Длинное лето. Глава 20. Повестка дня

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ЛЕТО 1996-го

Глава 20. Повестка дня

Говорят, не так сближает общая радость, как сближает общая беда. Но это у взрослых. В детстве бед не бывает, мама с папой защитят от любой беды. А радоваться в одиночку у детей не очень-то не получается, получается только вдвоём, а ещё лучше втроём.
За лето девочки ни разу не поссорились и сдружились крепко-накрепко. Утро для всех троих проходило в трудах, оставляя приятное чувство удовлетворённости собой, день был заслуженной наградой и праздником, а вечером Алла с Розой стучались в Анину калитку, всегда в одно и то же время. Хоть часы по ним проверяй.

— Аня, это за тобой. Косынку не забудь, и перчатки возьми обязательно, без перчаток руки травой изрежешь, — говорила Аглая и долго смотрела вслед «батракам».  Ишь, смеются. Им, похоже, нравится ходить к Пилипенкам, да и работой их там не особо нагружают, возвращается Аня довольная, ужинает с аппетитом, засыпает как убитая, и утром вскакивает ни свет ни заря. Не узнать девочку!

Виктор Николаевич приезжал поздно, уезжал рано, и о «штрафных работах» ничего не знал, поскольку ни с кем не общался. Аглая не проговорилась, молчала, и Ане велела молчать. Не буди лихо пока тихо. Картошку Чермен привёз на следующий день, как и обещал. Вика не верила, что картошка успеет вырасти, но Чермен, привыкший к ферганской тёплой зиме, считал, что если её хорошенько поливать, то вырастет. Так что к обязанностям троицы добавился полив.

Вредная Вика не разрешала девчонкам пользоваться шлангом (всё равно его не дотянешь, грядки-то длиннющие, метров на десять, отец постарался). Так что картошку они поливали, набирая из пруда воду и бегая с лейками вдоль грядок как заведённые. Вика не разрешала набирать лейки доверху, а только до половины. Анька дохлятина, а а малы'м тяжёлого нельзя таскать. «Малы'е» злились, но слушались.

Так продолжалось около месяца. Днём девочки были свободны и предоставлены сами себе, в пять часов приходили к Вике и работали до семи. Видя как они стараются, Вика сократила время «исправительных работ» на полчаса, и Аня облегченно вздохнула: теперь можно не бояться, что отец приедет пораньше, не застанет её дома и обо всём узнает.
К чести Вики, она не заставляла девочек делать больше того, что они могли: Алла поливала из лейки цветы и грядки с зеленью, Аня рыхлила мотыгой приствольные круги у яблонь, Роза, как самая честная из них троих, пропалывала клубнику, срывая украдкой ягодку и отправляя в рот. Застав её за этим занятием, Вика не рассердилась, но отпустив Аллу с Аней, оставила её ещё на час — отрабатывать съеденную клубнику. Пришлось поливать картофельные грядки за черемушником, размешивая в лейке коровяк (коровий навоз), грядки были длинные, и Роза устала.

— Долго ещё?
— От тебя зависит.
— Никто картошку не поливает, она сама растёт. А тебе больше всех надо, ещё и  навоз разводить…
— Хорошо. Я сама буду разводить, а ты поливай, дело быстрее пойдёт.
— Я у тебя всего-то две ягодки съела, — отбивалась Роза.
— Я не считала, я не знаю. Две сегодня, две вчера, две позавчера. Ты закончила? Иди щавель полоть, и без разговоров. Закончишь и пойдёшь домой. Там грядочка маленькая.

 — Ба, у меня спина отламывается! — пожаловалась Роза, вернувшись с «барщины».
— Ну что ж теперь… Потерпишь. Не то они председательше нашей пожалуются, Пилипенки эти, и будут все пальцем тыкать, вся «Калина». Отцу позор какой, дочка воровка! Молчи, терпи, и чтобы я не слышала больше… А что ты долго так? Почему задержалась?

Роза объяснила, почему.

— Warum bist du das?.. (нем.: зачем же ты...) Вот скажи, зачем тебе чужая клубника? У нас что, своей нет? Или у них вкуснее?
— Вкуснее. У них сорт другой.
— Эх, ты… горе! Пора бы поумнеть. Ладно, хоть собрание собирать не стали, всё обошлось.

