Никто не знает

         Операция откладывалась. Врачи не скрывали своих сомнений в благополучном исходе. Изначально Кира Новикова была настроена только на позитив, но бесцельное пребывание в больничных застенках подтачивало боевой дух и разлагало морально.       Чтобы окончательно не разложиться и не поддаться вселенскому унынию, непрерывно транслируемому ноющими пациентами, как сигналы SOS с тонущего судна, девушка периодически выходила из палаты слоняться по «Монмартру». Так она называла длинный, просторный больничный коридор c многосторонним движением. А почему нет? Мечтать, так мечтать — широко и с размахом.
        Огромные цветы в кадках в её воображении представлялись каштанами, снующие туда-сюда медсестры и нянечки, напоминали туристов и мелких клерков, медлительные профессора с папками историй болезней — важных магнатов, молоденькие ассистентки — Парижских модниц, пациенты на каталках вполне могли сойти за спешащие экипажи.
       .Она никогда не бывала в Париже, но видела в Эрмитаже картину Камиля Писсарро, запавшую в душу. Художник обожал Монмартр. Он создал 13 полотен с изображением бульвара в разное время и в разную погоду, так живо, что рассматривая картины, заболеваешь Парижем. Писсарро наверняка удивился бы, узнав, что для кого-то Монмартр — это больничный коридор, а Париж — почти диагноз.
       Ещё ей нравилось слово «слоняться». Оно было из далёкого счастливого детства, из того времени, когда трехлетняя Кира забиралась под большой обеденный стол в гостиной, стаскивая за угол скатерть до самого пола. Под столом проказница строила холобудку, используя в качестве подручного материала всё, что плохо лежало: подушки, покрывало, мамин палантин и даже шахматную доску. Папа говорил, что холобудами вольные казаки называли свои шалаши. Кире тоже хотелось стать вольной, независимой и самостоятельной. Что за блажь в голове маленького ребенка? Только именно это слово: «самостоятельная» — Кира считала высшей похвалой в свой адрес.
        За смешной взъерошенный вид и торчавшие вверх волосы девочка называла папу ёжиком. У Киры было домашнее прозвище — слоник. В детстве она была толстой, лопоухой и, слоняясь  из угла в угол,  действовала бабушке на нервы. Сейчас никому не придёт в голову называть стройную девицу слоником, а жаль. Вот бы снова окунуться в беззаботную атмосферу детства, прижаться к колючей папиной щеке и слушать добродушное ворчание бабушки.
       Только нет больше ни папы, ни бабушки, а есть длинный больничный коридор и вожделенная самостоятельность, столько — хоть отбавляй, да вот беда — сейчас самостоятельности ей совсем не хотелось. Хотелось распустить нюни, сделаться неженкой, слабачкой, поныть, поплакаться, и чтобы кто-то сильный и взрослый сидел рядом, утешал, гладил по головке и подтирал сопли.
       Тьфу, домечталась: от Монмартра — до соплей. Даже самочувствие сразу ухудшилось. Нельзя думать о плохом. Думать о плохом Кира себе запрещала категорически. Лучше совсем ни о чём не думать, абстрагироваться от личных переживаний и созерцать, а ещё лучше — переключиться на что-то другое. Представить, что ты сидишь в зрительном зале и смотришь пьесу. Жизнь есть везде, даже на Марсе, а уж в больнице — тем более. 
       Чуть поодаль сестринского поста, забившись в угол между цветком в кадке и диваном для посетителей, в инвалидном кресле сидит молодой человек. Парень мечтательно запрокидывает голову, грызёт кончик карандаша и что-то рисует в альбоме.
Кира слишком пристально разглядывает его. У болезного тёмные волнистые волосы, точёный профиль и большие карие глаза — пожалуй, он слишком красив для мальчика.        Почувствовав её взгляд, красавчик обернулся. Пройти мимо уже неудобно, и она подходит.
—Привет. Рисуешь? Можно взглянуть? — спрашивает она, присев рядом.
Незнакомец хмурится и захлопывает альбом. 
