Стать царем

Над обширной площадью поднималась взбитая сотнями ног пыль. В душном мареве плыло яркое, уже по-летнему жаркое солнце, и двадцатитрехлетний Филипп, брат царя Пердикки и наместник Амфакситиды, простиравшейся от теснин Аксия до Фермейского залива, наблюдал за тренировкой недавно набранных войск и хмурился, приложив ладонь козырьком от солнца. Ему категорически не нравилось то, что он видит.

— Сброд, жалкий сброд, — то и дело бормотал он, сжимая кулаки. — И эти тоже никуда не годятся. Как мой брат собирается побеждать с такими войсками? Эй вы, там, правый фланг! — вдруг заорал он неожиданно мощным для своего худощавого тела голосом. — Вы там что, спите? Вы должны были выдвигаться сразу, как ударит конница!

Даже с такого значительного расстояния было видно, как командир отряда виновато опустил взгляд.

— Все, перерыв, — с досадой махнул рукой Филипп и вновь, уже в который раз за утро, посмотрел на горизонт.

Он ждал вестей об исходе решающего сражения, которое собирался дать Пердикка иллирийцам. На душе Филиппа было неспокойно. Вражескими войсками командовал князь Бардил, старый и опытный полководец. А македонцы... А что македонцы? Царевич еще раз оглядел шеренги переминавшихся с ноги на ногу гоплитов и зло сплюнул. Нет, хороших вестей он не ждал, хотя и желал их. Но и плохие предпочитал получать как можно скорее.

Вдруг совсем рядом раздался знакомый голос:

— Ты как будто не в духе?

Филипп обернулся, и губы его сами собой разъехались в широкой, искренней улыбке. Клит, давний друг Филиппа, с которым они частенько играли еще детьми, бывший на пару лет моложе царевича. Высокий, сильный и удивительно красивый мужчина, на фоне которого не слишком рослый, худощавый Филипп казался еще более хрупким, чем был на самом деле.

— Верно подмечено, — рассмеялся Филипп. — Я зубами готов порвать всю эту свору.

Он широким жестом обвел пространство перед собой, и Клит невольно обернулся, всматриваясь в фаланги.

— А что такое?

— Сборище дураков! Никто из них не умеет воевать.

— Чего ж ты хочешь? Они пастухи, а не солдаты.

— О том и речь. Они знают, чем отличается козий навоз от овечьего, но никто из них не имеет ни малейшего представления о движении в строю. Сам видишь — сбились, точно стадо баранов. Они даже толком меч держать в руках не умеют, того и гляди переколют друг друга. И это еще не самые худшие.

Взгляд царевича стал задумчиво-отстраненным. Было очевидно, что мысли его блуждают где-то далеко, в необъятных далях. Он тяжело вздохнул и пробормотал, то ли рассуждая сам с собой, то ли делясь мыслями с другом:

— Нужны изменения. Новый порядок набора войск, новое вооружение, новая тактика. Создать настоящую армию, для которой война станет профессией, и выплачивать жалование, как за любую работу. И, конечно, долгие, упорные тренировки.

— Это то, чему ты научился в Фивах? — спросил тихо Клит, имея в виду те три года, что Филипп провел в заложниках.

Тот моргнул, возвращаясь в реальность, и пытливо поглядел на товарища.

— Конечно, — подтвердил он. — Зря я, что ли,так долго наблюдал Эпаминонда и Пелопида? Но вот позволит ли царь?

Реакцию брата он предсказать не мог, в этом было все дело. Да и когда еще он его увидит? Пердикка в Пелле, а Филипп здесь, в Амфакситиде, охраняет границы от фракийцев и пеонов, которые в случае победы иллирийцев вполне могут осмелеть и решить, что наступил благоприятный для нападения час.

— Надо бы усилить пограничные отряды, — пробормотал Филипп раздумчиво и вдруг оборвал себя на полуслове.

Вдали, там, где выжженные солнцем травы соприкасались с нестерпимо ярким, почти белесым от жара небом, показался всадник. Он галопом промчался в сторону дворца и практически сразу скрылся из вида. Впрочем, вскоре Филипп увидел одного из дворцовых слуг, со всех ног спешивших ему навстречу.

— Повелитель, — прокричал мальчишка, почти задыхаясь от быстрого бега, — там прибыл гонец от твоей матери, царицы Эвридики. Срочно.

Филипп подобрался.

— Пусть продолжают, — бросил он одному из командиров, стоявшему неподалеку, а сам поспешил во дворец.

В перистиль Филипп уже почти вбежал. В тот же миг навстречу ему из-за колонн выступил покрытый потом и пылью гонец и протянул письмо.

— От царицы Эвридики.

Филипп нетерпеливо сломал печать. Всего лишь несколько слов, написанных торопливым, неровным почерком, гласили:

"Твой брат убит, македонская армия разбита. Поспеши".

Несколько секунд царевич стоял неподвижно, очевидно, никак не в силах осознать полученные новости, затем обернулся в глубину дворца и прокричал:

— Эй, кто там! Пришлите сюда Клита, и пусть мне подготовят коня!

И уже тише, для самого себя, пробормотал:

— Я выступаю.

* * *
Царский дворец, казалось, парил в воздухе. Построенный Зевксисом на самом высоком холме, он возвышался над Пеллой и, окутанный лучами заходящего солнца, словно мистическим, божественным ореолом, был величествен и удивительно прекрасен.

Филипп остановился, давая усталому коню краткий роздых, и невольно залюбовался открывшейся картиной, хотя видел ее в своей жизни уже сотни раз.

Вот то, ради чего он будет биться до конца. Македония, которую в данную минуту олицетворял для него этот самый дворец. Родные каменистые холмы, покрытые лесами горы, луга и реки — то, что любил Филипп больше всего. Маленькая, раздираемая внутренними противоречиями страна, сжимаемая со всех сторон агрессивно настроенными, бессовестными соседями. И позволить теперь уничтожить все это?

— Никогда, — пробормотал Филипп, не обращаясь ни к кому конкретно, и застывший в почтительном отдалении отряд охраны подобрался в ожидании приказа. — Никогда этого не будет. Я сумею защитить страну!

И он в нетерпении пустил коня рысью, стремясь скорее преодолеть последние стадии.

Навстречу Филиппу уже спешил Антипатр. Один из тех государственных мужей, ум которых царевич уважал и который преданно служил еще отцу Филиппа — Аминте.

— В каком состоянии наши дела? — спросил нетерпеливо царевич, едва успев поздороваться.

— В удручающем, — ответил Антипатр. Они миновали внешнюю галерею, вошли под своды дворца и теперь направлялись на его мужскую половину. — Твой брат Пердикка убит в бою, и с ним вместе пало около четырех тысяч македонцев.

Филипп в отчаянии саданул кулаком в стену. С губ его сорвался гневный рык. Антипатр продолжал:

— Уже пошли слухи о некоем Аргее, мечтающем предъявить права на македонский трон. Его будто бы поддерживают афиняне. Есть еще Павсаний, за которым стоят фракийцы.

