Городские натюрморты

     В третий раз с начала года вижу одну и ту же, до деталей повторённую картину: на асфальтовом пятачке возле нашего дома, рядом с мусорными баками вдруг вырастает гора скарба. Чудовищный натюрморт, где громоздятся пружинный продранный матрас, чугунная станина зингеровской швейной машинки, фанерная калошница, позвоночник торшера, помятые кастрюли и общепитовские тарелки-чашки, утонувшие в тюках пёстрого тряпья, ещё нечто, чему и названия не подберёшь, а венчает пирамиду непременный стул из гнутых железяковых труб с фанерными сиденьем и спинкой – типовой атрибут столовых-«стекляшек» советской давности...  Значит, умер очередной одинокий жилец, и некто (дальние родственники? соседи? участковый?), освобождая жилище, выбрали что поновее, а остальное сволокли на помойку.
     Куча пролежит под нашими окнами неделю. Не тронут её ни мусорщики, в семь утра с душевным грохотом заменяющие полные контейнеры на порожние, ни дворник-узбек, периодически окучивающий её метлой, чтобы по двору не растрепалась.
     И всю неделю – утром ли мимо идёшь, в сумерках ли – наблюдаешь неизменную сцену: какие-то люди деловито и безоглядно ворошат кучу – что-то сосредоточенно перебирают, откручивают-отвинчивают, рассматривают придирчиво хозяйским  глазом. Свои ли, пришлые – не приглядываешься, да и не узнать всё равно – только спины видны. Впрочем, что я говорю, не могут свои: дом наш ведомственный, министерский, на сто квартир два десятка иномарок, а возле соседнего, кооператива валютного, и того больше. Да и район у нас не окраина заводская – центр столицы. Так откуда?..
     День ото дня куча постепенно истаивает, а когда почти сровняется с землей, подпалят её мальчишки, и останется на асфальте лишь чёрная проплешина – последнее напоминание о том, что нажил за свою жизнь человек.
     ...Остановился, оглянулся. Одна стена картинами завешана, другую за книжными полками вовсе не видно. И мебельная стенка есть (дээспэ, понятно, но с фасада вполне деревянная), и музыкальный центр, и телик-видик – всё вроде как у людей. На собственный взгляд, конечно. Другое дело, что картины и рисунки – работы  друзей, славы Глазунова и Шилова не знающих, потому антикварный рынок им не светит. Библиотека большая, но вполне рядовая – всё за последние двадцать лет переиздавалось. Занятных безделушек пропасть – тоже штамповка, дороги лишь памятью, где купил и откуда привёз. Из явного старья (на уровне железного  стула из кафетерия) разве что письменный стол, а как его, обшарпанного друга, выкинешь, если с первого класса за ним уроки учил?.. Короче – комплексов никаких. Как нет их и у того академика, у которого как-то интервью брал: сидел у него на кожаном диване, словно турок на колу, все пружины задом сосчитать мог, и не просто терпел — шалел от одной мысли, что на этом инквизиторском троне Пастернак и Генрих Бёлль так же себя чувствовали. А у всемирно известной укротительницы тигров чуть сотрясение мозгов не получил, в забывчивости (предупредила ведь!) свалившись с кресла, у которого отломанную ножку заменяла стопа журналов..
     А где то болото вещизма, грозящее засосать нашего человека, о чём не столь давно множество копий было переломано в дискуссиях на страницах советской  печати? И что думал о том пресловутом вещизме семнадцатилетний пацан, забравшийся однажды через балкон в мою квартиру, где только и поживился зажигалкой, фломастерами и коробкой старинных монет? Когда его судили (а суд был «весёлый», поскольку воришка умудрился за месяц побывать в тридцати квартирах), публика в зале стонала при зачтении реестра похищенного: орден «Знак Почёта», фаянсовая статуэтка композитора Чайковского, «макулатурное» издание «Трёх мушкетеров», флакон «Шипра»... Из последней по счету квартиры, после визита в которую воришку повязали, он почему-то не унёс ничего, и когда судья допытывался – что помешало, парень простодушно брякнул: там-де и брать-то нечего было – бедно живут. Как же взвился над рядами пострадавших тот обиженный: «Это я плохо живу? Да у меня три ковра, пять ваз хрустальных!..» – пожалел, что весь дом не вынесли.
     Болото мещанства нас явно не засосало (недешевое было удовольствие), а при нынешней дороговизне и подавно не засосёт. Кстати, железный стул с помойки исчез в первую очередь, и обнаружил я его на кухне у приятеля в соседнем  «валютном» доме – квартиру он ещё кое-как потянул, а с обстановкой пока... Своё дармовое приобретение он ласково величает: «ретро».
     Все знавшие Ахматову вспоминают, как она относилась к вещам. У Анны Андреевны их просто не было, любая попытка подарить ей что-нибудь заканчивалась либо мгновенным передариванием навязанного предмета, либо пресекалась снисходительным наставлением: поэту должно обходиться без вещей.
     В последнее время всё чаще убеждаюсь, что живу в стране поэтов.

     «Московские новости» No 38, 18 сентября 1994 г.


ФОТО из сети

_____