Сводите бабушку в театр

"Помаши маме ручкой!", "Купи жене сапоги!", новомодные слоганы не сходили с экранов телевизоров, в то, уже далекое, "смутное", как спустя тридцать лет оказалось, время,  ну а местные, локальные, слоганы рождались спонтанно, в каждом офисе свои. Например -"Сводите бабушку в театр!"- объявила Лилия Петровна своим коллежанам. И показала пример.

Прасковью Ивановну повели в театр.

- Пойдёмте, мама, пойдёмте.

Внучка, освободив ухо от наушника, прыскала в кулак:

- Своди её на Задникова!

О, Задников гремел. Авангардист, "очень спорный и смелый режиссёр." Культурная общественность спорила до хрипоты. Обнаженная натура, все такое.
Итак, дочка выбрала нужный спектакль, ушла с работы пораньше (слава Богу, сама себе начальница), и купила маме новую шерстяную кофту на пуговицах.
Прасковья Ивановна не сопротивлялась, она давно нигде не была, а после смерти мужа тем более. Они с Ваней ходили давно на оперетту, Ваня "Сильву" любил, даже дарил актрисе цветы, в пятьдесят девятом. С тех пор как-то и недосуг было.
Прасковья Ивановна нарядилась, платье с коклюшковым воротничком, новую кофту, подушилась застоявшимися духами.

- Бабуль, ну и парфюм от тебя!  - сморщилась внучка.


В театре было шумно, людно, и люди ходили больше "парами" и "вокруг", по периметру. Дочь встала в буфет в очередь, но та не трогалась с места, и они ушли. Да и звонок уже прозвенел. "Как в школе", - подумала Прасковья Ивановна.

Точно, как в школе, подумала Прасковья Ивановна, в старой, деревянной, когда раздельное обучение отменили, они тогда с Ваней лбами и столкнулись, бежали на урок, у Паши немецкий был - помнит Прасковья Ивановна. Мочили платочек под умывальником, и прикладывали ко лбу, по-переменки. У Ваньки шишка выросла прямо на глазах!
Прасковья Ивановна поерзала, тесновато, подумала, кресла маленькие,
бархатные, а ноги не вытянуть, у них, в старой школе, в классе тоже тесно сидели, по трое - она, Паша, меж Николаем и Мишкой Сирюковым сидела. Все хотела с краю, а они, нет, зажали её, и она с трудом вставала отвечать, с шумом. А Сирюков прибил гвоздиком ей юбку, и она, встав, с треском ее порвала.

На креслах лежали программки:

- Да не читай.. Там непонятно, - говорила дочь. - Я тебе потом расскажу.. Ты смотри просто.

Над Прасковьей Ивановной, прямо над головой ее, нависала роскошная, огромная дорогая люстра, в три яруса, с висюльками, и стало как-то неуютно.
У них в школе когда пол провалился, так одного школьника унесли в учительскую, и врач приезжала. Там тоже люстра висела.  А потом директора уволили, все тогда обсуждали. Говорили даже - диверсия, хотят задушить молодую страну. Враги, говорили... Прасковья Иванна вспомнила себя, худенькую, в зашитой по диагонали, юбке, с косами вокруг головы.
Их потом на комсомольское собрание собрали всех, и девочки разрезали красную ткань, на косынки.
Прасковья Иванна косилась на люстру, голову поднимала, -"Поди кило двести будет - как бачки, она их таскала, бачки с едой, в больницу, где после войны работала. Ох, тяжело было, -  Прасковья Иванна посмотрела на руки свои, "руки-реки", как говорила внучка, вытянула пальцы - на безымянном колечко,  Ваня подарил, дешёвое, правда, в киоске купил, на золотую свадьбу подарил. Они уже когда пятьдесят лет прожили, тогда и зарегистрировались, даже отметили всей семьёй, смеялись, а что смешного-то? Как-то все не до этого было. Война, фронт, и после войны, не до колец, дети, Лилька с золотухой, Геночка чуть от малярии не помер.
На сцене крикнули, дочь толкнула плечом:

- Смотри, мам!

На сцене человек в черном махал рукой, одной, словно однорукий.
И говорил, говорил... А Сирукин - тот тоже вернулся без руки, с пустым рукавом ходил. Тамара его дождалась, и жили хорошо, а он потом - раз, и к Райке переметнулся,  вот те и рукав. Райка видная была, ещё до войны гуляла, в чужие семьи все лезла, а ходила в крепдешине вся. Перчатки капроновые, это когда мы перекраивали из старья, думала Прасковья Ивановна. Ванечка, и тот заглядывался. Прасковья Ивановна выпрямилась в кресле, кашлянула.

- Дай мне шанс! Дай мне шанс! - кричал мужчина без руки куда-то в кулисы, но кому - не было видно.

