Балеринки

С переднего места, того, что рядом с водителем, встал мужик – грузный, грязноватый, с небрежно расчёсанными сальными волосами и мерзкой рыжеватой бородкой. Встал, вздохнул протяжно, словно роженица при первых схватках, пробрался к двери – и вышел в осенний сумрак. А на сиденье после него остались две чищенных семечки: две ножки в пятой позиции. Маршрутка плавно тронулась. Ножки встали в третью… в первую… снова в третью… вернулись в пятую… Невидимая Дюймовочка-балеринка приступила к репетиции…

За окном маршрутки осенний город… Воспетые неоднократно улицы, заметённые палыми листьями, моросящий дождь, ранние сумерки. Скоро останутся только тёмные остовы деревьев, нагоняющие тоску – как любое предсмертие. Тёмный город, тёмные деревья, тёмная мистика… Это будет скоро – но не сейчас. Сейчас улицы похожи на пожилую кокотку, пытающуюся дрожащими от старости руками наложить привычный броский макияж: зрелище одновременно жалкое и смешное – ей-то кажется, что она по-прежнему неотразима.

Мне скоро выходить – в эту осеннюю хмарь. Меня ждёт встреча с другом, а потом – встреча с искусством. Если бы не это – ни за что не покинула бы своё убежище: не люблю осень. И даже не потому, что она напоминает, как это принято говорить, о приближающейся старости – нет. Просто осень – это постоянный полумрак и сырость. А жабры у меня так и не отросли… Много-много осенних дождей прожито – мокрые ноги, хлюпающий нос и постоянные простуды. Как можно это любить? Не знаю…  В редкие для этого города осенние солнечные дни ещё как-то получается проникнуться очарованием момента – но чаще обычная сырость и всё ближе подступающая тоска…

Мы встречаемся в маленьком кафе: мягкие, уютные диваны возле круглых столиков на причудливой витой ножке, стены украшают картины какого-то современного художника – фантастические города, в которых светит солнце… по их улицам неторопливо прогуливаются дамы и господа в костюмах викторианской эпохи (о эти задорно взметнувшиеся вверх «хвосты» дамских платьев, сколько в них очарования!), мимо них, позвякивая, проносятся трамваи странного вида – какие-то очень узкие, высокие, с одним огромным софитом над кабиной, с удивлёнными круглыми глазами-фарами, безумных расцветок: фиолетовые, сиреневые, лиловые… Между прогуливающимися парами и трамвайными рельсами снуют поджарые собаки, напоминающие одновременно догов и далматинов, на одной из картин – высокий забор, на нём спокойно умывается трёхцветная кошка, а внизу беснуется целая свора. Кошка знает – не достанут, не смогут, а потому паниковать нет смысла, чистые лапки намного важнее… В этом кафе кофе подают в чашечках тонкого фарфора – и это одна из причин, почему мы любим бывать здесь. Кофе выше всяких похвал: именно той крепости и того вкуса, как я люблю. И обязательно с чашкой кофе приносят маленькую шоколадку – понимаю, что она включена в стоимость, что это совсем не подарок от фирмы, но всё равно приятно.

Моросящий за витражным окном дождь внезапно сменяется агрессивно хлещущими по идущим горожанам струями. Ливень, сильнейший ливень… Пару раз я попадала под такой, будучи за рулём: приходилось съезжать к обочине, пережидать – «дворники» не справлялись с потоком… Когда-то было предсказано безумицей, что город сей уйдёт под воду через триста лет… Не ушёл, стоит… Потому, наверное, боги воды и беснуются, хотят забрать своё – не получается.

У девушки за столиком напротив красивые пальцы, украшенные множеством колец и безупречным маникюром. Она небрежно держит ими тонкую кофейную чашечку, длинные, безупречной формы, ноги скрещены под столом. Она почти прекрасна – особенно когда молчит. Но тонкие пальцы другой руки обнимают дорогой смартфон, прижимая его к нежному ушку с поистине любовной страстью, и в этот смартфон девушка щебечет что-то о косметике «Лаш», о новых сапожках («они такие, что просто ах!») и о своём любовнике («да, он старый, ну и что? Зато у него денег много! На Новый Год полетим в Париж!») – и всё кафе слушает её щебет. Не лиричный голос Джо Дассена, льющийся из динамиков, а этот щебет ни о чём… Разговор длится уже минут пятнадцать – и, судя по всему, заканчиваться не собирается.  Девушку не волнует, что она не одна, и уши других посетителей ничем не виноваты – для неё не существует других людей.