— Я никому не показываю незаконченную работу, — в голосе сквозит обида и  кавказский акцент.
«Скажите, пожалуйста, какой важный господин», — подавив смешок, думает Кира  и ещё про его длинные загнутые ресницы: «и зачем парню такие»?
— Правильно делаешь. А ты покажи то, что закончил, — не отстаёт она.
      Кажется, такой вариант его озадачил. Молодой человек многозначительно молчит. Кира не понимает людей, которые любят всё усложнять. Зачем? Ведь так просто сделать что-то не по правилам, сказать «да» и улыбнуться в ответ.
 Парень с интересом разглядывает её. Кира не смущается. Пусть разглядывает. У неё обычная среднестатистическая внешность — ничего выдающегося, только уши. Но  комплексами она давно не страдает, знает, что если захочет, может быть довольно милой, а когда вымоет волосы и вовсе, хорошенькой.
 — Обещай, что не будешь смеяться, — требует он, закончив с осмотром.
Ну вот, ещё не познакомились, а уже условия. Странный какой-то, чересчур серьёзный, можно сказать — бука. Из-за болезни, наверное.
—А вдруг там комиксы? —  шутит девушка. Очень хочется его как-то расшевелить, рассмешить, но красавчик опять дуется, не понимая шутки. Тогда Кира торжественно обещает не смеяться.
— Ладно, смотри, — тяжело вздыхает он, протянув альбом.
Похоже, для него этот жест доброй воли — непростое решение. И чего боялся? Рисунки-то хорошие. Больше всего ей понравился набросок прибрежного городка. Клочок знойного юга — ещё одна её несбывшаяся  мечта, не считая Монмартра. Горы, пальмы, море. Она всегда хотела поехать к морю. Но, сначала Париж.
— Красиво. У тебя талант. Особенно море, — честно призналась Кира.
— Это Сухум — мой город. Я его очень люблю. Ты была в Сухуми?
Нигде она не была. И моря никогда не видела.
— Сухуми — это в Грузии?
—Ты что, ни разу не грамотная, да? Географию в школе не учила?  — возмутился красавчик. — Сухуми — столица Абхазии.
Ну, ошиблась. Что в этом такого? Почему он так реагирует?
— Извини. Учила, конечно. Только это было давно и неправда. — Про «давно» она загнула. Кире Новиковой 17 лет. Последний год из-за болезни она запустила учёбу. А вообще она учится в колледже «Культуры и Искусства». — Забыла, — осторожно отвечает она, стараясь быть тактичной, чтобы снова не обидеть молодого человека. Нехорошо обижать инвалидов.
— Забыла? У тебя проблемы с памятью, да? — он довольно груб и плевал на её тактичность.
Припомнив про грузино-абхазский конфликт, Кира догадалась, что невольно задела национальную гордость молодого человека. Пришлось выкручиваться:
— У меня с географией туго. Всегда путаю Бухарест и Будапешт. Кипр и Крит. Анголу и Андорру.
—А ты — смешная, — наконец, улыбнулся он. — Тебя как зовут?
— Кира.
—А меня — Георгий.
— Он же Гоша, он же Гога, он же Юра, — пошутила она фразой из известного фильма.
—Нет. Только Георгий, без вариантов, — опять насупился парень.
Ну, что такого она сказала? Любой нормальный человек поддержал бы шутку. Но этот опять обиделся. Похоже, бедняга совсем разучился радоваться жизни. Понятно, что жизнь в инвалидной коляске — не сахар, и всё же… Кире уже не казалось забавным, что он совсем не понимал шуток и пыжился, как маленький мальчик, который хочет доказать всем, что он — мужчина. 
— Расскажи о себе? — просит она, чтобы отвлечь Георгия.
За ершистым характером чаще всего прячется боль. Но захочет ли гордый мальчик  делиться своей болью?
