Султан души моей-2

1 ГЛАВА.
1567г.
Османская Империя.
Дворец Топкапы.
   Прошло два года с тех пор, как на столицу Османской Империи обрушилось такое страшное природное бедствие, как цунами, разрушившее значительную прибрежную часть города, как и главную султанскую резиденцию величественный дворец Топкапы. Погибло очень много народа. Скорбь поглотила Империю, а город, по сути дела, пришлось отстраивать заново, тратя приличные суммы из государственной казны и личных средств султанской семьи, а она увеличилась ещё на четыре шехзаде, которых произвели на свет две возлюбленные супруги правящего Султана Селима: Санавбер и Назенин. Детей назвали Ахмет, Баязед, Юсуф и Мустафа. Жизнь Султанской семьи, как и горожан начиналась с нуля, можно даже сказать с чистого листа.
   В этот тёплый летний день вся семья, уже месяц как обосновавшаяся вновь в своей главной резиденции занималась своими обычными делами: Назенин Султан, успевшая завоевать уважение в гареме, управляла им справедливо и время от времени строго. Калфы, наложницы и евнухи считали её своим авторитетом. Что, же, касается Баш Хасеки Санавбер, она, как и прежде, помогала мужу в управлении Империей, вдохновляя и поддерживая его в принятии верных решений, сулящих благополучие в Империи, находясь на каждом заседании Дивана, но слушая его из тайной комнаты. Всё текло спокойно и размерено, казалось бы, так должно быть всегда, но вскоре душевный покой семьи разрушился извес тием о скором прибытии в столицу старшей тёти Падишаха Мира Дилашуб Султан с её единственным сыном Султанзаде Джихангиром. Его принёс, находящимся, в данный момент на главном балконе, венценосным супругам главный ага Гюль с почтительным поклоном.
     Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого возлюбленные потрясённо переглянулись между собой, не зная, что и сказать, а молодой светловолосый и голубоглазый Султан, так вообще побледнел от, испытываемого трепетной душой, ужаса, что ни укрылось от внимательного бирюзового взгляда, одетой в великолепное бирюзовое атласное платье с блестящим гипюром и серебристым газом, Баш Хасеки. Она мгновенно подошла к, стоявшему в мрачном молчании у мраморного ограждения, возлюбленному и, понимающе вздохнув, нежно накрыла его руку своей, от чего молодой мужчина слегка вздрогнул от неожиданности и с недоумением посмотрел на жену, душевно попросила, пристально всматриваясь в его голубую ласковую бездну приветливых глаз, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами:
--Что случилось, дорогой? Почему ты так встревожился известием о приезде Дилашуб Султан? Что она тебе такое сделала, раз ты сейчас не находишь себе места от страха?
   Селим измученно вздохнул, но, не желая ничего скрывать от жены, ласково погладил её по бархатистой щеке свободной рукой, ставшей от, испытываемого им, душевного волнения, почти ледяной, поделился, краснея от смущения и неловкости:
--Она совратила меня, когда мне было тринадцать лет, и сделала это жестоко, не говоря уже о том, что подвергла меня невыносимой боли и унижению. Конечно, я ничего не рассказал родителям, решив, что справлюсь с моей проблемой сам. Только развратная и сластолюбивая тётя продолжала издеваться надо мной на протяжении двух недель, пока Повелитель ни заметив мою внезапную замкнутость в себе,конечно с заботливой подачей моего старшего брата Шехзаде Мехмета и сестры Михримах, ни отправил меня в Конью санджакбеем, а матушка ни подарила мне Нурбану, забота, терпение и ласка которой помогла мне забыть весь тот ужас, что я пережил в постели тёти Дилашуб.  Конечно, отцовское возмездие, в итоге настигло её в том, что по приказу Султана, она вышла замуж за Ахмеда пашу и уехала на самую окраину Османской Империи. Моя жизнь наладилась, но два месяца тому назад она овдовела и едет сюда для того, чтобы управлять моим гаремом. Как ты, наверное, поняла, она очень любит власть и ради неё пойдёт на всё, даже на убийство, а уж про её единственного сыночка Султанзаде Джихангира я вообще молчу. Очень скользкий и подлый юноша с садистскими наклонностями и развращённый, донельзя. 
   Селим замолчал, внимательно проследив за тем, как его любимая жена погрузилась в мрачную задумчивость о том, что для неё начинается новая борьба за душевное спокойствие её любимого, не говоря уже об их семейном благополучии и чести, над которыми нависла страшная безнравственная угроза.