— Сучьи дети, — выругался Филипп. — Мои сводные братцы, сыновья этой шлюхи Гигеи, тоже, вероятно, захотят урвать свой кусок.

Антипатр промолчал, всем своим видом, впрочем, показывая, что да — такой исход весьма вероятен. Лицо Филиппа выражало спокойную решимость.

— Пеоны уже спустились из долин верхнего течения Аксия и готовы перейти границу. Мои люди удерживают их пока. Иллирийцы, конечно же, после такой сокрушительной победы тоже не захотят уйти с миром. Править Македонией должен сильнейший, иначе она погибнет.

Филипп обернулся, пристально вглядываясь в лицо Антипатра, ища ответы в нем на свои вопросы.

— Ты пойдешь за мной? — спросил царевич прямо.

Опытный царедворец не стал отводить взгляд.

— Пойду, — ответил он спокойно и твердо.

— Отлично, — вздохнул с облегчением Филипп и заметно оживился. — Воины уже вернулись?

— Те, что остались в живых.

— Созывай на утро народное собрание.

— Хорошо.

— Парменион жив?

— Да.

— Радостная новость. Он единственный из военачальников знает свое дело. Пусть придет прямо сейчас. Буду ждать вас обоих.

Антипатр отстал, чтобы дать необходимые распоряжения, а Филипп, не задерживаясь, прошел прямо в покои царя, в те комнаты, где брат чаще всего занимался государственными делами.

Заря за окном уже почти прогорела, и в тусклом полумраке практически невозможно было различить украшавшие стены роскошные фрески с изображениями Геракла, предка царского рода Аргеадов.

Бесшумно вошедший слуга затеплил светильники и так же незаметно исчез, ничем не потревожив царевича, задумчиво стоявшего у стола и рассеянно перебиравшего карты.

Впрочем, карты Филиппу были не нужны — все необходимое он и без того знал и ясно представлял себе, что ему сейчас необходимо делать прежде всего.

За спиной раздались громкие шаги, и Филипп обернулся.

— А, Парменион, — обрадовался он и поприветствовал военачальника и вошедшего следом Антипатра. — Проходите. Посмотрите сюда.

Он развернул одну из карт, и Парменион приблизился, заглядывая царевичу через плечо.

— Здесь уже собираются наступать пеоны, — начал объяснять тот, водя по пергаменту пальцем. — Тут иллирийцы. Есть еще афиняне, от которых тоже ничего хорошего ждать не приходится, и всякая местная сволочь. Сможем мы перекрыть все границы сразу? Сил хватит?

Филипп прямо посмотрел на Пармениона. Тот на несколько коротких мгновений задумался, а после решительно покачал головой:

— Нет.

— Я так и думал. Нам нужны люди. Часть моих войск из Амфакситиды приведет Клит, они уже в пути. Еще у нас есть уцелевшие воины Пердикки.

— Боюсь, их дух сломлен.

— Догадываюсь, но с этим я что-нибудь сделаю. Нужно будет провести новый набор. Но их прежде потребуется обучить, а на это необходимо время.

— Можно воспользоваться услугами наемников, — подсказал Парменион.

Филипп кивнул:

— Без них не обойтись. Еще необходимо отозвать гарнизон, что Пердикка послал в Амфиполь.

Парменион вздрогнул:

— Отдать город афинянам?

Филипп ухмыльнулся:

— Они, конечно же, так и решат, и я не стану их разубеждать. Пусть думают, что я отказался от притязаний — это их успокоит и на какое-то время они оставят Македонию в покое, и у нас появится время. А Амфиполь мы потом вернем.

Некоторое время Парменион молча разглядывал карту.

— Что ж, — заговорил он наконец, — возможно, ты прав, и мы таким образом соберем людей. Но где взять время?

Филипп задумчиво постучал пальцем по столешнице.

— Время. Да, иллирийцы нам его не дадут. Но мы их перехитрим. Я женюсь на Аудате, внучке Бардила.

— У тебя ведь уже есть одна жена, Фила.

— Ну и что? — хмыкнул Филипп. — Значит, будет две. Хвала богам, в Македонии я могу иметь столько жен, сколько мне заблагорассудится. Мы с Бардилом заключим договор.

— Вряд ли он будет выгоден для нас, — подал голос Антипатр.

— Плевать. Все, что старый лис у нас оттяпает, мы потом вернем назад. Когда войска будут готовы, мы ударим и разобьем их. Но поторговаться для вида, конечно, надо, чтобы он не понял прежде времени, что мы даже не собираемся соблюдать договор. Парменион, ты поддержишь меня завтра?

— Да, — ответил военачальник, не тратя времени на размышления. — В трудные времена во главе страны должен стоять сильный вождь.

— Я рад, что мы понимаем друг друга, — проговорил Филипп и похлопал его по плечу. — Хорошо. Завтра после народного собрания начинаем действовать. Антипатр, приготовь пока все необходимое. Нужно будет, не откладывая, отправить посольство к Бардилу. Парменион, начинай собирать людей.

Филипп замолчал, обвел покои задумчивым взглядом, потом нахмурился и твердо добавил:

— Македония будет жить.

Темнота сгустилась, и в неровном свете светильников лицо его казалось суровым, даже грозным. Он словно стал выше ростом и шире в плечах. Антипатр почтительно склонил голову и проговорил:

— Я понял тебя. Все сделаю, повелитель.

Они с Парменионом ушли, а Филипп еще некоторое время постоял, задумчиво потирая переносицу и разглядывая что-то в темноте за окном; наконец он обернулся и крикнул:

— Эй, кто там!

Вошел слуга.

— Я здесь, повелитель.

— Моя мать во дворце?

— Да.

— Хорошо. Проводи меня к ней.

Юноша пошел вперед, показывая дорогу. Провел полутемными коридорами и опустевшими залами, по углам которых, казалось, шептались бесплотные тени. Они прошли мимо спальни старой царицы к примыкавшему перистилю и вошли наконец в ярко освещенную залу, где Филиппа уже ждали. Из резного кресла навстречу царевичу встала мать. Постаревшая, но все такая же прекрасная и величественная, какой помнил ее сын. Решительная, неукротимая внучка царя Аррабея из рода Линкестидов — Филипп с детства слегка побаивался ее. Теперь же мать от души улыбнулась повзрослевшему сыну и раскрыла ему объятия.

— Здравствуй, мой мальчик.

Филипп вздохнул, чувствуя, как сковывавшее до сей поры напряжение потихоньку отступает, и обнял мать.

— Здравствуй, мама.

— Садись, — пригласила царица, указывая на кресло напротив. — Ты, я полагаю, голоден. Хочешь вина?

Она хлопнула в ладоши, и вошедшие слуги внесли блюда с фруктами, хлебом и сыром, лекиф с вином и молча удалились. Царица подождала, пока сын утолит первый голод, и наконец, когда он, взяв в руки килик, принял расслабленную позу, заговорила:

— Я сегодня виделась с братом, Филипп. Линкестиды согласны признать безоговорочно лишь твои права.

