Воланд - религиозный символ или художествен. образ

         Обусловленность персонажей концепцией романа: http://www.proza.ru/2018/10/24/1224

         3.2 Воланд - главное действующее лицо, так кто ж он: религиозный символ или художественный образ?

Практически все персонажи романа критиками оцениваются очень противоречиво. Воланд, например, у некоторых вызывает восхищение, именуется Справедливостью и функцией добра, а у других наоборот, зовется воплощением зла и несправедливости, сатаной и др. Очевидно, чтобы разобраться в его функции, нужно отказаться от априори приклеенных эпитетов и ярлыков, а судить по поступкам. Можем ли мы сказать, что Воланд – это метафизический злой дух, диавол, в христианском понимании этого слова? Нет, это не библейский диавол, думается, что Булгаков не стал бы делать персонажем романа реальное библейское лицо. Итак, перед нами, художественный образ «князя тьмы», каким он видится автору, используемый им в соответствии со своими литературными целями.

Какие традиционные черты литературного чёрта перенял Воланд? Внешний вид: он не привлекателен. Рот кривой. Брови – одна выше другой, ревматизм, разные глаза. Булгаков по своей узкой специальности «сифилитолог», отсюда разноцветные зрачки, которыми он наградил Воланда – симптом далеко зашедшего сифилиса . Причем, когда приятели на Патриарших заглядывают ему в глаза, то вот – один глаз безумен, другой же – пуст, чёрен и мёртв. Другое описание глаз Воланда, когда он предстает перед Маргаритой: «Правый с золотою искрою на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и чёрный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней».

Одна из главных его черт, это – холодность, отчужденность, он не умеет любить, хотя иногда может проявить показное благородство. Ему безразличны судьбы людей, обладая временной властью на земле «на правах» «князя мира сего» (мира греха), он предельно отчужден от мира. Ему подходят слова Венедиктова из повести Чаянова: «Беспредельна власть моя, Булгаков,  и беспредельна тоска моя, чем больше власти, тем больше тоски». Булгаков, похоже, придал ему некоторые черты Комарова, душегуба, убившего десятки людей, о судебном процессе над которым он делал очерк. Пытаясь всеми силами понять этого Комарова, Булгаков с удивлением пишет, что ни особого зверства, ни злобы в нем нет, а так – пустота, безразличие, «не любил людей», «равнодушен, силен, не труслив», «понемножку даже глумился над судом», но он – не человек. «Как нельзя назвать часами одну луковицу, из которой вынут механизм», так нельзя назвать человеком и Комарова.
 
Воланд – горд и самолюбив. Гордыню он исповедует, как главную ценность. «Мы вас испытывали, - говорит он Маргарите, - никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас». Это выражение обладает красотой и привлекательностью для самолюбивого, падшего человека, и заставляет его замкнуться на себе, закрыться от Бога и от ближнего, «свернуться, – по выражению Феофана Затворника, - вокруг собственной пустоты».

Одним из ключей для правильного понимания романа является то, что ни поступкам, ни словам Воланда нельзя верить.  Как правило, это хитрое, тонкое лукавство «древнего змея», это самохарактеристика, способ обольщения. Он хочет казаться добрым и благородным, пустить пыль в глаза. И правда, по сравнению с московскими атеистами он выглядит привлекательно, он хотя бы «в Бога верит». Однако, не следует забывать, что «он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины; когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8,44). Или, как говорит один из персонажей Гоголя, дед из «Заколдованного места»: «И не думайте! Всё, что ни скажет враг Господа Христа, всё солжёт, собачий сын! У него правды и на копейку нет!» По древнему латинскому выражению, диавол – это imitator Dei, буквально подделыватель, подражатель, или - обезьяна Бога. Как обезьяна имитирует некоторые действия людей, не понимая их, так и демон создает иллюзию благотворения, мнимых «чудес». Таковы притязания диавола – быть богом для сотворённого мира. Но все его деяния – это лишь блестящие фантики, красивые обёртки, развернув которые, можно найти лишь пустоту. Он мастер выдавать побрякушки за жемчуг.

Некоторые исследователи находят, что весь роман построен по такому принципу: всё, что ни делает Воланд – это пародия на христианство. Что ж, весьма возможно. Это присуще Воланду, но ещё не означает солидарности с ним Булгакова. Начиная от призрачного воплощения диавола и злых духов, использования для своих дел дней Страстной седмицы, чёрной мессы на балу у сатаны, чтения анти-Евангелия и т.д. Всё это похоже на псевдо-христианство.  Но автор всё же нигде не показывает своего положительного отношения к этому делу.
 