   А тем временем, карета с Дилашуб Султан и её единственным сыном уже въехала на территорию величественного дворца, и, приблизившись к мраморному крыльцу, установилась. Кто-то из охранников спустил ступеньки, и, открыв дверцу, помог выйти из кареты своей госпоже, облачённой в парчовое зелёное платье и меха. Это была очень красивая сорокадвухлетняя молодая женщина с шикарными тёмными каштановыми волосами и выразительными светлыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, обладающая стройной фигурой и пышными формами, выглядевшая, независимо на своё возраст, молодо и жизнерадостно.
--Вот мы снова и дома, Джихангир!—восторженно обратилась она к, скромно стоявшему возле неё, черноволосому юноше, одетому в парчовый светлый кафтан, с интересом посматривающим на родовое гнездо матери, прекрасно зная, что за время их отсутствия, а это больше десяти с лишним лет, много чего изменилось, как и власть в Империи. Теперь ею правил ни его Великолепный дед Султан Сулейман, а романтичный и скромный дядя Селим, который уже стоял на своём балконе и с трепетным волнением смотрел на гостей сверху вниз.
   Джихангир заметил душевный страх дяди, что лишь разожгло в нём азарт, понимая, что их пребывание во дворце станет очень интересным для него и матери, из-за чего хищно оскалился, ядовито усмехнувшись, что ни укрылось от внимания его достопочтенной матери, успевшей догадаться о порочных мыслях сына. Она даже залилась румянцем смущения, хотя и всеми силами старалась его скрыть и больше ничего не сказала ему. Они так и вошли во дворец, молча, сопровождаемые, встретившими их главными Калфой и агой султанского гарема. 

   После церемонии почтительной встречи, устроенной Хасеки Назенин Султан, Дилашуб захотелось познакомиться с главной избранницей своего дражайшего племянника. Для этого она и отправилась царственной поступью в главные покои, сопровождаемая кизляром-агой и Султанзаде Джихангиром, где их уже ждали, морально подготовленная венценосная чета: Султан Селим и Санавбер Султан.
   Они сидели на, обитой бархатом, тахте, крепко держась за руки, что предавало им уверенности в себе, и тихо о чём-то душевно беседовали, когда в просторные покои вошёл новый хранитель Ибрагим-ага, грек по национальности, двадцати лет. Обладающий приятной внешностью и стройной фигурой. Он почтительно поклонился супругам, доложив им о том, что их аудиенции в коридоре терпеливо ожидают Дилашуб Султан с Султанзаде Джихангиром.
   Это заставило возлюбленных напрячься и боязливо переглянуться между собой, но понимая, что откладывать с, крайне неприятной встречей, конечно, как бы они того ни хотели, не получится, да и будет выглядеть крайне не гостеприимно с их стороны, тяжело вздохнули и одобрительно кивнули, давая аге позволение на то, чтобы он впустил гостей.
  Ибрагим-ага всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл выполнять приказание, но, а спустя минуту, в покои царственно вошли Дилашуб Султан с сыном Джихангиром, который с, нескрываемым вожделением, посматривал на юную Баш Хасеки своего дяди, прекрасней которой ещё никогда и нигде не видел, из-за чего, буквально раздевал её взглядом, что заставило её почувствовать себя не уютно и даже залиться румянцем смущения.
  Зато его матушка вела себя намного скромнее. Она почтительно поклонилась венценосной чете и искренне поздравила их с пятой годовщиной благополучного, не говоря уже о том, что справедливого правления. Супруги благодарственно кивнули, продолжая, крепко держать друг друга за руку, что ни укрылось от пристального взгляда Султанши. Она даже, довольная собой, победно улыбнулась, мысленно отмечая, что её горячо обожаемый племянник до сих пор робеет перед ней, а значит ещё помнит об их головокружительном романе шестнадцатилетней давности.
--Думаю, вам необходимо сейчас пойти, в приготовленные специально для вас, покои и отдохнуть с утомительной дороги, дорогая тётя.—как можно увереннее произнёс молодой Султан, ощущая моральную поддержку возлюбленной.
   «Лучше бы мы сейчас с тобой уединились в хамаме, племянничек, как мы это часто делали, когда ты ещё был подростком.»--вожделенно подумала Султанша, а в слух произнесла с почтительным поклоном:
--С Вашего позволения!
