Длинное лето. Глава 22. Дядя Витя

Когда собрание объявили закрытым, Виктор Николаевич Фомушкин, красный как варёный рак, торопливыми шагами направился к дому, бормоча: «Я тебе устрою, ты своё получишь…» Но Ани дома не оказалось. Не было её и у Бариноковых, и у Петраковых. Аглая с Виктором прождали всю ночь, а утром отправились на поиски. Вместе с соседями обшарили округу, но девочка как сквозь землю провалилась. Аглая, бледная до зелени, едва держалась на ногах.
Прошел день. Поиски не дали результатов.  А вечером в калитку Фомушкиных постучали.

— Здравствуйте! Аня дома? Она выйдет? — звонкий голосок спрашивал уверенно, словно ничего не случилось: не сорвали голоса калиновцы, проведя день в бесплодных поисках; не сомкнула глаз уже вторую ночь Аглая; не уехал на службу Виктор Николаевич, остался на даче, впервые в жизни «прогуляв» работу и не удосужившись даже позвонить (сотовые телефоны в 1996 году были мало у кого, они появились в середине нулевых. Но у следователя генпрокуратуры телефон, конечно, был). Из прокуратуры позвонили сами, Фомушкин долго и сердито кричал в трубку, на том конце ошарашенно слушали…
 
Алла не имела об этом ни малейшего понятия, стояла перед Аглаей и ждала ответа. Вот же наглая девчонка! Аглая хотела её отругать, но вместо этого опустилась перед «наглой девчонкой» на колени и завыла в голос: «Пропала наша Анечка, ушла и пропала-ааа, и не знаем где иска-ааать… Аллочка, миленькая… Богом тебя заклинаю, если знаешь, где она, скажи!

- Я думала, она уже дома… уже пришла, — пробормотала Алла, присев на корточки и пытливо глядя  в Аглаины опухшие от слёз глаза. — Вы не плачьте, тётя Аглая. Я знаю, где Аня! В волшебном шалаше, под ёлкой. Там желания сбываются, вот она и… Вы не волнуйтесь, она не голодная, я ей вчера котлету отнесла, а ещё пряники и леденцы. И водички…
 — Так что же ты молчала до сих пор?! Мы полночи её искали, и весь день… В полиции заявление не взяли, сказали, через три дня только, а как нам эти три дня пережить, в полиции не сказали! А ты знала и молчала! Мерзавка! — сорванным голосом выкрикнула Аглая. — Витя! Идём! Скорее!

И как была - в фартуке и босая - опрометью бросилась по дороге.
Анечка, девочка! Только бы тебя найти, только бы ты — была! Я раньше не любила тебя, не понимала, как ты мне нужна, как без тебя плохо. А теперь знаю.

Алла рванула с места как породистая лошадка. Не догнать. Но Аглая догнала, через лаз в сетчатой изгороди пролезла по-девчоночьи лихо, по тропинке вдоль вырубки бежала не чуя под собой ног. Виктор Николаевич сопел где-то позади, падал, поднимался и снова бежал, задыхаясь и хватаясь руками за левую сторону груди. Почему она ему не верит, за что не любит? Он всё для неё делает! Вещи все импортные, спецшкола английская, дорогая. Дачу вот купил, клубника своя, огурцы свои, вишни принялись, яблони… Скважина своя, воды хоть залейся, бассейн ей обещал, а она… А она…
Перед глазами плыли радужные круги, сердце  колотилось где-то в горле, и болело, и горело, но он заставлял себя бежать.

— Дядя Витя… ой, Виктор Николаевич. Вам плохо? Вы посидите, отдохните, а потом уже пойдём. А то вы красный, как варёный рак. Мы с бабушкой их варили, с укропом, вкусно было. Да вы садитесь!
Следователь генпрокуратуры был бесцеремонно усажен на землю. Алла примостилась рядом и сказала бабушкиным голосом: «Вот и ладно. Посидите чуток, а то «скорую» вызывать придётся, как бабушке на собрании. Идти-то далеко ещё…»

А говорили, что она в коррекционной школе учится, для дураков. А рассуждает как взрослая, подумал Фомушкин. И отвернувшись, незаметно стер со щеки слезу. Но Алла заметила. Она вдруг прониклась доверием к Аниному отцу, который вчера был жестоким и страшным, а сейчас выглядел потерянным и несчастным. Алла разглядела дрожащие губы и слезинки в уголках серых глаз, таких же, как у Ани.

— Вы не плачьте, Аня жива, и ничего у неё не болит… Я дорогу знаю. Сначала вырубка будет, мы на ней землянику собирали, а за вырубкой волшебная ель, а под елью шалаш, в нём желания исполняются. А ещё мы бревно прикатили, большое. Это наше место, мы часто ходим… ходили, — рассказывала Аллочка, доверчиво вложив прохладную ладошку в широкую ладонь Виктора Николаевича, которого она больше не боялась. До неё вдруг дошло, что Аня не вернулась домой, просидела всю ночь в шалаше. И утром не пришла. И обедать не пришла. Как же ей было страшно одной! А домой идти ещё страшнее.

Алле стало горько, как никогда в её девятилетней жизни: она съела вкусный ужин, спала в теплой постели, и Роза тоже спала — у себя дома. А Аня осталась в лесу, совсем одна, на всю ночь!
— Мы с Розой не хотели её отпускать, а она убежала. Она быстро бегает, не догонишь… Там дальше тропинка на две разделится, волшебная ель налево, она большая такая, самая красивая. Там близко.

Виктор Николаевич отпустил её руку и легонько подтолкнул в спину:
— Дальше мы с Аглаей сами… А ты беги к бабушке. И спасибо тебе! — крикнул ей вслед Фомушкин.

Сколько раз они проходили мимо этой ели, кричали до хрипоты, умоляя Аню откликнуться… Виктор Николаевич осторожно раздвинул еловые лапы. Аня равнодушно взглянула на отца и уронила на колени голову. Виктор Николаевич крепко взял дочь за руку и повел по тропинке к дому.

Алла неслась через вырубку по прямой, не разбирая дороги. Долго искала дыру в изгороди, проклиная себя за глупость: если бы шла по тропинке, не бегала бы сейчас как собачонка, отыскивая лаз. Удержавшись от желания напиться воды из Птичьего пруда, она побежала к Бариноковым, задыхаясь и облизывая сухие губы. Распахнула дверь, загнанно выдохнула «Здрас… Миль-Фран…» и кинулась по лестнице наверх.
Через минуту железные ступеньки загрохотали от ударов: две пары сандалий простучали по ним лошадиными копытами.

— Was ist los? (немецк.: что случилось?) Куда вы, как оглашенные? Ужин на столе, поешьте, потом пойдёте.
— Ба, извини, мы потом поедим. Там Аня!
— Нашлась беглянка?
— Она и не терялась, она в шалаше сидела. За ней её папа пошел, и Аглая с ним. Алка, дубина дубовая, всё им рассказала, — путано объяснила Роза.
— Ничего я не дубина, это ты дубина. Сидишь тут… а Анькины папа с мамой плачут, я сама видела! И Анька тоже плачет! — вскинулась Аллочка.
— Девочки, девочки! Это что за слова такие?
— А как мне её называть?— упорствовала Роза. — Ну, скажи, ба? Как мне её называть, если она Аньку с потрохами выдала?

Ответить Эмилия Францевна не успела. В комнате взметнулся ветер, дверь оглушительно хлопнула, на веранде звякнули стёкла… «Пречистая Дева! Сохрани дитё неразумное, защити от гнева родительского, и Виктора сохрани, ибо не знает, что творит, — шептала Эмилия Францевна. — А девчонкам урок хороший, на пользу, и Пилипенкам тоже. Далось им это собрание, на кой чёрт было народ собирать, с кем судиться-то, с детьми? — вопрошала Эмилия. Но никто ей, понятное дело, не ответил.

— Вон они идут! — Аллочка первой увидела Аню и дёрнула Розу за руку. Аглая плакала навзрыд, Виктор Николаевич с каменным лицом шёл позади, процессию замыкала Аня в наброшенной на плечи мачехиной кофте. Она походила на птицу с волочащимися по земле сломанными крыльями. Мимо девочек прошла не глядя, словно их здесь не было.
— Ань! — окликнула её Роза. — Приходи после обеда к нам. Придёшь?
Аня помотала головой, отказываясь. Роза догнала подружку и пошла рядом.
— Ань, ты чего такая? Ты в шалаше ночевала? Алка говорит, она к тебе ночью приходила.
Молчаливый кивок в ответ.
— У тебя щека распухла. Зуб болит, да?
Молчаливый кивок.

Фомушкин не выдержал: «На всю округу отца опозорила, на все дачи!» Аня оглянулась, и Роза увидела её глаза, полные застывшего ужаса.

Аглая молча захлопнула перед ними калитку, но они не ушли. Стояли, прижавшись лицом к шершавым штакетинам забора, и смотрели. Виктор Николаевич втолкнул Аню в сарай и вошёл следом, закрыв за собой дверь. Почему они не пошли в дом? Аня же голодная, и замёрзла, наверное. Ей нужна горячая ванна, или хоть  душ, и поесть тоже надо… Роза устала искать ответы на мучившие её вопросы. Алла, обычно не закрывающая рта, громко сопела, не произнося ни слова.

Из сарая Фомушкин вышел один. Постоял у двери, вздохнул (у него это получилось в несколько приёмов, словно он задыхался) и ушел в дом. Дождавшись, когда за ним закроется дверь, девчонки юркнули в переулок, к которому примыкала стена сарая. В крепких, плотно подогнанных досках не нашлось ни одной щели. Роза приложила ухо к шершавой стене и услышала тихие всхлипы.

— Побил… Он её избил! Ал, что делать будем? — Роза обернула к подружке залитое слезами лицо, и Аллочка поняла, что она плачет, уже давно. Забыв, что Алла умственно отсталая и учится в спецшколе, Роза с надеждой всматривалась в её лицо. Может, она подскажет, что теперь делать?

Аллочка не обманула её ожиданий:
— А тут и думать нечего. В милицию надо, и в трамвайный… этот...  трамвопункт,  показания снимать. Я в кино видела. Аньку у родителей заберут и в детский дом отправят, а мы к ней будем приходить, — увлечённо тараторила Алла. И вдруг замолчала, о чём-то вспомнив. — Роз, а может, не надо Аньку в детский дом? Дядя Витя плакать будет…

От злости у Розы высохли слёзы.
 — Какой он тебе дядя Витя? Что ты несёшь? Нет, ты всё-таки дура. Дубина. Плакать он будет, как же…  Это Аня из–за него будет плакать.
— Вот вы где! Ночь-полнОчь, а вы орёте на все дачи… — Анна Дмитриевна  ухватила внучку за руку. — идём домой. Розочку проводим, и домой. Нечего вам тут. Без вас разберутся.

Алла послушно тащилась за бабушкой, держа за руку Розу, с которой ей почему-то расхотелось ссориться. Они остались вдвоём, поняла Алла. А Роза не поняла, и верила, что дружба сильнее обстоятельств, так ей говорил папа, а папа никогда не врёт.
Продолжение http://www.proza.ru/2018/10/24/839