Сквозь витраж видно огромную лужу, оставленную промчавшимся ливнем. В ней кружатся два округлых липовых листочка, словно танцуют старинный красивый танец. Дюймовочка-балеринка, наверное, закончила разминку, вспорхнула на сцену: пируэт, баллоне*, арабеск… Лёгкие, невесомые движения. Красота и изящество, нежность и поразительная выносливость.

Иногда очень хочется покончить с вечным одиночеством. Приходить в дом, где тебя ждут, радоваться обычным людским ценностям: вкусный ужин под неторопливую беседу, обсуждение проблем насущных, сон в объятиях мужчины… Но, видимо, ещё в юности стихами своими спланировала, закляла себя: всегда одна. Все попытки создать семью терпели крах: одни раньше, другие позже. И теперь страшно пробовать что-то ещё: всё равно потерплю фиаско. В юности не понимаешь: словами программируешь будущее. И если из стиха в стих говоришь об одиночестве – именно так и будет. Мироздание отзывчиво: хотела – получи. Желания исполняются…

И не знала, когда пришла -
Дальше мне - одинокой.
Тень разлуки - вокруг - легла -
Головы - ах, до срока!

Знала. Конечно же, знала. А если и не знала, то предчувствовала. Конечно, хотелось иного, но как это – не одной? Как это – вдвоём на всю жизнь? На несколько месяцев, на несколько лет – это понятно, но потом что-то начинает мешать. Словно винтик с заусенцем на ножке: вроде и подходит гайка по размеру, вроде и шаг резьбы одинаковый – а поди ж ты, не ввернуть… Любовь, говорите? А что это такое? Столько раз ей пытались дать определение – и ни одно не было истинным. И чем ближе подбирается старость, тем меньше желания искать её, тем меньше желания делить дом и быт с кем-то. Уютная комната, кино или хорошая книга перед сном – а если станет невыносимо от чувства одиночества (привет, осенняя депрессия!), то можно съездить в гости… Или пойти куда-нибудь в компании знакомых. Вечер-два веселья – и можно далее уходить в себя, в свой мир…

Кошка с картины спрыгнула в зал, подошла, выгнув спинку – хвост трубой, самый кончик его дружелюбно подрагивает – потёрлась об ногу: «Муррр?». Муррр, моя хорошая, муррр, запрыгивай на колени, будем вместе пить кофе. Ты не пьёшь кофе? Ну конечно, ты хоть и с картины, но всё же кошка… Тогда давай будем думать о чём-то хорошем… Вот смотри, дождь скоро кончится – и снова ему не удалось утопить этот город со всеми его улицами, площадями, дворцами, жителями и кошками. Ты не сомневалась в этом? Да и я тоже… Зато под дождём продолжает танцевать балеринка-Дюймовочка: видишь, как кружат капли по витражам?

Цифры на часах показывают, что друг мой должен уже быть здесь. Странно, обычно он очень пунктуален… За много лет знакомства ни разу не было, чтобы он опоздал. Я – могу. Особенно если мне встретится кошка с картины… или неутомимая Дюймовочка начнёт свой очередной танец. Он – нет. Скорее приедет раньше, чтобы потом мягко пожурить: «Вот опять я жду тебя, родная». Иногда мне казалось, что с ним – можно так, на всю жизнь. Но потом… потом я говорила себе: посмотри, кто ты – и кто он! В те годы, когда ты пыталась просто выжить, когда сил хватало только на то, чтобы после работы разгадывать глупые сканворды – он покорял многотысячники, писал книги, занимался какими-то непонятными тебе научными изысканиями. Он умён, образован, красив… а ты? Обычная мышь, со своими мышиными увлечениями. И что с того, что он симпатизирует тебе? Разве может он любить такого мелкого серого зверька? Ему нужна такая же, как он – гибкая, опасная хищница… А тебе достаточно того, что он иногда – рядом. Погулять по городу, насладиться искусством, выпить по чашечке кофе или бокалу вина в уютном кафе… А потом – каждый к своей жизни: ты в свою маленькую, заставленную стеллажами с книгами, комнату, а он – к друзьям, к светским вечеринкам, к постоянному празднику. Он и сам – праздник… Но почему же этот праздник сегодня задерживается? Впрочем, он же, как всегда, на машине… ливень… пробки…