   После чего, сопровождаемая сыном, ушла, провожаемая брезгливым взглядом венценосного племянника, которым он мысленно говорил ей: «Нет уж, тётя! Больше я не поддамся на вашу лесть с ухищрениями, да и головокружительная порочная страсть была только с вашей стороны, а с моей были только моральные унижения с невыносимыми страданиями и болью, как физической, так и душевной!»

  Покинув великолепные главные покои, Дилашуб прошла вместе с сыном на мраморную террасу, открывающую вид на ташлык с султанскими наложницами, которые, совершенно не волновали Султанзаде из-за того, что он возжелал главную женщину своего дяди. Это порочное желание ни укрылось от внимания его матери, в очаровательной мудрой голове которой уже созрел коварный план, из-за чего она загадочно ему улыбнулась и поделилась им с сыном.
--Скоро Султан Селим вновь станет моим безропотным рабом в постели, но ты должен убрать с моего пути его дражайшую жену, красавицу Санавбер Султан. Соблазни её, сделав зависимой от твоей страсти. Если потребуется, голую привяжи за руки и ноги в прикроватным столбам!—заговорщически произнесла Султанша, даже не подозревая о том, что весь их разговор слышит, затаившаяся за углом мраморного коридора, хорошенькая пятнадцатилетняя белокурая наложница по имени Эвруз. Она пришла в ужас, из-за чего приняла самое верное, как ей показалось на данный момент, решение о том, чтобы немедленно пойти в главные покои и, встретившись там с правящей четой, рассказать им о, надвигающейся на них, опасности.
   Девушка так и сделала, не желая, терять драгоценного времени, но вот только путь ей в главные покои преградил хранитель Ибрагим, которому она почтительно поклонилась и, объяснив, что дело очень срочное, любезно попросила впустить её внутрь. Хранитель главных покоев, потрясённый до глубины души рассказом юной Хатун, понял, что раз над честью с душевным спокойствием венценосцев нависла страшная угроза в лицах, только что приехавших в Стамбул и поселившихся в Топкапы, Дилашуб Султан с Султанзаде Джихангиром, лучше не чинить девушке препятствий в её встрече с Их Величествами, и, не говоря ни единого слова, впустил внутрь.

   После того, как супруги внимательно выслушали предостережения Эвруз Хатун, они пришли в неописуемое негодование, хотя и, мысленно,  признавались себе в том, что от Дилашуб с Джихангиром добра не жди никогда, как и от покойных Махидевран, Михримах и Разие, из-за чего измождённо вздохнули, решив, принять свои меры по борьбе с реальными угнетателями.
--Хорошо, Эвруз Хатун. Ты правильно сделала, что предупредила нас о, грозящей нам, опасности. Отныне, нам всем необходимо держать эту весьма коварную и до невозможности развратную парочку под пристальным наблюдением. Для этого, тебе предстоит стать личной служанкой Дилашуб Султан, где тебе предстоит внимательно прислушиваться ко всем её разговорам с Султанзаде, но так, чтобы они не поняли, что ты подслушиваешь. Просто, исполняй свои обязанности служанки. Далее, смотри по ситуации. Если потребуется, стань фавориткой Джихангира и влюби его в себя так, чтобы он ни о чём не мог думать, кроме тебя, не говоря уже о том, чтобы делиться с тобой всем, что у него в планах и на душе.—немного успокоившись и собравшись с мыслями, наконец, проинструктировал девушку Селим, чувствуя молчаливую моральную поддержку, находящейся немного в стороне, милой Санавбер. Она внимательно просматривала народные донесения с пожеланиями, отбирая из них, действительно важные и значимые.
   Почувствовав себя значимой для венценосной четы, Эвруз Хатун, немного смущённая, возложенной на неё, важной миссией, всё поняла, почтительно откланялась и, получив высочайшее позволение, покинула главные покои, провожаемая, полным глубокой задумчивости, взглядом молодого Правителя, не в силах скрыть душевного беспокойства об успехе, затеянной ими, афере, которую возложили на хрупкую, не говоря уже о том, что беззащитную юную девушку. Из его мужественной груди даже вырвался тяжёлый вздох, не укрывшийся от музыкального Баш Хасеки.