Не обошлось. В конце августа вернулись с Байкала Викины родители, которым Вика рассказала обо всём, а как она могла не рассказать? Узнав о загубленной картошке и выслушав Викины сбивчивые оправдания (о том, что она ездила в Загорск за продуктами на велосипеде, экономя выданные ей родителями деньги, Вика не сказала, но Остап догадался сам: за час пол-огорода не выкопать, тем более двум девчонкам. Значит, слонялась где-то полдня, а теперь врёт и не краснеет),- выслушав Викины объяснения, Остап Пилипенко разозлился.

Припомнив косые взгляды калиновцев, недобрые пересуды о «треугольнике» и кличку «хохол», вдвойне оскорбительную из-за лысины, он потребовал от правления СНТ наказать виновных и возместить ущерб.
По «Красной Калине» змеёй поползли разговоры. В объявлении о собрании членов садоводческого товарищества большими жирными буквами значилось: явка участка 72 (Фомушкины), участка 35 (Петраковы), участка 33 (Бариноковы) и участка 1 (Пилипенко) обязательна.

Стоит ли говорить о том, что «виновным» не поздоровилось. На собрании говорили в основном о воспитании, о котором родители девочек не имеют понятия. О безнаказанности (девочек за проступок даже не наказали, бегают и смеются, как ни в чём не бывало). Досталось и Викиным родителям — за картошку, посаженную на самовольно захваченной земле, и за то, что оставили девчонку одну на целый месяц.

«Приложили» и Вику, которая силой забрала у Розы Бариноковой баснословно дорогой плеер, и ничего ей за это не было. Мало того, она превратила девочек в бесплатных батраков, и родители позволили, как такое может быть, что вообще творится в СНТ?
Бариноковым припомнили бассейн, на который уходит уйма воды (о том, что вода у Бариноковых своя, калиновцы забыли) и второй участок, на который они не имели права (о том, что имели, и что участок был куплен с разрешения правления СНТ, вопрос не поднимался).

Слово предоставили родителям девочек. Чермен пожал плечами: «Раз виноваты, пусть работают. Месяц уже вкалывают, и будут работать все каникулы, до сентября. Мы так решили. А картошку я месяц назад посадил, новую, даст аллах, вырастет. Девчонки стараются, окучивают, поливают» — и не выдержав, рассмеялся, махнул рукой — да вы и сами знаете, вы ж там наблюдение организовали, каждый вечер, дочка рассказывала. А подглядывать нехорошо.

Петраковы молчали. Аллочкина бабушка развела руками: «Нашей-то девять всего, подружки-то постарше, одна с колокольню вымахала, а ума нет. С них и спрашивайте, с нашей — какой спрос? В коррекционной школе учится, для умственно отсталых… — сдавленным голосом договорила Анна Дмитриевна.

Собрание молчало, осмысливая сказанное.

И как-то так получилось, что всю вину свалили на Аню, хотя зачинщицей была Аллочка. Фомушкиным было сказано, чтобы они лучше смотрели за дочкой, которая оказывает дурное влияние на девочек. Аллочкиной бабушке стало плохо, пришлось вызывать «скорую», а пока дожидались, перемыли косточки правлению, казначею и ревизионной комиссии… Досталось всем.

К приезду «скорой» Анне Дмитриевне полегчало, ехать в больницу она отказалась, врачи потребовали подписать отказ от госпитализации, сделали кардиограмму, дали какие-то таблетки и уехали. Алла вцепилась в бабушку мёртвой хваткой и гудела на одной ноте «Ба-ааа, вставай, пойдём домой, я без тебя не пойду-ууу».

Кто-то сказал: «До инфаркта довели человека, им картошка дороже людей, одно слово — бандера. Хохлы неумытые!» Остап вскипел и кинулся на говорившего с кулаками, кто-то бросился их разнимать, кто-то сказал: «Правильно он ему врезал, Остап хороший мужик, и хозяин крепкий. Ни за что человека оскорбили. Нацист ты, Николаич! Махровый нацист! Получил по морде, фашик, добавить бы надо».

