Старые деревья. Рассказ

Она приехала… вернее, её привезла к себе из деревни моя не столь давняя соседка, и ей, - её матери, - уже восемьдесят семь. А живёт она в поредевшей деревне, в своей старой хате, одна, но когда дочь начинает упрашивать её переехать к ней, то слышит: «Нет-нет! И не говори этого! Старые деревья не пересаживають.» Теперь же я воочию вижу эту непокорную старушку и такие лица, как у неё, мне всегда напоминают... как не странно, мочёное яблоко, - ничего, что всё исполосовано морщинками, но под ними непременно скрыто то, отчего испытаешь некую утолённость. А глаза… Она сидит на кровати, укрыв плечи одеялом, смотрит на меня с улыбкой и в её, утративших голубизну глазах, сквозит… словно извинение. Ну, что ответить на этот её взгляд? Ведь вижу-то впервые. И чтобы начать разговор спрашиваю банальное:
- И как Вам у дочери? Не беспокоит ли шум машин, уютно ли?
Она смотрит на меня молча, и мне начинает казаться, что слова мои до неё не дошли, - только
рассматривает меня. «Еще раз спросить то же, но переиначив?» Но тут слышу:
- Да нет… И машин ваших не слыхать, и уютно, только вот…
Замолкает, тянется к лучу, который, перечеркнув подлокотник кресла, дотянулся и до кровати:
- Только вот я же всю жисть привыкла выйти за порог и сразу – на земельку, на зелёночку.
Прикрыла луч рукой, отчего солнце тут же высветило на тыльной стороне руки пигментные пятнышки, тёмные жилки:
- А тут что? Стены да мёртвость. Ни травки тебе, ни деревьев…
Входит Наталья с подносом, на котором чашки чая и печеники:
- Ну как же «ни деревьев»? Вон, выгляни в окно, весь двор зелёный.
- Ну так что ж… теперича так и стоять у твоего окна и через стекло пялицца на эти деревья?
Наталья ставит поднос на столик, оборачивается ко мне, разводит руками:
- Вот… видишь? Ей там на земельку надо сразу ступать, а мне тут каждый день волноваться... как она там, не заболела ли, не замерзает ли? Ведь зимой в её худой хате как только проснулся, так сразу надо печку растапливать, а то окочуриться можно.
- Ну и что, что печку? – Настасья поправляет одеяло, сползшее с плеча, смотрит на дочку: - Растопить не трудно… было б чем. А то как вспомню послевоенье… - Махнула рукой: - Ни дров, ни картох. Охо-хо, грехи наши тяжкие, лучше и не вспоминать.
- Но Вы вспоминайте, вспоминайте, - хватаюсь за «тему». – Конечно, радостного в Вашей жизни было мало, но…
- Чего ж… - взглядывает с укоризной: - было и радостное, как же без радостного? Ведь и я молодая была, а тогда и трудности – не трудности. – Замолкает. Снова смотрит на луч, которые еще нежится на краешке кровати. - Но были, были и трудности, как без них? Всякое повидали. Помню, как начнутся покосы, так и… Ну-ка, попробуй отмахать косой цельный день? Мужиков-то после войны* в деревне было раз-два да обчёлся, вот бабам и приходилося. Как покосы начнутся, только солнышко взойдёть и-и пошли... и до зари. Потом ночью плечи так ломють, что не знаешь на какой бок повернуцца.
- А разве сенокосилок не было?
- Какие сенокосилки?.. после войны-то. Это лет через десять одна на весь колхоз* появилася, а то всё-ё девки да бабы косили… да и сажали, сеяли, со скотом управлялися. За мною тридцать коров приходилося и всех накормить, напоить надо было, подоить два раза за день вот этими самыми руками, - положила их на колени: - А как же ты думаешь? Не управившись с трудностями, блинов не попробуешь.
Я улыбнулась:
- А блины… в смысле оплата… как за ваши труды платили?
- Как платили… Да по-разному платили. Кто сколько палочек заработаить... ну, трудодней значить, а в конце года за эти палочки и выдавали сколько-то зерна, сколько-то овошшей. Ведь это только лет через двадцать после войны стали и деньги давать, а то всё зерно с овошшами, да и то…
Махнула рукой, сгорбилась, затихла. Подумалось: «Расспрашивать ли еще? Стоит ли подталкивать её к нелёгким воспоминаниям, ворошить прошлое?»
Помню я рассказ мамы о её двоюродной сестре-доярке. Когда в их колхозе начинался падёж скота от бескормицы, то она пришла к ней и со слезами рассказала, как выбивает у председателя несколько пудов сена хотя бы для стельных коров, чтобы телята не погибли.