         Георгий был родом из типичной кавказской семьи, где мужчина — глава, воин, добытчик, хозяин, царь и бог. Рождения сына его родители ждали долгих пятнадцать лет. До появления Георгия у них уже было две дочери, но для полного счастья требовался именно мальчик — наследник и продолжатель славного рода. Хвала небесам, это  произошло. Георгий родился красивым, здоровым и по всем прогнозам должен был стать настоящим джигитом, достойным своих героических предков, лихо владеющих саблей и прочно державшихся в седле. По семейным преданиям все мальчики в их роду начинали ездить верхом раньше, чем ходить под стол пешком.
       Однако с физическим развитием Георгия что-то пошло не так. Рос он вялым, хилым,  часто падал, спотыкался, быстро уставал и как огня боялся лошадей. 
— Настоящий мужчина не может устать. Если ты устал — ляг и умри! — твердил отец, не признающий никаких слабостей.
        Пребывая в твёрдом убеждении, что немощь сына — пагубный результат материнской залюбленности и элементарной избалованности, отец лично принялся за воспитание, истязая мальчика закаливанием и физическими упражнениями. Ослушаться воли отца, Георгий не смел и тренировался из последних сил.
        В первый класс школы он пошёл ещё на своих ногах, но уже через год не смог самостоятельно передвигаться, и учителя стали посещать его на дому. Изо всех сил мальчик старался хорошо учиться, чтобы у родителей был повод, гордиться им, но отличные отметки не могли ничего изменить. Настоящий кавказский мужчина должен быть сильным и смелым, а немощный отпрыск, нуждающийся в посторонней помощи, вызывал лишь чувство жалости и скорби. Георгия упорно возили по самым лучшим докторам и целителям. Всё бесполезно. Медики беспомощно разводили руками. Они обнаружили у мальчика неизлечимое генетическое заболевание — спинальную мышечную атрофию.
         Здоровые одноклассники, гоняя мяч во дворе, быстро забыли о сидевшем в инвалидной коляске соседе. С ним никто не дружил и не навещал. И если бы не женская часть семьи, Георгий оказался бы в полной изоляции. Рано вышедшая замуж старшая сестра оставляла под его присмотром своих дочек. Из-за бесконечной очереди малышки никак не могли попасть в детский сад, а их маме нужно было срочно выходить на работу. Больной брат не столько исполнял роль няньки, сколько обучал малолетних племянниц чтению, рисованию и письму. Тогда открылся его художественный талант.
        Отец долго не хотел оплачивать сыну частные уроки живописи, считая это увлечение пустой блажью и сдался только после совета одной известной предсказательницы из Гудаута.
         Гадалка сказала, что болезнь Георгия — родовое проклятье, наложенное на весь их род  до седьмого колена за грехи какого-то дальнего предка, участвующего в расстреле священника. Она посоветовала отмаливать грех в святилище Илори:
— От страданий — к покаянию. От покаяний — к прощению. От прощения — к спасению. Талант больного мальчика — знак высшей милости. Да поможет вам Бог…

         Следующее утро началось с профессорского обхода. Кира жадно ловила каждое оброненное вскользь слово. Медицинские термины не умещались в сознании, но самое главное она поняла. Операцию ей назначили на завтра.
После обхода взволнованная Кира вышла в коридор. Георгий сидел в своём углу. Похоже, он ждал её и приветственно махал рукой.
— Поздравь. У меня завтра операция, — поделилась новостью Кира.
— Поздравляю, — с грустью произнёс он. — Теперь ты совсем выздоровеешь и не будешь со мной дружить. Здоровые с больными не дружат. У них свои друзья. А мне уже ничто не поможет. Я тоже хотел операцию. Приехал сюда к профессору, а он сказал: поздно. Шансов нет. Я всегда буду в коляске.
— Ничего себе, поддержал. А ещё в друзья набиваешься,— разочарованно удивилась Кира и хотела уйти, но всё-таки осталась. Жалость победила. Георгий — избалованный ребёнок и законченный эгоист. Ему не понять, что она — всего лишь  девочка, и ей может быть элементарно страшно. Своя боль больнее. Трудно быть благородным, когда нет шансов. И потом, если честно, ему на самом деле гораздо хуже, чем ей. Кира поймала себя на мысли, что испытывает к молодому человеку даже не дружеские, а скорее, материнские чувства. Георгий младше её всего на год, но ей кажется, что разница между ними — десятилетия. По сравнению с ней, он, просто младенец. Или это она — мудрая не по годам? — Откуда тебе знать, что будет всегда? — строго спросила  Кира. Наверное, сейчас она была похожа на занудную школьную училку, отчитывающую ученика за невыученный урок.