  Она мгновенно перестала просматривать прошения и, грациозно выйдя из-за стола, плавно подошла к избраннику, затем сев на тахту рядом с ним, подбадривающе ему улыбнулась, как бы заверяя в том, что всё будет хорошо.
   Только Селим, продолжая до сих пор, во всём сомневаться, снова измученно вздохнул и, не говоря ни единого слова, крепко обнял возлюбленную за стройную талию сильными руками, затем самозабвенно припав к её сладким, как ягоды спелой земляники, алым губам, пылко поцеловал их. девушка ответила на его поцелуй с взаимным пылом.

    А тем временем, находящаяся в своих просторных покоях, Дилашуб Султан царственно восседала на, обитой бордовой парчой, тахте в ярких лучах, уходящего за горизонт, Солнца, окрашивающего всё вокруг в: розовый, оранжевый и фиолетовый оттенки, погружённая в мысли о том, каким Селим стал мужественным красавцем, от одного лишь вида которого, начинало учащённо биться сердце. Вот только, как ей к нему подобраться так, чтобы он меньше всего этого ожидал, Султанша не знала, из-за чего тяжело вздохнула.
   В эту самую минуту, бесшумно открылись тяжёлые деревянные лакированные створки двери, и в просторные, выполненные в сиреневых тонах, покои робко вошла, одетая в шёлковое, обшитое гипюром, розовое платье, Эвруз Хатун. Она грациозно подошла к Султанше и, почтительно ей поклонившись, доброжелательно доложила:
--Госпожа, меня прислала к вам в услужение Санавбер Султан, в качестве гостеприимного жеста.
   Дилашуб не ожидала от Баш Хасеки подобного, хотя он и пришёлся ей по душе, из-за чего она одобрительно кивнула, знаком указав на то, что Хатун может спокойно приступать к своим обязанностям.
   Девушка почтительно поклонилась и занялась своими делами, довольная тем, что первый шаг к началу шпионажа сделан, из-за чего она вздохнула с огромным облегчением. Осталось только, всеми силами сохранять осторожность с осмотрительностью, не говоря уже о том, чтобы войти в доверие к Султанше, а это у  юной Эвруз не составит особого труда.
   Внимательно проследив за действиями, присланной Санавбер, служанки, Дилашуб поняла, что девушка очень способная, ответственная, не говоря уже о том, что очень красивая, скромная и толковая, а это означает, что главная Хасеки нынешнего Султана хорошо разбирается в людях. Это придаёт ей уважения. Надо поладить с ней для того. Чтобы усыпить бдительность, что поможет Дилашуб как можно ближе подобраться к соблазнительному, возмужавшему телу, её красавца племянника, обещающее ей массу порочного наслаждения.
   С такими порочными мыслями Султанша царственно поднялась с тахты и, пылая смущением, вышла на мраморный балкон для того, чтобы хоть немного остудить, не на шутку разыгравшееся воображение, из-за чего горячее сердце красивой молодой женщины учащённо забилось в пышной груди. Она даже судорожно вздохнула и на мгновение закрыла светлые глаза для того, чтобы, хоть немного успокоить порочные мысли.

   Так незаметно наступил вечер, окрасивший всё вокруг в тёмные: синий, голубой, зелёный и фиолетовый оттенки, а во всех помещениях величественного дворца Топкапы рабы зажгли в факелах с канделябрами ночные огни, озарившие всё лёгким медным мерцанием.
   В то время, как все дворцовые обитатели завершали свои повседневные дела и садились ужинать, прекрасная юная Санавбер Султан, одетая в шикарное бледно-голубое атласное, обшитое блестящим гипюром, платье с преобладанием серебристого газа, прогуливалась в гордом одиночестве по мраморному коридору, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей уберечь любимого мужа от развратных посягательств Дилашуб Султан, из-за чего совсем не заметила того, что за ней идёт Султанзаде Джихангир. Она поняла это лишь тогда, когда он решительно схватил её за изящные плечи и, не говоря ни единого слова, прижал к холодной мраморной стене и со словами:
--Вот ты и попалась, Санавбер Хатун! Теперь ты моя пленница!—вознамерился впиться в её, манящие к головокружительным наслаждениям, алые, как ягоды спелой земляники, губы, но наткнулся на преграду в виде её открытой ладони.
