Гавриловны, Глава 2. Семья. Начало пути

Глава 2
Семья. Начало пути
    
     В семью Нюра попала работящую и крепкую. Заправлял всем дед Филипп, суровый нравом и справедливый, не въедливый к молодой снохе. Да и матушка, особенно поначалу, была к сношке добра и учила всему без выговоров, без характера. «Ты, девка, смотри и примечай, а чего не знаешь, - спроси, за спрос не бьют»,- говаривала она. Нюра и спрашивала иногда, но больше старалась наблюдать, что и как. Как тесто поставить, как тщательно и медленно каймак с толстой поджаренной корочкой сверху сделать, как чисто-начисто белье в Дону постирать и просушить. Да мало ли. По младшинству в семье не все домашние работы поручались ей - берегли ее, а утром мама или бабушка шепнут: «Позарюй, касатка, позарюй еще», да дверь ее комнатки покрепче и прикроют от шума на дворе. Не то сейчас - мужняя жена должна все успеть, - она работница в доме, а дела ежедневные шли косяком. К вечеру уже была без ног, даром, что молодая. Когда мужики приходили домой и умывались на дворе или в тазу, она поливала Гавриилу на шею, спину, на голову, утирала свежим полотенцем и радовалась преждевременно, что день забот окончен и остались только ужин и отдых.
     Но всегда оказывалось, что и подать на стол и убрать с него, а потом перемыть и перетереть посуду, а после еще и подмести кроме нее больше некому. Понятно, что не свекровино это дело, но и сестра Гавриила, черноокая Мотя, не очень-то охоча была до дел на кухне. Она уже приближалась  по возрасту к «перестаркам»: восемнадцать с половиной - это по хуторским меркам много - и настроение у нее не всегда было подходящим для разговоров и нежностей, а сношка была проста и бесхитростна, так и пусть знает свое место. Мотя была отцовской любимицей, и это особое место в семье обеспечивало ей поддержку в любой спорной ситуации. Бывало, и обижала она Нюру резким словом или презрительным пожатием плечика в ответ, да и за спиной могла обидное сказать матери или Грише про неумеху и криворуку.
     Аннушка, как и полагается снохе в семье мужа, только вздохнет неслышно и идет дальше работы работать. А жаловаться нельзя, не положено. Да и жилось ей по большому счету покойно и счастливо. И совету бабушки, аккурат перед свадьбой данному, она сама следовала, а потом и дочерям и внучкам передала по наследству - что бы днем ни было, разругались-расшумелись или что еще, идешь в кровать - все забыла, все оставь там, в дне. И хорошо поэтому им было с Гавриилом, когда повечеряв, они шли на свою половину и попадали в свой мир, где не было ни обид, ни колких слов, ни усталых рук и ног.
     Один день отправилась как-то Нюра родителей проведать, в одиночку,  -  муж со свекром по делам куда-то наладились, да и у свекрови заботы нашлись, она и одобрила: «Сходи, чего ж не сходить, пожалься на свекровь злую» и улыбнулась. Вот дома радости-то было, мамушка и слезинку пустила:
     - Как ты там, жалкая моя? Не сильно забижают?
     - Не забижают, нет, маманя, да и Гаврила не даст, он жалеет.
     - Как Мотька-то, замуж еще не собирается? Видела ее надысь с Петрухой     ,Толстопятовых батраком. Уж и выбрала себе крученого, - нябось, Филипп не рад?
     - Да и не знаю, маманя, мне они не говорят. А Моте недавно новую дошку и     ботиночки со шнурками справили, свекор с ярмонки привез. И Авдокея говорила - Мотя у нее цветочки приходила смотреть, может, присматривает. Вы-то тут как, не скучно   без меня? Управляешься? Ой, пойду в комнату свою, как там все сейчас?
     - Ну сходи проверь, может, что еще забыла, так забери. А я пока на стол соберу - вон и Степушка к обеду возвращается.
     Встреча со старшим братом была такой же сердечной. Рассказал, что родители скучают без нее, у мамушки иной раз глаза на мокром месте, переживает за дочку «в людях». В хозяйстве все ничего, слава Богу. Жениться вот надумал, скоро к Наталье сватов будем засылать. И так-то хорошо было побывать дома, втянуть ноздрями его воздух и снова почувствовать ни с чем не сравнимое ощущение покоя, любви и тепла.
     Теперь ее жизнь была включена в круговорот времен года и сельских работ, а еще в то новое, что несло в себе ее новое положение - жены и, кажется, скоро-скоро - матери. К весне она уже ходила тяжелая первенцем, оказавшимся горластой крепенькой Анфисой. Гавриил ждал, конечно же, наследника, но когда взял на руки это тепленькое тельце, взглянул в такие же голубые, как у матери, глаза, сказал : «Девка. Ну и хорошо. Следом парень будет».