Прасковья Иванна  опять глянула на люстру. Красивая. Посчитала висюльки. Разделила, умножила, по старой привычке (после баков-то и бухгалтером поработала).  Рассмотрела гипсовую лепнину с вензелями, окружающую нарядную красавицу.

Тут из кулис вышла женщина, героиня, наверно, главная, вся в блестящем, как сама люстра, и этот, безрукий, вдруг схватился за голову, двумя руками.

- Только не это! Только не это!- кричал он.

"Сумасшедший какой-то" - подумала Прасковья Ивановна.

А люстра у них была, первая, в три рожка - Ваня на барахолке сторговал, соседи и знакомые приходили смотреть. В комнате ничего не было, а люстра была! Это Ваня настоял:

- С красивого, - говорит, - начнём!

На полу спали, а люстра висела - вот счастье-то было, ребятишки все с выключателем игрались.

"Блестящая" на сцене кривлялась, пыталась танцевать и даже скинула накидку. Однорукий (опять руку спрятал) запел, а блестящая хохотала, да так долго, некрасиво, -  Ване бы не понравилось, -  Прасковья Ивановна пошевелилась, поправила воротничок, проверила пуговицы у кофты.

- Мама, смотрите! - толкнула дочь.

Они когда с Ваней в Н-ск переехали,  Прасковья Ивановна  дочку маленькую с Геной оставляла, садика-то сразу не дали, а Гене шесть, Лильке - четыре.
Так Геночка всю её вылижет, накормит, переоденет, ещё пол выметет. Приходит она домой, Прасковья Ивановна, а Геночка встречает - Мамонька, а Лилька сегодня не описалась!! И все обнимает, обнимает... Прасковья Ивановна вдруг загрустила, как быстро жизнь пролетела, оглянуться не успели! Геночка, рано, рано ушёл.
 

В третьем действии появился монах, он был весь в черном, с большим крестом, блестящая встала прямо на колени и монах её гладил по голове, гладил, крестом как осенял, а сзади вдруг огромная кровать выехала, и подушки огромные на ней, и эта блестящая карабкается  на неё, и такая маленькая-маленькая, и скользит, падает с неё, с кровати, соскальзывает.
Она, Паша, когда с детдома уходила, с подушкой ушла под мышкой, дали, женщины-воспитательницы. Как приданое, получилось.
Паше 16 было, а Ванечке - семнадцать. Вместе начали жить.

В конце вышел хор. Выстроились!  Кто в чем! Сброд какой-то. Прасковья Ивановна даже возмутилась про себя. Вот у них в хоре костюмы были для выступления, так кофты с бантами, из технической ткани сшили, а что? Смотрелись как из шёлка-капрона, и сарафаны на пуговицах. И на конкурсы ездили, в соседний город, Ваня отпускал. Лучше всех были одеты! "Песню о встречном" пели. Шостаковича. Прасковья Ивановна выпрямилась - "Вот времена тяжелые были, а жили дружно, весело. Сосед соседу помогал".
И руководитель хора, её, Пашу, хвалил. "Кидал на разные голоса", в помощь.

- Скоро конец, мама - шепнула дочь.

Спектакль заканчивался. На сцене оказалось много-много земли, как будто машинами ее свозили, и две девушки, в рубахах, совсем прозрачных, аж все просвечивает, лопатами эту землю копали.
Бродил монах, а высоко-высоко "однорукий", на этот раз опять с двумя руками, летал почти под потолком. И зал рукоплескал, встал, и дочь толкала - "Мама, хлопайте ! Хлопайте!" А Прасковья Ивановна почему-то вспомнила, как ходили "на поля" по третьему разу картошку проверять - Лилька хватала за подол платья, "мама, пойдём ещё проверим, пойдём"! И они шли на поля, и в земле рылись, а если находили две-три, полусгнившие - радовались.

После спектакля  монах раздавал землю, прямо в целлофановые мешочки, (их тоже выдавали), и Блестящая раздавала с ним же, но почему-то не брали.
А все куда-то побежали. 


- Ну мама, ну как? - спросила дочь после спектакля.

- Люстра красивая, - ответила Прасковья Ивановна, застегивая пуговицы на кофте.

Ей стало грустно, но и тепло на душе, вот идёт она, Прасковья Ивановна, в нарядной кофте, из театра, а Ванечка далеко, один, скучает. Постановку не видел, да Бог с ней, постановкой, за ручки бы взяться, обняться, как тогда, когда дочка выздоровела, они сидели обнявшись, на панцирной кровати, и доктор сказал, что "идёт на поправку".

- Мама, скорей. Ну что ты? - я уже вызвала, - торопила дочь.

- "Да и Геночке бы не понравилось", - подытожила Прасковья Ивановна, но все же была довольная, выходом, новой кофтой,  подогнанным такси.               

- "А может, надо было землю-то в мешочке взять? Как удобрение, может, и сгодилась бы", - думала Прасковья Иванна вечером. - "Помидоры, вон, в прошлом году не уродились".

Она выключила свет и задумалась.