--Даже и не мечтай об этом, Султанзаде! Меня позволено целовать, обнимать и ласкать лишь одному мужчине—моему горячо любимому мужу Султану Селиму хану!—остужая порочный пыл парня, отрезвляюще произнесла Баш Хасеки, чувствуя то, как ей в бедро упирается его возбуждённая и затвердевшая плоть. Парень хотел её, и это сводило его с ума. Вот только девушка даже и не собиралась ему потворствовать, за что и получила от него звонкую пощёчину, эхом отозвавшуюся у неё в ушах.
--Ошибаешься! Ты всего лишь жалкая рабыня, живущая в гареме для того, чтобы ублажать плотские утехи мужской половины правящей Династии, так что хватит строить из себя недотрогу, лучше заткнись, и, раздвинув свои стройные красивые ноги, позволь мне глубоко ввести в тебя моего жеребца!—угрожающе прошипел ей над ухом юноша, обдав её своим горячим дыханием, что заставило её замереть от негодование, чем он и воспользовался, до боли сдавив ей соски, надеясь тем-самым лишить её бдительности, но просчитался, так как, в эту самую минуту получил от неё резкий внезапный удар в пах, что заставило парня мгновенно согнуться пополам с гневным восклицанием:
--Ах, ты мерзкая шлюшка! Я тебе ещё это припомню!
   Только его слова оказались сравнимыми, лишь с гласом, вопиющего в пустыне, одинокого путника, так как юная Баш Хасеки уже вернулась в главные покои.

    Санавбер даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, в хамаме, душевный покой её, отдыхающего в медной ванне с приятной тёплой водой, любимого мужчины, затерявшегося в густых клубах пара, оказался дерзко нарушен внезапным приходом туда Дилашуб Султан, на стройном соблазнительном теле которой, кроме бархатного халата и тонкой полупрозрачной шёлковой сорочки, ничего не было надето.
   Она бесшумно подошла ближе к, уже успевшему, забыться целебным и, успокаивающим нервы, сном, племяннику и, полностью раздевшись, осторожно шагнула к нему в чашу с водой, а из её груди вырвался умилённый вздох, привёдший к тому, что Селим внезапно проснулся и, увидев тётушку, ужаснулся от неожиданности, ошалело воскликнув:
--Тётя Дилашуб! Что вы…
   Возмутился он, пока ни ощутил то, с какой силой она сжала в руке его мужественный символ под водой, из-за чего бедняга, аж задохнулся от, пронзившей его всего невыносимой боли, от которой ему хотелось взвыть, а из ясных голубых глаз брызнули предательские слёзы, которые он всеми возможными силами, отчаянно пытался скрыть от, победно ему улыбающейся, похотливой тётушки.
--Продолжишь и дальше упорствовать, племянничек?—издевательски спросила парня Дилашуб, удобно усаживаясь к нему на мускулистые колени, тем-самым глубоко вводя в себя его нефритовый стержень и ритмично двигаясь на нём, что напоминало бешеную скачку, а  руки женщины крепко удерживали его сильные руки на её упругой груди. Таким образом, она не позволяла ему высвободиться, но он всё-таки изловчился и, решительно отстранившись из цепкой хватки, выбрался из ванной и, надев свой, валяющийся на полу, парчовый халат, стремительно покинул хамам, успев, гневно бросить тётушке на прощание:
--Учтите, что я больше совсем ни тот глупый юнец, которого вы заманивали к себе в постель запугиванием с угрозами, а потом беспощадно насиловали, причиняя моральные страдания!
   Но получил в ответ звонкий раскатистый ядовитый смех Султанши, сопровождаемый её воинственными словами:
--Не торопись кидаться громкими словами, Селим!
   Но, когда она, наконец, осталась совершенно одна во всём просторном помещении хамама, молодая женщина постепенно расслабилась, царственно лёжа в ванной. 

    Ошалевший до предела, Селим сам не заметил того, как добежал до своих покоев, при этом, ощущая то, как его, внутренне. Всего колотит от, переполнявших его, бурных эмоций, в связи с пережитым только что надругательством развратной тётушки, напоминая собой клубок из нервов, что ни укрылось от внимания, сидящей на парчовой тахте и погружённой в глубокую мрачную задумчивость, Санавбер, что заставило её, мгновенно очнуться и, заметив непонятное душевное перевозбуждение возлюбленного, сдержано вздохнула и подошла к нему.