     А следом была опять девка. Назвали Параскевой, да только имя свое она недолго носила, за неделю истлел младенчик - никто не знал, от какой напасти-болезни. Долго-долго еще звучал этот хриплый плач и слабенький кашель в Нюриных ушах, и тельце горячее помнили руки. И душа свербила так долго, что казалось, никогда не отболит. Нюра едва не истаяла за полгода, почти без еды и сна, не слушая увещеваний матери и свекрови - у тебя дите! - потому что глотать разучилась. И сна не было ни в одном глазу, несмотря на усталость и полное изнеможение после долгого дня забот. Анфиса и вытащила. Уж такая ласковая девчонка получилась у Гаврила и его Аннушки, такая сноровистая и хваткая, все ей знать и понять надо. Вопросами замучает за день. И когда уже умучает ее вконец, а дела не переделаны, то и отправит ее на другую половину, к бабе с дедом. А тем и радость угостить лакомым кусочком и порасспросить ее о новостях ее младенческих да и рассказать ей про Репку да Курочку Рябу, про Бобку-сторожа и свинью Машку в хлеву, про батенину Серую, да про лису и волка во полях и лесах. Бабушка особенно любила поговорить про Боженьку, про доброту его и всевидение (грешить-то нельзя - накажет).
     - Баба, а я когда ночью под кустиком писаю, он тоже видит?
     - А вчера я у Бобки мячик порваный взяла и выбросила, теперь Боженька накажет?
     И так-то славно бабке эту головушку шелковую гладить и улыбаться неприметно в душистый затылочек.
     Тут и опять отяжелела Аннушка, на радость мужу. Кто будет - не обсуждали, был бы жив и здоров младенчик. Носила легко, только в конце беременности не могла уже все управлять, так семейным советом решили, что Мотя будет за старшую и на кухне и в хлеву. Той мало радости, да куда денешься, отец сказал - значит, приказал, а вопросов не задают в казацкой семье. К этому времени Нюрина золовка уж и в самом деле застарела, вроде как и глаз не блестел уже тем озорством и своеволием, не было той бойкости и цекавости, но все так же не могли Филипп с Федосьей уговорить ее отказаться от крученого ее. Уже и отслужил Петруха и готов был хоть сейчас вести зазнобу свою под венец, но нет, ждали кого-то  или чего-то отец с матерью.  Невдомек им было, что встречи их непослушной дочери с неугодным кавалером уже приводили ее к бабке-повитухе, и того они, мудрые, предположить не могли, что когда-нибудь порадуются за нее, ставшую наконец женой по новым временам большого человека, Петра Ефимыча. Члена  совета бедноты, вон как вышло-то. И посему избежит она участи всей ее кулацкой семьи. Одно плохо - деточек у них никогда не будет. Но на то Божья воля.
     К самому цветению яблонь подгадала третья Гавриловна, Раиса. Родилась быстро и заголосила громко, чистый кочеток утренний. Весело, радостно, вот, мол, дождались, я и пришла. И все было как у первенькой: ручки-ножки на месте, тельце чистенькое, складненькое, - все бы хорошо. Одна беда - губа. Заячья. Как кормить, как растить, замуж выдавать? Простые житейские вопросы, и отвечать на них самим, - никто не подскажет. Снарядили процессию в Калач, найти врача и починить маленький ротик, пока дите с голоду не обкричалось - молочко материнское вытекало и девочка никак не могла насытиться и уснуть покойно. Поехали Филипп, Гавриил и Нюра с маленькой. Нашли, зашил врач губку. Как смог зашил. Грубая, почти топорная работа его никогда не позволит Раисе говорить чисто и не стыдиться своего лица. Никогда не удастся ей избавиться от мысли, что она - урод среди нормальных, нежеланная среди любимых, и хоть мать жалела ее чуть больше, чем остальных, и помогала столько, сколько могла, Рая все равно будет жить с этой своей бедой и этой так остро ощущаемой обделенностью.
     Но время двигалось то быстрее, то медленнее. Зима сменялась весной, весна летом. Только-только набухли почки на деревьях, а вон уже и яблоки спеют, а там и дожди зарядили. А вон, гляди, надо санки доставать - девчат катать с горки ледяной. Дети подрастали. Анфиса и Раиса были дружны, разница в возрасте была невеликой, и они делились своими маленькими секретами и тайнами друг с другом и иногда с бабушкой, если считали, что не продаст и не накажет. Грехи их были птичьи, радость жизни била через край - ну когда же и радоваться жизни, как не в детстве. Нюра же вернулась ко всем своим обязанностям ровно до той поры, пока не поняла: понесла. Зимним вечером, отужинав, уложив детей, сообщила мужу, зардевшись. Гавриил воспринял новость как и положено отцу семейства, со сдержанной радостью и тайной надеждой.
     - Может, парень теперь, - тихо спросил жену, стараясь не разбудить дочек в соседней комнатке.
     - Ну кто ж знает, - пожала плечиками с улыбкой Аннушка, боясь дать ненадежную надежду. Да что ни будет - все наше. Вон они у нас какие, сверестелки, все бегом, все скаком, помощницы материны скоро уже. Чем нам девки-то плохи? Ну уж там что Бог пошлет.... Да по правде-то я ныне по-другому хожу, - может, и пацан. Шустрый больно, так и толкается под сердце.
     - Ну добре, ты уж тут управляй да не усердствуй, поберегись.
 А Аннушка тихо зашептала вечернюю молитву, расплетая густую, длинную по пояс, косу.


Рецензии