Кошка устала мурчать, а может, ей просто надоело – ушла. Странно: не стала возвращаться на картину, пошла спокойно, грациозно перебирая лапками, в сторону кухни. Ну конечно, кто ж ей в её сюрреалистическом городе с лиловыми трамваями даст нормального белого молока? Там, наверное, и молоко другого цвета… И там, наверное, живёт моя балеринка: самое подходящее место. Странные дома, странные улицы, высокое небо и солнце, много солнца… Этот город создан для танца – не чопорного, как полонез, и не безумного, как полька, а такого же странного, сюрреалистичного, не похожего ни на один из тех, что танцуют здесь, в моей реальности. Танец-осознание. Танец-самовыражение. Танец, который лучше слов скажет всё, о чём ты думаешь… и о чём думает твой партнёр. Чтобы танцевать его, Дюймовочке не нужен ни Жаб, ни принц – партнёром будет сам город. Если внимательно посмотреть на картины, видно, что он – танцует: плавные линии улиц, лишённые углов стены, деревья, вздымающие в порывистом движении ветви. И так странно среди них смотрятся спокойные дамы и джентельмены в викторианских платьях…

В кафе редко входят посетители: не самое дешёвое. Да и пива здесь не подают. При особом желании можно взять бокал коньяка или вина – и более никакого алкоголя. Коньяк у них хороший, не резкий, с нежной ванильной ноткой – армянский. Когда-то давно, когда ещё юность требовала постоянной феерии и не менее постоянных экспериментов, один из промелькнувших в моей жизни быстро, но не бесследно, болидов учил меня пить коньяк: из сужающегося кверху бокала, чтобы чувствовался аромат, ни в коем случае не из рюмки. Налить чуть-чуть, согреть в ладонях – и потягивать маленькими глоточками… И ни в коем случае не закусывать чем попало: лучше всего сладковатый сыр. В крайнем случае – горький шоколад. А расхожая коньячная закуска – «николашка» (да-да, ломтик лимона, посыпанный кофе) – это для быдла. Потому что не оттеняет, а перебивает. Прошло много лет – я до сих пор люблю коньяк. И за эти годы согласилась с тем болидом: сыр лучше всего. А приходилось закусывать всяким, даже квашеной капустой… извращение, конечно, но другого не было ничего… И сейчас, если он не придёт, придётся взять себе коньяк: как успокоительное. Потому что если он не придёт – значит, что-то случилось с нашими отношениями. И пережить это будет сложно.

Над дверью примостился колокольчик из Валдая. Очень трогательная нотка: не модная теперь «музыка ветра», а знакомый с детства колокольчик. Маленький городок – Валдай, я была там несколько лет назад. Музей колокольчиков, озеро неподалёку и монастырь за озером – больше, в принципе, никаких достопримечательностей. В озере чудная вода: холодная, но ласковая. А ещё – почти мистика – после купания в ней, всё моё потемневшее от времени и разнообразных переживаний серебро сияло, словно только что вышедшее из-под умелых пальцев ювелира. Это был период очередных попыток, очередных исканий – как и предыдущие, закончившийся ничем. Но нет, лукавлю: он оставил много хороших воспоминаний, не принеся, впрочем, главного: избавления от одиночества. И, вернувшись из тех болот самопознания, бросилась снова к нему, единственному моему другу: поплакать рядом с ним, рассказать, как всё снова не складывается, почувствовать на своих волосах сильную, уверенную ладонь… «Ну что ты плачешь, малышка, всё не так и плохо в этом лучшем из миров!». Коньяк и песни до утра, интересная беседа и много сигарет… Это происходит из раза в раз, и, быть может, он именно тот, кто смог бы быть рядом всегда? Но нет, мышь, твоё место в углу!

Колокольчик коротко звякнул: в кафе вошла взволнованная пара. Неплохо одеты, женщина, уже войдя внутрь, складывает дорогой, непослушный зонт… С таким зонтом, раскрашенном невиданными цветами, должна танцевать моя балеринка-Дюймовочка один из своих прекрасных танцев. Пробежать на полупальцах, остановиться, словно натолкнувшись на невидимую стену, - а ля згонд** – и уйти в фуэте… Лёгкая, быстрая, тоненькая – независимая… неутомимая.

Женщина скрылась в дамской комнате, мужчина взял прейскурант, изучает внимательно. Но видно, что он заказал бы сразу коньяк – что-то его сильно беспокоит. Но без своей дамы не хочет: они правильная пара, они всегда советуются друг с другом.  Это видно сразу. Как? Я не могу объяснить. Быть может, об этом сказал его жест, каким он придерживал для неё дверь. Или её взгляд, когда она быстро удалялась к нужной комнате. Или то, что они чем-то похоже – при всех внешних различиях. Не знаю. Но мне так кажется.