--Селим, кто довёл тебя до такого состояния?—осторожно попыталась выяснить у мужа юная девушка, заключая его в заботливые объятия. Он измученно вздохнул и, инстинктивно, не говоря уже о том, что, дрожа всем своим существом, прижавшись к ней, хорошо ощущая то, как её близость постепенно успокаивает его, а трепетное сердце продолжает учащённо биться в мужественной груди, но уже не так сильно, как минуту назад.
--Дилашуб изнасиловала меня сейчас в хамаме.—словно на выдохе, признался возлюбленной Селим, прошептав это над её ухом, из-за чего, где-то с минуту юная девушка потрясённо молчала, пока ни, переполненная праведным гневом, решительно отстранилась от избранника с яростным криком:
--Я убью эту гадину вместе с её, распускающим руки, змеёнышем!
   Ей уже захотелось немедленно сорваться с места, примчаться в хамам и утопить Дилашуб в ванной, но девушке не позволил этого сделать сам Селим тем, что вновь заключил её в жаркие объятия и,  припав к сладким, как дикий мёд, алым губам, принялся с жаром целовать её до тех пор, пока она сама, переполненная бурными чувствами, ни начала безжалостно снимать с него одежду, желая, раствориться в нём без остатка.
   Селим желал того, же, из-за чего, продолжая, с жаром целоваться с ней, плавно опустился вместе с возлюбленной на пёстрый ковёр, воссоединяясь с ней в безумной акте их головокружительной страсти, что принесло ему огромное облегчение с успокоением, не говоря уже о том, что просторные главные покои заполнились их громкими сладострастными стонами.

   Вот только юная Баш Хасеки не отказалась от своей безумной затеи, поквитаться с обидчицей её возлюбленного и, воспользовавшись тем, что он, утомлённый их головокружительными ласками, крепко спит, осторожно выбралась из их постели, затем привела себя в благопристойный вид и ушла в хамам, где до сих пор отмокала в ванной Дилашуб Султан, наслаждаясь своим одиночеством, которое оказалось дерзко нарушено внезапным приближением к ней Санавбер Султан, грубо схватившей её за густые каштановые волосы и, произнеся:
--Это Вам за моральные унижения моего возлюбленного мужа Селима!—принялась топить её.
   Дилашуб успела только вскрикнуть от неожиданности, как вода сомкнулась над ней. Она начала захлёбываться ею, понимая одно, что, если сейчас ничего не предпримет для своего спасения, погибнет, чего ей бы никак не хотелось. Благодаря чему, Султанша инстинктивно оттолкнула от себя нападающую девицу и мгновенно вынырнула из воды, пытаясь, привести мысли в порядок и постепенно успокоиться.
  А, в эту самую минуту, неожидающая такого действия Султанши, Санавбер не смогла удержаться на ногах и упала на холодный пол, сильно ударившись золотисто-каштановой головой о мраморный выступ, из-за чего погрузилась в непроглядную тьму.   
--Стража, немедленно сюда!—громко позвала, успевшая, выбраться из ванной и одеться Дилашуб Султан, не обращая внимания на, распростёртую на полу, Баш Хасеки, из головы которой шла кровь, а сама она выглядела мертвенно бледной с, плотно закрытыми ясными бирюзовыми глазами.
   Ждать пришлось не долго. Вскоре на крик Султанши в хамам прибежала Лалезар Калфа с двумя помощниками и, заметив, лежащую на полу, юную главную Хасеки, склонилась над ней, проверяя пульс и не желая, верить в то, что госпожа мертва.
--Да, бросьте вы её в Босфор! Эта Хатун посмела напасть на представителя Династии! Она заслуживает смертной казни!—уже начиная, терять терпение, нервно приказала главной калфе Дилашуб Султан.
   Только Лалезар даже и не собиралась подчиняться. Вместо этого, она внимательно проследила за тем, как один из её подчинённых крайне осторожно подхватил Баш Хасеки себе на руки и унёс в лазарет, после чего второго отправила в главные покои для того, чтобы известить обо всём Повелителя уже, возможно, хватившегося свою возлюбленную.
--Эта девушка является главной законной женой нашего Повелителя и матерью трёх его Шехзаде, один из которых Престолонаследник!—отрезвляюще произнесла Лалезар Калфа и, почтительно откланявшись, ушла.

   Лалезар Калфа не ошиблась в своих догадках, относительно Повелителя. Он, уже полностью отдохнувший, проснулся от того, что рядом с ним не оказалось его заботливой возлюбленной, хотя парень мысленно догадывался о том, где она может быть.
