Часть 4 Кровавый 1920 год

Последние корабли Русской эскадры отплыли от крымских берегов 17 ноября 1920 года. На 126 судах страну покинули 145 693 человека, не считая судовых команд. В том числе около 50 тыс. чинов армии, свыше 6 тыс. раненных, остальные – служащие различных учреждений и гражданские лица и среди них около 7 тыс. женщин и детей. Из флота юга России ушли все суда, которые смогли устоять на воде: 66 вымпелов (18 боевых судов, 26 транспортов и 22 мелких судна), 9 торгово-пассажирских пароходов, мелкие суда торгового флота и почти все частновладельческие.
Горька была участь изгнанников. Но пережитое ими не шло ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю оставшихся.
 
«Освобождение Крыма»; «последняя страница Гражданской войны». Именно так до самого краха СССР именовала победу над Врангелем и взятие полуострова осенью 1920 года советская пропаганда. Пышно отмечались годовщины, писались книги, снимались фильмы, слагались песни, стихи. Устраивались многолюдные митинги, произносились цветистые речи. Еще в 1970-х годах памятные мероприятия не обходились без участия «ветеранов» – участников штурма «перекопских твердынь». Целые поколения воспитывались в убеждении, что только с приходом красных войск осенью 1920 года трудящиеся Крыма сбросили с себя «ярмо угнетения» и зажили человеческой жизнью.
 
Реальность свидетельствует об ином. Не освобождение и не долгожданный мир принесли жителям полуострова армии Южного фронта. Ликвидировав последний оплот организованного сопротивления большевизму на юге России, победители продолжили войну, теперь уже – с поверженным и безоружным врагом.
 
«Действовать со всей решительностью и беспощадностью», «вымести Крым «железной метлой» – такие настроения преобладали среди большевистских функционеров, чекистов и красноармейцев.
 
Обещания амнистии, данные накануне советским командованием, были забыты, и практически сразу в Крыму развернулся массовый красный террор. Надо сказать, что за время Гражданской войны насилие неоднократно захлестывало крымскую землю. Но эта вакханалия расстрелов и казней приобрела поистине апокалиптические масштабы, оставив позади все прежние ужасы.
 
«В освобожденном Крыму еще слишком много осталось белогвардейщины, – писала 5 декабря 1920 года газета «Красный Крым». Мы отнимем у них возможность мешать строить нашу жизнь. Красный террор достигает цели, потому что действует против класса, обреченного самой судьбой на смерть, он ускоряет его погибель, он приближает час его смерти! Мы переходим в наступление!»
 
Массовые расстрелы происходили по всему полуострову, превращенному большевиками в громадный концлагерь.
Уничтожались не только солдаты и офицеры армии Врангеля, но и гражданское население: дворяне, священники, врачи, медсестры, учителя, инженеры, юристы, предприниматели, журналисты, студенты.
Жертвами репрессий также стали рабочие. Те, во имя кого большевики и делали революцию. Денно и нощно чрезвычайные «тройки» особых отделов десятками и сотнями выносили смертные приговоры. Не было никакого следствия и суда. Единый росчерк пера на анкете, которую заполнял арестованный, – и участь несчастного была предрешена.
 
