История Подгорья. Глава 2. Будет редактироваться

Глава 2.
«Флиги – это такие твари навроде лягушек», - рассказывал Зренко, - «Объедят куст «легконожки» – и в путь. Деревенские говорят, это они к войне». Мьёльфа проводила взглядом уносящееся в небо темное облако. «Да только война тут уж вековая, a флиги каждый месяц туда-сюда летают», - закончил Зренко.
Минуло несколько дней пути. Гному пустили на телегу: година сытая, скотине не тяжко, a Мьёльфа – хоть и нелюдь, a женщина. Да и чего уж, больно любопытное ремесло у неё было: пока едет – из простой железки серьгу али перстень сделать умудряется – будет на что поглядеть во время привала. И где только поднаторела? Сразу видно: гномья кровь! Сама же путешественница только сейчас поняла, зачем во всех дедовых сказках людям нужны были лошади: ладно, день, ну, два, но несколько седмиц кряду на своих двоих не то что человеку – не всякому гному под силу пройти.
Норьланд, пусть и потрёпанный бесконечной войной, глаз радовал: земли здешние хоть и были покрыты сплошь лесами, a родили хорошо. Не так хорошо, как в Хладокорье: там на иных склонах и виноград взрастить умели, но всё равно здесь, в Норьланде, в это сытое лето не грозили пустельцы и самому бедному крестьянину. О пустельцах Мьёльфа тоже узнала от словоохотливого Зренко. «Местные верят, будто придёт к бедняку пустелец – и ежели бедолага откажется тому какой-никакой дар поднести, тот и высосет из него дух в один миг! A вот ежели найдёт бедняк, чем одарить незваного гостя, тот и помочь может. Будто пустелец тогда даже мешок золота притащит… Я-то думаю – брехня всё это! Пустельцов много, и жрут они не репу с картошкой, и не золотую казну – так чего б им деньгами одаривать? Вот парой литров крови – другое дело!» Мьёльфу пустельцы не пугали – скорее, удивляли: это ж надо такое выдумать! Чтоб к человеку на последнем издыхании приходила нечисть да ещё и принималась что-то вымогать? Скорее уж бедняки сами от голода поумирают! Вслух этого гнома, конечно, говорить не стала: a ну как обидятся спутники – и что ей тогда делать? Они-то тут вон все какие… впечатлительные.
Мьёльфа обвела путешественников взглядом. Обоз был большой: несколько возов. Шли с ними, в основном, норьландцы, но была и парочка жителей других мест. Каких – гнома пока не знала, но были те торговцы смуглы да скуласты. A Зренко вообще рассказывал, мол, живут на далёком юге люди чёрные, аки вороново крыло, а ладони у них белоснежные. «Вот им-то самое то подражать этой курице, Кутху! Тьфу!» - выругался торговец, - «Они в своей Востарице совсем рехнулись: говорят, снова войной идти собираются. Вот и чего им дома-то не сидится?! Уж как мы их при…» - тут обычно следовало поминовение всех победоносных для Норьланда сражений с тактичным опущением перемежающих их военных провалов. Гнома молчала. Она уже привыкла к таким выпадам со стороны норьландцев – не мудрено: почитай, сотню лет, a то и больше терзают их воинственные соседи вкупе с Пограничьем – землёй без закона и правил. Самой же гноме добавить было нечего: не знала родня её ни политики, ни истории близлежащих земель: не нападают, торгуют честно – и ладно. A до грязного белья чужих коннунгов да царей им, двергенам, дела нет.
Мьёльфа задумалась. Нет, всё-таки не ожидала она такого: чтобы две земли друг друга годами изводили – этого ни один гном – ни молодой, ни старый не поймёт. У них-то, у хладокорских, завсегда почитание роду было да всякое уважение старейшинам. Вот те и решали все вопросы: они-то друг другу по крови родней и ближе, чем иные молодые спорщики. Не мудрено чужаку в суп плюнуть и по шее надавать, a вот двоюродной сестре или брату поди попробуй – вмиг супротив всего рода окажешься! Гнома ехала и дивилась: сколь огромен всё-таки мир!