  Санавбер всё-таки отправилась к Дилашуб защищать его честь, что наполняло, измученную бесконечными страданиями, душу приятным теплом, не говоря уже о том, что необычайной гордостью с уважением. Вот только ход его восторженных мыслей нарушил внезапный приход к нему в покои хранителя Ибрагима, который почтительно поклонился и сообщил Повелителю обо всём, что произошло сейчас в хамаме, из-за чего, встревоженный Султан, мгновенно сорвался с места и стремительно помчался в дворцовый лазарет для того, чтобы забрать от туда свою возлюбленную Санавбер, и, принеся в главные покои, самому выхаживать её, сопровождаемый, еле успевающими за ним, Ибрагимом и Лалезар Калфой.
   Наконец, стремительно войдя в лазарет и внимательно осмотревшись по сторонам, Селим нашёл взглядом возлюбленную. Она лежала на одной из кушеток с перевязанной головой, всю бледную и с плотно закрытыми глазами. Он подошёл к ней в тот самый момент, когда девушка очнулась и слабым тихим, похожим на стон, голосом позвала мужа:
--Селим!
   Ей стоило большого труда для того, чтобы открыть глаза из-за невыносимой, разрывающей голову на части, боли, от чего она снова закрыла их с измождённым вздохом, успокоенная решительными словами любимого мужчины, обращёнными к дворцовой лекарше:
--Я забираю мою Санавбер в главные покои, где ей будет, куда удобнее, чем здесь!
   И, не терпя никаких возражений, бережно подхватил любимую на руки и отнёс к себе, где заботливо уложил в постель, задув свечи в золотых канделябрах, стоявших на тумбочках у изголовья, благодаря чему, стало темно.

    Вот только, заметив присутствие в покоях, мнущегося в нерешительности, хранителя, сидящий на краю своей постели возле спящей возлюбленной, Селим понимающе вздохнул и, выйдя вместе с ним на балкон, участливо спросил:
--Что-то случилось, Ибрагим-ага?
   Юноша тяжело вздохнул и откровенно заговорил:
--Я, конечно, хорошо понимаю то, как Вам дорога Санавбер Султан, только она совершила нападение на представителя Династии, а за это полагается суровое наказание, вплоть до смертной казни, Повелитель.
  От услышанных, вполне справедливых слов хранителя покоев, Селим почувствовал себя так скверно, словно его ошпарили крутым кипятком, из-за чего бросив на слугу уничтожающий взгляд и непреклонно заключил:
--Об этом не может быть и речи, Ибрагим! Санавбер защищала мою честь! Я скорее сам яд выпью, чем казню её!—тем-самым давая слуге, понять о том, что разговор на этом закончен.
   Ибрагим-ага понял Властелина и, почтительно откланявшись ему, с его молчаливого позволения, ушёл, погружённый в глубокую задумчивость о том, как ему заминать весь, возникший между Султаншами, конфликт.
   Селим, наконец-то, остался совершенно один, стоять на мраморном балконе, озаряемый лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, и смотреть на вечерний Босфор, по которому лениво проходили парусники, освещаемые лунным блеском. Мысли молодого Правителя занимали слова хранителя Ибрагима, настаивающего на том, чтобы Санавбер понесла справедливое наказание за покушение на жизнь Дилашуб Султан, как того требовал закон предков.
   Вот только в трепетной душе мужчины всё кипело и противилось из-за этого. Конечно, он мог бы на месяц сослать её во Дворец Слёз, но тогда жизнь для него потеряет интерес, да и тётя Дилашуб, распознав свою безнаказанность, окончательно начнёт властвовать над ним. Такого Селим не хотел допустить, из-за чего решил оставить всё так, как есть сейчас, ничего не меняя, благодаря чему вздохнул с облегчением и вернулся в свои покои для того, чтобы лечь спать.
   А тем временем, к его глубокому удивлению, Санавбер больше не спала, хотя её и мучила невыносимая слабость, но ощущение того, что хрупкую душу возлюбленного что-то гложит, заставило девушку преодолеть себя и, прижавшись к мужественной груди любимого, заботливо спросить:
--Что тебя мучает, любимый, раз ты так сильно переживаешь?