В Севастополе расстрелы происходили в районе Максимовой дачи (усадьбы севастопольского градоначальника Алексея Максимова), на территории современного Херсонесского заповедника, на городском, Английском и Французском кладбищах; в Феодосии – на мысе Св.;Ильи; в Судаке – на горе Алчак; в Симферополе – в усадьбе Крымтаева (ныне затоплена водами Симферопольского водохранилища), районе еврейского кладбища и за железнодорожным вокзалом; в Алупке – в районе т.н. убитого места – на опушке леса возле бассейна Шаан-Канского водопровода; в Ялте – в имении нотариуса Алексея Фролова-Багреева (расстрелянного здесь же вместе с супругой).
 Дядя Мухаммед - Нуробек Абдуллаевич Кудяков, не послушался  родителей и  соседей. Он был одноруким, после боя в начале года  1917. Но  продолжал службу  в Крымско Татарском  батальоне, обучая молодежь. Он действительно был расстрелян, но не в Ялте, а в Симферополе (т.е. его не отпустили, а отправили в Симферополь и убили там). Этими делами (они попали в Киев) по реабилитации занимался своей книге "Последняя обитель". Симферополь, 2005. Так вот там среди расстрелянных в Симферополе (на странице 243 под №338) есть и "Кудяков Магомет-Нурабек Абдуллаевич, подпоручик". Я его знаю: он 2 февраля 1916 окончил 5-ю Киевскую школу прапорщиков (в приказе именуется "Мухамед-Кури", Курт - Волк), а потом был в войсках Крымского краевого правительства - с 17 дек.1917 врид. командира учебной команды полка “Уриет”). Он был приговорен 22 ноября 1920 и, расстрелян, видимо, той же ночью - на 23 ноября (как обычно это делалось). Это была самая большая по числу партия расстрелянных в Симферополе. В эту ночь расстреляли сразу 857 человек офицеров. Их некоторое время держали в городе, перегородив участок улицы, а ночью погнали по Ялтинскому шоссе и расстреляли на окраине - где-то на границе Воронцовского парка и имением Крымтаева. Трупы бросили в подвалы, имения Крымтаева. Там расстреливали и еще другие партии осужденных. А потом все это залили водой и теперь там водохранилище, из которого снабжается Симферополь. Предводитель Крымского дворянского собрания говорила мне, что теперь там хотят построить то ли памятник, то ли часовню - на берегу водохранилища. Я этим специально интересовался потому, что в этой самой партии из 857 человек, как выяснилось, был расстрелян и мой прадед - полковник Евгений Михайлович Кирилов. С.В.  так мне написал историк Сергей Волков.
Террор в Крыму достиг своего апогея в период с конца ноября 1920 по март 1921 года, затем пошел на спад. Точное количество жертв этой бойни едва ли когда-нибудь будет известно. Называются разные цифры: 12, 20, 50, 70, 80, 120, 150 тыс. человек. Неоспоримо одно: по числу убийств и по степени жестокости и организованности террор 1920–1921 годов был самым массовым и кровавым.
 
Даже карательные акции большевиков конца 1920–1930-х годов на крымской земле имели, вероятно, меньший размах. Для сравнения: по подсчетам, проведенным крымским историком Владимиром Брошеваном (к слову, совсем не симпатизирующим белым) на основании разрозненных и отрывочных архивных свидетельств, общее число жителей полуострова, репрессированных белогвардейцами и интервентами в 1918–1920 годах составило 1428 человек, из них только 281 приговорили к смертной казни.
 
Понятно, что приведенные цифры в какой-то мере занижены (тот же В.;Брошеван в поздних своих работах называет и более высокие цифры), однако они не идут ни в какое сравнение с количеством убитых большевиками в Крыму.
 
А впереди многострадальную землю Тавриды ждало новое страшное бедствие – голод 1921–1923 годов.
01. Моя семья начало

Умчался прошлый век,
Исчезла целая эпоха.
Забыто многое, что - все любили мы.
В груди моей живет, не исчезая  с веком,
И шевелится память, как  к земле прижатая змея.
Прошло так много лет, и много горьких мук,
Всем пережить пришлось за эту сотню лет.
И вот теперь мой старый,  слабый ум,
Трепещет - как змея, перебирая вехи лет давно ушедших.

У Абдуллы и у Сахиб, родились четверо детей.
Два чудных сына и две дочери, как яркий дивный свет.
Что старше – Мугамед, был – Нуробек.
А младшенький Омер-любимец  и проказник был малец.

Там в облачной дали.
В  небесном храме, где живет Аллах-
Обоим  сыновьям назначен был Всевышним - в жизни путь.
Но разною длиной  создатель наделил, обоих сыновей.

Не гладкий путь - Аллах им предписал,
А много войн, боев, измен и бед по этой жизни.
Друзей он не забыл послать.
Чтоб было с кем общаться и кого любить иль брать с кого пример.
Ну - а предателей  готовых в спину нож воткнуть, им посылал  уже шайтан.

Две чудные сестры,
О  будущем мечтали.
И видел ум их в нем надежды и мечты, которые в других они видали,
И грезили в ночи о будущем своем.
Не ведая  о бедах и о чем нибудь другом.

 Ах - молодость, невинные мечты,
Вы волны по морю в ночи.
Попутный ветер сны навеет,
 И злой  - пусть взгляд их не заметит.
Завистник, мимо них пройдет.
Анфис – звалась одна сестрица.
Умела шить. Плести ковры.
По дому помогала править, двух младших покормить
И старшим угодить.

Зимой  темнело рано в Ялте,
В вечерний час светили в доме свечи,
Камин горел и вся семья окончив зимний день
Садилась за столом.

А в летний вечер,
Пронзенный криком чаек,  в прохладе с моря задремавшего уже,
Семья  садилась во дворе,  вдыхая свежий запах,
Отдавшись тишине, и слушая прибоя легкий шум.

Вторую – звали Анифе.
Так многих девочек назвали,
Но имя не дает  успех,
И не одарит   счастьем  всех зовись хоть Анна.

Всех девушек мечта создать семью.
Что б муж был и красив и сильным.
Анфисе дал Аллах ее мечту.
Избранник был красив. Богат и знатен.