***
Рассвет бросил на землю свои алые перья – быть погожему дню. Воздух пах свежестью и росой, путники охотно собрались и, пошучивая и переругиваясь, тронулись – лишь бы не пропустить великое празднество. В селение Рожань добрались пред самой Огнивой ночью. Что это за ночь, Зренко Мьёльфе так и не рассказал: мол, скоро сама увидишь. До того времени торговцам предстояло вовсю заниматься своим делом: сбывать товар да приобретать иные диковинки для перепродажи на великой норьгородской ярмарке. Гнома, не будь глупой, тоже вовсю расхаживала по селению, предлагая свои услуги. Пока, впрочем, везло не слишком: кое-какие украшения удалось продать – но и то почти за бесценок, a что до иных гномьих умений… в общем, местному кузнецу доверяли куда больше, нежели чужачке, пусть и двергеновых кровей. Мьёльфа даже успела заскучать, прогуливаясь по наезженной сельской дороге: сразу видно, только ремеслом да торговлей местные и жили. Впрочем, были у них и огороды, а в каждом – диво! – две скрещённые палки с дырявым горшком наверху. Нередко на горшках красовалась пара злобных глаз и злобный оскал. Сами фигуры обряжены в цветастые тряпки – бывшие хозяйские одежды, уже не годные к носке. Выглядело всё это, конечно, жутковато. На все вопросы местные отмахивались, a спросить у спутников как-то не получалось. Так что гноме только и оставалось бродить по селению да с любопытством глядеть по сторонам.
Платье здесь тоже носили странное: женщины поверх рубахи до пят надевали с десяток юбок разной длины, и на каждой – обережная вышивка по краю; мужчины же сплошь в рубахах с языком Огнива у ворота да в портах со знаками всех богов – у кого старых, a у кого и новых. Цвета выбирали всё зелёные да алые – то ли чтобы травой не мараться, a то ли в угоду Роданице да всё тому же Огниву. Головных уборов норьландцы не любили: подвяжут волосы бечевой али обручем – и только. Мьёльфа всё шла и думала: как это им удобно в кузне али за гончарным кругом в таких длинных одёжах да с их-то вовек нестрижеными космами? Гномы, сказать по правде, к волосам особого трепета не питали, но традиционные прически с множеством мелких косиц любили. Бывали, конечно, и такие, что предпочитали не иметь волос вовсе – так те и ныряли макушкой в самый жар, и, покуда до самых пят не прожжёт, головы не вынимали. Правда, об этом Мьёльфа знала лишь понаслышке, a потому поглядеть на родственников со Златых гор было интересно: у них наверняка такая удаль в почёте. Всё-таки настоящие гномы, коренные. Не то что её хладокорские предки!
Дома в Рожани были сплошь приземисты да широки и делились на множество мелких клетей и комнат. Топили, как и везде, печью. У любого порога по семь ступеней, a на каждой – по символу бога высечено. Какому богу в доме почёт – тому и верхняя, а уж кто из божеств в немилости – тому самая нижняя ступенька достаётся. Мьёльфа насчитала где-то три дома с Роданицей во главе, два – со Звоном и один с каким-то невнятным символом: должно быть, хозяин поклонялся какому-то новому божеству. Все остальные дома почитали Огниво. A вот оконные ставни повсюду голы да гладки – не иначе, чтобы нежить не смогла зацепиться. Крышу каждый украшал на свой лад: один распишет, другой изрежет, a третий ну так узорно на своём сарае сено разложит, что от городской черепицы не отличить.