— Врачи говорят.
— Они не знают. Никто не знает. Каждый день что-то случается: пожары, наводнения, землетрясения. Каждую минуту гибнут люди. Абсолютно здоровые люди. Вчера они радовались жизни, строили планы, а сегодня — бац! Перевернулась машина, разбился самолёт, налетел ураган — и всё. Их нет. А ты — есть. Понимаешь?
— Нет,— грустно отрицает Георгий.— Толку-то…
— Ну, как же тебе объяснить, — начала раздражаться Кира. — Шансов нет только у тех, кто умер. Ты жив — это твой шанс. Используй его. Радуйся тому, что есть.  Представь, что через несколько лет случится невиданный прорыв в медицине, и врачи научатся лечить любые болезни: рак, наследственные, параличи. Просто живи, и твоё время придёт.
— Легко сказать: живи. Как жить, если ходить не можешь?
— Не думай об этом. Это уже случилось. Всё. Точка. Переключись на другое. Делай, что можешь.
— Я ничего не могу.
— Можешь. Ты прекрасно рисуешь. Вот и рисуй. Продолжай брать уроки живописи. Пиши картины. У тебя талант. Я не искусствовед, я только учусь, но я вижу, ты — способный. Просто упёртый на своём: «не могу». Забудь это слово. Его нет. Есть только: хочу и могу. Между прочим, Борис Кустодиев создал свои лучшие полотна, сидя в инвалидном кресле. У Ренуара из-за артрита не слушались пальцы и ему привязывали кисть к руке. Дега почти ослеп, но продолжал писать картины на ощупь. Ничто не мешает тебе следовать их примеру.
— Ты добрая,— тяжело вздохнув, произнёс Георгий таким упадническим тоном, хоть вешайся. — Не хочу, чтобы ты уходила. Когда мы увидимся?
Ничего себе вопрос. Откуда же она знает, когда. 
— Потерпи пару деньков, прооперируюсь и вернусь, — пошутила Кира. — Конечно, если ты пообещаешь не ныть и рисовать.
— Обещаю.
— Клянёшься?
— Кавказский мужчина пообещал, значит — сделал!— гордо заявил Георгий.
—Вот таким ты мне нравишься,— почти не лукавила Кира. — Чтобы не случилось, не забывай о том, что ты — настоящий кавказский мужчина, — она поцеловала его в щёку и ушла по длинному больничному коридору.

      Засыпая в ночь перед операцией, Кира мечтала о Монмартре, о море и ещё сожалела, что у неё нет волшебного цветика-семицветика, как в сказке Катаева. Вот бы оторвать лепесток и произнести заветное: «хочу, чтобы мальчик Георгий был здоров»!

      Наступил завтрашний день. Кире сделали операцию, но что-то пошло не так. Начались непредвиденные осложнения. Ей сделали повторную операцию, потом ещё одну…
     Через полгода, благодаря средствам благотворительного фонда, она попала на лечение в институт Миологии в Париж. Гуляя по Монмартру, Кира часто вспоминала Георгия. После первой неудачной операции, когда она лежала в реанимации, молодой человек в инвалидной коляске сидел под дверью и не хотел уходить. Каждый день у дежурных  медсестер он интересовался её состоянием и передавал яблоки. Когда она пришла в себя, его уже выписали, а на тумбочке её ждала целая корзинка яблок и записка с одним предложением: « Хочешь увидеть море — приезжай» и адрес: Абхазия, город Сухум…
      Пошло несколько лет, Георгий сдержал своё обещание, он стал художником и прислал ей приглашение на открытие персональной выставки.
     В это время Американские генетики закончили успешные клинические испытания уникального препарата для лечения спинальной мышечной атрофии.