карнавальную ночь», по другому каналу шло «С лёгким паром», а если ещё напрячься и перещёлкнуть ручку на третий, то можно посмотреть какую-то новогоднюю сказку, кажется «Морозко». Оставшиеся три положения переключателя показывали то же, что и за окном – белую рябь на сером фоне. Всё это праздничное однообразие за предыдущие годы жизни усело мне порядком надоесть, но делать было нечего. Включив первый канал, я развернул от стола один стул, сел в него и стал ждать, грустно разглядывая натянуто-счастливые лица актёров.

«Если стол накрыт для меня, имеет смысл потерпеть до Нового года, а если для других, то стоит дождаться. Интересно, я гость или хозяин? Наверное, припрутся Белоснежка и семь гномов, или тигрёнок и черепаха. Или Снежная баба с морковкой вместо носа, всё перепачкает грязным снегом с ног, а потом упадёт в обморок от жары»...

Раздался щелчок дверного замка, когда я вышел в коридор, там уже стояла, стряхивая с себя снежинки, милая молодая женщина в синей шапочке и синем же полушубке. Ей было лет двадцать – двадцать пять и она мне понравилась.

- Привет! – весело сказала женщина. От её розового с мороза лица веяло свежестью, голос звучал радостно и озорно.

- Здравствуй! Ты кто?

- Внучка.

Под полушубком оказалось простое синее платье ниже колен, с узким вырезом и пушистыми оторочками, а на шее крупные бусы из сверкающего гранённого хрусталя. В русой косе синяя лента.

- Ну что, разрешишь пройти? – лукаво улыбнулась она. - Ты тут один не скучал?

- Да... то-есть нет. Нет, я телевизор смотрел. Всё нормально. Не скучал.

- Вот и хорошо, скоро ещё гости придут, будем веселиться. Что это показывают? Ой, интересно как!

Она говорила спокойно и совершенно непосредственно, и хотя голос звучал весело, выглядела вполне серьёзно и вовлечено. Выдержав паузу перед телевизором, внучка всем корпусом развернулась ко мне.

- Ну, давай знакомиться, как тебя зовут?

- Леопольд.

- Как интересно! И ты у деда работаешь? – спросила она, прямо посмотрев на меня.

- Да, то есть только сегодня...

- У него всегда только сегодня, каждый день.

- Прямо Дзен-буддизм какой-то, – попытался пошутить я.

- Да? Ты, наверное, в институте учился, так много знаешь?

- Да, учился.

- Ой, что же мы стоим, давай куда-нибудь сядем, - спохватилась внучка, и, отодвинув стул от стола, собиралась было на него сесть, но не успела, потому что в дверь постучали.



Сон первый, продолжение третьей части

Про самые глубокие фантазии очень унылой души



В прихожую вошли две дамочки, чуть постарше первой, но не менее интересные. Пока они весело обнимались и обменивались приветствиями, я рассматривал своих новых то-ли гостей, то-ли хозяек.

Волосы, брови и глаза первой были тёмными, почти чёрными, а формы весьма изящны. Под кроличьей шубой одето красное длинное платье с декольте, подчёркивающим округлости замечательной груди, и жилетка, отороченная тем же кроличьим мехом. Стряхнув с пухового платка снежок, она прикрыла им обнажённые плечи. Говорила она веско и со властью, как старшая сестра, действовала решительно и без сомнений, но всегда заботливо и предусмотрительно, с напором неистребимого оптимиста и жизнелюба.

Вторая барышня была стройна, высока, и игриво-застенчива. Всякий раз говоря со мной, она хитро улыбаясь, отводила взгляд и норовила как бы случайно чуть коснуться меня то рукой, то бедром. Под пальто у неё оказался вышитый бисером светло зелёный сарафан в народом стиле, с кружевами, лентами и рюшами, а на голове невысокий убор, напоминающий то-ли широкий венчик, то-ли скромный кокошник, прикрытый газовым платком, из-под которого стекала на плечи увесистая русая коса.

С приходом девиц воцарилась атмосфера того самого глупого студенческого задора, когда начинаешь верить, что все люди братья, и почему-то они тебя искренне любят. С гомоном и щебетом дамочки обступили меня, забрасывая глупыми вопросами и щекотливыми комплементами. Я же пытался держаться молодцевато, хотя, полагаю, со стороны выглядел глупо во всей этой игривой болтовне, но никого это нисколько не смущало. На спасенье в комнате грозно забили Кремлёвские куранты, и спохватившись, что так можно и Новый год проворонить, все быстренько переместились к праздничному столу.

Советское игристое выстрелило фонтаном пены, и мы успели чокнуться звонким хрусталём с последним боем часов. Шипучий напиток, пушистым клубочком проскользнул в желудок, напомнив о голоде, но, не успел я покончить с оливье, как хозяйки, разделавшись с содержимым своих бокалов, принялись за мою персону.

Вытащив из-за стола, прелестницы повлекли меня под руки в другое помещение, сопровождая действие хихиканьем, щекотанием и двусмысленными прибаутками. Я не сопротивлялся, но на пороге опешил, увидев, что в небольшой полутёмной комнате, кроме занавешенного окна и огромной кровати, почти никакой мебели не было.

Но это только я не знал как себя вести в такой ситуации, зато сестрички (как они себя называли), напротив, повалив меня на кровать, принялись неторопливо раздеваться. На Настеньке оказалась прозрачная ночная рубашка, надетая на голое тело, на тёмненькой, которую называли Василисой, было чёрное кружевное бельё, а блондинка Алёнушка осталась в вышитой сорочке и белых чулочках.

Что последовало дальше, я рассказывать не буду. Желание похвастаться уравновешивается стыдом, поэтому лишь упомяну, что подобного со мной до сих пор не случалось. Да, даже в самых смелых фантазиях и эротических снах…

Через пару часов сильнейших переживаний, я заснул сном убитого наповал богатыря.


Сон второй, часть вторая

О первом человеке и о том, что его сделало таким



Перед рассветом в пещере было совсем темно, но молодой, почти юный организм Адама, был уже бодр и голоден. Рядом мирно спала мать. Адам точно знал, что скоро встанет солнце и ночной воздух, сейчас пахнущий холодом, влагой и травами, станет сухим как песок, и обжигающим как огонь. Надо было иди искать еду, тело, без следа усталости и боли, подскочило, а лёгкие ноги понесли его в саванну.

Солнце ещё только приятно прогревало проснувшуюся землю, обозначая длинными тенями свой сегодняшний путь, когда появились гиены. Их было не много, но они вышли за добычей и настроены были решительно. Это когда-нибудь должно было случиться, и теперь оставалось только действовать - продолжать идти, не дать им замкнуть круг. Чтобы сбить запах Адам намазал себя львиным помётом, старался двигаться по ветру и избегать открытых мест. Но погоня приближалась, и хотя звери пока не решались напасть, он чувствовал их присутствие, и слышал струйки их мерзкой вони. Резко сменив направление и вбежав по склону островерхого холма, он, забыв об осторожности, стремительно кинулся в низину. Но тут произошло неожиданное - не успев остановится, Адам упал на четвереньки прямо в нескольких шагах от одинокого молодого льва, сонно развалившегося на песке в утренней тени. От удивления, неопытный зверь привстал, попятился, и скалясь стал принюхиваться. Краем глаза было видно, как подоспевшие гиены расположились на холме, приготовившись к зрелищу, ведь ни кому не был ясен исход такой встречи.

Адам прямо глядел в жёлтые глаза, зная, что за ними находится смерь, ведь ни силы, ни когтей, ни зубов достойных этого соперника у него не было. Но чем яснее и глубже смерть проникала в его существо, тем спокойнее и увереннее было чувство внутри, и тем заметнее нервничал противник.

Наконец лев зарычал – он принял вызов и пытался определить статус соперника. Человеку оставалось только говорить с ним на его языке.

Каков он язык зверя? Что таит в себе мохнатая дикая душа? Хотя лучи солнца уже дотянулись до его кожи, Адам ощутил холод и пустоту, а ещё бесконечное одиночество и равнодушие ко всему живому. Глядя в глубину кошачьих глаз, ему вдруг стало ясно, как тот видит человека. Ему тоже было страшно, он робел, принюхивался, растеряно косился по сторонам, дёргал хвостом и был готов убежать при первой возможности. В этот миг Адам как бы отчасти стал им, а зверь соприкоснулся с человеком, и в душе его тоже отразился страх – бессмысленный первобытный страх небытия.