К великому своему облегчению, Мьёльфа выяснила, что мылись норьландцы, по меньшей мере, раз в седмицу. Рожанцы не были исключением. Сказать по правде, гнома и сама любила это дело, a потому не преминула рассмотреть и местные бани. Были это небольшие домики, испещрённые резными узорами – привлечь здоровье да отпугнуть мелкую погань. Крупная в это селение, видимо, не наведывалась – по крайней мере, Мьёльфа не заметила сколько-нибудь серьёзных следов её пребывания в виде палат молельника или хижины бабки-ведуньи. Из бабок была здесь, пожалуй, только знахарка, но, глядя на одуванчиковую голову милой старушки, едва ли можно было заподозрить в Рожани осевшую злую немощь. Разве только, иная кура на яйцо меньше снесёт!

***
На закате всё село собралось на обширном капище близ тёмного леса. Небо полыхало кровавой зарёй, солнце жадно хваталось за край земли, протягивая к сочным травам свои жёлтые пальцы. Люди провожали закат в молчании: сами замерев средь идолов, подобно каменным истуканам. Круг всё ширился, селяне всё приходили. Даже бойкие торговцы на миг отложили свои дела, дабы воздать божеству почёт. Все молчали. Каждый рожанец принёс с собой сухую ветвь, пучок душистых трав и лоскут старого платья. Аккурат посерёдке меж идолов вырыли огромную яму. Жреца или ведуна в селении не было, так что начать обряд пришлось местному старосте. Немолодой, в меру упитанный, он, кряхтя, поднёс просмолённую ветвь к зажжённой лучине. Как только пламя занялось, староста швырнул ветку в яму. Чуть погодя к нему присоединились и все остальные: каждый по очереди бросал в огонь свою ношу. Девицы на выданье радовались, если первым занимался лоскут старого платья: сулит божество скорую свадьбу. Замужние селянки счастливо улыбались при виде вспыхнувшего пучка трав – быть в семье здоровью да достатку. Почтенные отцы семейств восхваляли Огниво, если первой загоралась принесённая ими ветвь: продолжиться роду их в детях и внуках, и не угаснуть вовек! Чем толще и узловатее была коряга, тем труднее вспыхивал огонёк – и тем сильнее была радость удачливого селянина. Только бросал человек своё подношение – как тут же спадал с него молчаливый полог – и радовался, и восхвалял он великое всемогущее Огниво.
Гнома глядела на всё это без особого интереса: видала она огнепоклонников, слыхала и об их обычаях. Одно было непонятно: толку в гаданиях, если этим летом капризное божество посулит процветание, a в следующем, случись в день празднества ливень, – отвергнет все три подношения?
Чуть погодя развели ещё несколько костров – поменьше. У каждого поставили бочку с мёдом. Мьёльфа и рада была бы попробовать, да Зренко отговорил: «Это мёд для младых и прытких, его задарма не нальют. Хочешь пригубить – выполняй условие: прыгай через костёр! Перепрыгнешь – выбирай парня по нраву, a нет – так не стой столбом: туши платье!» - торговец расхохотался.  Гнома с сомнением посмотрела на жаркое пламя. Замужество её не прельщало – молода покуда. Обгоревшее платье интересовало ещё меньше.
A вот местные девицы мало-помалу начали прыгать. Они по очереди разбегались, придерживая подол, a прыгнув – задирали юбки так высоко, что на мгновение обнажались молодые ляжки. После прыжка каждой подносили чашу с мёдом, а та, пригубив, быстро хмелела и, взяв под руку любого парня, шла с ним за пределы светового круга – к опушке и дальше, в самый лес. Гнома знала, что будь девица после Огнива дня непраздна, никто её не осудит, a выноси и роди – так ещё и женихи в очередь выстроятся: знамо, плодовита да благословенна самими богами девка. Первенцу же её быть своим в каждом селянском доме.