— А что насчет Аминты?

— Он еще ребенок.

Царица небрежно махнула рукой, и Филипп замер, ожидая продолжения. Он надеялся на то, что мать займет его сторону, однако до сих пор допускал и иные варианты. Планировала же много лет назад юная Эвридика заговор, мечтая свергнуть престарелого мужа. Когда ее планы раскрылись, царь пощадил жену лишь ради тех трех сыновей, что она ему родила. Теперь же Филипп сидел напротив матери, жадно внимая каждому ее слову.

— Итак, — говорила она, — Линкестила тебя поддержит. О сыне Пердикки я позабочусь. Аминта не будет тебе мешать. С прочими врагами ты справишься сам.

Филипп улыбнулся.

— Конечно, матушка. Благодарю за поддержку.

— Ты уже знаешь их имена?

— Всех до единого. И знаю, что нужно делать. Аргей и Павсаний должны умереть. Я сумею их достать. Кого-то из сводных братцев, вероятно, тоже придется убить, если будут слишком громко возмущаться.

Царица взяла в руки килик и отпила глоток вина, затем вновь подняла взгляд на сына.

— Я верю в тебя, — проговорила она. – Поступай, как сочтешь нужным. Об одном прошу — не трогай моего внука. Он тебе не соперник.

— Хорошо, — согласился Филипп покладисто. — Обещаю. Аминта будет жить.

— Когда народное собрание?

— Утром.

— Что ж, желаю тебе удачи, сын мой.

Царица встала, и сын поднялся вслед за ней.

— Ты, вероятно, хотел бы отдохнуть? — спросила она. — Твои покои ждут тебя. Как разберешься с неотложными делами, приходи. Я всегда рада видеть тебя.

Эвридика поцеловала сына в лоб и на короткое мгновение прижала к сердцу, и Филипп почувствовал, как с лаской матери перетекают в него ее решимость и силы, укрепляя его собственные дух и мужество.

— Отдыхай, — проговорила Эвридика.

Филипп попрощался и покинул женскую половину. Из темноты, словно бесплотный дух, вырос слуга и пошел вперед, освещая царевичу дорогу.

Над темными холмами давно взошла крупная желтоглазая луна. Где-то в отдалении слышались голоса. Филипп подошел к окну, вдохнул полной грудью пряный ночной воздух, постоял немного, потом стянул хитон, растянулся на ложе и мгновенно уснул.

Глаза открыл он с первыми лучами рассвета. Быстро умылся, оделся, позавтракал сыром с лепешкой и фруктами. Практически сразу после завтрака пришел Антипатр.

— Народ вот-вот начнет собираться, — объявил он.

— Я готов. Пойдем.

Дворец просыпался. Тут и там сновали слуги, слышались оживленные голоса, а из кухни долетали упоительные запахи свежеиспеченного хлеба, и дворец уже не казался таким унылым и мрачным, как накануне.

Миновав коридоры, они вышли на улицу и двинулись в сторону площади.

— Как настроение людей? — поинтересовался Филипп у Антипатра.

— Они растеряны. Слишком много неясного. Враг наступает, а наследник еще слишком мал. Они боятся, Филипп.

— Понимаю, — ответил он и замолчал, явно что-то просчитывая в уме.

На площадь перед дворцом, со всех сторон окруженной дорической колоннадой с возведенными неподалеку храмами Афродиты, Деметры, Кибелы и святилищем нимф, а также с торговыми рядами и гончарными мастерскими, уже начали стекаться люди. Филипп видел растерянные, хмурые лица. Тут и там мелькали воины с перевязанными ранами, они тревожно гудели, словно пчелы в улье, и этот гул плыл над городом, выплескиваясь за пределы агоры и растекаясь по улицам близлежащих кварталов.

Филипп заметил стоящего поблизости от возвышения Пармениона, поприветствовал кивком головы и вышел вперед.

Воздух взорвался мощным ревом, вырвавшимся из несчетного множества глоток разом. Филипп поднял руки, призывая людей к спокойствию, и, дождавшись относительной тишины, заговорил:

— Народ Македонии! Граждане! Я пришел к вам в трудный час. Наша возлюбленная страна стоит на краю пропасти!

Люди притихли, жадно внимая царевичу, и в глазах их ясно читалась незатейливая, неприкрытая ничем надежда, что вот этот вот потомок Аргеадов окажется именно тем, кого они ждут. Что он спасет их жен и детей. А Филипп говорил. Говорил о сложившейся обстановке, о том, как важно именно сейчас не падать духом. Он говорил, и голос его, уверенный и сильный, проникал в души, оставляя в сердцах несмываемый след.

— Наш враг велик, вы знаете это. Иллирийцы, пеоны, даже фракийцы и афиняне, которые поддерживают самозванцев, не имеющих отношения к царскому дому — все они рады в этот трудный час вцепиться нам в глотку и поживиться за счет Македонии. Но мы справимся! Граждане Македонии, вы храбры и сильны, и все, что вам необходимо для победы — это чтобы кто-нибудь научил вас побеждать. Я знаю, как это нужно сделать! В то время, когда на море свирепствует шторм, у руля должен стать сильный муж, иначе весь корабль неизбежно разобьется о скалы и пойдет ко дну, как бы ни была искусна его команда!

Филипп замолчал, переводя дух, всматриваясь в лица. Люди загомонили. Оборачивались друг к другу, обсуждали услышанное. Кто-то из задних рядов подал робкий голос:

— А как же Аминта?

Филипп поискал глазами говорившего, не нашел и ответил, обращаясь ко всем сразу:

— Вам нужен на троне этот сосунок, мой племянник? Пока он вырастет, Македонию разорвут на части!

— Будь регентом! — прозвучало с другого конца агоры.

Филипп не растерялся:

— Кого скорей убоится враг — царя или регента? Пока на троне будет сидеть младенец, нам не дадут покоя!

Теперь уже выкрики слышались со всех сторон. Обдумав слова царевича, люди выплескивали на него все свои нехитрые волнения и тревоги.

— А как мы поймем, что твоя рука достаточно сильна?

— Мы еще плохо знаем тебя, Филипп, сын Аминты!

— Докажи!

— Защити Македонию!

— Стань царем не на словах, а на деле, и тогда возьми по праву корону Македонии!

— Да!

— Верно!

— Тогда мы пойдем за тобой!

— А пока будь регентом на опустевшем троне!

— Филипп, царь Македонии!

Филипп поднял руку, призывая к молчанию, и объявил решительно:

— Да будет так. Я подчиняюсь воле народа. Пока буду регентом, а после победы над врагами решим этот вопрос окончательно, раз и навсегда!

В глазах его светилось тщательно скрываемое удовлетворение. Сойдя с помоста, он позвал Пармениона и Антипатра и пошел во дворец.

