Голова. Часть первая Стройотряд

Голова
"  Да, изволите ли видеть,сегодня утром в грибоедовском зале                голову у покойника стащили из гроба. До ужаса ловко сперли.
Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она                нужна, эта голова!"                (Мастер и Маргарита).

Витрина мансарды Биологического корпуса меда смотрела на Ангару. Воды её, ускоренные падением на лопасти генераторов Иркутской ГЭС в 3-4 километрах вверх по реке, проносились вдоль бетонного парапета набережной Гагарина.  Зимой  Ангара здесь никогда не замерзала, поднимающийся с ее глади плотный туман, напрочь скрывал поверхность реки и сливался с серым невыразительным небом. За белой пеленой речных испарений пряталась перспектива противоположного берега. В редкий солнечный день через проплешены тумана  пробивались виды родного Академгородка. Начав учебу в мединституте, я, как оперившийся птенец выпорхнувший из уютного гнезда, покинул Академ и открыл для себя мир "большого Иркутска".  Вместе со мной в мед подались ещё шесть моих одноклассников и сколько-то ещё поступили на физмат университета. Последний располагался метрах в двустах ниже по набережной в старом корпусе, который достойно представлял  архитектурный стиль купеческого барокко центральной части Иркутска. И сам университет, и здание физмата обязаны существованием своему основателю, адмиралу Колчаку. Поэтому, наверное, мемориальная доска у главного входа в здание была посвящена советскому деятелю Жданову, чьё имя и носил университет. Ровно на пол-пути между биокорпусом меда и физматом, должно быть в ознаменование нерушимой дружбы физиков и циников, был установлен пивной ларек, который студенты прозвали Деканатом. У Деканата мы встречались с бывшими одноклассниками и культурно проводили досуг с однокурсниками, прогуливая лекции по истории партии. Распитие холодного пива на ещё более холодной набережной было своеобразным символическим актом восстановления справедливости, тихим бунтом против того, что нас, студентов медиков, с места в карьер, пока не опомнились после вступительных экзаменов, интенсивно пичкали этими лекциями, а для повышения посещаемости пугали сложным зачётом. Что-то ничего не слышали мы тогда, чтоб студентов истфака, находившегося в Белом Доме (есть такое историческое здание в Иркутске, чтоб там в Вашингтоне сильно-то о себе не мнили), всё там же на набережной, стращали зачётом по ленточным глистам.
  Учеба на первом курсе запомнилась мне рядом несвязанных эпизодов. Несвязанных ни между собой, ни с учебой. Первый семестр начался с того, что учебный процесс был перенесён на октябрь. После нескольких вводных  лекций и обсуждения программы ВКПб а-ля 1905 г.студентов мужского пола, не предьявивших в деканат врачебную справку, освобождающую от тяжелого физического труда, отправили поездом за 400 верст в г.Тулун на восстановление затопленного народного хозяйства. Случился тогда паводок на речке Ия. Город Тулун, собственно и не город даже, а большой поселок с типичной для депрессивных российских территорий унылой деревянной застройкой, огородами и основательно износившимся асфальтовым покрытием (пыль - в жару, грязь - в дожди, ямы - всегда) окружен N-ным количеством тюремных зон, в какой-то из них отбывал срок главный российский вор в законе Япончик. Забавно, 30 лет спустя наши американские родственники не без гордости (совершенно, впрочем, беспричинной) показывали в Бруклине невзрачную кирпичную многоэтажку, в которой Япончик проживал то ли до, то ли после отсидки в американской тюрьме... Этим слава Тулуна не исчерпывалась. В городе имелся гидролизный завод, производивший из опилок технический спирт, из которого изготавливалась водка, получившая в народе ласковое название "Сучок".