Что до стариков – те выстроились вкруг основного кострища да пустили ладью с иным мёдом – тёплым да пряным – и повели разговор о былом – о державе царя-Кнута, о войнах меж Норьландом и Востарицей, о диких нравах Пограничья да о том, сколько зерна в этом году потребует себе ярл. Мьёльфа нерешительно подошла к огню. Её не прогнали: напротив, в Огниву ночь усадили вместе со всеми на загодя принесённые брёвна.
Тут выступил из общего круга селянин и предложил: «A пущай старина Жар про хладовы времена да про Огниво поведает!» - «Пущай!» - донеслось откуда-то сбоку. Одному голосу вторили и другие – и вот, у главного кострища собрались и стар и млад, и стали кликать старика-Жара. «Иду я, иду!» - кряхтя, седовласый старец вышел и стал пред всеми. Люди мигом затихли. «О хладовых временах, говорите? Добро!» - проворчал он, и, немного подумав, повёл сказ:
«Были то во времена далёкие да година холодная. Властвовал тогда над миром господарь Хлад безраздельно. Силён да могуч был он, да страшен. Убоялись люди его да попряталися во пещеры стылые. Те, что испугались Хлада больше остальных, зарылись в норы глубокие и ушли в самую земную твердь. Те, что без меры храбры были, пошли зверя ловить во степь ледяную, да сами зверям уподобились: сузились глаза их, a сердца охладели. Был и третий народ – люди мудрые. Искали те люди огня небесного – то скала с неба обрушит пламя, то поцелует небо самую землю молнией – и родится тогда от этого поцелуя зарево, a то и сам лес возгорится под копытами хладового коня да под ударами его палицы.
Долго ли, коротко ли, a всё труднее становилось людям искать огня с неба. До того тяжко, что остался лишь один костёр в руках человечьих. И молвил тогда мудрейший: «Как сговаривается небо с землёю, так и я с пламенем сговорюсь. Только вот не годен нам чуждый огонь – огонь небесный. Надобно пламя рукотворное. Принесите мне каменьев злых, что при ударе искрами плюются, да высушите мху и поленьев». Так люди и сделали.
Взял тогда мудрейший из них принесённые ему злые камни да высек искру. Искра та прыгнула в мох и принялась глодать его. Тут-то мудрец и предложил ей поленце сухое. Жадно вцепилось новорождённое пламя в подношение и вопросило: «Почто ты меня высек, человече? Что хочешь ты за дар моего рождения?» И рассказал тогда мудрец о бесчинствах хладовых и сговорился с огнём рукотворным. «Победишь ты безумного бога, человече, реку я. Взамен готов ли ты с жизнью своею расстаться?» Мудрейший из людей согласился.
Ступил он тогда в костёр, схватил его за ноги огонь рукотворный, да пополз выше, сжирая и платье, и самые власы мудреца, да так в сердце и поселился. Вышел тогда мудрец нагим из пещеры во тьму хладову да призвал беззаконника. Долго бились они: Хлад и палицею, и сапогом побивал мудреца, a тому всё нипочём: не знал он ни холода, ни страха, потому как поселилось в сердце его рукотворное пламя. Не могли супротивники одолеть друг друга: могуч был Хлад да горяч храбрец. Разодрал тогда человек грудь себе и вынул самое сердце своё, да и вплавил в кольчугу хладову. Растаял доспех ледяной, и отступил тогда Хлад навек.  Погиб мудрейший из людей, a из кольчуги хладовой выплавилось Огниво-солнце и вознеслось в небеса, чтоб стеречь покой людской и согревать теплом своим. Да только не может огонь рукотворный вечно в небесах оставаться: вышел округл он да гладок, потому каждый день скатывается Огниво с небосклона, a утром возносится вновь. Ночь же дана, дабы человек помнил времена хладовы да почитал Огниво священное…»
Старец торжественно умолк. Люди вокруг молчали. Наконец, староста пророкотал: «Добро, старина-Жар! Садись и ты с нами да пригуби мёду пряного!» Толпа немного раздвинулась, давая место.
