Ангел-Хранитель, врата рая

А жизнь текла своим руслом. 
  Через год у нас родилась дочка Олечка. А Серёжа ждал мальчика, но об этом его желании он ни разу не «заикнулся», но я то видела и знала.  Я уже через месяц после родов вышла на работу. Декретный отпуск был всего два месяца. А не работать было нельзя. Тогда не было безработных. Ещё в 1918 году вышел декрет о всеобщей трудовой повинности и он действовал до 1932 года, а потом вышел закон, который подтверждал декрет. Тунеядцев вначале привлекали на общественные работы, а если отлыниваешь, то сажали в тюрьму. На базарах, а иногда и на улицах милиция устраивала облавы, поэтому каждый работающий человек носил с собой удостоверение личности и металлический жетон, на котором были  выбиты название завода и твой личный номер. Такой жетон был контролем явки на работу, Их мы вешали на свой номер на доску, а табельщик отвечал за их сохранность. Утром мастер не ходил по цеху, а посмотрит на доску с номерами и сразу видно, кто не пришёл на работу или опоздал.
    Все наши сёстры и их мужья работали, а своих ребят приводили к маме. И Олечку я ей приносила. Кормить грудью днём я не могла, даже в обеденный перерыв не успевала сбегать домой. Поэтому молоко сдаивала, а старшая дочь Нины Лидушка, приходила к проходной и я ей передавала бутылку с молоком. Уже с 5 месяцев начали подкармливать кашкой, у меня грудного молока стало очень мало.
   Уже с ранних лет Оля начала показывать свой характер. Молчаливая, любила играть одна в самодельные куклы, а если к ней приставал её двоюродный брат Миша, она молча «отвешивала» ему хороший подзатыльник и он с плачем бежал жаловаться бабушке. Была самостоятельная и очень серьёзная. Она пошла вся в папу.
   
   И вот грянул 1937 год. Уже в конце 36 года начались перебои с продуктами. Цены на хлеб взлетели вначале в два раза, а 37 году в 3-5 и больше раз. Потом и на все продукты. У кого была маленькая зарплата начали голодать, но нам пока на всё хватало. По всем заводам стали вводить талоны на продукты и отоваривали их в своей столовой.  А вот на селе люди пухли  от голода и начался массовый мор. И  дело не только в двух предшествующих годах, когда были сильные засухи по всей стране. Главное, уничтожили все единоличные хозяйства, арестовали и выслали в Среднюю Азию, Сибирь, так называемых, кулаков. А созданные колхозы были очень слабые, урожаи зерновых у них были 4-8 раз ниже, чем у единоличников.
   Но самое страшное, что в разгар голода начались репрессии по всей стране. Люди стали исчезать ночью. По улице в 2-3 часа ночи ездил чёрный закрытый «воронок» и забирали людей без всяких объяснений. Все замкнулись, примолкли, ни с кем никто не разговаривал, на работу ходили в одиночку опустив голову. На заводе тоже не общались. Всех обуял страх.
    Как-то глубокой ночью к нам в дверь начали сильно стучать. Вошли двое в штатском и приказали Серёже одеваться и ехать с ними.
         - Почему? За что? - спросила я.
         - Там разберутся - был ответ.
 Я хотела ему собрать с собой что-нибудь поесть. Но в ответ услышала
        - Там ему не понадобится  — и увели Серёжу.
   Меня охватил ужас. Как были пророческие его слова. На следующий день собрала ему продуктов и пошла в ГПУ. Приёмная была недалеко от проходной нашего завода. Передачу приняли, значит живой. Каждые  три дня я носила «передачки», чаще не принимали.
   Деньги у меня кончились и мы начали голодать. Помогли мои сёстры, а так бы нам не выжить. К тому же я обнаружила, что я беременна и была уверена, что родится мальчик похожий на моего любимого мужа. Прошло четыре месяца и я ничего не узнала о муже. Со мной просто не хотели разговаривать. И когда я уже отчаялась, измучилась в ожидании хоть каких-нибудь сведений в конце пятого месяца пришёл Серёжа. Худой, при худой, но живой и невредимый. Все говорили, это чудо  что его отпустили. Обычно оттуда не возвращались.
    Серёжа мне почти всё рассказал, хотя с него взяли подписку о не разглашении.