В ту, первую встречу с Настей, я всё же увела разговор в сторону, и наше знакомство закончилось чаепитием, при котором старушка каждый печеник, прежде чем положить в рот, бросала в чашку, а потом вылавливала ложкой, - привыкла ли так делать или жевать нечем? А на другой день я испекла кексы с изюмом и пришла к ним с решимостью мягко, не задевая трудных тем, увлечь Настю к разговору о том, как ей живётся теперь. Но не получилось. И потому, что она всё возвращалась и возвращалась в те годы, которые, видать, «уютно» поселились в её душе и не хотели уходить, а я, трепетно-бережно относясь к подобным рассказам проживших длинную жизнь людей и не разрывая своими вопросами, сплела потом из её слов такие монологи.

- Наш колхоз «Путь коммунизма» бо-ольшой был, три деревни в него входили, Масловка, Затинное и наша… Волково.  (Она сидит за столом, ложкой помешивая чай.) В нашей деревне мно-ого домов стояло, в три улицы. И правление колхозное у нас в деревне находилося, председатель хороший был. Бывало на собраниях часто успокаивал нас, что не всё собранное нами в район вывезуть, что обязательно осенью на палочки выдадуть и пшенички, и картох. (Взяла кекс, ковырнула изюминку, отломила кусочек, но откусывать не стала, положила на край блюдца.) Мой-то… когда с войны возвярнулся, трактористом работал, так что мы с ним хорошо получали, было чем детей кормить, а потом… (Замолкла. Поставила чашку на блюдце, взглянула на дочку вопросительно: говорить ли? Та согласно кивнула.) А потом его увезли… Да в город, в тюрьму увезли, а апосля и дальше… на цельных пять годов… За что? А что в правлении анекдот Федьке рассказал. И где только его подцепил? Так и не узнала… Какой? (Снова взглянула на дочку, та ободряюще улыбнулась.) Ну, раз теперича всё можно, то слушай… на всю жисть запомнился. Послали мужиков к Сталину* узнать, что это за «пятилетка»* такая? Ну, тот и говорить: видите, - мол, - автомобиль едить? «Видим» - отвечають. «А в конце пятилетки будут они ехать один за одним, один за одним. А трактор видите?» «Видим и трактор» «А в конце пятилетки они тоже будут ехать один за одним, один за одним.» Ну, мужики вернулся в деревню, рассказали про Сталина, а потом и прибавили: «Вот так и у нас будить. Видите, нищий идёть? А в конце пятилетки будуть один за одним, один за одним.» (Я рассмеалась, а Настя даже не улыбнулась.) Вот за этот анекдот и упекли моего… и оттельпужил цельных пять годков. Лес в Сибири валил, а когда возвернулси почти слепой… от тяжестей, да и раны о себе знать дали, и помер. И осталася я с тремя одна… (Взяла дольку кекса, снова ковырнула изюм, откусила, запила чаем.)  Охо-хо-хо, чаво ж теперича вспоминать-то? Всё, как и у всех было… радость, горе. И колесо не всегда по одной колее катится. (Встала, пошла к кровати, присела.) Я тут немного полежу, а вы пейте чай, пейте, уж дюже (Улыбнулась мне.) твои печенья вкусны, можа, потом и опять один съем.

Были потом и еще рассказы Насти… Да нет, не рассказы, а короткие подсказки её памяти, которая никак не хотела щадить «хозяйку и ассоциации беспощадно уводили её в минувшее, во времена Хрущева*: «Он же тогда и последнюю церковку закрыл, в Волково-то нашу еще в двадцатых разрушили, так мы после говенья причишшаться в Козловку ходили, за 20 километров, а он… бога Забыл бога, много грехов понаделал, поля колхозные загубил… А вот так. Заставил вместо бураков и ржи кукурузу сеять, а она и не успела созреть, и помёрзла. Вот и получилося, что на зиму осталася скотина без кормов. Да и огороды нам урезал, коров заставил продавать, а она у меня такая хорошая была! Рыжая, с белым лицом. Как же я её любила! Но пришлося распрошшаться. (Краешком платка утёрла глаз. Плачет? Вроде бы нет.) До сих пор её никак не забуду.»
И эти её слова опять подтолкнули меня к рассказу мамы о том, как в те же времена видела она на базаре молодую рыдающую женщину, когда покупатель уводил от неё корову: «Кормилица ты моя! Что ж я буду делать без тебя, чем детей кормить малых?»

