Длинное лето. Глава 23. Смягчающие обстоятельства

Виктор Николаевич Фомушкин,  который у себя в Генпрокуратуре никому не давал спуску и никого ни о чём не просил, а только требовал, — грозный неуступчивый следователь завёл дочь в сарай, уселся перед ней на корточки и тихим голосом попросил:
— А теперь скажи, чего ты испугалась? Ты думаешь, я не понимаю, что тебя стрелочником выбрали, зачинщицей, потому что тебе четырнадцать, а подружкам твоим по десять… Думаешь, не понимаю? Ответь мне честно, чья была идея? Даже если твоя. В принципе, идея неплохая, и картошку вы не воровали, вы же думали, она ничья. Набегались-наплавались, проголодались, а домой не хотели идти… — говорил Виктор Николаевич, и Аня изумлённо на него уставилась.

— Смягчающих обстоятельств более чем, на сто пятьдесят восьмую не тянет (Уголовный кодекс РФ, статья 158 «Кража»), это семь двадцать семь КоАП, мелкая кража (Кодекс РФ об административных правонарушениях, статья 7.27 «Мелкое хищение»), административный арест на срок до пятнадцати суток либо обязательные работы на срок до пятидесяти часов. А вы больше отработали. И следовательно, Пилипенкам ничего не должны.
Тэ-эээк… Что мы имеем? Эксплуатацию детского труда до четырнадцати лет. А это уголовно наказуемо, это статья. Так чья была идея?

— Алла картошку нашла, за черёмухами. А я очень кушать хотела, а домой не хотела, ещё семи не было, я и согласилась копать. А Роза не хотела… то есть, копать не хотела, а есть она тоже хотела. И Аллочка. Мы все хотели… — запуталась в «признательных показаниях» Аня.

Виктор Николаевич Фомушкин, следователь генпрокуратуры с приличным стажем и длинным послужным списком, явственно ощутил, как мозговые извилины  в его голове вздрогнули и недоумённо переглянулись. В таких неординарных случаях выход один — сбить своего «визави» с толку.
— I don't claim to know what you're going through but whatever it is, it's not worth dying for. /Брэдфорд/
— А я хотела… — чуть слышно ответила Аня. — И домой не пошла, с Аллочкой, когда она мне котлеты принесла…

Сбить с толку не получилось.
Виктор Николаевич с опозданием сообразил, что сморозил несуразное: «Я не утверждаю, что понимаю, каково тебе было, но чтобы там ни было, умирать не стоит».

— Даже если ты инициатор… Что ж ты мне не рассказала, я же следак! Какой-никакой, а с юридическим образованием. Вот же сукины дети, опэгэ нашли (ОПГ — организованная преступная группировка), судилище устроили детям. Это ещё разобраться надо, кого надо судить и за что. Сто пятидесятая УК налицо (уголовный кодекс РФ, статья 150 об эксплуатации детского труда), восемь-восемь КоАП налицо (Кодекс РФ об административных правонарушениях, статья 8.8. о нецелевом использовании земельных участков) — перечислял Фомушкин, загибая пальцы. — Ничего, дочка, мы им перцу под хвост насыплем.
— Восемь-восемь это что?
— Восемь-восемь это статья, дочка. Самозахват земли частным лицом.
— Ничего они не захватывали, они картошку посадили. И черёмухи не рубили, только кусты.  Это общая земля, значит, и их тоже. У них участок четыре сотки, а взносы платят такие же, как все, и целевые — как все, — резонно возразила отцу Аня. — Пап… не надо их судить, ладно?