        - На меня написали анонимный ложный донос, в котором прописано, что я сын купца, что я спрятал от властей фамильные драгоценности, что неизвестно, где я пропадал 7 лет, возможно, пребывал в немецкой колонии на Волге, и, следовательно, я немецкий шпион. Мне грозил расстрел, но мне крупно  повезло, попался хороший следователь и он засомневался, так как перед ним были все мои документы. К тому же с завода здесь в городе на меня была хорошая характеристика. В объяснительной записке я всё изложил и ничего не скрыл. А дальше пошли запросы  о подтверждений моих слов по всем инстанциям. Это заняло больше 4 месяцев. Вызывали на допрос моих сестёр, а тебя почему-то не затронули. Может из-за твоего отца? Он был член РСДРП с 1905 года и был хорошо известен  по всему Закавказью.  К тоже прошёл каторгу в Сибири. Значит правильно ты поступила, когда осталась на девичьей фамилии.
     Я до сих пор не пойму, кто мог на меня написать кляузу и откуда у него были многие факты из моей биографии? Теперь надо постараться всё забыть, хотя это будет трудно -
             - А тебя пытали или били? - спросила я.
              - Слава Богу нет, но допросы шли постоянно, всё хотели сбить меня «с толку» -
                -------
   Серёжу восстановили на заводе и даже дали тот же самый станок, на котором он раньше работал. Я готовилась рожать. К нашему счастью родился мальчик крупный, здоровенький и  очень похож на Серёжу. Хотите верьте, хотите нет, но женщина может предвидеть кто родится и какой малыш будет. У меня на этот раз было много молока и Алёшку, моего Лёленьку, кормила грудным молочком до полутора лет. Серёжа возмущался и говорил 
          - Перестань Алёшку называть женским именем. Это мужик, а не девочка -
   А мне нравилось нежное ласкательное имя  Лёленька, это Алексей, но приятное звучание для меня. А имя дать малышу Алексей настоял Серёжа
          - У нас в семье несколько поколений существует традиция называть мальчика именем деда -
   В этом есть определённый смысл.
   Мальчик рос быстро, ничем не болел и мы не могли никак на него нарадоваться. И Олечка его любила, всё время играла с ним.

   И тут случилось невероятное. А началась всё с простой царапины на ножке сына. Вечером, когда я его мыла, увидела царапину с засохшей кровью.  Он с бабушкой гулял во дворе и она не видела, как он упал и поцарапал ногу. Я помазала иодом, а через день на царапине началось нагноение. Но я не тревожилась, у детей часто бывают порезы, занозы и легко проходят. Протирала водкой, раствором марганцовки, накладывала тампоны и забинтовывала. Но на 6 день образовался нарыв и у сына поднялась температура.
   Врач сказала, что надо вскрывать нарыв и чистить рану. Я заволновалась,
но врач успокоила
- Да вы не волнуйтесь мамаша. Мы ему сделаем обезболивающий укол и он ничего не почувствует -
    Моему сыночку ни разу не делали укол, а только царапали кожу на руке при прививке. Лёлька был очень любопытный, обожал новый людей и он с улыбкой смотрел на врача, когда она набирала лидокаин в шприц. Когда врач уколола, он вздрогнул, но не заплакал, и пока чистила рану он с большим вниманием наблюдал за ней. Я знала, что Алёшка не боялся ушибов и не плакал, когда было ему больно.
        - Какой красивый и хороший  мальчик. Он даже не поморщился, когда я работала с раной -.
     Я несколько дней ходила на перевязку, а рана не заживала, продолжала гноится. И только через три недели сняли бинт. Я успокоилась, но спустя две недели у него на попке образовалась шишка, которая каждый день увеличивалась в размере. Опять поднялась температура. Врач внимательно его всего осмотрела, нахмурилась и говорит
       - Вам надо лечь в нашу больницу. Там мы вскроем гнойник -
И опять повторилось то, что было в доме. Рана не зарастала и начала гноиться. Перевязки длились уже неделю. На очередном обходе врач заявляет
          - Мы переводим вас в областную больницу. Там сделают дополнительные анализы и будут лечить -
         - В чём дело? — спрашиваю я. Почему вы ничего не говорите что за болезнь у сына, почему вы его ничем не лечите, а только вскрываете гнойники? -
         - Нам не совсем понятны симптомы организма малыша. Почему его организм не справился даже с маленькой царапиной и вызывает возобновление новых гнойников? -
А сама не спокойная, прячет от меня глаза, смотрит в сторону, пока мы с ней разговаривали.
Я и так уже давно беспокоилась, а теперь в мою душу заполз страх за жизнь ребёнка. Что они скрывают от меня?
   Нас перевезли на скорой помощи и устроили в общей палате. Мне койку поставили рядом с сыном. А сыночек, мой любимый спокойный малыш начал худеть, с опаской глядеть на людей в белых халатах и начал мне жаловаться на боли. Он почти всё время лежал на животике  и когда я его брала на руки, обнимал меня своими тонкими ручками крепко, крепко, целовал своими пухлыми губками и всё время повторял   
          - Мамочка! Я хочу домой, поедем отсюда, Лёле здесь плохо! -
          - Сыночек! Тебе надо выздороветь. Потерпи ещё. Я тебя очень сильно люблю -
   Ещё не зажила первая рана на попке, как вдруг через неделю после нашего переезда, рядом возник новый нарыв. Он так быстро увеличивался в размере, что я испугалась.