Собрав всю силу и решимость, юноша зарычал как грозный самец, повелевая другому убраться. Это произвело впечатление, лев попятился и обнажил зубы. Человек встал на ноги, и рыча, начал медленно приближаться. И тут зверь отступил, его испуг, молодость и незнакомый решительный соперник, сделали своё дело.

Всё ещё чувствуя в себе бездонную пустоту, победитель повернулся к гиенам. Под взглядом того, в чьей душе поселилась сама смерть, те попятились. Зарычав Адам двинулся на них, а когда вонючие твари, поджав хвосты, развернулись, чтобы убраться, подхватил с земли камень и швырнул вдогонку зверюгам. Камень ударил одну гиену по спине и та, визжа, закрутилась вокруг своей оси, а затем бросилась прочь.

Солнце поднималось всё выше, пора было возвращаться под тень пещеры.

Но вот впереди показался незнакомый силуэт и сердце тревожно забилось. Подойдя юноша увидел, что это человек - молодой мужчина, сильно уставший и нуждающийся в воде. Надо отвести его к озеру.

Мать была несказанно рада чужаку, что сильно смутило и обеспокоило юного Адама, она напоила его водой, обмазала воспалённую кожу влажной грязью, отвела в пещеру и уложила отдыхать.

К вечеру тот уже встал. Мать не отходила от гостя ни на шаг, и её сыну тот начал напоминать гиен, давеча его преследовавших. Только сейчас чужак отнимал у него единственного близкого человека на свете. О нём словно забыли, и от этого злоба всё ярче разрасталась в душе. Когда, после долгих ухаживаний и пересмеивания, незваный гость обнял женщину и повлёк вглубь пещеры, Адам не выдержал. По львиному зарычав, он двинулся на противника. Тот не срезу поняв, что происходит, попытался остановить юношу и что-то кричал, но в голосе уже были страх и нерешимость. Много раз видев как атакует лев, Адам прыгнул, повалил соперника и вонзил зубы в горло. Вкус крови напомнила о молоке, которым он когда-то жил, и о той жизни, которая досталась ему тогда. Поверженный враг попытался было сопротивляться, но скоро притих и обмяк, превратившись в лёгкую добычу. Теперь Адам знает, на кого надо охотиться.



Сон первый, часть четвёртая

О зыбкости счастья


Сон закончился мягким пробуждением и приятной истомой во всём теле. Глаза открывать не хотелось, на душе царило сытое спокойствие, шевелиться было приятно лень. На губах ощущался солоноватый привкус, в носу тонкий аромат духов. Полежав так немного, я оторвал голову от подушки. За окном, насколько можно было разглядеть сквозь заиндевевшее стекло, мела метель, небо было серым и низким. Нежась на мягкой перине под пуховым одеялом в белоснежном накрахмаленном пододеяльнике, я прислушивался к звукам дома, но вокруг была только ватная тишина, сопровождаемая далёким шумом ветра. Внезапно, с тихим скрипом открылась дверь и на пороге появилась Настенька в простом сарафане, деревенской сорочке и со своим пронзительно-ясным взглядом на милом личике. В руках она держала деревянный резной ковш в виде лебёдушки.

- А я тебе кваса принесла, - сказала она просто, - это силы вернёт. Пора вставать.

Квас был густым, холодным, шипучим и явно не магазинным, он бодрил и освежал. Напившись, я перевёл дух, по коже, словно электрические разряды, побежали мурашки. Захотелось встать и одеться, но вещей в комнате не оказалось.

- Всё здесь, – понимающе сказала Настенька, и открыв небольшой сундучок, достала широкие полосатые порты, белую рубаху-косоворотку, вышитую по канве, тяжёлый суконный кафтан и красные яловые сапожки со вздёрнутыми носами.

Одеваясь в этот архаичный наряд, я обнаружил, что нет ни носков, ни портянок, поэтому сапоги натянул прямо на босую ногу, так как заботливая хозяйка, к этому времени, покинула опочивальню.

Белья в комплекте тоже не значилось, грубая рубаха непривычно тёрла кожу, а мужские члены болтались между ног, вынуждая при ходьбе их расставлять. В остальном оказалось удобно. Судьбу моей собственной одежды я доверил милым девам и, размышляя о мудрой простоте народного костюма, вышел в светлицу. Комната была той же, только телевизор накрыт салфеткой, да на столе всё собрано к чаепитию – в середине красовался медный самовар с гирляндой баранок на пузе, вокруг расположились чашечки на блюдцах, заварной чайничек, голова сахара в вазочке и аккуратные блестящие щипчики. Девушки сидели вокруг стола и о чём-то мило переговаривались. Приятно пахло дымком.

- Привет! – сказал я с порога.

Они замолчали, украдкой поглядывая на меня, и, сдержанно улыбаясь, отводили взгляды. Я подсел на лавку, мне налили чай в фаянсовую кружечку и молча пододвинули.

- Ну что девчонки, как дела?

Ответа не было. Мои дамочки всё переглядывались, попеременно улыбались, но молчали. Казалось, что меня сегодня не ждали, или происходит что-то, о чём все знают, но помалкивают. Я отхлебнул из чашечки и горький крепкий чай чуть обжог нёбо. Немного посидев в такой странноватой тишине, я продолжил:

- Хорошо тут у вас, но как мне домой-то попасть?

- Где он, дом-то твой? – тихо спросила тёмненькая Варвара.

Я понял, что сам не знаю где, и, в общем-то, попался, но они же не должны об этом догадываться, значит, чтобы выбраться из ситуации, нужно продолжать.

- Ну там, откуда я сюда пришёл.

Все трое пристально, почти изумлённо на меня посмотрели, но промолчали и опустили глаза. Получилось как-то конфузно. Может они знают больше, чем я полагал? Повисла глупая пауза. Нужно было что-то делать.

- Анастасия… простите, не знаю как по батюшке?

- А зачем тебе имя моего батюшки? Смертным его знать не положено, да и не поймёшь ты его.

Я опешил. Она говорило тихо, скромно, певуче, но очень уверенно.

- Но деда твоего я же знаю.

- Деда знаешь? – усмехнулась она недоверчиво,– а сам-то ты кто, знаешь?

- В последний раз, насколько помню, был котом. Может вы подскажете кто я, а то что-то никак не вспомнить.

- Конечно, – живо отозвались дамочки, словно ожидая этого вопроса, и поспешно встали из-за стола, так и не допив чая. Мне пришлось последовать за ними.

Из комнаты мы направились в коридор, откуда, через прихожую попали в холодные сени, а там подошли к низкой кривой двери в подвал. При неровном свете свечи в фонаре, я проник под низкие своды сырого холодного помещения с земляным полом. Изо рта шёл парок, пахло плесенью, землёй, мышами и далёкой осенью. По спине пробежал озноб и недобро затрясся подбородок, но в душе всё ещё была покойная вера в тепло, уют, и в то, что все скоро вернётся, а это не в серьёз. В центре пустого помещения, на каменном фундаменте стоял большой круглый стол, почему-то напомнивший мне о короле Артуре. Пока я взглядом искал стулья, девушки, обойдя его, взялись за столешницу, оказавшуюся крышкой на широком каменном устье колодца, и легко отодвинули её в сторону. Действовали они просто и делово, с гнетущим спокойствием палачей.

По периметру открывшегося отверстия, вниз уходила винтовая лестница без перил, такого же серого камня, словно ступени были выложены не специально, а образовались от небрежной кладки. Дна видно не было. В горле сделалось сухо, ноги заметно потяжелели и перестали сгибаться в коленях, в мозгу вместо мыслей дул какой-то унылый ветер, от чего глаза стали обильно слезиться.

- Тебе сюда, - сказала Алёна печальным голосом, - не бойся, там ты найдёшь, что ищешь.

Хотя темнота колодца не порождала звуков и не источала запахов, спускаться туда очень не хотелось по причине страха перед неизвестным и бессмысленностью самого этого действия. Подвал был печален, героические нотки в душе не звенели, с милыми девами было и без этого хорошо и уютно, но отчего-то очень быстро мне стало понятно, что если выяснится, что добрый молодец совсем не орёл, то полетит он вниз головой ясным соколом, поневоле. Глупо-то как получилось, сам ведь нарвался!