* * *
Где-то далеко за пределами дворца плакала флейта. Напевные, нежные звуки плыли над городом, навевая светлую грусть и даруя умиротворение.

Филипп плеснул в килик вина, желая смочить пересохшее после долгой речи горло, опустился в изящное деревянное кресло со слегка изогнутыми ножками и устало прикрыл глаза.

Поднять подорванный дух македонских воинов оказалось отнюдь не легко, но теперь дело пошло на лад. Многочисленные речи, произнесенные регентом, наконец подействовали, и семена уверенности в собственных силах, щедро посеянные Филиппом в душах людей, дали всходы.

Филипп был доволен. Пока все шло так, как он и планировал. Посольство прибыло к Бардилу, и старый лис принял его. Теперь Филипп с нетерпением ждал известий. Пеоны же, как он и рассчитывал, приняв щедрые дары, согласились убраться подальше от македонских границ.

Деньги. Деньги и скорость — вот теперь два его главных оружия. В душе Филиппа бурлило нетерпение, смешиваясь пополам с азартом. Происходящее напоминало ему охоту, когда участники, заранее все подготовив и расставив в нужных местах людей и капканы, гонят заранее обреченную дичь прямо в руки искусных загонщиков. Возлюбленная Македония, ради нее он сделает все, что угодно — обманет, подкупит, убьет. За три года, проведенных заложником в Фивах, он особенно остро ощутил родство с ней. С каждой травинкой, с каждым камнем. И Филипп учился. Пребывая под опекой знаменитого фиванского военачальника Пелопида, он присматривался к нему и к его близкому другу, не менее знаменитому Эпаминонду. Впитывал знания, словно сухая губка воду, жадно слушал разговоры о политике и о тактике. И теперь он рвался применить полученные знания на деле. Ему было что предложить македонцам.

А за окном все так же плыли чарующие звуки, навевая дрему. Они обволакивали, увлекали мысли в неведомые дали, вперед и вперед. И Филипп, целиком отдавшись этой незатейливой музыке, в который раз сам себе поклялся, что не допустит, дабы возлюбленная родина пала под натиском внешних и внутренних врагов. Никогда.

* * *
Утром пришли известия, которых Филипп с таким нетерпением ждал.

— Повелитель! — услышал он голос Антипатра и обернулся, в нетерпении всем телом подавшись вперед.

— Ну, не тяни! — потребовал Филипп.

Тот при виде такой горячности улыбнулся немного снисходительно одними уголками губ и протянул Филиппу свиток.

— Письмо от послов.

Тот поспешно выхватил его и сломал печать.

— Проклятье! — издал он несколько минут спустя гневный вопль.

— Что случилось, Филипп?

— Старый хрыч требует всю Верхнюю Македонию и ежегодную выплату дани в нагрузку.

Антипатр нахмурился. Филипп свернул послание в трубочку и задумчиво побарабанил им по столу. За окном зарождался солнечный, ясный день, но он не видел его. Губы правителя беззвучно шевелились, взгляд был устремлен в пустоту перед собой. Мгновения текли, растягиваясь до бесконечности. Антипатр ждал. Наконец Филипп шумно вздохнул и отложил пергамент в сторону.

— Хорошо, — объявил он, обращаясь к Антипатру. — Да будет так. Все равно это ненадолго. Скоро мы все вернем. Лишь бы Аудата оказалась хороша. Как-то не слишком хочется ложиться в постель с уродиной.

По губам Филиппа неуловимо скользнула и мгновенно испарилась циничная усмешка. Он сразу отбросил шутливый тон, вновь превратившись из отвязного мальчишки в того, кем являлся на самом деле — в царя.

— Отпиши им, пусть попробуют выторговать назад хоть что-то. Но без фанатизма. Если Бардил начнет упорствовать, пусть соглашаются.

Антипатр серьезно смотрел на Филиппа.

— Я понял тебя.

— И ни в коем случае не затягивать. Иди. А мне нужно еще повидать мать.

Антипатр удалился, а Филипп направился на женскую половину дворца. В покои матери он почти вбежал. Никого не предупредив о своем приходе, прошел прямо в спальню старой царицы, громко хлопнув дверью.

— Матушка.

Эвридика уже успела полностью одеться, и теперь молоденькая служанка причесывала ее волосы. Увидев сына в столь смятенном состоянии духа, удивленно приподняла брови:

— Что случилось?

— Мне необходимо с тобой поговорить, — объявил сын, уже заметно успокоившись.

Царица жестом отослала слуг.

— Так что случилось?

Филипп принялся в нетерпении мерить шагами спальню.

— Письмо от послов. Бардил требует дань и всю Верхнюю Македонию в придачу.

За спиной послышался сдавленный возглас. Филипп обернулся и пристально посмотрел в лицо матери.

— Договор еще не подписан, однако Линкестиду и Пелагонию нам, вероятней всего, придется отдать.

Филипп сел на корточки рядом с матерью и бережно взял ее ладонь в свою.

— Это ненадолго. Уже следующим летом я буду готов, и тогда выгоню их с наших земель раз и навсегда.

Эвридика улыбнулась и мягко потрепала сына по темным кудрявым волосам.

— Что ж, рука Аудаты обойдется тебе недешево, верно?

Филипп нетерпеливо фыркнул, словно строптивый конь.

— Да уж. Но оно того стоит.

— Ты правитель. Делай, что должен. Я верю тебе.

Филипп встал и, наклонившись, быстро поцеловал старую царицу в щеку.

— Спасибо, мама. Когда приедет княжна, могу я оставить ее на твое попечение? У бедняжки здесь никого не будет.

Царица в знак согласия прикрыла глаза.

— Конечно.

Филипп, довольный исходом разговора, широко улыбнулся.

* * *
Он уже направлялся в свои покои, когда его перехватил Парменион.

— Филипп, — окликнул он, — привезли копья, как ты просил.

— Где они? — оживился тот.

Глаза его загорелись огнем предвкушения.

— На заднем дворе.

— Пошли!

Они обнаружили мастеров уютно расположившимися в тени кипарисов. Копья, доставленные по приказу Филиппа, были разложены аккуратными кучками по длине, весу, по длине наконечника и используемому материалу.

Филипп теребил копья и качал головой. Лицо его все больше и больше хмурилось. В конце концов Парменион не выдержал и спросил:

— Что тебе не нравится?

Филипп встал на ноги и отряхнул руки.

— Все, — ответил он кратко.

— Это хорошие копья.

— Не спорю. Но мне нужно совершенно иное.

— Что же, господин? — спросил самый старый мастер, с неподдельным интересом разглядывавший правителя.

Филипп нахмурился и прикусил губу.

— Они должны быть гораздо длиннее. Никак не меньше восьми локтей, а лучше четырнадцать-шестнадцать. Если вычесть расстояние между рук гоплита, а так же утяжеленную часть пики, что необходима для удержания, то получится четыре локтя. Таким образом, локтей на десять оно должно выступать вперед от тела каждого гоплита, когда он будет наступать на врага.