    Из груди Селима вырвался измученный вздох. Он на мгновение закрыл ясные голубые глаза, думая над тем, как ему более деликатно сообщить возлюбленной о теме душевного разговора с хранителем покоев, но, видя прикованный к нему пристальный бирюзовый взгляд жены, наконец, решился и пламенно произнёс:
--по закону моих предков, мне полагается казнить тебя за то, что ты покусилась на жизнь члена династии, Санавбер. Вот только я не могу пойти на это из-за того, что люблю больше жизни. Скорее, я сам выпью яд, либо отрублю себе руки, чем отдам приказ о твоей казни.
   Между супругами воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Селим печально вздохнул и ласково погладил возлюбленную по бархатистым щекам и нежным, как розовые лепестки, манящим к жарким поцелуям, алым губам. Он даже, словно загипнотизированный, задержал на них пристальный взгляд, из-за чего она всё поняла и, тяжело вздохнув, инстинктивно прижалась к его мускулистой груди.
--Не издевайся над собой, Селим! Лучше люби меня так, как ты можешь!—вожделенно выдохнула юная девушка и, не говоря больше ни единого слова, страстно принялась целовать его в тёплые мягкие губы, плавно увлекая на, закрытую парчовым покрывалом, широкую постель.

   Той же ночью, когда возлюбленные супруги, утомлённые, вспыхнувшей между ними, головокружительной страстью, крепко спали, с огромной нежностью обнимая друг друга, Селиму снился момент из прошлого:
   «В нём он был ещё тринадцатилетним подростком и после очередной ссоры с братом Баязедом, возбуждённый до предела, прогуливался по дворцовому саду, пытаясь успокоиться. Парень, погружённый в мрачные мысли, шёл по розовой аллее, не обращая внимания на яркие лучи осеннего, заходящего за линию горизонта, солнца, пока ни увидел тётю Дилашуб. Лишь она одна всегда была добра и любезна, в отличии от его, вечно занятых дворцовыми интригами и собой, родителей.
    На красивом лице юноши появилась доброжелательная улыбка, с которой он и подошёл к, увлечённо нюхающей розы, тёте. Она заметила его и, оторвавшись от своего приятного занятия, приветливо улыбнулась своему самому любимому племяннику.
--Селим, мой солнечный Шехзаде!—произнесла прекрасная тридцатилетняя темноволосая Султанша, ласково гладя юношу по бархатистым щекам, что всегда нравилось ему.
   Только в этот раз, Дилашуб выглядела какой-то уж, особенно доброжелательной, что показалось парню странным, он не придал никакого значения до тех пор, пока ни оказался вместе с ней в самой глуши дворцового сада обнажённым и, лежащим на шёлковой траве в глубокой растерянности, вернее сказать в ошалелом душевном состоянии, что нельзя было сказать о, сидящей на нём, тёте Дилашуб, которая с победной улыбкой ритмично двигалась в беспощадном акте безумной страсти, крепко удерживая его руки на своей упругой пышной груди и постанывая от удовольствия, при этом её светлые глаза были плотно закрыты.
--Что вы наделали, тётя! Что я вам сделал, раз вы такое сотворили со мной!—ошарашенно воскликнул юноша, потрясённый всем происходящим здесь. Он даже инстинктивно попытался вырваться, как, в эту самую минуту получил от Султанши несколько звонких пощёчин и услышал её властные слова:
--Никуда ты не уйдёшь отсюда, щенок, пока я сама не отпущу тебя, так что заткнись и лежи смирно!
   Затем склонилась к его сладким, как дикий мёд, пухлым губам и пламенно поцеловала, тем-самым, не позволяя ему опомниться.»
    Это привело к тому, что Селим с диким криком:
--А-а-а-а!!!!!!—проснулся, тяжело дыша и пылая от смущения вместе со стыдом и моральным унижением, а из ясных голубых глаз текли горькие слёзы, не говоря уже о том, что в мужественной груди, учащённо билось сердце. Когда, же, он немного отдышался и, собравшись с мыслями, вышел на балкон для того, чтобы немного охладиться. Вот только воспоминания о том злополучном вечере, когда он лишился невинности, нахлынули на него, словно прибрежная волна на пляж.
   «Тогда, сентябрьским вечером 1550 года после, пережитого насилия, жертвой которого он стал, юный Шехзаде всё в том же ошалелом состоянии мчался по, залитому лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных факелах, пламени, мраморному коридору, весь пылая смущением и никого не замечая, пока ни встретился с, о чём-то между собой тихо обсуждающими, