Глава. 24. Призраки

...Она не знала, утро сейчас или уже вечер, не помнила, как пришла домой, кажется, её привёл отец. Втолкнул в сарай, вошёл следом и закрыл дверь. Аня привалилась спиной к стене и сползла на пол. Она не станет просить прощения. Просить прощения бесполезно. А за поступки надо отвечать.

Виктор Николаевич смотрел на Анино бледное лицо, на распухшие от слёз глаза и распухшую от удара щёку. Ей плохо. Ей очень плохо. Она и так наказана, а он её ещё и ударил. Не удержался. Это тебе не с подследственными разговаривать, — осадил себя Фомушкин. — Это ребёнок. Твоя дочь. Которая тебя должна любить, а она боится.

Опустился рядом с дочерью на деревянный чисто вымытый пол (Аглая мыла каждый день, выливала ведро воды и собирала чистой тряпкой, отжимая её в ведро), обнял Анины угловатые плечи: «Ну и чего ты испугалась? Поду-уумаешь, собрание собрали. И колосились два часа кряду. Общественных обвинителей до х…  мм, до хрена, вот про защитников как-то забыли. Ну чего ты, дочь? Я всё-таки следователь, какой-никакой. Справимся. Кого и за что судить, это с какой стороны посмотреть… А за картошку деньги отдадим, и забудем это всё.  Осенью в Англию поедешь, в колледж… Нечего тебе здесь делать.

Ишь, заботливый, — неприязненно думала Аня. — и наказывать не стал, хотя есть за что, и в Англию он меня отправит… А меня ты спросил?! Не нужна мне твоя Англия. Я там одна буду, ни подружек, никого.
Аня не обиделась на отца за пощёчину, хотя щека болела и горела до сих пор. Пощёчина заработана честно. Она обиделась за его равнодушный тон, за наигранное веселье, за… Он даже не понял, как ей плохо, как больно, и не хочется жить. За калитку теперь не высунешься, все на неё пальцем показывать будут – смотри, смотри! вон воровка пошла...

А почему собственно ей не поехать в эту Англию, с её почти свободным английским? Там её никто не будет любить, но ведь и здесь не любят. Аглая не в счёт, Ане она чужая. Хорошая, заботливая, но чужая. И забота — чужая, равнодушная. Аглая не в счёт. А отец… Он даже не спросил, не замёрзла ли она, ночью, в сарафанчике... Потому что ему всё равно.

С холодом Аня смирилась, стерпелась, а вот со страхом совладать не могла. Она устала бояться — одна, в чёрной пугающей тишине «волшебного» шалаша, который ночью вовсе не казался надёжным убежищем, ведь кто угодно может раздвинуть еловые ветки и войти… В шуршащей и шепчущей лесной тишине ей чудились чьи-то шаги, сначала едва различимые, потом всё ближе, ближе… Обмирая от страха и сжавшись в комочек, Аня ждала утра — которое ничего не изменит, ничего не исправит, оставит всё как есть.
Утром она съела Аллочкину котлету. Алла прибежала к ней поздно вечером, когда тропинка через вырубку утонула в серых сумерках, а в лесу совсем стемнело. Выложила перед изумлённой Аней пряники и котлету, за которую Алла извинилась, что холодная, и ёжась от ночного холодка, долго уговаривала её вернуться и переночевать у них с бабушкой.

Она не вернётся, останется под волшебной елью, под которой сбываются желания. Она будет собирать ягоды и орехи, а потом… Аня не успела додумать, заснула, вытянувшись на рыжей хвое, пахнущей ёлкой и новым годом. И не слышала, как кричали Аглая с отцом, которые прошли мимо елового шалаша, не заметив его. Аглая даже споткнулась о ветку.

…Отец всё говорил и говорил… Что он всё понимает, что надо это пережить и что он ей поможет с этим справиться. А ей хотелось в душ,  и стоять долго-долго, и чтобы от воды шёл пар. И есть хотелось. И чаю, горячего-горячего.
Мама бы её простила. Не спрашивала бы, чья идея и кто зачинщик, а простила — сразу, за всё, навсегда. Если бы с ней была сейчас её мама, если бы её не убили, она бы накормила Аню, уложила спать, укрыла одеялом… Так хочется спать, и чтобы мама сидела на краешке кровати.

Мама всегда так сидела. А потом целовала её, спящую, и уходила, оставив зажжённым ночник. Так было всегда, пока у неё была мама, а Аня была маленькой. А в девять лет стала большой, пришлось стать. Отец так и говорил: ты большая уже…
Если бы он её любил, то сейчас сидел бы с ней рядом и утешал, и гладил по волосам. А он перечислял статьи уголовного кодекса и строил планы мести. Почему он её не любит? Никто не любит. Слёзы, выплаканные досуха в лесу, вдруг подступили к глазам.. Никто не придёт её утешать. Никто.

В темноте сарая тренажёры казались призраками — гакк-машина, гравитрон, скамейка для пилатеса, степпер, беговая дорожка… Призраков Аня не боялась, они были свои, были друзьями, и темнота была своей, домашней.
Аня вытерла слёзы и встала на степпер… На тренажёрах она занималась до полной усталости, после которой ни на что не остаётся сил, тяжело держать глаза открытыми, тяжело даже думать.
«Всё, больше не могу. Так хочется спать…»

Аня легла на беговую дорожку и закрыла глаза. И не слышала, как пришла Аглая, подсунула ей под голову подушку и укрыла одеялом.

Продолжение http://www.proza.ru/2018/10/24/913