Его волнение передаётся и мне. Не удивительно: оно распространяется по маленькому кафе, словно иприт над полем боя, заползает в самые отдалённые уголки, наполняет кофемашину и льётся в тонкостенные чашечки испуганной Ниагарой. Даже викторианские пары ускоряют шаг, а Дюймовочка-балеринка начинает двигаться резко, изгибая руки под углом – импрессионизм от танца. Кажется, я даже слышу музыку, под которую она танцует: Малер, симфония №6… Откуда-то берутся ещё танцовщицы: такие же воздушные, почти невидимые, - и танец, не имея общих движений, приобретает безумный рисунок ван-гоговского неба… Откуда они взялись, эти призрачные балеринки? Из того дома на горизонте? Возможно… Именно в таких домах, невзрачных на первый взгляд, и должны жить люди творческие: в мансарде, под самой крышей, художники, пишущие свет и тьму, поэты, воспевающие самые прекрасные и самые низменные чувства, музыканты, что готовы вслед за Орфеем спуститься в Аид за своими прекрасными танцовщицами… Призрачными танцовщицами, плетущими сейчас свой пугающе-ломаный танец…

Женщина вернулась к своему мужчине, и тут же он подозвал официантку: два по сто коньяка и два кофе по-венски. Нет-нет, пока больше ничего… Девушка с красивыми пальцами, наконец, закончила разговор, и в тишине кафе, слегка нарушаемой только звуками саксофона Птицы, внезапно и очень отчётливо прозвучало: «Ты же видел? Видел? Живых, наверное, никого!»… Официантки здесь расторопливы, коньяк на столике семейной пары появился почти сразу после заказа… Женщина сделала большой глоток, поморщилась, на глазах появились слёзы. Мужчина успокаивающе что-то говорил, но она не слышала: «Совсем рядом здесь… Ну почему мы не договорились встретиться в другом месте? Я не видела бы этого! Никогда, никогда больше не сяду за руль!»

Балеринки сменили темп танца: теперь это совсем бешеная пляска… Они что-то хотят сказать этим, что-то, чего я не понимаю… Но тревога их движений накладывается на тревогу, разлитую в зале кафе, и становится совсем страшно, хочется спрятаться, сбежать, уйти в залитый солнцем город, где тревожно озираются джентельмены и дамы, не замечая безумного танца маленьких балеринок… Друг мой должен был быть здесь ещё полчаса назад… Встречи с искусством сегодня не будет – только дождь, кофе, тревога и призрачные танцовщицы… Я оставляю чаевые в плетёной корзинке, последний раз смотрю на моих балеринок и выхожу – хочется закурить, но невозможно: ливень снова бьёт сильнейшими струями. Душ Шарко… Мне надо пройти к метро – но там, на перекрёстке, почему-то много народу, много полиции, синим огнём сверкают маячки «скорых»… Там что-то случилось… Я не хочу туда, но другого пути нет – проходные дворы моего города давно перекрыты. Забившись под арку, всё же закуриваю: руки дрожат, огонёк так и норовит пробежать мимо кончика сигареты. Проходящие мимо что-то говорят о груде металла, о том, что виноват ливень, о том, что идиоты в такую погоду гоняют, словно бессмертны… Водоворот, уходящий в ливнёвку, кружит два окурка: первая позиция… пятая… третья… Балеринка-Дюймовочка не покидает меня…


Солнце. Сегодня светит солнце. Такое же, как в городе, где живёт Дюймовочка… Сегодня оно выглядит насмешкой. В тот день, под ливнем, столь привычным этому городу, балеринки резко оборвали свой танец – там, на перекрёстке, ведущем к метро… И тут же закончился ливень – наверное, он выполнил своё задание. Знал ли он, что многим сделает очень больно? Вряд ли… Ливень – это бездушная вода… Он отступил, оставив передовую моросящему дождю – и тот продержался на позициях несколько дней… вплоть до сегодняшнего утра. А сегодня яркий свет заливает привычный осенью к полумраку город. Яркий, весёлый свет, так не соответствующий настроению. Хризантемы, которые я держу в руках, роняют пару лепестков в вчерашнюю лужу, и я, не глядя туда, знаю, что моя Дюймовочка пришла: мы проводим его вместе… Вот только я теперь долго не смогу танцевать…

*Баллоне(Ballonne). Прыжок на одной ноге или вскок на пальцы с продвижением за работающей ногой
**А ля згонд(A la seconde) франц., букв. - во II позицию. Поза классического танца; нога через II позицию поднята в сторону на 90° или выше.