Отдельная тема-евангелие, которое пишет Мастер. Изначально эта глава называлась прямо - «Евангелие от сатаны», и редактор журнала «Безбожник» (или по-другому «Богоборец») Берлиоз предлагает Воланду напечатать в журнале некоторые главы из его евангелия . Значит, он увидел в нём соответствующую для своего журнала тему. «Так вы бы сами  и написали евангелие, - посоветовал неприязненно Иванушка. Неизвестный рассмеялся весело и ответил: - Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи...».  Но впоследствии написание «евангелия» передаётся Мастеру, то есть человеку; «евангелие» воплощается в рукописи, да и кто бы поверил «Евангелию от сатаны». Однако и в окончательной редакции именно Воланду прямо принадлежит начало «евангелия», и он утверждает, что сам лично всё видел. А Мастер восклицает: «О, как я угадал! О, как я всё угадал!» Совершенно прав свящ. А. Дерягин: такие книги не угадываются, они внушаются извне.  Одна часть романа вообще снится Ивану Бездомному, здесь уж точно Мастер не при чём, «владыкой ночи и снов» вновь является Воланд. Типичный ход лукавого, вначале он дико удивляется, когда узнает, что Мастер написал роман о Пилате, но, когда слышит о его сожжении, тут же являет из небытия сожженную рукопись.

«Злая сила по-своему воскрешает евангельские события, где она была побеждена», - говорит Архиепископ Иоанн Шаховской . Но при этом она стремится выдать за истинный именно свой вариант, предоставляя его, по древнему обычаю, суду стихий. Как свидетельствует русская летопись, когда Архиепископ, посланный Василием Македонянином, прибыл на Русь, то проповедовал там Евангелие, рассказывая о чудесах. Русы сами пожелали увидеть что-либо подобное, и потребовали повторения чуда трёх отроков в печи Вавилонской. Они потребовали, чтобы Евангелие было брошено в печь: «Егда не сгорит, то уверуем». Когда же по прошествии долгого времени печь погасла, оказалось, что Евангелие целым – целёхонько и «даже кисти на концах связывавших его шнуров не потерпели никакого вреда или изменения. Увидев это и быв поражёнными величием чуда, варвары без сомнений начали креститься» . Таким образом, истинное Евангелие находится под защитой Самого Господа. Съобезьянничал и Воланд, удостоверяя своё «евангелие», как прошедшее суд огнём, и бросив свой лукавый афоризм, ставший знаменитым: «Рукописи не горят».

Почти во всех учебниках литературы написано, что Воланд и Ко никого не искушают, не толкают на зло, а лишь проявляют то зло, которое есть в человеке. Т. е. зло несёт не диавол, а сам человек. Ап. Иаков пишет: «В искушении никто не говори: «Бог меня искушает»; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью...» (Иак. 1,13-14). Т. е. проявлять то зло, которое в человеке и искушать его – это одно и то же. Однако, наивно думать, будто бы диавол здесь не при чём, ибо «противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить». (1Пет. 5,8). Он всегда готов «услужить» человеку: подсказать ему зло, напомнить, если человек забыл, внушить неотвязную мысль, зажечь в сердце страсть. А человек уже, если беззащитен, без покрова благодати Божией – следует своей падшей природе и становится игрушкой в руках тёмных сил.  Типичный образчик искушений – сеанс чёрной магии в Варьете. Так что, похоже мысль о том, что Воланд никого не искушает, внушил светским богословам сам «Чёрный богослов».
 
Таким образом, мы вновь возвращаемся к вопросу о теодицее: кто источник зла и почему ему дозволено действовать? «Человеколюбец Бог, - пишет святитель Василий Великий, - употребляет жестокость демонов к нашему уврачеванию, подобно тому, как мудрый врач употребляет яд ехидны к излечению больных».  В условиях гражданской войны в России, в крайне смутное и жестокое время, раньше многих других, в том числе церковных иерархов, ещё питавших иллюзии о возвращении старых времен, это понял поэт М. Волошин, который, в частности, в 1920 г., уподобляя судьбу России судьбе Иова, пишет в стихотворении «Северовосток»: «Нам ли весить замысел Господний? //Всё поймём, всё вынесем любя – // Жгучий ветр полярной Преисподней,// Божий Бич – приветствую тебя». Там, где отказались от Бога, где взрывают храмы, становится область тьмы, «сатана там правит бал». В конце романа «Мастер и Маргарита» четыре всадника во главе с Воландом - «глыбой мрака» уходят в свою область тьмы, излив дозволенные им «чаши гнева Божия» на землю. Но любое наказание звучит, в первую очередь, как призыв к покаянию. А эти всадники, видимо, уподоблены Булгаковым апокалиптическим из Откровения Иоанна Богослова. (Апок. 6,2-8).