— Это будет грозное оружие. Но смогут ли они поднять столь тяжелое и длинное копье? — усомнился Парменион.

Филипп нетерпеливо махнул рукой.

— Смогут. Древко сделаем из кизила, а наконечник из железа. С такими сариссами наши фаланги станут непобедимы. Ни один враг не сможет к ним приблизиться на расстояние удара, они же запросто опрокинут любой строй.

Старый мастер смотрел на лицо Филиппа и задумчиво теребил бороду.

— Что ж, — заговорил он в конце концов, — мы попробуем сделать то, что ты хочешь. Мы придем еще раз через несколько дней.

— Спасибо, — серьезно поблагодарил Филипп, глядя старику прямо в глаза.

Мастера ушли, а он, уже направляясь во внутренние покои, спросил Пармениона:

— Отряды все собрались?

— Все, кого удалось найти.

— С завтрашнего дня приступайте к тренировкам. У нас мало времени. Нужно научиться не просто держать в руках оружие, но побеждать. Я приду ближе к полудню посмотреть. Попробуем превратить никчемный сброд в настоящих воинов.

* * *
Дни в круговерти государственных дел летели незаметно. То одно, то другое постоянно требовало внимания Филиппа, словно младенец матери. Вооружить воинов, проследить за интригами афинян, направить послов к фракийцам, у которых засел один из претендентов на македонский трон. И, конечно же, тренировки. Постоянные, изнурительные тренировки войск. Филипп гонял их от зари до зари, пока изможденные люди не начинали падать с ног.

Он учил их обращаться с сариссами, менять глубину фаланги во время марша, не нарушая строй. Добивался полной, абсолютной слаженности действий конницы и пехоты. Заставлял их преодолевать по тридцать стадий походным маршем в полной боевой выкладке.

А еще он ждал приезда княжны Аудаты. Гонцы уже известили его, что посольство с невестой движется по пути в Пеллу. И вот в один из дней, когда солнце взошло над верхушками холмов, позолотив кроны деревьев, в виду царского дворца показалась небольшая процессия. Шедшие по улице люди останавливались, разглядывали укутанную в непрозрачное покрывало девушку и гадали, что-то принесет она им?

Посланный вперед гонец нашел Филиппа на поле, где тренировались войска. Передоверив контроль за происходящим Пармениону, он поспешил во дворец. Послы как раз входили в перистиль.

Поприветствовав всех собравшихся, Филипп подошел ближе и оглядел девушку.

— Внучка князя Бардила Аудата, повелитель, — объявил посол.

Филипп подцепил край покрывала и приподнял его. Бросил вопросительный взгляд на посла, и тот покачал головой.

— Она не говорит на нашем языке.

Филипп вновь посмотрел на девушку и постарался улыбнуться как можно дружелюбнее. Невеста была хороша. Тонкие, правильные черты лица, обрамленные упругими завитками темных локонов. Большие карие глаза глядели вопросительно, с оттенком легкого недоверия. Посол проговорил что-то на языке иллирийцев и пояснил:

— Я представил ей тебя, повелитель.

Аудата бросила на Филиппа быстрый, цепкий взгляд и опустила глаза. Филипп подал руку княжне и проговорил:

— Ты, вероятно, устала с дороги. Пойдем, я отведу тебя к моей матери, царице Эвридике. Она позаботится о тебе.

Посол перевел, и юная княжна послушно двинулась вслед за Филиппом на женскую половину, где будущая свекровь уже поджидала невестку. Оглядев ее внимательно с головы до ног, она кивнула сыну:

— Теперь ты можешь идти. Все будет хорошо, не беспокойся.

— Свадьба завтра утром.

— Что?

Царица растерялась.

— Завтра, — повторил Филипп. Посол тем временем все послушно переводил. — Она приехала, чтобы стать моей женой, так чего тянуть?

Царица выпрямилась, сцепила руки и ответила гордо:

— Я поняла тебя. Мы успеем.

— Спасибо, матушка.

— Ты тоже можешь идти, — бросила она послу. — Я сам объясню ей все. Я знаю немного этот язык.

Посол покинул покои, оставив женщин и царя наедине. Мгновенно засуетились служанки, распаковывая вещи княжны. Кто-то уже нес воду для умывания. Филипп снисходительно оглядел намечающийся хаос и подумал, что куда приятней и проще маршировать с оружием в руках, чем участвовать в подобном. Он еще раз улыбнулся будущей жене, поблагодарил мать и вышел, размышляя, что до свадьбы нужно еще успеть переделать кучу дел.

* * *
На следующее утро Пелла праздновала свадьбу своего регента. Филипп встал, как всегда, с первыми лучами зари, однако со двора уже доносились оживленные выкрики. По дворцу разлетались запахи рыбы, мяса, хлеба и сластей. Филипп настаивал, чтобы на угощение в этот день не скупились. Он оделся в хитон и заранее приготовленный к празднику нарядный пурпурный гиматий и к приходу Антипатра, Пармениона и Клита был уже полностью готов.

— Ну как? — нетерпеливо поинтересовался он у вошедших друзей с отчетливо слышимым волнением в голосе. — Ничего? Я нормально выгляжу?

— Хорош, хорош, — засмеялся Клит. — Аудата будет в восторге.

— Да ну тебя, — стушевался Филипп и махнул рукой. — Пойдем уже лучше. Не будем заставлять ждать.

А дворец гудел, как растревоженный улей. В воздухе плыл густой аромат цветов, обильно украшавших залы. Во дворе возвышался алтарь Афродиты, и жрец уже ждал, чтобы принести жертвы.

Филипп спустился по ступеням, и толпа раздалась, пропуская его вперед. Сотни глаз устремились на него, стремясь разглядеть все в подробностях. Послышались выкрики:

— Счастья тебе, Филипп!

— Тебе и твоей невесте!

— Пусть будет мир в Македонии!

Филипп остановился, оглядел толпу — дружелюбные, взволнованные происходящим лица — и прокричал, отвечая на все пожелания сразу:

— Спасибо!

У алтаря его уже ждала невеста, закутанная в длинное сверкающее покрывало. Филипп приблизился, незаметно подмигнул девушке, и тогда жрец заговорил, обращаясь к богине любви. Филипп принес в жертву поднесенные ему мед и фрукты, Аудата же возложила в дар богине локон. Филипп подождал, пока княжна вернется к нему, затем сделал движение навстречу и протянул руку, чтобы распустить ей пояс. Аудата вначале неподвижно застыла, но потом послушно приподняла руки, позволяя жениху завершить начатое. Приняв собственный пояс из его рук, вслед за локоном возложила на алтарь.

И тогда все вместе двинулись к храму. Теперь нестройные выкрики звучали чаще и чаще. Филипп шел, сопровождаемый друзьями, и благодарил богов, что невеста его не понимает языка, ибо шуточки, долетавшие до его ушей, были весьма непристойными, так или иначе сводясь к пожеланиям многочисленного потомства.

Темнота и прохлада храма не смогли остудить разгоряченное лицо новоиспеченного супруга. Взяв молодую жену за руку, он обвел ее вокруг алтаря, и вот их, уже соединенных узами брака, приветствуют на выходе из храма люди. Грянула музыка, зазвенели форминги, перемежаемые чистыми, напевными звуками флейты. Под ноги полетели лепестки цветов. Филипп взял под руку молодую жену и взошел вместе с ней в запряженную быками повозку, сопровождаемый Клитом, исполнявшим роль пароха.

Зажглись свадебные факелы, зазвучали праздничные эпиталамы, и процессия медленно двинулась в сторону дворца. Филипп смотрел на молодую жену, и здесь и сейчас, в эту самую минуту, любил ее.

"Возможно, — размышлял он, — уже завтра утром дурман рассеется, кто знает".

Но сегодня, в день своей свадьбы, она казалась ему самой красивой женщиной, по крайней мере из числа смертных.

Аудата повернула голову и посмотрела на мужа, затем осторожно протянула ладонь и несмело коснулась его пальцев. И Филипп, чувствуя нарастающее волнение в груди, крепко пожал в ответ миниатюрную кисть.

Тем временем процессия приблизилась к дворцу, и новобрачные в сопровождении гостей прошли в залы, где их уже ожидали пиршественные ложа с уставленными яствами богато убранными столами. Приглашенные расселись, и Филипп объявил начало пира.

За отдельными столиками расположились женщины, в их числе сама невеста и царица Эвридика. Впрочем, Аудата, отведав печенья и кунжутных пирожных, сдобренных фруктами, удалилась, Филипп же, еще поприсутствовав какое-то время, опрокинул в себя килик неразбавленного вина и подумал, что ему тоже в такой день не следовало бы задерживаться.

— Эй! — закричал он, перекрывая шум. — Веселитесь без меня, а мне пора!

В ответ ему раздался веселый гогот. Один из гетайров запел:

— Счастливчик, по праву ты
Блаженства утех достиг!
Гимен-Гименей, о!
Гимен-Гименей, о!
Что делать нам с нею?
Сорвем ее спелый плод!
А мы жениха возьмем,
Соседи, и на плечи
Со славой подымем!

— В этот раз обойдемся без советов Аристофана, — не остался в долгу Филипп и, оставив пирующих, направился во внутренние покои.

Желание, волнение и непривычная нежность бродили внутри, толкая вперед, маня, обещая... Он распахнул дверь и вошел в спальню. Аудата, уже приготовившаяся к ночи, ожидала его. В темных, непроницаемых глазах девушки светились робкий страх пополам с надеждой. Филипп приблизился, вглядываясь в незнакомые, непривычные пока черты, а затем обвел пальцем высокую скулу, задержавшись на мгновение около губ. Аудата перехватила его ладонь и прильнула к ней щекой, проговорив еле слышно:

— Филипп.

Он усмехнулся. Собственное имя звучало так странно и непривычно.

— Да, — подтвердил он. — Филипп. Твой муж.

И он обхватил лицо жены теперь уже двумя ладонями. Склонившись, осторожно коснулся мягких, податливых девичьих губ, послушно приоткрывшихся ему навстречу. Рука Филиппа скользнула ниже, накрыла теплую грудь, и с губ Аудаты сорвался протяжный стон. Она обхватила его за шею двумя руками и прильнула так доверчиво и нежно, что Филипп, связанный этим доверием по рукам и ногам, не решился выпустить на волю бушевавшую в крови бурную страсть, но бережно подхватил жену на руки и уложил на ложе. И затем, скинув одежды, лег рядом с ней, решив, что сегодня будет изучать искусство нежности вместе с Аудатой.

Губы его вновь коснулись губ жены, на этот раз более настойчиво и требовательно. И, дождавшись, когда Аудата запустила пальцы свои ему в волосы, бережно положил широкую ладонь на бедро жены и заскользил, лаская бархатистую кожу, вверх.

* * *
В канцелярии царила деловитая суета. Своеобразный хаос порядка, как говорил Филипп. То и дело слышались чьи-то покашливания, вздохи, шелест пергаментов и папируса. Скрипело перо стилоса по восковой табличке. В утреннем свете, густо-золотистом и ярком, плясали пылинки, и казалось, что само время остановилось нерешительно на пороге, устыдившись собственной бестолковой поспешности. Филиппу нравилось здесь бывать.

Он переступил порог, и тут же сидевший за ближайшим столом начальник канцелярии встал навстречу, протягивая повелителю свиток.

— Только что доставили из Афин.

— Спасибо.

Филипп сломал печать и пробежал глазами донесение.

— Передайте Клиту, чтоб пришел ко мне, — распорядился Филипп. — Больше ничего?

Начальник канцелярии покачал головой.

— Пока нет, повелитель.

— Если что, я буду у себя.

Впрочем, выйдя из канцелярии, Филипп задумался, не пойти ли посмотреть, как продвигается тренировка войск. Он нахмурился. Не менее важное дело тяготило его — до сих пор не было никаких известий от человека, посланного к фракийцам. Что, если миссия провалилась? Тогда придется пересматривать весь план предстоящей кампании, чтобы разбить еще и Павсания.

— Проклятье, чем он там занимается? — пробормотал Филипп в раздражении и запустил пальцы в волосы.

Как вдруг в это самое мгновение, словно в ответ на мысли, появился Антипатр.

— Филипп, — окликнул он еще издали, — вернулся человек, посланный тобой к фракийцам.

Из-за спины Антипатра вышел мужчина в запыленной дорожной хламиде. Филипп подался вперед и нетерпеливо спросил:

— Ну? Что так долго?

Посланец в смущении потоптался на месте.

— Прости, повелитель, — заговорил он. — Я не решился доверить дощечкам такие известия. Берисад взял твои деньги.

Филипп вздохнул с облегчением:

— Пусть славятся боги! Значит, если он сдержит данное слово, то о Павсании мы сможем забыть.

— Да, повелитель.

— Благодарю за службу, — Филипп похлопал смущенного мужчину по плечу, на короткое мгновение задержал взгляд на обветренном неприметном лице, будто запоминая. — Я не забуду тебя. Завтра зайди к казначею.

— Благодарю тебя.

— Клит! — окликнул Филипп появившегося в противоположном конце зала товарища. — Тебя-то мне и надо. Пошли ко мне.

Вдвоем они направились во внутренние покои. Там Филипп прошел прямо к накрытому для завтрака столу.

— Ты хочешь есть? — поинтересовался он.

Клит покачал головой:

— Нет.

— А я поем, если ты не возражаешь. С утра не успел.

Филипп подцепил пропитанную вином лепешку и налил козьего молока. Сделал щедрый глоток и принялся поспешно жевать. Клит невольно рассмеялся.

— Ты так спешишь, будто опасаешься, что у тебя отнимут.