Виктор Николаевич, не ожидавший такого от дочери, резко сменил тему.
— Я что сказать хотел… Ты виновата, все трое виноваты, и ты об этом знаешь. А за поступки надо отвечать, а не в лес убегать, как заяц. Неужели ты подумала, что мы с мамой тебя не защитим? Мы чуть с ума не сошли, пока тебя искали! Всё СНТ на уши поставили!
— Она мне не мама, — перебила отца Аня. — Она мне никто. Вырасту и уйду от вас. И вам не надо будет меня защищать.
— Оба-на! Не мама. А кто же она тебе, мачеха что ли? Мачеха бы по тебе не плакала, убежала и ладно, пусть её там волки съедят. А у Аглаи с сердцем плохо стало, да и меня, честно сказать, прихватило, чуть не умер.

— Better would die ("лучше бы я умерла"), — прошептала Аня. И заплакала, уткнувшись лицом в колени. Отец попытался поднять её на ноги, но Аня вцепилась руками в шведскую стенку и замотала головой:
— Пусти! Не трогай меня! Ненавижу вас! Вы меня не любите, ты и мама!

Виктор Николаевич опешил, но не обиделся. Он и не такое видел, и не дай господи дочке знать, что ему приходилось видеть… Это нервы. Нервный срыв.  Допекли девчонку.
— Пойдём, там мать ужин приготовила, ждёт, а мы с тобой разговоры разговариваем… Пойдём.— Фомушкин взял дочь за руку.
Аня вырвала руку и вцепилась в шведскую стенку, как упавший за борт вцепляется в верёвочный штормтрап.
Виктор Николаевич погладил дочь по голове и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Аня ждала, что он останется. И скажет, что она не права и что он её любит. И Аглая, которую она называла мамой. А её настоящая мама умерла пять лет назад, диагноз — черепно-мозговая травма, не совместимая с жизнью. На похороны девятилетнюю Аню не взяли, и попрощаться с матерью не дали, не надо девочке на такое смотреть.
Уже тогда, в свои девять лет, Аня знала, что в маминой смерти виноват отец. Молчаливо сидевшие за поминальным столом мамины дальние родственники, выйдя из подъезда, развязали языки, а окно Аниной комнаты на втором этаже было открыто. «Её из-за Виктора убили, посадил ни за что или срок пожизненный кому-то обеспечил, вот и отомстили» — услышала Аня. И помнила до сих пор, не могла простить. Хотя Аглаю приняла спокойно: а куда деваться?

Аню никогда не обижали — ни отец, ни мачеха. Не наказывали за разбитый папин любимый бокал или принесённую из школы двойку. С кем не бывает… За бокал попросит у отца прощения, за двойку — мать засадит за учебники. А вот нарушение установленного родителями регламента (тройка в четверти, недопустимое поведение или возвращение с улицы позже семи вечера) грозило серьёзными «санкциями». Прощения просить бесполезно.

Выкопанная пилипенковская картошка — это не просто нарушение регламента и не статья 213 «Мелкое хулиганство» (хотя картошка была мелкая), это гораздо серьёзней, размышляла Аня сидя в шалаше под «волшебной» елью. Это называется воровство, а «не знали» и «не хотели» в расчет не принимаются. Незнание закона не освобождает от ответственности, Аня в курсе, дочка следователя, как-никак. Нет, домой идти нельзя, собрания ей не простят. Может, загадать желание, чтобы простили, не наказывали, и волшебная ель его исполнит? Если бы на самом деле было так…  Ей вдруг захотелось закрыть глаза, чтобы мир исчез, и ничего бы не было, и она не сидела бы здесь… Better would die. Better would die!
«Там, где всё слёзное море выпито до дна
Будет идти война.
Живые будут завидовать мёртвым,
А мёртвые будут завидовать тем,
Кого ждёт смерть.
Тем, кто ищет её в облаках.
Мёртвые знают, как легко умирать.
А живые боятся остаться в дураках».
(Эдуард Старков «Рэдт», 08.07.1969 — 23.02.1997, рок-музыкант и поэт, покончил жизнь самоубийством 23 февраля 1997 года в Санкт-Петербурге).

Продолжение http://www.proza.ru/2018/10/24/903