Семья его была верна царю.
Служили все,
И не было войны,
В которой не сражались эти люди.

Судьба свела их в год войны.
И он ушел  в поход далекий.
Отец и братья, и жених,
Погибли все  на поле брани.

Анфиса юная была
Всего лишь 19 лет прошло с рожденья.
Душа ее смириться не смогла,
С потерей друга, ведь она любила.

В шестнадцатом году ушла она навек.
Оставив нам одни воспоминанья.
Как слаб несовершенен человек,
И как безжалостна година злая.

В пятнадцатом году был призван Нуробек.
Отправлен в Киев город  на учебу.
Кавалеристом стал Нури лихим,
Продолжив службу в городе Казани.

Война пылала в годы те в Европе.
Их полк ушел сражаться под Варшаву.
Все было там и радости побед,
И горечи утрат безмерных.

Но все таки хранил Аллах -Нури.
Был прозван он за смелость - волком.
И стал он Куртом – наш Нури,
Среди друзей своих.

Три года был неуязвим Нури.
Не пропустив  ни одного похода.
Был смел и легок, на подём.
Была рука сильна, и крепко сталь рубила.

Но в девятнадцатом году,
В атаке  дерзкой против немцев,
Их полк попал под арт обстрел,
Но это  их не удивило.

Был смят артиллерийский взвод,
Была еще атака дальше,
Но вражий злобный пулемет,
Вдруг сбоку застрочил из дота.

Пехоты не было в бою
Точней была, но не успела.
И ранен был Нури в бою.
Руки не стало крепкой правой.

Вернулся он домой , живой но без руки.
Горяч и дерзок был Нури -
Сидеть не мог  без дела.
Назначен был он в Уриет, полк конный, из пришедших с фронта.

Учил рубить, стрелять с коня.
Сменяя руку в ходе боя.
Ведь был теперь левшею он .
И спуску не давал в ученьи.

Подрос Омер. Был принят в полк.
Пока учеником у брата.
Но  не жалел его Нури,
В бою нет жалости –запомни.

И вот он первый бой.
 Пришли Антоновцы, и стали
Свои  порядки укреплять,
Воруя, убивая и калеча.

Но новая беда пришла.
В Крым  с моря  и по суше
Почти вся  голытьба пошла.
И снова бой,  но анархисты не вынесли тогда его.

Дремало небо над землею.
И вдруг прервался  сладкий сон
С тревогой шумной и жестокой,
Заполнил мир большой поток.

И в утро то , сраженье грянув,
До ночи не смолкало  вкруг.
Шел брат на брата,
Отец на сына , и на свата, крича в азарте  рубки той.

Вон тот был под Варшавой.
А этот под Штангартом рядом был.
Тогда одним единым  фронтом
Они рубились рядом с ним.

И вот они сошлись друг с другом.
Ну что Иван, ведь мы друзья,
На что ему сквозь зубы рявкнул,
Ты враг - и я убью тебя.

Удары ловко отражая.
Щадил Ивана Мухамед.
Но сзади. Вдруг другой вражина,
Стреляет  в спину  из винта.

И вот лежит стрелявший в спину.
Разрублен саблей до седла.
Но попросил Нури - Ивана,
Уйди же с глаз моих дурак.

Но был  Иван умом не долг,
В замах решил рубить с плеча.
И был убит ударом верным
Ведь рядом с сыном Абдулла.

Уж стар был дед.
Изранен сильно.
Прошел он ни одну войну.
И управлялся без  задумки увидев цель, рубил в седло.

А после боя, ночью темной.
Пришел он к месту, где Иван.
Прости меня, мне сын так дорог.
Не мог иначе сделать я.

Просил Аллаха, о прощеньи,
И о защите сыновей, ведь оба в том
Бою  два сына, рубились рядом в этот день.

В плече попала вражья пуля ,
Омеру сабельный удар.
Но руки матери и сестры,
Все раны залечили им.

А в поле том, что рядом с Ялтой,
Лежат рядком. Одни свои.
Тут Русский,
Дальше, там Татарин, Чечен и гордый Кабардин.

И тишина стоит над полем
Уж не шевелится никто,
И только тихо бродят кони,
Да воронье  слетелось вдруг.
 

Бойцы сомкнули  жарки очи,
И крепок был их бранный сон.
Лишь изредка на поле этом,
Был слышен горький ,долгий стон.
Прощались с мертвыми друзьями.
А завтра был уж новый бой.

Прошло сто лет.
 И что же сталось,
От гордых, сильных тех мужей.
Столь полных волею страстей,
То поколенье миновало,
И с ним утих надолго Крым.