Филипп отер губы тыльной стороной ладони и потянулся за инжиром.

— Не удивлюсь. В последнее время на еду и сон почти не хватает времени. Вчера опять лег спать практически под утро, а с рассветом уже надо быть на ногах.

— Ничего, скоро все закончится, — попытался утешить его друг.

Филипп в ответ мотнул головой:

— Скоро — нет. Следом за нынешними заботами придут другие. Государственные дела не кончаются никогда, дружище. Только глупцы могут думать, что жизнь царей легка и приятна. А я... Что ж, я знал, на что иду, когда предъявлял права на престол. Но я не жалею, клянусь тебе.

Повисло молчание, нарушаемое лишь торопливыми прихлебываниями Филиппа и негромким чавканьем.

— Извини, — пробормотал он неловко, отодвигая блюдо в сторону.

Клит едва заметно улыбнулся.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Глаза Филиппа загорелись огнем нетерпеливого предвкушения. Как всегда, когда он намеревался ввязаться в вооруженную заварушку.

— Афины отозвали помощь, посланную Аргею. Мантий со своими людьми останется в Мефоне.

— Это хорошие вести.

— Да. С Аргеем остались лишь наемники и македонские изгнанники, которые мечтают вернуться на родину. Собери небольшой отряд, и пусть он будет готов выступить в любую минуту.

— Мы узнаем, куда пошел Аргей?

— Узнаем. Разведчики караулят все дороги в Македонии, вплоть до козьих троп. Ему некуда деться.

— Куда бы пошел на его месте ты?

Филипп задумался. Прищурился, рассматривая плясавшие на картине с изображением битвы при Марафоне блики, и наконец заговорил:

— На его месте я бы двинулся в Эги. Только там он может рассчитывать получить поддержку. Всегда найдутся недовольные. Но мы их опередим. Ступай, Клит, готовь людей. Я отправлюсь вместе с вами.

Клит встал, одернул хитон и посмотрел на Филиппа спокойно:

— Ни о чем не беспокойся. Все сделаю.

В ответных словах Филиппа чувствовалась уверенность, сдобренная легким удивлением:

— Я и не сомневаюсь.

* * *
Выступать пришлось почти на рассвете. Во дворец прискакал взмыленный гонец с известием, что Аргей идет в Эги. Падающего от усталости всадника увели на кухню, а регента спешно разбудили.

Сориентировался Филипп мгновенно. Не успел еще Антипатр закончить говорить, как тот прервал его:

— Мы выступаем. Пусть Клит поднимает отряд.

Антипатр поспешил отдать распоряжение, а Филипп уже надевал линоторакс и крепил меч.

— До моего возвращения остаешься вместо наместника. Впрочем, поход не продлится долго. Ну, все готово? — спросил он вошедшего для доклада гоплита.

— Отряды ждут.

— Удачи тебе, Филипп, — пожелал Антипатр.

— Спасибо.

* * *
Вперед шли, не останавливаясь. Гоплиты, уже приученные Филиппом к длительным, тяжелым переходам, преодолевали расстояние легко и будто без видимых усилий. Войска шли быстро, однако Филипп гадал, успеют они перехватить Аргея до того, как он войдет в Эги, или нет. По всему выходило, что не успеют. Отрядам Филиппа требовалось преодолеть куда большее расстояние, чем ему.

— Свернем на западную дорогу, — сказал Филипп Клиту. — Идти прямо в Эги нет смысла.

— Ты полагаешь, что он двинется назад?

— Шанс велик. Скорей всего, аристократы убоятся близости Пеллы, и Аргей не получит помощи.

— Я понял тебя, — ответил Клит, и отряд свернул на дорогу, пролегающую чуть ближе к морю.

Отряд шел, взбивая пыль. Солнце поднималось все выше и выше, и Филипп решил сделать короткий привал, чтоб накормить людей.

Они остановились в виду небольшой рощицы. Устроившись в благословенной богами тени, принялись доставать захваченные из Пеллы припасы. Филипп же углубился в рощу.

Он шел, оглядываясь по сторонам и наслаждаясь краткими мгновениями абсолютного, не нарушаемого ничем покоя. Пели птицы, солнце просвечивало сквозь резные кроны, и на душе было легко и спокойно. На пути Филиппу попался ручей. Шумный и быстрый, он прыгал по камням, торопясь вперед, и Филипп подумал, что вот так же торопится вперед и его жизнь, и точно так же бурлит.

Филипп сел на корточки и опустил ладони в воду, и какое-то время любовался игрой света. Потом попил и умыл лицо. За спиной, там, где он оставил отдыхающие отряды, послышался голос Клита. Филипп поспешил вернуться, наскоро перекусил, и вот отряд без дальнейшего промедления двинулся вперед.

И вот уже снова взлетает из-под кожаных сапог пыль, и люди идут, опережая солнце.

Как Филипп и предсказывал, перехватить Аргея до его подхода к Эгам они не успели. Тот вошел в город, обратился за помощью к народу, тот выслушал его, но и только. Ни людей, ни оружия Аргей не получил. Филипп гадал, что было тому причиной. Отказ ли афинян поддержать союзников чем бы то ни было, или у них не хватило собственных войск? Но, в принципе, это не имело большого значения. Правитель Македонии выслушал известия и, ободренный, призвал людей удвоить усилия.

— Нам осталось совсем немного, — объявил он гоплитам. — После боя вы отдохнете, я обещаю.

Те молча ожидали приказаний.

В отчаянии Аргей двинулся обратно к Мефоне. Тут-то и встретил его Филипп со своим отрядом. Расставив фаланги, он перекрыл все возможные пути отхода, и Аргей угодил прямо в руки правителя Македонии, словно птица в сети искусного ловца.

Сверкнули на солнце, опускаясь в боевое положение, сариссы, и вот уже громкие крики разорвали мирно дремавшую тишину. Фаланги Филиппа легко опрокинули изнуренные, павшие духом после двух подряд неудач с союзниками отряды Аргея. Люди побежали, напоровшись на заградительные отряды Филиппа. Началась драка не на жизнь, а на смерть. Зазвенели мечи, кровь пролилась, заструившись по доспехам теплой рекой. Люди уже плохо различали, где свои, где чужие. Филипп с азартом сражался в первых рядах. Над головой у него сверкнул меч, но Филипп не заметил его в пылу боя, лишь голос Клита подсказал ему, какой опасности он подвергался.

— Осторожней, повелитель, — проговорил запыхавшийся военачальник, и Филипп, обернувшись, увидел убитого Аргея, подошедшего со спины и намеревавшегося предательским ударом устранить соперника. Филипп посмотрел на Клита долгим взглядом и в знак благодарности кивнул:

— Спасибо. Эй, вы! — прокричал он, обращаясь к воинам. — Аргей убит! Если сейчас сдадитесь, я дарую вам жизнь!

Потрясенные воины застыли на мгновение, а потом, спеша воспользоваться щедрым предложением регента, побросали оружие.