В Тулуне выяснилось, что не все студенты равны. Кроме вчерашних школяров в нашем стройотряде оказалось не мало отслуживших в рядах советской армии. Эти ребята сходу назначили себя командиром, заместителями и комсоргом (!) отряда. Те, кому все-таки командная должность не досталась, стали неофициальными лидерами. Один, помню, Борис, отслуживший три года во флоте, называл младших однокурсников не иначе как карасями и любил говаривать: "Когда вы, караси, мамкину сиську сосали, я на подводной лодке три года, три грёбаных года бля-адь, дрочил на фото жены старпома!" Тем не менее до настоящей дедовщины, типа Борины носки стирать и т.п., дело так и не дошло. Разделили нас тогда на 2 бригады. Одна ставила как умела (а чего греха таить, ни фига не умела) смытые заборы ветеранам и передовикам производства гидролизного завода. Отзывчивые ветераны - передовики кормили нас с огорода и поили с завода. Вторая бригада выполняла гос заказы. В частности заливала опалубку под забор по периметру какой-то базы с ж-д. цистернами. Через несколько дней работы обнаружилось, что цистерны были заполнены яблочным вином. Это открытие круто повлияло на дальнейший ход строительных работ. Сначала все руководствовались директивой комсорга и пили вино исключительно в обеденный перерыв. Потом им удаляли жажду не дожидаясь перерыва, потом на вине стали замешивать бетон, потому, что цистерна была ближе, чем водопроводный кран, потом бригаду выкинули с обьекта. Ребята, правда успели наполнить и прихватить с собой пару молочных бидонов. Вместе с вином в пионерлагере, гостеприимно приютившем наш стройотряд, поселилась  революция. Командиры были не в состоянии управлять по-трезвому, а распоясавшийся молодняк при виде 80 литров вина совсем с цепи сорвался. В ту ночь никто не спал. Вино разливалось черпаком в стиле революционных завоеваний - каждому по потребностям. На пике торжества коллективное подсознательное сформулировало новую цель - свободную любовь. Километрах в 6-7 от нас в таком же пионерлагере обосновались студенты Братского Индустриального Института. Сколько их там было, никто не считал, но в соответствии с оценочным  мнением наших командиров-комиссаров братское студенчество по соседству было представлено исключительно девушками. В нашем отряде из 80-ти пьяных человек, единодушно рванувших к братским, ни одной девушки не было. Братание с Братском я почти не помню. Факельные огни... игра света и тени... девушка с длинным породистым носом... мастерка с блестящей застежкой - молнией, прерывистое дыхание, неровно вдымающаяся грудь... женские голоса из темноты:
- А это кто?
- А это Танька с кем-то тискается...
   Известно, что две-три сотни покорителей Эвереста навсегда остались лежать на его склонах. Некоторые из погибших достигли вершины и их трупы усеяли склоны горы уже на обратном пути. В нашем отряде утром следующего дня тоже насчитывались потери. Общими усилиями очевидцев был составлен поименный список падших с примерной их геолокацией по дороге туда и обратно. Тогда ещё мы своих не бросали, поэтому к обеду все, включая реально мертвых, стояли полукругом на торжественном построении. В центре два провожатых препода, единственные по-настоящему ответственные за 80 новобранцев (один - с факультетской, другой - с оперативной хирургии), перед лицом едва стоящих на ногах товарищей давали торжественное обещание: "Теперь, всех вас, всех, засранцы, мать вашу, исключим из института!"... Напряжение, правда, вскоре разрядилось, когда наш комсорг тут же перед строем и от имени всех присутствующих засранцев попросил прощение и поклялся, что такой фуйни больше никогда не повторится. Клятва была омыта вином почти нетронутого второго бидона. Под аккомпанимент гробового молчания вино было вылито тут же на землю. Клятву мы тогда сдержали потому, как уезжать нам пришлось через два - три дня, а спиртного в лагере не осталось...Иркутск встречал нас калейдоскопом прозрачных солнечных дней, ночных заморозков и утренних туманов. Начиналась учёба на врача.