Мьёльфа с интересом выслушала историю. Сама-то она знала очень похожую гномью сказку, да только не было в ней ни Огнива, ни мудрейшего из людей. Зато был гном, храбростью победивший безумного бога – Хлада. К счастью, Мьёльфа была достаточно прозорлива, чтобы не раскрыть рта и не поправить сказителя: всё-таки чужая кузня – чужие порядки. Это она хорошо усвоила с детства – с тех самых пор, как попыталась в дедовом коробе порядок навести. Ну, как, «порядок»? Хранилось там много всяких штуковин дивных, вроде хитрых прозрачных камушков: посмотри через них – что угодно втрое увеличат, a убери – так и станет, как было. Один-то такой камушек Мьёльфа и прикарманила. Правда, раскрылся обман быстро – незадачливая девчушка оставила как-то свою находку лежать на куске сушёного мха, a тот и загорелся. Ох, и влетело тогда… Крепко влетело. Правда, чуть погодя, дедко-Модри сказал: мол, a ты поди в Гору – там таких сокровищ пруд-пруди. Мьёльфа и пошла. Лет сорок спустя. Гнома невесело улыбнулась.   
Праздник, тем временем, продолжался. В небе стоял приятный дым от костра. Невдалеке жарили жертвенного телка – аккурат на рассвете забили да кровью идолы к вечеру окропить успели. Теперь надлежало разделить тушу по-братски да употребить – так, чтобы ни клочка мяса на кости не осталось. Пахло вкусно. Мьёльфа всё чаще косилась в сторону огромного вертела. Наконец, торжественный час настал. Тушу разделили – каждому гостю досталось по куску жертвенного мяса. Сготовлено было – ммм, пальчики оближешь! Этим гнома и занималась, с удовольствием уминая свою порцию да слушая речи местных старожилов.
Долго ещё сидели люди у костра, много было иных сказок сказано и много мёда испито. Аж до самого утра балагурили и с первыми петухами лишь разбрелись. Удалась ночь Огнива, быть богатому урожаю в этом году! Задремала и Мьёльфа: улеглась прямо здесь, близ леса, подложив под голову сумку да глядя в светлеющее чистое небо. И видела лишь хорошие сны.

***
Утро ознаменовалось дивным рассветом. Он был бы ещё краше, кабы не нарушивший негу жуткий вопль. В селе кричала какая-то баба. Мьёльфа протёрла глаза. Нет, всё-таки не почудилось. «Надо бы сходить поглядеть, что там…» - подумала гнома и, отряхнувшись, пошла к Рожани. По дороге удалось и умыться, и выпить студёной воды из местной речушки, a вот есть хотелось неимоверно. Вчерашнее кушанье ничем о себе не напоминало – будто и не было его вовсе. Живот предательски урчал. Крики, меж тем, поутихли. «Вот и хорошо. Авось разберутся – a там и до обеда недалеко», - решила девушка.
Меж тем, злополучная баба встретилась тут же: на крыльце ближайшего дома. Она стояла, схватившись за грудь, a вокруг суетились иные селянки, по большей части всё охая да ахая, нежели помогая прийти в себя. Неподалёку околачивался и заспанный Зренко. Мужчина стоял, задумчиво покручивая седеющий ус, и смотрел на всю эту истерическую идиллию, то позёвывая, то с раздражением поглядывая на дорогу. Наконец, увидев старосту, он удовлетворённо кивнул и заозирался в поисках местечка – на дрёму. Всё-таки час был ранний.
Мьёльфа подошла к торговцу.
– О, и ты уже тут? – снова зевнул тот.
– Ага.
– Ишь, как заливается!
– Да. Слушай, a что здесь произошло?
– Что-что… Жирушек произошёл, вот что! - Зренко вновь смачно зевнул, - Хочешь – сходи, погляди сама.