         - Почему вы не вскрываете нарыв? - обратилась к врачу. У него нарастает температура и малыш мучается? -
         - Он не созрел - был ответ.
  Какое созревание? Что это плод? Ничего не понимала.  А малыш стонал и плакал. Наконец разрезали и опять гной с кровью, опять боли, опять его крики о помощи. У меня сердце разрывалось. Я при каждой операции всегда была рядом с сыночком, гладила по головке, целовала и приговаривала
         - Ну, потерпи, потерпи ещё немножко, я тебя люблю. Скоро всё закончится и ты будешь здоровеньким, мы поедем домой. Тебя так ждёт Олечка! -
   А врачи сами просили меня быть рядом с ним во время вскрытия и чистки раны. Я держала его головку в руках, чтобы он не дёргался и не мешал операции. Проводили их не в операционной, а в перевязочной на столе. Он лежал на животике и мне надо было помогать врачу и сестре, он был маленький, только два с половиной годика.
   Дней через 10 вечером меня сестра пригласила в кабинет зав. отделением. Серёжа остался с Алёшкой. Он ко мне приезжал каждый день, приносил еду и всё смотрел, и смотрел на сына. Я видела по его лицу, как он за него переживал. Брал на руки сына, а он его целовал, обнимал и просил папу взять его домой. Господи! Когда же закончатся наши мучения? Когда же мы сможем спокойно наслаждаться жизнью?  А Серёжа безумно любил сына, но не показывал в открытую, ведь он был мужчина.
  Вошла в кабинет, а там сидел и мой лечащий хирург. Села и смотрю на них. У них лица уставшие и взволнованные. В уголке сидит сестра. Я вся напряглась. Нервы у меня уже были расшатаны и я чувствовала, что сейчас произойдёт что-то страшное. Борис Васильевич зав. отделением сказал сестре
        - Пригласи отца малыша, он нужен здесь. И скажи сестре, чтобы она побыла с мальчиком -
  Мне стало страшно, что-то сейчас будет. Серёжа вошёл, поздоровался и сел рядом со мной. Я почувствовала, как он весь напрягся и насторожился.
        - Мы обязаны сказать вам всю правду о болезни вашего сына. Как мы и предполагали, и как подтвердил повторный анализ крови здесь у нас, первый был проведён в вашей ведомственной больнице, у вашего мальчика сепсис -
   Мы с Серёжей не знали ничего об этой болезни и я спросила
         - А что это значит?  -
         - А это значит, что кровь мальчика заражена бактериями стафилококка, которые вызывают появление гнойных нарывов в любой части тела. Мальчик сам не может бороться с этой болезнью. Лекарств от этой болезни нет и лечить его  нечем. Нет их не только у нас, но и во всём мире. Пока у вашего малыша гнойники возникают на коже тела, но если они станут появляться на внутренних органах, то тогда…. - и остановился, опустил голову и молчит.
   Как стрелы молнии вонзились в мой мозг последние слова, я всё поняла и меня охватил ужас, страх, негодование и злость. Это был приговор !!! Как? Неужели этому ангелочку грозит смерть? Неужели нельзя найти хоть какую-нибудь зацепку, хотя какую-нибудь надежду на спасение нашего мальчика? Меня начала бить дрожь по всему телу. Неужели это конец?….  Не верю!!. Он будет жить!! Я буду молиться день и ночь, буду просить Николая Угодника спасти его! И я знаю, он не допустит смерти нашего ангелочка, он спасёт его!!
   Я не слышала, как Серёжа спросил у врача: « и что же тогда, вы договаривайте, мы ко всему готовы». И вдруг услышала
          - Ну вы же понимаете, что это неминуемая смерть и мы уже ничем вам помочь не можем, поэтому можете забирать мальчика -
  Я вскочила со стула, глаза налились яростью, я больше не смогла удержать свои эмоции, я очень устала и силы мои, как мне тогда казалось, были на исходе.
