Письмо отцу. 5

                (Из еженедельника
                "Zueddeutsche Zeitung Magazin" №38, 21.09.2018,
                сокр. пер. с нем. Л.Черного)

                Маркус Яуэр (Marcus Jauer)

   Привет, папа.

   Сегодня мне столько же лет, сколько было тебе. Тогда. Как может человек покончить с собой в 43 года? Как может человек вообще с собой покончить?

   На маленьком клочке бумаги, который мы нашли на кухне, дрожащей рукой нацарапано "Я должен уйти". Это была последняя минута, когда ты подумал о нас? Или была еще одна, позже?

   Я вспоминаю, как в то утро мама разбудила меня. Тогда она еще ничего не знала, но почувствовала что-то недоброе. Она позвонила твоей секретарше и спросила, пришел ли ты на работу.

   Она сидела на моей кровати и сказала: "Мне кажется, что он что-то с собой сделал."

   А я ответил: "Почему он должен что-то с собой сделать?"

   Я не пошел в школу, хотя лишь позже маме позвонили и сказали, что ей надо прийти на опознание. Я взобрался на подмостки, что мы соорудили в коровнике - ты помнишь, мы хотели его снова отштукатурить? Я отбивал молотком старую штукатурку, когда меня позвала бабушка. "У нас в доме траур", - сказала она.

   На следующее утро я, как всегда, ехал в школьном автобусе, и все глазели на меня. Мой друг Мирко сидел рядом и старался как-нибудь загородить меня. Он уже обо всем знал. Ему рассказал отец, что видел моего папу, висящим на веревке.

   Уроки еще не начались. Увидев меня, наша учительница по биологии сказала: "Подойди ко мне" и обняла меня. Я должен был заплакать. Мне было уже 15, и я думал лишь о том, чтобы не разрыдаться.

   Много народу пришло проститься с тобой. Но настроение было столь полно недоверия, что мы не знали, действительно ли они скорбят или чувствуют себя обязанными по отношению к нам соблюсти внешние приличия.

   Как это выглядит, когда хоронят "стукача" Штази (нем.КГБ - Л.Ч.)?

   Мать, двое сыновей-подростков, две бабушки, тётя и парализованный дед стоят у гроба. Незащищенная семья. Вот как это выглядит.

   Как можно, вообще, добровольно уйти из жизни? Я никогда не винил тебя. Как и каждый отец для своего ребенка, ты был для меня Богом. Ты был тем, кто понимал меня без всяких слов. Однажды ты сказал мне: "В тебе можно читать, как в книге".

   Вспоминаешь ли ты наш последний отпуск на Балтийском море в 89-ом? Тогда ты сказал, что пляжи так пусты, потому что все отвалили на Запад. Это звучало еще как шутка. Не прошло и полугода, и все пришло в движение. Каждый понедельник через Лейпциг шли стотысячные демонстрации. Ты вынул из шкафа все книги Маркса, Энгельса и Ленина, хотя они годами там только пылились, и велел мне их сжечь, потому что ты боялся, что твои сослуживцы ворвутся к нам и найдут... А что, собственно, найдут?

   Кто-то у тебя на работе на стенной газете крупно намазал "Яуэр работал на Штази". Во время обеда он подступился к тебе в столовой "Мы тебя еще поимеем!" Ты не дал себя в обиду, как потом, придя домой, весь трясясь, рассказывал об этом маме. Несколько дней спустя этот человек умер от инфаркта, а его жена обвинила в его смерти тебя.

   Однажды ты спросил меня, не говорят ли о тебе в школе. Ты как раз пришел с работы и лежал на диване как парализованный. Я почувствовал в тебе страх, но не мог понять, почему о тебе должны говорить в школе.

   Все разваливалось. Кусок за куском. Почему ты все время молчал и не говорил, в чем дело? Из-за твоих бумаг в Штази?

   Мама однажды затребовала их и показала мне. Но там не было никакого секрета, и никакого ответа я в них не нашел. Я увидел только человека, который хотел подняться и думал, что для этого ему надо вступить в контакт с этими людьми. И когда он понял, что больше в них не нуждается, то просто не вышел с ними на связь. Это был ты. После этого я не изменил своего мнения о тебе.

   Долгие годы я думал об этом и пришел к выводу, что твоя смерть меня ни чуть не изменила. Я должен жить дальше. Наверное, то же самое сказали себе мама и мой младший брат. Я не знаю. Мы об этом не говорили. Мы просто жили дальше. Вот уже 28 лет.

   Твой друг Ханс между тем тоже умер. В конце он сильно болел. Я его как-то навестил. Ханс рассказал мне о двух деревьях, которые вы еще в юности посадили с ним. Тогда вы, якобы, сказали "Когда нам исполнится 100 лет, мы вернемся сюда." Он добавил: "Теперь нам и вместе нет ста."

   Я плакал во время похорон всю дорогу и перестал лишь, когда уже больше не мог плакать. Однако я был храбрым мальчиком. Не позволял другим жалеть себя. Сторонился всего, что могло меня расслабить. Я продолжал идти в этом направлении и в результате пришел к одиночеству. Моя боль была единственной ниточкой, связывающей с тобой.

   Я знаю, что без тебя, без того, что ты с собой сделал, я бы иначе смотрел на жизнь. Я не хочу, чтобы мои дети смотрели также. Я их отец, я отвечаю за них. Мне хочется, чтобы они выросли свободными людьми. Мир так богат.

   Есть всего несколько человек, которым я рассказал о тебе, всю твою историю. И только двое реагировали нормально. Одна из них моя жена. Другие не знали, что им сказать. Это было худшее. Я научился рассказывать так, что б люди не подумали о тебе. Я сохранил тебя только для себя, и мне было хорошо с тобой. Никаких слов, никаких объяснений, только воспоминание, только чувства. Ты и я.

   Я не хочу, чтобы ты стал для меня прошлым. Я хочу, чтобы ты еще раз был со мной. Ты навсегда станешь частью моей жизни.

   Это мое прощальное письмо.

   Я люблю тебя.

   Твой сын.