 В чём литературный герой Воланд не соответствует метафизическому сатане, и в чём соблазн этого произведения? Безусловно, это момент романтизации, обаятельности нечистой силы, явной симпатии автора к «шайке Воланда». Их проделки не вызывают негодования, а лишь озорную улыбку, и нередко, одобрение читателя. Акценты добра и зла оказываются несколько смещенными. Воланд и Ко – это не банда злодеев, а, скорее, отряд добрых разбойников, во главе с эдаким Робин Гудом, наказывающая подлецов, хотя и не всегда соразмерно.
 
Традиция романтизации нечистой силы уходит в далёкое прошлое. В книге А. Амфитеатрова «Дьявол в быте, легенде и в литературе Средних веков», к которой, судя по всему, имел доступ М. Булгаков, в частности, говорится следующее: «Противоречие между самым понятием «злого духа», с одной стороны, и «добра», с другой, казалось, должно было бы помешать народу создать идею о добром чёрте, в контраст или в поправку к чёрту злому. Но не только народ, а и богословы не удержались от соблазна открыть двери этой примитивной идее».  «Один из таких добрых чертей, - пишет Б. Соколов, - в награду за службу в монастыре попросил «пёструю одежду с бубенчиками», и именно так в ранней редакции «Мастера и Маргариты» одет будущий Азазелло».

Амфитеатров упоминает и «чудесный малороссийский рассказ о чертяке, который, влюбившись в молоденькую девушку, попавшую в ведьмы не по собственной охоте, а по наследственности от матери, не только помогает этой бедняжке разведьмиться, но и продает себя в жертву за неё мстительным своим товарищам... Таким образом, народному чёрту оказывается доступной даже высшая ступень христианской любви и готовность положить душу свою за други своя. Мало того, бывают черти, которые добрыми своими качествами значительно превосходят людей, и зрелище человеческой подлости и жестокости приводит их в искреннейшее негодование и ужас».
 
По мнению Амфитеатрова, «самый добропорядочный, милый и любезный из чертей, когда-либо вылезавший из ада на свет, конечно, Астарот «из рыцарской пародийной поэмы Луиджи Пульчи «Большой Моргайте» (1482)». Дьявола Астарота замечание, «что кара падших ангелов не очень-то согласуется с нескончаемой благостью Божьей» приводит «в бешеное негодование: «Неправда! Бог всегда был одинаково благ и справедлив ко всем своим тварям. Падшим не на кого жаловаться, кроме себя самих». Кроме этого, он произносит, к примеру, такую, вполне оправданную им своими поступками фразу: «Поверьте: в мире нет угла без благородства, // оно есть и в аду, средь нашего уродства». В предварительных материалах к роману Булгаков оставил имя Астарот, как одно из возможных имён для будущего Воланда.

Традиция романтизации «нечистой силы» своё высшее художественно-эстетическое выражение нашла у Байрона, а в русской литературе в поэмах Лермонтова («Мцыри», «Демон»). Даже у Гоголя в «Ночи перед Рождеством» чёрт выглядит довольно невинным по сравнению с иными людьми, служит доброму делу – перевозит кузнеца Вакулу в Петербург.

Добро и зло предстают в произведениях романтиков байроновского уклона не богословски, а теософски смешанными, как бы две стороны одного и того же.  Конечно, зло всегда паразитирует, существует за счёт какой-либо доброй по своей сути природы. Не ставит чётких границ добру и злу и Булгаков, поэтому существует такой спектр толкований его романа.
 
Правдой же является то, что зло на первый взгляд действительно выглядит очень обаятельно, как вся «шайка Воланда», - сатанинская же сущность его раскрывается лишь позже, при более внимательном рассмотрении. Этим и объясняется триумф зла в мире, который был бы непонятен, если бы воланды внушали лишь отвращение.

        Отношения между свитой Воланда и жителями Москвы, как повод поговорить о свободе человека: http://www.proza.ru/2018/10/25/905