Оторопевшие калиновцы дружно встали на сторону Остапа и решили вправить «махровому нацисту» мозги. Драка была нешуточной, Николаича били всем миром, найдя выход высоковольтному эмоциональному напряжению, грозовой тучей нависшему над собранием. «Не надо, понял я, понял! Не буду больше… Спьяну это я…» — оправдывался «нацист», сидя на обочине дороги и утирая рукавом рубашки разбитое в кровь лицо.
От «фашика» дружно потребовали написать заявление о выходе из СНТ, Николаич мотал головой, то ли соглашаясь, то ли отказываясь.

— Товарищи! Да товарищи же! Давайте продолжим, мы так до вечера не закончим, — надрывалась Татьяна Алексеевна, председатель СНТ. — А ты пойди вон, и завтра же напишешь заявление о выходе из «Калины», — добила она Николаича. Тот послушно поплёлся домой, прижимая к распухшему носу подорожниковый лист и натужно соображая, что — Танька-то дурная баба, это все знают. Может, завтра забудет, что говорила… Никакое заявление он писать не будет. И вообще, председательшу надо переизбрать, много себе позволяет.

Забегая вперёд, скажу, что заявление написать всё-таки пришлось: ретивые калиновцы сожгли «фашику» сарай и грозились поджечь  дом, если он не уберётся из СНТ. Олег Олегович Николаич (дал же бог фамилию!) не показывался в «Красной Калине» до зимы, а весной на его участке объявились новые владельцы. Отношение калиновцев к хозяину «треугольника» изменилось: Остапа больше не считали чужим.

Девочек на собрание не пригласили, но они всё равно пришли. Устроились в черемушнике за оградой, подальше от чужих глаз — так, чтобы слышать всё, о чём будут говорить на собрании. И пока собирался народ, дружно гадали, что будет на повестке дня. «Может, пруд выкопают, большой-большой! Папа лодку надувную обещал купить и насос. Надуем, будем кататься!» — мечтала Роза. «Ага! И магазин откроют, с мороженым» — добавила Аллочка. Аня молчала, сидела с отстранённым видом, и нельзя было понять, о чём она думает.

— А ты что больше хочешь, пруд или магазин? Что ты всё молчишь? — Роза обхватила Аню за плечи, развернула к себе лицом… и испугалась: в глазах подружки плескалось отчаяние. Руки разжались сами собой и соскользнули с поникших Аниных плеч. — Ты чего?
— Ничего. Я ничего. Меня дома ругать будут, за картошку. Вы хоть послушайте, что говорят… Что я одна виновата.
— А меня не будут ругать, меня бабушка пожалеет, я маленькая потому что, — радостно встряла Аллочка, и Роза щёлкнула её по лбу.
— Ты чего?!
— Ничего. Это ты с картошкой придумала, сказала — ничейная. Ты во всём виновата, а свалили на Аньку. И если ты хорошая девочка и любишь правду, ты сейчас выйдешь и честно расскажешь, как всё было, и что Аня не виновата, — твёрдо сказала Роза и взяв Аллу за руку, потянула её за собой. — Пошли!
— Почему это Анька не виновата? Она тоже картошку копала, мы с ней вместе копали. Ещё меня учила, как ловчее выкапывать, чтоб прямо с ботвой… Никуда я не пойду и говорить ничего не буду! Пусти! — Аллочка вырвала у неё руку. — Сама-то чистенькая осталась, сидела и смотрела, пока мы с Анькой собирали. Мы, значит, виноваты, а ты, значит, ни при чём! И вообще, собрание кончилось уже, все домой пошли.

Забыв недавнюю ссору, все трое приникли к сетке, вцепившись пальцами в крупные ячейки и провожая глазами расходящихся с собрания калиновцев.
Анин отец, однако, уходить не торопился, говорил о чём-то с председательшей, гневно рубя кулаком воздух после каждой фразы.

— Аньку жалко. Нам с тобой ничего не будет, наши давно всё знают…  Ань, а пойдём к нам? У нас гостевая комната свободна, бабушка тебе постелет… И вообще, можешь у нас жить!— Роза обернулась, и не увидев Ани, замолчала на полуслове.
— Ой! А где она?
По тропинке вдоль изгороди удалялась тоненькая фигурка.

Продолжение http://www.proza.ru/2018/10/23/739