- Спрашиваешь, как живу? Да как и все, помаленьку да тихоньку. Нас же, стариков, в Волково осталось семь дворов, молодые-то поуехали, что им тута делать? Сосед покрепче, так ишшо корову держить, вот молока на всех и хватаить. Ведь теперя сена можно накашивать сколько хочешь, вон сколько лугов брошенных!.. это тебе не при колхозах. Бывало дадуть делянку, а что с неё? Одну корову не прокормишь. Вот потом все межи меж огородов и обкашивали, бурьяна такого, как сейчас не было… Не-е, пенсию каждый месяц приносють, с голоду не помираем, не-ет, да и лавка каждую неделю с хлебом и маслом приезжаить… Сама хожу, сама. Потихонечку, помаленьку, а до лавки добираюся, ну, а если прохворну, то Валька-соседка принесёть, записку ей напишу, что купить и принесёть. А как же, надо помогать друг другу… Не, не скучно. Собираемся вместе, вспоминаем. Клуба-то теперича нету, так кино по телевизору смотрим… ага, раньше в клуб сходилися кино смотреть, танцы танцевать, петь. Голос-то у меня громкий был, раскатистый! И песен сколько хороших было! Бывало, как запоём хором, так душа замираить… Какую например? А хотя бы эту: Расцветаить степь… ну да, лесами… (И с нашими подсказками почти пропела.), а в лесах поля цветуть, это сделали мы сами, это наш великий труд. (Взглянула вопросительно: петь ли дальше?) Земля моя… любимая, широкие поля, богатая и вольная красивая земля… Ну, богатая была, не богатая, а и вправду красиво в наших краях и теперя... Еще какие песни помню?.. А во, свою самую любимую ишшо помню, послушай: Расцвела под окошком (Улыбнулась и, покачиваясь, запела.) белоснежная вишня, из-за тучки далекой показалась луна, все подружки по парам кто куда разбрелися, только я в этот вечер засиделась одна… (Закашлялась, махнула рукой.) Уж дюже душевная песня! И с каким же сердцем пела её, как же все улыбалися и потом руками шлёпали!

На другой день, возвращаясь с работы, я увидела Настю сидящей на скамейке у подъезда. Подошла, присела рядом;
- Вышли на зелёночку полюбоваться, соскучились?
- Да нет… чем тут любоваться-то? Это я дочку жду, в квартире-то душно, вот и выползла, - поднесла к лицу несколько помятых травинок, понюхала.
- Деревней пахнут? – кивнула я на них.
- Пахнут…  (Помолчала, окинула укрытый тенями заходящего солнца двор, заставленный машинами.) - Томно мне здеся, милая, дышать нечем. - Подняла глаза к небу: - Видать, за гору упряталась моя смерть, но помереть хочу там, в Волково.
И мне подумалось: «До чего Настя здесь, в заасфальтированном клочке двора, чужая! Нет, не примет эта душа, пропитанная живой природой, комфорта города ни за какие блага. И жить ей там, в своём Волково, с оставшимися стариками до последних дней».
Потом помогла Насте подняться к своей квартире, а сама, заглянув домой и испив кофе, пошла в рощицу, что совсем рядом с нашими многоэтажками, - часто прихожу сюда отдохнуть душой, что-то додумать, вот и теперь… Закатное солнце вытемнило стволы лип, сосен, но играло, поблёскивало в потемневших кронах. И в такой предосенней благодати обычно растворялись мои заботы, но теперь уходили нехотя, лениво, а взгляд прицепился к сосне, склонённой над самым краем оврага. Нижние сучья её были почти засохшими, но всё еще простирали ветви, - словно руки, - к молодой берёзе, которая стояла напротив, посреди небольшой поляны, вольно покачиваясь в низких лучах солнца и мне подумалось: «Как же она, эта засыхающая сосна, похожа на мою нечаянную знакомую! Наверное, ей тоже оказался чужд этот клочок земли, а значит… Да, есть!.. существует некая великая тайна родства, утерянная нами, но еще живущая в таких, как Настя, не захотевшая покидать родные места».   

Вскоре Наталья увезла мать в Волково. Свижусь ли со старушкой снова? Хотелось бы.
Но останется она во мне воплощением истинного отношения к жизни и свидетельством тому, через что пришлось пройти русской женщине.

*Колхоз - Предприятие, созданное для коллективного ведения сельского хозяйства. Политика объединения единоличных крестьянских хозяйств в коллективные проводилась в СССР в период с 1928 по 1937 года.
*Великая отечественная война. 1941-1945гг.   
*Иосиф Сталин (1878-1953) - С конца 1920-х - начала 1930-х годов до своей смерти был лидером Советского государства.
*Пятилетние планы развития народного хозяйства СССР или «Пятилетки» — экономические планы, предполагавшие быстрое развитие экономики Советского Союза.
*Никита Хрущёв (1894-1971) - Первый секретарь ЦК КПСС с 1953 по 1964 годы.