         - Так вы нас выбрасываете на улицу? Вы отказываетесь лечить мальчика? Вы врачи или эскулапы? Ведь вы давали клятву лечить больного до конца его жизни, а сами струсили и выбрасываете нас. Вы изверги, а не врачи. Я никуда не уйду из больницы, вы обязаны лечить, а если будите настаивать о нашем уходе, тогда вы вынесите из палаты два трупа: меня и нашего сыночка. И гореть вам тогда в аду, в огне пламени. Но прежде я вас прокляну всех! - встала, хлопнула дверью, да так, что посыпались осколки стекла из застеклённой двери. Я в истерике, рыдая помчалась по коридору и не помню, как очутилась на улице. Чувствую, меня обнимает Серёжа, целует, гладит меня по голове и приговаривает
          - Ну, успокойся, прошу тебя, я тебя очень сильно люблю -
  Но внутри у меня всё бушевало, я не могла успокоиться, беспомощность врачей и нас не укладывалось у меня в мозгу. Как же так? Почему нам выпало такое горе. Нет! Я заставлю врачей лечить сына и никуда не уйду из больницы!
   Серёжа меня отвёл в палату и уложил в постель. Я сама  даже не смогла дойти до палаты. Меня напоили чем-то успокоительным и я уснула. Серёжа просидел около меня и Алёшки всю ночь. Утром убежал на работу.
   На следующее утро, когда все пришли а работу, я вошла в кабинет к зав. отделением
          - Борис Васильевич! Извините меня за вчерашний инцидент, за мою грубость, за мою  бестактность. Не выдержали у меня нервы и я сорвалась, я очень сожалею об этом -
         - Я понимаю вас. Мы тоже были не правы. Нельзя так без подготовки, на прямую говорить вам всё. Мы переводим вас с сыном в отдельную палату, там будет удобней. И давайте вместе бороться за жизнь вашего ангелочка. А он действительно похож на ангела -
   Вот это были слова истинного врача.
   И потекли бесконечные будни операций, перевязок. Лёлька уже боялся врачей. Когда они приходили в перевязочную посмотреть рану, сын мой дрожал и плачущим голосом говорил
         - Доктор!  Не надо Лёлю резать ножом, Лёле больно будет —
   У меня сердце обливалось кровью, я не могла без слёз на него смотреть. Но никогда я при нём не плакала, чтоб сын не видел моих слёз. Только глубокой ночью, уткнувшись в подушку я рыдала и без конца про себя молилась, и молилась.
    Ему ведь в несколько было хуже чем мне, он каждый раз испытывал боли и страх. Но он терпел, хотя страшно боялся всех людей в белых халатах. Я даже попросила сестричек не одевать белые халаты, когда они заходили ко мне в комнату. Лёнька весь высох, куда делись пухленькие щёчки и ручки, остались кости и кожа, глаза ввалились и постоянно выражали тоску.
   Уже шёл пятый месяц нашего пребывания в больнице. Новые нарывы возникали каждые 2-3 недели и долго не заживали. На спинке, этого двухлетнего малыша, на маленькой спинке уже было 14 шрамов, и ещё на попке 3  больших шрама. И конца им не было видно.
    Однажды врач вызвал меня и говорит —
       -  Фаина Сергеевна! Вы  знаете, что сердце вашего сыночка не выдержит такого количества лидокаина. Оно у него настолько  ослабло и мы опасаемся, что оно начнёт давать перебои. К тому же у него  уже началась аллергия на лидокаин. Вы обратили внимание, что он постоянно себя чешет тельце. У него появляются розовые пятна после очередной операции  -
         - И что вы предлагаете? - спросила я.
         - Только вы не вдавайтесь в панику и постарайтесь нас понять, что другого выхода нет, кроме как вскрывать нарывы и чистить без обезболивающих средств -
         - Да вы что? Как вы это себе представляете? Да у него сердце разорвётся от болей. Даже взрослый человек чувствует боль, когда порежет палец. А это ребёнок! И резать по живому тельцу? Неужели нет никакого другого выхода?
          - Если у него разовьётся сильная аллергия, тогда мы вообще не сможем никогда применять местные обезболивающие препараты и вынуждены будем делать операции под общим наркозом, а это очень опасно для жизни -
   Я посоветовалась с Серёжей. Он тоже сначала возмущался, приходил к врачу и с ним беседовал. Но я была с сыном и не слышала их разговора. Договорились ,что без наркоза будут вскрывать только небольшие нарывы, а крупные с разрезом до 4-5 см под наркозом.
    Это была не человеческая пытка. Его привязывали к столу ремнями за ручки и ножки, а я держала ему головку. Первый раз сынок думал что с ним играют и легко подставил ручки и ножки под ремни. Но когда начала разрезать кожу, он закричал, так что его крик проник не только в уши, но и в мозг, в тело, он начал дёргаться, а я держала. Вы представить не можете, что у меня было на сердце. Оно чуть не разорвалось на кусочки. А Лёлька продолжал орать. И только, когда наложили стерильный томпон он смолк, у него кончились силы. Он лежал весь мокрый от пота и описался.
    Всё! Больше не будет таких экзекуций, я не разрешу его больше пытать, будь что будет дальше, но это первый и последний раз.