Мьёльфа c дуру и согласилась. Подошла к зарёванной бабе и с парой таких же зевак просочилась в избу. Вообще-то, раньше о жирушках она только в страшных сказках и слыхивала. Мол, живут себе в деревнях этакие тощие человечки, летом по крышам скачут, по осени в стогах прячутся, a на зиму и в дом забраться могут. Неприметные они… Сами на глаза не показываются, a за другими следят. Чуть только какой крестьянин от работы отлынивать вздумает да жирком зарастёт – мигом явятся да лишнее с боков объедят.
То, что гнома увидела внутри, не могло ей и в кошмаре привидеться. Распластанное на полу тело. Вспоротый живот. Нутро вывалилось наружу. Рваные раны… зубами рваные. Тут и там лужи крови и нечистот. Грязь. Вонь. Всюду следы борьбы. На некогда пухлом лице целы остались глаза. Навек ослепшие в обрамлении обгрызенных век. Мьёльфа застыла, как вкопанная, уперевшись в них взглядом. Впервые за всё утро гнома порадовалась терзавшему её голоду. Колени предательски задрожали. Не в силах больше выносить этот ужас девушка выбежала на улицу.
В лицо дохнул свежий ветер. Гнома отдышалась. Её трясло. Мьёльфа подняла взгляд на зарёванную селянку. Ту уже допрашивал староста. Гнома на негнущихся ногах пошла к дереву, под которым уселся отчаянно зевающий Зренко. Что это? Яблоня? Да, кажется. Мысли путались. Мьёльфа подошла вплотную и рухнула на земь.
– Неприглядное зрелище, правда? – невесело усмехнулся торговец.
– Жуть! – только и смогла выдавить гнома.
– Не то слово! Я-то первым эти визги услышал, зашёл в избу, a там… Да ты не боись! Они так-то мирные. Да и ты вон какая работница, к тебе не придут, - Зренко хитро сощурился.
– A ну как голодные времена, всё такое..? - Мьёльфу аж передёрнуло.
– Не… Эти твари только жир и едят. Притом, человечий, обжорством да ленью нажитый. A уж какой там жир в голодные времена-то? - Зренко почесал макушку, - Эх! Знавал я одного тана… Сам-то он из простых был, чуть не крестьянских, да за воинскую доблесть ярл ему земли и титул пожаловал. Уж не помню, за что именно. Да и не важно! Так вот, был тот тан простым-простым, ну, крестьянин как есть. Жирушки-то они ж таких за версту чуют. Работящим был, всю жизнь то в лесу, то в поле. A тут как получил титул – будто подменили его! День-деньской лежит бока налёживает да в картишки играет. Ну, и выпить не дурак, a где выпить, там и закусить… сама понимаешь. И одолела его тревога: прослышал он, будто видели невдалеке жирушка. Голодного, как смерть! Тощего-тощего. Ну, и решил тан схитрить: повелел все двери и окна свиным салом смазать да сам повсюду бочки с медвежьим жиром расставил. Смердело жутко! A всё зачем: думал, позарится нечисть на сало да пощадит тана. Только не тут-то было! Пришёл, стал быть, жирушек да в одну ночь бедолагу и обглодал. Долго его потом оплакивали… Хороший мужик был! Жалко. 
Зренко тоскливо поглядел на старосту. Тот, наконец, поняв, что толку от бабы не будет, сам зашёл в избу и, немного погодя, вышел – хмурый, как туча. «Расходитесь! Неча тут глазеть!» - только и буркнул он. Бесполезно: уж всё село на ноги подняли – покуда посудачат, покуда всплакнут – дай Огниво, к вечеру разойдутся.
– Не-ет. Сегодня выручки не жди, - уныло заключил торговец, - Надо бы в путь. Подымайся, гнома! – Зренко пихнул всё-таки поддавшуюся на бессовестную зевоту и уже порядком сонную Мьёльфу. Та, вздрогнув, тут же подскочила и пошла вместе с ним собирать остальных.