Труднее всего оказалось подняться на каменный цоколь, взмокшие холодные руки заметно дрожали, а журавлиные ноги никак не хотели перемещать потное окоченевшее тело, ровно дышать не получалось, от чего я стал побаиваться, что потеряю сознание и просто свалюсь в эту чёртову яму.

Душа тоску и обиду, я кое-как взобрался на край и стал медленно спускаться по неровным ступенькам, прижимаясь ладонями к холодной шершавой стене, под грустные ласковые взгляды своих провожатых. Когда отверстие колодца превратилось в светлый круг над головой, крышка со стуком закрылась и наступила тьма.

Ступеньки были сухими, но становились всё круче и всё меньше выступали из стены. Приходилось прижиматься всем телом и искать в темноте следующий выступ, пока, в конце концов, я не потерял равновесие и не понял, что падаю головой вперёд, а ногами кверху.



Сон третий

Путешествие в новый мир


В чувства привёл удар об мягкую землю, со всей очевидностью давший понять, что полёт закончен. Кажется, на всём его протяжении я ничего не слышал, не видел и не ощущал, так как зажмурился, сжался и притворялся самому себе уже умершим. Теперь пришлось открыть глаза и пошевелиться.

Тело не пострадало, я лежал на мху, среди тесной поляны, окружённой дремучим осенним лесом, со всеми полагающимися запахами и звуками. Попробовав встать, понял, что вообще-то ударился больно, расцарапал щёку, видимо набил пару синяков, и всё это убеждало – происходящее не сон. Откуда осень под Новый Год я решил не думать, зато стало отчасти понятно происхождение запаха в подвале с колодцем.

Серые облака висели низко, дождик мог начаться в любую минуту, нужно было куда-нибудь идти, чтобы укрыться, мне пришлось выпрямить спину и оглядеться по сторонам. Прямо из-под моих ног начиналась еле заметная тропинка, ведущая прямо в лес. Над головой выходного отверстия колодца видно не было, но возможно, что я был не первый, кто попадает сюда таким образом, ведь тропинка начинается непосредственно отсюда. Хотя может статься, что это звериная тропка и колодец тут не причём. Размышление над этим обстоятельством почему-то начинало раздражать. Захотелось побыстрей покинуть это злополучное место, хотя бы просто от злости на него.

Прихрамывая и матеря про себя вчерашних обольстительниц, я поплёлся в единственном возможном направлении. Прошло несколько часов без каких-либо перемен, лес становился гуще и мрачней, но тропинка уверенно вела вперёд, без перекрёстков и ответвлений, делаясь всё шире и чётче. Думы становились всё мрачней, а ненависть к живой природе приобрела в моём сознании какие-то угрожающие масштабы. Может так и пришла человеку в голову идея создания атомной бомбы? Пару раз начинался мелкий дождик, то и дело мелькали вдалеке непуганые звери, но никаких намёков на человека или его жильё я не встретил. Эти невесёлые обстоятельства усугубляли и без того поганое настроение. Я подобрал палку и лупил ею по деревьям, чтобы отпугнуть громкими звуками предполагаемых лесных хищников, пока та не разломалась до основания. Апофеозом буйного припадка было моё знакомство с зайцем, которому я высказал всё, что умаю о его лесной родне до третьего колена. На это косой лишь повертел ушами, и, видимо не заметив во мне угрозы, ибо огрызок палки я в сердцах куда-то зашвырнул, медленно, гад, ускакал с тропинки в чащу.

Но вот лес поредел, дорога пошла под гору и скоро мне открылась широкая низина, окружённая подлеском и поросшая мхом. Скорее всего, это было выродившееся болото, посреди которого на вбитых сваях раскорячилась невысокая избушка. Погружённый в собственный внутренний ад, её я сначала даже не заметил, а остановился просто оттого, что закончился путь. Но, как не странно, вид человеческого жилья, пусть даже среди болота, вывел меня из сумеречного состояния и заставил осмотреться.

Добраться до избушки без риска провалиться и утонуть можно было по потемневшим от времени мосткам, проложенным от берега непосредственно перед началом которых красовались большие деревянные ворота без створ. Странно было видеть это громоздкое сооружение посреди леса, но так как подпорки и перекладину украшала обильная резьба, то, скорее всего, они имели ритуальное значение.

Возможно, когда-то это были два дерева, которым срубили верхушки и сучья, сверху водрузили балку, и покрыли резьбой. Подойдя ближе, я увидел, что то, что казалось резьбой, было самыми настоящими черепами людей и животных, посеревшими от времени и плесени.

Может авторы и планировали так посеять страх в непрошенном госте, но в моей душе рождалась только безысходная тоска, да смертельная усталость.

Что делать? Тропинка привела сюда, и другой дороги нет. Я прошёл сквозь арку и вступил на шаткие мостки, поскрипывающие и потрескивающие под ногами.

Избушка, выглядевшая издалека ветхой и покосившейся на все стороны, как кем-то давно забытый на пустыре деревянный ящик, вблизи оказалась вполне обжитой. К высокому крыльцу вели вычищенные до белизны ступени, а порог, приходившийся стоящему на земле человеку примерно на уровне глаз, был застлан домотканым ковриком. Уже начинало смеркаться, оттого разглядеть строение как следует не получилось, но в окошке проглядывался свет, в воздухе висела тонкая пелена дыма, отчего я счёл за благо постучаться. Ответа не последовало.

Поднявшись на порог, я вздохнул и огляделся по сторонам. Место было омерзительное – по краям поляны пестрели шляпы мухоморов, изо мха, то тут, то там белели то ли палки, то ли кости, пахло багульником, грибами, едким дымом, а тут ещё, как на зло, припустил дождь. Да уж, идти больше некуда. Я пригнулся и потянул на себя тяжёлую дверь. Та со скрипом поддалась, открывая полутёмное пространство, откуда, навстречу мне, раздался крепкий женский голос:

- Ну что, котяра блудливый, нагулялся?! Где ты шляешься, зверюга бестолковая?

В глубине избушки, у печки, шевелилась сгорбленная фигура, освящённая языками пламени. Повернувшись, она выпрямилась, и оказалось, что передо мной стоит смуглая, немолодая, но довольно симпатичная стройная женщина, с тёмными блестящими глазами. Из-под чёрного платка выбились несколько седых волнистых прядей, губы тонкие, нос прямой, и чуть заметная худоба придавали её внешности благородные черты. Поверх холщового сарафана на хозяйке была надета пурпурная душегрейка со странным восточным орнаментом, крупные бирюзовые бусы расписанные знаками похожими на руны, и простая серая шаль на плечах. Она неподвижно смотрела на меня, не до конца понимающего – ко мне обращались сказанные слова, или и впрямь к домашнему коту.

- Позволь войти, хозяйка, – сказал я, чтобы не стоять дурнем в дверях.

- Так ты уже вошёл, – отозвалась она.

- Не прогонишь? – нашёлся я.

- Пошто пожаловал?

- Тропинка привела.

- А сам кто еси?

- Не помню, в последний раз котом обрядили…

- Не место тебе здесь. Коль пришёл под вечер, то почивать оставайся, а утром убирайся восвояси. Еще же, коли дойде, сказка с тя пред нощию. Ляг на лавицу, аз же на пещи лягну. Рцы да на сон.

Внутри помещение было тесновато. Прикрыв за собой упрямую дверь, я оглядывался в полумраке, пытаясь сообразить как двигаться, чтобы не встретиться с хозяйкой лбами, заодно переваривая ту тарабарщину, которую она несла. Хоть тут и воняло старой избой, но было уютнее и теплее, чем снаружи, поэтому, когда старуха указала на лавку между стеной и столом, я понял, что обрёл своё место в убогой лачуге, и теперь нужно как-нибудь сговориться на условия постоя.

- Да я сказок-то не знаю, – сообразил я, устраиваясь на узкой доске.

- Коли пришел, то сказывай. Дела твои суть дом стеречь, да покой мой блюсти. Ляж, смежи очеса, да зачинай…

И вот я, голодный и не напоенный, вытянулся на жёсткой лавке, прямо в кафтане и сапогах, в доме какой-то фольклорной ведьмы, среди болота, и закрыл усталые глаза. Ни страха, ни злобы не осталось, только грусть, усталость, да чувство глубокой тяжести на душе от всего пережитого. И вот тут, в моей пустой голове поплыли картинки, словно в кино. Оставалось только рот открывать, чтобы успевать описывать увиденное, или скорее образы сами проговаривали себя, проходя мимо моего сознания. Казалось, что так, в полудрёме, и провёл я всю ночь.

А привиделись мне во сне этом диковинные сады на дне моря, а в них прозрачные девы прислуживают капризному и жадному царю. Грозный их владыка считает свои богатства и прячет во дворце на самом дне глубокой морской пещеры, после чего вспенивает море, топя корабли с новыми сокровищами. Утонувшие моряки становятся его рабами, которых царь отправляет в подземный мир, а погибшим женщинам велит себе прислуживать. И плачут женщины день и ночь, просясь повидать родные края, пока не изведут жалобами чёрствое сердце своего жестокого господина. Тогда выпускает он своих рабынь на день, по земле погулять, да родных повидать.

Долго длились ведения, мог видеть я и судьбы дев, и их родных на земле, и мужей во чреве земли, и героев, пытавшихся отобрать у морского царя его богатство. Очнулся когда за окнами уже светло стало, да так и не понял – то-ли снилось мне всё это, то ли впрямь рассказывал.

Хозяйки в избе не было, а дверь осталась открыта нараспашку – типа «давай, проваливай».



Сон третий, продолжение

О поиске выхода из нового мира


От избушки дорога вела только в одну сторону – обратно, следовательно, размышлять о выборе направления не пришлось. Очень хотелось есть, поэтому выйдя с болота, я ускорил шаг, чтобы добраться до нормального человеческого жилья как можно скорее, или хотя бы засветло. Но время шло, тропинка виляла, а лес всё не кончался. Напиться удалось из родничка, а вот с едой было хуже, потому что черника уже опала, брусничные кусты стояли бесплодными, а клюквенных болот по пути не попадалось. Охотиться я не умею, да и как приготовить дичь без огня? Узнав об этом, голод сделался злым и настойчивым, чего с ним отродясь не бывало. В животе бурлило, по рёбрами крутило, а во рту прямо всё зудело, до того хотелось туда положить чего-нибудь съестного.

Когда я уже совсем пал духом, то вспомнил, что некоторые грибы можно есть сырыми, но и их вокруг не тоже оказалось. Бодро вышагивая, а рассуждал, что сыроежки осенью растут под каждой ёлкой, и нужно только присмотреться получше, но единственным грибом на моём пути оказался красный наглый одинокий мухомор. Я остановился, борясь с желанием пнуть гада, и принялся припоминать, что и эти поганые грибы как-то едят. Кажется, их нужно вываривать, но у меня не было ни огня, ни котелка. Сорвав гриб, я обнаружил, что тот трухляв и изъеден червями, так что с лёгким сердцем положив на место, я радостно, со всей силы подфутболил его ногой. Белая труха разлетелась прочь, измазав мне носок сапога. Голод не пропал, но с души отлегло.

Скоро около тропинки показалась ещё одна красная шляпка и желудок грозно заурчал. Раз черви жрут такой гриб, значит не так уж он и ядовит! Я откусил край шляпки и стал ждать признаков отравления. Прошло полчаса, но ни чего не происходило, только голод озлобился. Что ж, решил доесть остальное. Нашёл ещё один, и тоже съел. Не скажу, что было вкусно, но настроение поднялось, и чувство голода отлегло. Сожрав ещё парочку, я ощутил себя совсем хорошо и бодро, идти стало весело и легко, поэтому, когда тропа привела меня снова к болоту с избушкой, то это показалось забавным и даже насмешило.

- Как, это снова ты? – удивилась хозяйка, – нашёл способ вернуться. Ну, что же, если так, то дам я тебе то, что ищешь. Но помни, дорога не простая будет.

- А не ты ли заманила меня сюда, ведьма старая? – раздухарился я.

- Ведьма? Я не просто ведьма, милок, я мать и дверь. Хотя, строго говоря, это одно и то же.

- И чья ж ты мать? – не унимался я.

- Сейчас увидишь. В баню тебе надо, дух отбить.

- Да где ж тут у тебя баня?

- Смердишь бо ты еси, дышати неможно. Се подобаше скинути одеянье твое. Ир скубети.

Я снял кафтан, сердясь в душе, что старуха снова перешла на свой варварский диалект, сел на лавку и потащил с ноги сапог.

Где-то вдали послышался тонкий женский голос, то-ли песня, то-ли плач. Он убаюкивал, завораживал и навивал такую мечтательную тоску, что вслушиваясь, я так и застыл с сапогом в руках.

Старуха распахнула дверь и закричала что-то на своём первобытном наречье. Слова словно вязли и отрывались во рту, то с рыком, то с шелестом, и хотя некоторые казались мне знакомыми, смысл быстрой речи оставался неясен. Понятно было, что язык относится к славянским, на момент показалось, что она упомянула Сирию, но очень скоро монолог закончился, дверь захлопнулась и воцарилась полная тишина. Даже лягушки притихли.

- Сам пришел, аз не кличе. Дву краты пришел, сиречь по своей охоте, пошто оне тамо певают? Глупы твари, глас им дали, а разуму к тому не добавили. Полезай сейчас же!

С этими словами старуха села на сундук прямо напротив меня, задрала подол и расставила ноги. Я замер. Прямо на месте промежности, у неё шевелился чёрный мохнатый паук невероятного размера, с красным крестом на спине. От ужаса и отвращения волосы на моём теле встали дыбом, я словно закоченел и не мог пошевелиться, глядя на уродливое насекомое.

Откуда-то издалека снова потекла песня, да такая милая и нежная, что глаза поневоле закрылись, душа зашлась в сладкой истоме и слеза покатилась по щеке.

- Гамаюн глашает, – послышался ведьмин голос, но был он уже другим - мягким и ласковым.

Подняв полные слёз глаза в мареве влажной пелены я увидел её совсем молодое приветливое лицо с ясными, добрыми глазами, полными любви и нежности. Какое-то внутреннее чутьё безошибочно подсказало, что это глаза моей матери, но не те усталые и равнодушные, которые смотрели на меня чаще всего, а самые настоящие, увиденные мною в тот самый первый момент от своего рождения, когда всё было по-настоящему.

Всё моё существо оказалось подчиненно её власти, и как был, в одном сапоге и спущенных портках, я повалился головой вперёд, куда было велено, но вопреки здравому смыслу не столкнулся с упругой плотью, а вошёл полностью в тесное пространство, свернувшись ничком так, словно меня перелили в бочку. Ноги тут же подпёрли чем-то твёрдым, послышался скрежет железной заслонки, прижатой снаружи кочергой. Под пальцами чувствовался шероховатый кирпич, пахло золой, было темно, сухо и очень тепло. Тело как-то всё расслабилось и размякло. Согревалась не кожа, как это бывает в бане или на солнце, и даже не мышцы, а сами кости таяли, под действием этого сказочного жара. Тело сделалось настолько мягким, словно его можно раскатывать как тесто и растягивать как резину, и от этого всему организму становилось необъяснимо хорошо и уютно.

Снова послышалось пение Гамаюн, словно совсем рядом, но было ясно, что несётся оно над лесом издалека. Мелодия увлекала меня с собой за горизонт, где на ветке чудесного дерева сидела прекрасная певица с тёмными волосами и птичьим телом. Казалось, я могу рассмотреть её во всех мельчайших подробностях, даже на таком удалении: фиолетовые перья с зеленоватым отливом, золотую корону на голове, блестящие глаза и милое лицо внучки Деда Мороза.

«Да, это она»! – мелькнула как молния мысль в моей голове, после чего способность к думанию стала медленно угасать, вслед за размякшим телом. Наступило необыкновенное состояние, когда прежде важное и нужное, вдруг оказалось нелепым и пустым. Всё, что придавало мне чувство значимости, превратилось в мираж, а мои собственные мысли, в тени этого миража. Менялось ощущение себя, тело сделалось огромным, а то, что до сих пор было мной, превратилось в точку и стало всем сразу в тот момент, когда точка сжалась в ничто. Переживание было совершенно чётким, оказавшись везде, я просто исчез. Одновременно угасли все противоречия, как во мне самом, так и между мной и окружающим миром. И вообще не осталось ничего, кроме переживания единства и гармонии всего, в котором всё имело своё место и не имело смысла само по себе. Тут были примирение и покой, а то, что я когда-то мнил собой, потеряло смысл. Неизвестно, что было дальше и сколько это продолжалось, но прекратилось всё внезапно и как-то очень обыденно.



Сон четвёртый

Альтернативная версия событий


Я открыл глаза. Точнее они раскрылись сами, как шторки фотоаппарата, да так и остались. Напротив белел потолок, с краёв которого сползали вниз стены небольшой комнаты, выкрашенные неброской охрой. Выяснилось, что лежу совершенно голый под чистым накрахмаленным одеялом в большой кровати, а рядом со мной, посапывая, спит какой-то голый старик неприятной наружности, с куцей бородой и размытыми синими татуировками по телу.

Меня как током дёрнуло! Я вскочил в холодном поту сильнейшего испуга...

«Так, что было вчера? Что я должен был такого выкинуть, чтобы оказаться в кровати с таким уродом? Да вообще с мужиком...»

Я прислушался к своему организму. Осмотрелся. Ни следов насилия, ни посторонних ощущений, ни, прости господи, вазелина на задние.

«Фу-у-уф» - вырвался вздох, и как-то сразу полегчало. «Но где же я?»

По виду помещение походило на недорогую приличную гостиничную комнату, с мягким полом, кроватью, столом, стулом и шкафом. Подойдя к окну и отодвинув шторы, я обнаружил, что окна снаружи затянуты плотной белой материей, из-за которой бил неяркий дневной свет. Было тихо, различалось лишь монотонное гуденье вдалеке, не то вентиляции, не то отопления, а может просто так казалось в тишине.

Одежды нигде не было, впрочем, как телевизора, радио, часов и телефона. Зато в углу стоял маленький холодильник, в котором находились кувшин молока и початая бутылка шампанского. Захотелось выпить молока, но стакана не нашлось.

Напротив окна было две двери, одна крепко запертая, видимо выход в коридор, а другая в ванную комнату. Зайдя в открывающуюся дверь, я обнаружил две новые зубные щётки, пасту, мыло, но не нашёл ни халатов, ни полотенец. Зато в кранах была вода, и даже шла горячая. Конечно, не то чтобы очень, но принять душ можно было вполне. Холодная была как лёд, странно, что она совсем не замёрзла в трубе.

«Ну, по крайней мере ясно, что сейчас день, на дворе зима, и я в гостинице». - Резонно рассудил я, включая горячую воду и становясь под душ.

Когда мыть стало уж нечего, а стоять под колючими струями надоело, я закрыл кран и сел на корточки, ожидая, когда вода стечёт и тело обсохнет. После шума душа тишина медленно вползала в уши, заставляя слышать скрип колен и биение пульса.

Обсох, вернулся в комнату. Старик уже проснулся, и откинув одеяло, сидел посередине кровати во всей своей красе. Он смотрел на меня неподвижно, долгим пристальным немигающим взглядом и молчал. А я стоял и ждал, что будет дальше. В тишине минуты тянулись бесконечно долго. Синие глаза застывшего старика остановились на мне так надолго, что стало казаться, что он умер.

Устав стоять я сел на стул.

- Вот ты значит какой... - тихо сказал он неприятным скрипучим голосом, - нашёлся, значит.

- Какой «такой»? – парировал я.

- А вот сейчас мы и узнаем какой...

- И кто это мы?

- А то сам не знаешь? – хихикнул он.

Сказать было нечего, я сидел и ждал, что будет дальше.

- Где ж ты шлялся, мерзавец? Мы ж тебя три года всем отделом разыскивали!

- Зачем? – поинтересовался я.

- За шкафом! – съязвил он.

- За каким?

- За которым тебя, мать твою, делали! – дед переходил на крик. – Ты ж офицер, ты присягу давал! Мы все притоны обшарили, все морги и тюрьмы контролируем, по адресам пошли, чтобы тебя, гадёныша, выловить!

- А чё меня ловить? Я ни от кого не прячусь.

- А где ты должен сейчас быть?

- Где?

- Хе, где? – довольно хмыкнул старик, – у нас в отделе, можно сказать дома. Куда, в общем, и попал. А вот где ты был эти три года, это вопрос на который ты нам сейчас и ответишь. Кому сказать, не поверят – спец пропал! Ни в одной конторе мира... Ну да ладно, сейчас ты нам всё и расскажешь, правда?

- Кому нам?

- Мы - твоя семья, сынок. Мы же тебя любим, поэтому ты здесь, в лаборатории, и тебя никто не бьёт шлангом по почкам. Поэтому просто расскажи - как дело было, а приборы подтвердят, что ты говоришь чистую правду.

- Что надо-то?

- Всё надо, тем более, что времени много. Пока всего не расскажешь, нас отсюда не отпустят. Но лучше начни с того, что случилось три года назад.

- Да, прошло примерно три года... – начал что-то смутно вытаскивать я из каких-то тёмных закоулков памяти, не до конца уверенный, происходило это со мной или просто приснилось, - самое раннее, что помню, как проснулся в гостинице без документов и с билетом на ближайший автобус до железной дороги. Хозяин как-то странно мне улыбнулся, но ни слова не сказал, когда я выходил. Вещей не было, документов не было, деньги были, но немного. Я доехал до вокзала и сел на поезд до...

- А до этого, что было? Как в гостиницу приехал, помнишь? Как с гор спустился?

- Нет. Гостиница действительно у подножья гор стояла, но никакого снаряжения со мной не было. И я решил, что здесь проездом.

- Значит амнезия, говоришь?

Старик медленно встал, и подойдя к шкафу открыл его, а затем зашёл внутрь и плотно закрыл за собой дверцу.

«Совсем спятил дед!» - решил я и стал подумывать, где спрятаны ключи от номера.

Но скоро шкаф открылся, он вышел оттуда, как ни в чём не бывало, и деловым тоном продолжил допрос.

- Ну что ж, аппаратура показывает, что знать-то ты знаешь, но скорее всего не помнишь ни хрена. Повезло тебе, что лаборатория оборудована как следует, лично я тебе не поверил. Думал уже, что придётся... ну да ладно, ложись, – скомандовал он, указывая на постель.

«Началось...» - решил я про себя. - «Сейчас войдут его друзья извращены и скажут, что это такой сюрприз – принудительное многократное расставание с девственностью в зрелом возрасте».

Время шло, никто не входил, старик ждал. Надо было что-то делать, чтобы всё это хоть чем-то закончилось. Я подошёл и лёг на спину, на кровать.

Он накрыл меня одеялом до груди, оставив снаружи руки, и стал пристально смотреть в глаза.

- Как зовут-то тебя дед?

- Дед Мороз... Ты слушай сюда - когда я начну считать, следи за моей речью и делай, что скажу, а когда глаза закроются, то начинай рассказывать всё, что увидишь во всех подробностях. Один – тебе тепло и спокойно. Два – приходит дремота и лень. Три – глаза наливаются тяжестью, хочется спать. Четыре...



Сон третий, часть вторая

Про главное путешествие в жизни


Первое, что открылось взору, был закопчённый потолок избушки. Тело лежало на лавке одетое в белую холщёвую рубаху ниже колен, и души в нём, словно вообще не было. Казалось, я только что родился, ничего не знаю, ни к чему не привык и плохо представляю кто я вообще такой.

Хозяйка сидела у окна и пряла, на столе стояли тарелка, крынка и стакан.

- Откушай, тебе скоро в путь.

Я встал легко и спокойно, тело было как новое – мягкое и упругое, а в голове больше не рождались мысли и не толкались заботы. В тарелке оказался густой белый кисель, а в крынке молоко. Начав трапезу, я понял, что голоден.

- Как звать-то тебя? А-то имени хозяйки и не знаю.

- И ни к чему тебе. Зови Ядвигой, и того довольно.

Интересно, почему местные так не любят говорить об именах?

Между тем кисель оказался очень вкусным, а молоко, словно только из-под коровы. Я бы не отказался от хлеба, но его на столе не нашлось.

- Спаси Бог, хозяйка, - сказал я, облизав ложку и допив остатки молока, - однако, где моя одежда?

- Какой Бог? – с недоверием спросила она.

- Вседержитель…

- Ты новых богов в моём доме не поминай, – отозвалась она недовольно и назидательно.

- Ты что, с Нечистым водишься?

- Да, приходят нечистыми, уходят чистыми, а я с ними вожусь.

- Это как?

- Да так же, как с тобой вот.

- А… ты язычница! – догадался я, – в новых богов не веруешь.

- Да я и в старых не очень-то верую. А вот ты старых богов не уважаешь, а новых и не видал никогда, зато болтаешь много.

- Богов никто не видел, они символ, о них только говорят. Ты же тоже не видела?

Она посмотрела на меня внимательно, как бы размышляя – это я дурак, или из неё дуру делаю.

- Чего видеть-то? Я богиня, ты бог, дед бог, с которым вы колядовали давеча, да и птички твои болтливые, тоже.

- Какой же я бог?

- Котом был? Вот. Сказки рассказывал, нежить баюкал.

- Ладно, вопрос тут философский и спорить не стану. А как же с новыми богами, они тоже реальны?

- Это что значит?

- Ну, их увидеть можно?

- Зачем? – недоверчиво поинтересовалась Ядвига.

- Да как же? Это же всё меняет, вся жизнь пойдёт по-другому! У всего смысл появится! Это же самое главное.

Она отложила пряжу, нагнулось в угол, и вытащила оттуда отполированное до блеска серебряное блюдце с золотой каймой. Затем поставила на лавку небольшую кадку с водой, опустила блюдце на дно и подвинула ко мне.

- Потребно зрети ти, тамо оне суть.

Слегка опешив от такой смены языка, я заглянул в кадку, но кроме своего отражения ни чего не увидел.

- Устреми очеса долу и узришь выспренняя.

Я пригляделся. Над головой был виден чёрный дощатый потолок с паутинками. Старуха взяла медный пестик, и начала помешивать им воду, от чего отражение, замерцало и приобрело неожиданную глубину, словно низкий потолок избушки стал стремительно подниматься и расширяться. Себя я уже там не видел, а чернота замерцала звёздами продолжая удаляться, пока не превратилась в космическую пустоту, заполненную пышными бархатно-чёрными ризами седобородого старца. Вся бесконечность мироздания была лишь небольшой сферой напротив его живота. Мелькнула мысль, что где-то тут должна быть какя-то птица, и в тот же миг я отчётливо разглядел белого голубя, сотканного из тончайшего света и исходившего от старца. В общем-то, это и было сияние или зарево, но сравнить его можно было только с птицей, и, будучи исходящей, она имела собственное существование. В то же время, из самой середины старца, на встречу мне устремилось какое-то движение, которое приблизившись, приобрело вид мужчины средних лет, в восточном балахоне, с небольшой бородкой на светлом улыбающимся лице. Он посмотрел прямо на меня, протянул руки, словно хотел обнять, и тут я понял, что он готов принять меня всего таким, какой я есть, всё простить и вот тогда всё будет совсем хорошо, и ничего вообще уже не будет нужно.

Мне захотелось туда, но по изображению пошла рябь и всё исчезло.

- Это всё на самом деле? – спросил я, как только оправился от шока.

- А какое ещё дело бывает?

- Ну, по-настоящему, реально?

Она немого помолчала пристально глядя на меня.

- Что значит реально?

- Ну, ты реальна, я реален, избушка эта…

И тут ведьма захохотала так, словно веселей шутки ещё не слыхала. Глаза её заблестели, морщины ушли, и лицо стало снова молодым и весело-озорным, как у девчонки. Такая перемена меня обрадовала и слегка успокоила, хотя положение было глупым.

Вдоволь насмеявшись, но всё ещё с улыбкой на лице, Ядвига сказала:

- Голубчик, нет ни меня, ни тебя, ни избушки, ни места этого, ни новых, ни старых богов.

- Я же видел, я же чувствую…

- Ты видишь то, что хочешь видеть. То, что ты называешь реальностью, оно слишком просто, чтобы ты понял своими кошачьими мозгами. Мир вокруг тебя, это песни Сирин.

- Каике песни, какого Сирина?

- Морок, сказки птицы Сирин – подружки твоей, Настеньки.

Голова закружилась, по телу пошёл озноб, словно я сплю, а на меня вылили ведро холодной воды. В самом сне никакой воды нет, но пробирает аж до костей.

- Да ты не робей, соколик, – она в один миг как-то осела, обмякла и телом, и лицом и превратилась в старуху лет ста, - ты ж её слышишь. Внемли.

Я напряг слух, но кроме пения птиц, кваканья лягушек и жужжания мухи у закопчённого окна, никаких звуков не было.

- Да не ушами слушай, болван. Там слушай… - старуха легко толкнула меня в грудь, - себя слушай.

Я перенёс внимание внутрь себя, даже глаза прикрыл. Сперва услышал звук собственного дыхания, на который раньше не обращал никакого внимания, затем стук сердца. Интересно, эта незнакомая музыка сопровождала меня всю жизнь, но почему-то всегда как-то ускользала. Это так поразило, что я замер как заворожённый таким нелепым детским открытием. Было слышно, как пульсирует кровь, как поскрипывают суставы и потрескивают мышцы, но на пение это совсем не было похоже, даже если напрячь воображение. Скорее на работу машины.

- Сердцем внемли. Не ушами – дуешю.

Рассеяв слух и расслабившись, я обратил внимание на то, что творится в душе. Там было тихо и немного грустно. Как в детстве, когда мать пела колыбельную… казалось я мог различить мотив, услышать далёкий голос.

Да, несомненно, во мне лилась песня. Незаметно, как привязавшийся мотив отмеряет ритм шагов, она определяла то, что я чувствую и кем себя ощущаю. Спокойная, мирная мелодия лилась без слов, но голос был явно знаком. В этот миг я чётко осознал, что сплю, и во сне должен выполнить что-то важное, чего уже не смогу проснувшись, и с самого начала, исподволь, песня вела за собой по верному пути. То есть другого даже нет, потому что тихий напев и есть путь, полный мудрости и печали. Грусть заполнила душу до краёв, слёзы навернулись на глаза. Я глубоко вздохнул и открыл их.

Вокруг по-прежнему была тесная как гроб избушка, у окна сидела древняя как мир старуха и пряла пряжу. Только теперь в воздухе звучала песня, или вернее печальный неслышный мотив. Я был даже рад, что нахожусь именно здесь, а не попал ещё куда-нибудь.

- Гряди, - сказала Ядвига, - ты готов.

- А сапоги где, одежда?

- И так хорош. Коли вернуться намерен, бери лук со стрелами, а коли тамо остаться, то светильник.

Я огляделся, но ничего, из названного, не обнаружив, открыл низкую дверь избушки, и вышел за порог. Тут, действительно, справа на приступке лежал изогнутый лук с тремя стрелами в колчане, а слева фонарь с горящей свечой. Я выбрал лук и сошёл по ступеням на встречу дня, совсем позабыв попрощаться.

Причиной этому было не моё неуважение к старухе, а глубокое изумление, ведь за ночь многое переменилось. Я точно помнил – вчера свет падал с другой стороны, и отметил для себя, что двери избушки глядят на восток, откуда пришла тропа. Но сейчас те же двери открывались на запад, и болото и лес вокруг, наблюдал я с иной точки обзора. Обернувшись, я убедился, что сруб прочно стоит на сваях, вросших в почву, развернуть его или незаметно перенести за ночь было просто невозможно. Обойти же домишко, и проверить, что осталось с той стороны, показалось делом хлопотным, в виду топкого грунта, именуемого в простонародье трясиной.

Впрочем, удивляться стало привычным делом. Я ступил босой ногой на шершавые брёвнышки мостков, и зашагал прочь.



Сон третий, продолжение части второй

Про грань миров


Дорога вышла из болота и повела в сосновый светлый лес, затем долго петляла между лесистыми холмами, пока вдали не показалась синяя полоса реки. Двигаться было легко, ноги мягко ступали на хвойный ковёр тропы, а просторная холщёвая рубаха оказалась достаточно удачно сшита, чтобы в ней не было ни жарко, ни холодно. Через какое-то время пути я обратил внимание, что также не ощущаю ни жажды, ни голода, ни усталости, кожа ног не стёрлась от ходьбы без обуви, а запахи и звуки вокруг очень яркие и свежие, словно мир недавно родился. Было просто, радостно и легко шагать куда-то по такой симпатичной тропинке, среди такого замечательного леса.

Меж тем путь мой явно лежал в сторону реки, но никак не получалось к ней приблизиться. Дорога всё петляла и петляла, то поднимаясь на холмы, то спускаясь в тёмные лесные овраги. Сосны сменились кряжистыми вековыми дубами, кроны которых застилали свет, отчего о силе ветра можно было судить только по шуму листвы высоко над головой. Звери, которые меня словно не замечали, попадались всё чаще, занятые своими лесными заботами, они подчас проскакивали прямо под ногами. Теперь это радовало или забавляло, тем более, что опасных хищников почти не было - только разок я видел на соседнем холме медведя, который равнодушно поглядел на меня, и вроде даже помахал лапой, затем мимо прохрюкало семейство диких кабанов с поросятами, которые нисколько мной не заинтересовались, а в общем было много белок зайцев и косуль. То-ли они никогда раньше не встречали человека, то ли приняли меня за своего, то ли просто не замечали?

Вопреки устойчивому ощущению, что дорога спускается всё ниже, выйдя из леса, я оказался на краю высокого холма, широким изумрудным полем спускавшегося к реке. Свежий тёплый ветер волнами колыхал траву, синее в редких облачках небо отражалось в широких водах, рябь которых поблёскивала солнцем. От бескрайнего простора дух захватывало и хотелось спеть что-нибудь вроде: «Ах ты степь широкая…».

Спускаясь, я прикинул, что между берегами не меньше километра, однако ни моста, ни даже лодок на воде не видно. Там, за рекой горел большой костёр, или высокое строение, но очень ярко и без дыма. У горизонта синели не то горы, не то тучи, а на полпути к ним высилось огромное дерево. Казалось, что подводит зрение, словно нерадивый художник нарисовал на дальнем плане то, что, по законам перспективы, должно стоять впереди.

Тропка, змейкой извиваясь среди зелени травы, привела к реке, но когда до воды осталось совсем немного, на берег выпал туман, умеривший мой бодрый шаг. Постепенно сгущаясь, он превратился в молочную белизну, шуршащую камышом, поэтому, когда прямо передо мной появился тёмный силуэт, я вздрогнул от неожиданности.

- Времени нет, - послышался глухой, скрипучий старческий голос, - подойди, покажи, что ты принёс.

С топкой чавкающей почвы я ступил на короткий причал, у которого, к торчащей из воды жерди была привязана узкая лодка-долблёнка. На её корме неподвижно сидел старик с веслом в руке, и напряжённо смотрел на меня единственным глазом.

- Времени нет, – повторил он не шевелясь – подходи, садись, перевезу. Что у тебя, фонарь или золото?

- Лук и стрелы.

- А, ты оттуда, с севера… ладно, давай золотую, серебряная на обратный путь, а железная для змия.

Смущаясь от мысли, что всё перепачкаю чёрной прибрежной жижей со своих ног, я встал на дно шаткой лодочки и протянул золотую стрелу. Как только старик её взял, судёнышко стремительно заскользило сквозь прохладную пелену, словно была под мотором, а я продолжал стоять в ней, слушая, как волны бьются о днище, и глядя в воду. Странно, но ни рыб, ни растений в воде я не видел, зато в самой глубине отражалось высокое небо в блестящих звёздах, хотя над головой, как и вокруг, стоял плотный туман. Мне почему-то подумалось, что если бы кто-то смотрел снизу, то лодка должна казаться ему падающей звездой.

- Сядь, не раскачивай, – проскрипел перевозчик.

Он почти не шевелился и не менял позы. Интересно, как много людей он переправил на тот берег, что так ловко управляется?

- Народу сейчас много, – подхватил тот мои мысли, – приходят ежеминутно, и даже ежесекундно, иногда по нескольку десятков. А времени нет. Вот раньше бывало, по человеку в день перевозил, вот была работёнка – только успевай. А сейчас ждать приходится, скучно.

Я хотел возразить, что должно быть всё наоборот, но лодка остановилась, тихо воткнувшись в песок.

- Времени нет. Иди, я подожду сколько надо.

На этом берегу тумана не было, я перешагнул из зыбкого челнока на влажный песок, сразу за полосой которого начинался пологий луг, поросший низенькой, свежей, изумрудной, чуть влажной от росы травкой. Впереди, в паре сотен метров, горел костёр. Отсюда он казался огромным, имея в диаметре не менее пяти метров, поднимался наверх подобно огненному столбу, освещая и согревая собравшихся вокруг людей.

Я пошёл к ним, и в ту же минуту мне навстречу направилась небольшая группа. Все они были одеты несколько старомодно, а лица казались мне знакомыми, словно у дальних родственников или друзей юности, которых я не встречал уже очень давно. Подойдя поближе, они молча поприветствовали меня без особого энтузиазма, но и без враждебности, но как только я решил пойти навстречу, послышался волчий вой.

Всё сразу как-то изменилось, словно отпрянула дремота, люди отошли в сторону, уступая место огромному серому волку, идущему мне навстречу. Я слышал его вой ещё на той стороне реки, но сначала принимал его за звон далёкого колокола, затем за проявления лесной жизни, но он явно был обращён ко мне и звал. Зверь приблизился и встал как верный конь. Он доходил в холке мне до плеча, был прокрыт жёсткой густой воняющей псиной шерстью, и от него исходила могучая природная сила. Почему-то я знал, что мы с ним не просто знакомы, но словно он часть меня самого, и сейчас пришёл помочь сделать то, зачем я здесь.

И впрямь, мы понимали друг друга без слов, я взял его за холку, вскочил на жёсткую колючую спину, и волк пустился прочь, в сторону громадного дерева вдалеке. Почему-то сразу возникло ощущение, что это я сам передвигаю выросшими внезапно четырьмя мускулистыми лапами, отыскивая себе путь среди густой ароматной травы, среди камней и высоких редких деревьев. Волк знал точно, куда бежать, и я как-то интуитивно чувствовал, что тоже знаю, но понимаю по мере того, как оно происходит.

Дороги не было, но дерево служило ориентиром. Сначала оно никак не хотело приближаться, но потом начало подниматься над головой. Долина стала бугристой, потом холмистой, потом появились продольные сопки, между крутыми оврагами. Трава под лапами сменилась грубым камнем, мы скакали по покатым гребням между глубокими тёмными ущельями, устремляясь всё выше и выше, пока не сделалось ясно, что это не горы, а огромные корни колоссального дерева. Отсюда ствол казался стеной причудливого замка, с колоннами, башнями, и стрельчатыми окнами. К его подножью со всех сторон вели переплетённые дороги, проваливающиеся по краям в пропасти,, а ближе к стене образующие гроты и пещеры. Гребень, по которому мы двигались, становился всё круче, пока плавно не перешёл в вертикальную колонну без всякого намёка на лестницу. Волк спрыгнул на ровную площадку вреди исполинских корней, и дав мне сойти, тут же умчался прочь.



Сон третий, завершение

О том, чем всё закончилось


Зрелище зачаровывало: высоко над головой раскинулись ветки, которые, казалось, тянутся до горизонта, среди огромных листьев ярко блестели на солнце золотые плоды, а волшебные мелодии, льющиеся сверху, наполняли и завораживали своей безупречной красотой. То ощущение сказки и чуда, которое мерцало в моей душе когда-то в детстве, здесь присутствовало в полной мере, просто и обыденно, словно ничего другого и быть не могло. Не известно, сколько бы я так стоял запрокинув голову, и внимая сладкому трехголосию, если бы внимание моё не привлекло некое шевеление или скорее еле уловимое движение. Опустив голову, я было решил, что снова куда-то перемещаюсь, но скоро заметил, что движется мир вокруг, а точнее, корни дерева словно начали приметно для глаза расти. Ещё через минуту одна из них приподнялась от земли, повернулась ко мне тупым уплощённым концом и оказалась змеиной головой, замеревшей прямо напротив меня. Наверное так чувствует себя кролик перед холодным взглядом рептилии, ноги сделались ватными, спина окаменела, а дрожащие руки как-то сами собой выхватили лук, стрелу и через секунду я готов был выстрелить, только не знал куда. Тело змия, обвивавшее корни дерева, покрывала гладкая белёсая чешуя, чёрные глаза светились разумом, а рот слегка шевелился, когда он говорил своим приятным баритоном.

- Ты уже почти у цели, но тут нет мелочей, всё главное. Отгадай загадку: Тот, кто утром ходит на четырёх ногах, днём на двух, а вечером на трёх, как он ходит ночью?

От неожиданности, я забыл на момент, что беседую с циклопическим земноводным гадом, в которую целюсь стрелой из лука. Ведь вопрос был про человека, и про этапы его жизни, но, что он может делать ночью? Не знаю… - Наверное лежит где-нибудь, может летает, или плывёт через реку Лету, или на волке скачет к…

- Я что, умер? – молнией пронеслась внезапная догадка.

- Кто ты, и чего ты хочешь? – задал следующий вопрос странный собеседник, не утруждая себя ответом на мой.

«Кто я? Что я хочу? Я это я, а хочу я то, что сам знаю. Что мне нужно, то и хочу. Мои желания, они мои, потому, что исходят из меня. А я… я… Так, я хочу, потому, что желания мои, а я и есть мои желания. Вот, какой-то замкнутый круг. Кто же сам я во всём этом?»

Сказать по правде, происходящее вдруг стало меня сильно раздражать. По мере нарастания этого состояния, змей стал едва заметно улыбаться, а его дурацкая ухмылочка начала бесить меня ещё больше, что, похоже, его забавляло. В общем, змеиный рот плавно растянулся, а я резко взбесился до такой степени накала, что в следующее мгновенье, как мрак после вспышки молнии, меня окутала бездонная тревога, словно внутри что-то лопнуло и разлилось внутри какой-то новой пустотой.

- А меня нет… - как-то само собой вырвалось вслух понимание.

- Иди, - безучастно отозвался змей, и, подняв изгиб своего тела, открыл проход в высокую пещеру. – Кстати, стрела должна быть железной.

Я посмотрел на лук, который до сих пор держал натянутым, снял с тетивы серебряную стрелу и положил её в колчан, а вытащив оттуда железную, похожую на длинную иглу.

В пещере было темно и неуютно, из глубины веяло каким-то животным страхом, и хотелось просто развернуться и убежать, но так как бежать было некуда и некому, то пришлось шагнуть через порог.

- Левее, – послышался сзади негромкий приятный баритон.

Освящённая часть у входа скоро расходилась на два коридора, и левый плавно спустился вниз, заканчиваясь через несколько десятков метров свободным пространством. Когда глаза привыкли, выяснилось, что вокруг просторный зал, наполненный мной. Словно тысячи зеркал, со всех сторон стояли живые скульптуры меня самого, в разные моменты жизни. Стоило подойти поближе, как изображение оживало, начинало мыслить и чувствовать то, что на тот момент происходило в жизни, а зал при этом становился декорациями событий, которое снова возможно было пережить во всех деталях.

По мере продвижения вглубь, образы оживали, как бы слой за слоем показывая жизнь от настоящего в прошлое, текущую сплошным потоком, одновременно в бесконечном сейчас. Прав был перевозчик, времени нет. Каждый миг собственной жизни я мог разглядывать в подробностях сколь угодно долго, и это не заняло бы и секунды. В то же время можно было созерцать всё одновременно, понимая причины, цели и смыслы, как каждого отдельного момента, так и всей жизни целиком. Сравнить это можно было с большим живым узором, в котором каждому, даже самому странному вкраплению, есть своё уникальное место в общем орнаменте.

В любом моменте было очень чёткое ощущение себя, и собственного выбора, и всегда оно менялось вместе с ситуацией и сопровождалось уверенностью в личной свободе. То есть свобода была, но воспользоваться ей не получалось, потому, что себя самого не было, а были отражения ситуации, роли в спектакле жизни, последовательно сменяющие друг друга. Всё это было настоящим, и при этом не более реальным, чем изображение на киноэкране, которое теперь можно было остановить, или перемотать в любую сторону, в то время как в жизни всё внимание захвачено действием сюжета.

Когда я прошёл сквозь зал и видения остались позади, на месте образов, в душе, появилось чистое пространство, словно перед путником на краю пропасти, и через которое наружу вылилось всё, чем я был, заполнив всё вокруг. В этом была и тишина, и покой, и примирение со всем, что есть. Стал совсем пустым, ничем и всем одновременно, зыбкая мембрана, разделявшая миры, просто растаяла как тень, показав начальное единство. Тело по-прежнему слушалось, и ощущения его были понятны, равно как и бредущие через мозг безликие мысли, и сменяющие друг друга в сердце чувства, но теперь можно было выбирать степень участия в этих процессах, а вернее стать просто их наблюдателем. Наверное, так ощущает себя лист, оторванный осенним ветром с ветки дерева: одиночество, свобода, неизбежность и причастность к общему процессу жизни природы. Только в отличие от листа, можно было выбрать всё, что угодно, совершенно свободно и без всяких причин. Субъективное ощущение времени исчезло, переживать его стало некому и это оказалось совсем естественно и просто.

Одновременно с этим мир вокруг преобразился, стал зыбким как мираж, раздвинулся во все стороны и оказался призрачным, подобно теням, пляшущим в клубах тумана, вокруг невидимого источника света. Материя, пространство, время – всё было иллюзией, всё, кроме незримого света. Впрочем, не заметить этого мог только тот, кто всю жизнь разглядывал тени, потому, что источник его был всегда, прямо здесь, и как-то странно выглядело то обстоятельство, что до сих про он оставался незаметным. Однако сейчас это стало очевидным и предельно ясным, так как уже не было ничего, что нельзя понять. Свет исходил от того, что можно вернее всего назвать женщиной сидящей на троне, и держащей в руках сияющий золотой шар. Впрочем, назвать это можно была как угодно, но женщиной сотканной из золотистого сияния, воплотившую в себе всю красоту и всё блаженство - проще всего.

Тут был конец пути, дальше двигаться некуда, здесь начало и конец, устье и источник.

Женщина была одновременно близка и недоступна, как свет солнца, а вот шар, который держала она на коленях, предназначался мне. Как бы в подтверждение очевидному, в голове зазвучал её мягкий, тёплый голос:

- Это плод с дерева, он твой, мой герой.

- Что за плод, что он даёт?

- Он даёт всё, он даёт возможность. Можешь вернуть себе себя, можешь родиться или умереть, можешь стать кем захочешь или познать истину, добро или зло.

Наступил бесконечный момент выбора. Плод давал любую возможность, даже его не выбирать, но он манил, к нему тянуло, словно жажда приключений или не пройденного пути влекла вперёд.

- Хочу знать, в чём смысл…

- Ты знаешь.

Да, точно, знаю – можно быть, можно не быть. Можно выбрать путь или продолжить тот, что есть. И то и другое не имеет смысла, нужно просто выбрать для себя форму, или отказаться от неё.

В руках всё ещё оставались лук и стрела. Выбор стал ясен как неизбежность. Схватив стрелу двумя руками, я изогнул её, и та лопнула с сухим металлическим треском.

Изменения не заставили себя ждать. Я снова стал слепнуть и глохнуть, словно рыба вынутая из воды. Свет плода заслонил плотный поток несущихся теней, который становились всё гуще и непроницаемые, да и я сам превращался в одну из них, влекомый общим хороводом. Пещера сжалась до размеров куриного яйца и я, выскочив оттуда в последний момент, разглядел извивающееся белое тело змея. В нос ударил едкий запах псины. На миг мелькнуло лицо паромщика, и я ощутил, что либо угрожающе быстро росту, либо падаю вниз.

В глаза хлоркой резанул отвратительно яркий свет. Ноздри разрывал невыносимый запах медицины и человечины, смешанный в особо мерзкой пропорции. Вся кожа горела, а ладони и ступни саднили тупой болью.

- Я иглу сломала, - послышался рядом спокойный молодой женский голос.

- Заканчивай, капельницу и в палату, - отозвался хрипловатый мужской.

- Кажется, глаза открывает.

Из непроницаемой пелены света, появилось большое размытое лицо лодочника, отчего-то наполовину закрытое повязкой. Слышалось гулкое звяканье металлических предметов, тихий гул какого-то агрегата, и шорох одежды нескольких человек.

- Ну, что, подарочек? Добро пожаловать на этот свет, - сказал лодочник как-то безучастно, - теперь будешь жить.

Оба его глаза защищали очки, а лицо до половины закрывала маска, но это точно был лодочник. Остальных я не видел, повернуться было невозможно и зрение ни как не фокусировалось, но хотелось как-то ответить, подать знак, что вернулся.

- Знаю, - ответил я, - вот только зачем не совсем помню. Впрочем, точно знаю, что это не так уж и важно…

Однако непослушное горло, отозвавшись сухой болью, издало стон, переходящий в короткий, протяжный вой.

Затем мир качнулся, где-то далеко напротив глаз, замелькали светильники, и ничего с этим было не поделать. Бессилие и беспомощность опустошили нутро души. Кто я теперь и куда меня везут, стало совсем безразлично. Пусть будет, что будет.




Андрей Попов                06.11.2016