Филипп улыбнулся довольно, точно сытый кот, и, отерев пот, подмигнул Клиту:

— Ну вот, одна из четырех угроз Македонии устранена.

* * *
— Две угрозы устранены, — заметил Клит, когда Антипатр доставил донесение, полученное от фракийцев.

Берисад сдержал обещание, данное Филиппу, и убил Павсания, второго из претендентов на македонский трон.

А лето уже склонялось к закату, и начиналась пора дождей. Природа оживала, и вместе с ней оживали люди. Самая благодатная пора, чтобы жить, любить и радоваться в полную силу.

Филипп подошел к окну и взглянул на простиравшиеся в синеющей дали холмы и рощицы. Наступало время, когда он мог позволить себе краткую передышку, с тем, чтобы с наступлением весны вновь взять в руки меч и опрокинуть его на головы пеонов и иллирийцев.

Он обернулся к Клиту и Антипатру, и довольная, широкая улыбка осветила его лицо.

— Да, — подтвердил он. — Уже две угрозы. Кажется, дела наши идут неплохо?

И Антипатр серьезно подтвердил:

— Не просто неплохо, Филипп. Великолепно.

* * *
А год катился вперед, словно колесо от телеги, пущенное под откос, и вместе с ним двигалась вперед армия Филиппа Македонского.

Едва дороги просохли после зимних дождей, и солнце начало уже по-весеннему припекать, регент поднял натренированные за зиму фаланги гоплитов вместе с конницей и двинул их к северным границам против пеонов.

— Сильного сопротивления они нам теперь не окажут, — говорил Филипп Пармениону и Антипатру. — Их царь Агис недавно умер. И когда мы победим их, то торговый путь, идущий через долину Аксия в Дарданию и дальше на север, будет наш, а сама Пеония станет хорошей преградой между Македонией и племенами, живущими за Дунаем.

В речи Филиппа, произнесенной в народном собрании, отчетливо звучала уверенность в собственных силах и в силах македонских воинов.

И вот фаланги в сопровождении конницы двинулись на север, и подобные зеленому морю всходящие травы стелились им под ноги. Солнце спешило по небосклону, силясь обогнать, сверкали начищенные до блеска щиты и шлемы, и Филипп, рассматривая изрытый холмами горизонт, прикидывал, где именно будет лучше всего дать бой.

Он перебрасывался веселыми шуточками с военачальниками, охотно слушал грубоватый юмор гоплитов на привалах и с благодарностью принимал свою порцию ужина из их рук.

Расчеты Филиппа полностью оправдались — его армия легко разбила отряды пеонов. Пеония покорилась Филиппу, а ее воины пополнили фаланги македонцев.

— Теперь у нас десять тысяч пехоты и шестьсот всадников. Столько же, сколько у Бардила. Но умения у нас, конечно же, больше.

Филипп довольно потирал руки. И вот, не успев остыть после одной победы, он произнес перед войсками речь, призывающую отправиться в новый поход.

— Мы должны очистить Линкестиду и Пелагонию от иллирийцев, — убеждал он.

И вот Филипп развернул свои войска на запад. Едва успели они тронуться в путь, как Бардил прислал послов с предложениями о мире. Филипп вскрыл послание, и по мере того, как он читал, лицо его наливалось гневом.

— Он еще смеет выдвигать мне условия! — воскликнул он яростно и передал письмо Пармениону. — Хочет оставить себе все македонские города, а взамен милостиво обещает не нападать на оставшуюся часть Македонии!

Парменион читал и неодобрительно качал головой. Филипп обернулся к послу:

— Передай своему князю, что переговоров не будет. Я разобью его и очищу Македонию от иллирийской сволочи! Если год назад он еще мог позволить себе диктовать условия, то теперь у меня хватит сил, чтобы поставить его на место.

Послы уехали, а Филипп склонился над картой, тщательно изучая детали местности. Наконец он ткнул пальцем в Лихнидское озеро, расположившееся неподалеку от Гераклеи Линкестидской, и отрывисто бросил:

— Здесь.

Бардилу ничего не оставалось, кроме как принять бой. Филипп разглядывал его выстроенные в каре войска и что-то сосредоточенно прикидывал.

— Похоже, старик не намерен защищаться, — подвел он итог наблюдениям. — Но явно думает, что я двинусь на него фронтальным строем. А мы поступим иначе. Парменион, ты со своими людьми ударишь под углом с правого фланга. Глубина фаланги десять шеренг. Вы должны будете прорубиться сквозь строй иллирийцев, чтобы открыть путь коннице. Как только каре будет прорвано, мы сможем ударить им в тыл.

— Я понял тебя, Филипп. Все будет сделано.

И на этот раз расчет Филиппа так же целиком оправдался. Когда македонские войска зашли в тыл, многие иллирийцы в смятении пытались бежать, в том числе и сам Бардил. К концу дня уже было перебито около семи тысяч иллирийцев.

И теперь уже Филипп диктовал противнику условия мира. Те должны были уйти из всех городов Верхней Македонии, и все племена, обитавшие на севере вплоть до Лихнидского озера, в том числе и племена Орестиды, перешли под власть Македонии.

— Мы построим в отвоеванных областях новые города, — говорил он на народном собрании после возвращения победоносной армии в Пеллу. — И пусть македонцы, которые изъявят такое желание, переселяются туда. Они получат земельные наделы и освобождение от всех налогов! Теперь мы без труда сможем предотвратить нападения на Македонию с севера и запада. Под наш контроль перешли важные торговые пути, а также дамастийские серебряные рудники. Но, граждане Македонии, расслабляться и почивать на лаврах рано! Есть Фессалия на юге, есть Мефона и Амфиполь! Есть Афины, которые только и ждут удобного случая, чтобы вцепиться нам в глотку!

— Ну а это-то ты нам зачем рассказываешь? — вдруг выкрикнул кто-то из толпы, прервав речь Филиппа. — Ты царь, ну так и поступай, как считаешь нужным, а мы в любом случае пойдем за тобой!

Тут же нестройный хор голосов присоединился к говорившему. Люди кричали, перебивая друг друга:

— Мы верим в тебя!

— Бери корону Македонии, она твоя по праву!

— Филипп, царь Македонии!

— Да здравствует Филипп Второй!

Филипп нашел глазами стоящих неподалеку друзей — Клита, недавно вошедшего в отряд гетайров, Пармениона и Антипатра — и улыбнулся им. Потом вскинул руки и поблагодарил, не скрывая радости:

— Спасибо! Спасибо вам, граждане Македонии! Обещаю, что и впредь не обману вашего доверия!

Он смотрел в толпу, тут и там замечая знакомые лица воинов, с которыми делил в походе хлеб и воду, и огромное, яркое солнце поднималось над Македонией, отражаясь в голубых озерах, в быстрых реках, в начищенных до блеска щитах и в глазах людей.

И в глазах молодого царя, стоящего сейчас посреди агоры перед своими подданными.

Филиппа, царя Македонии.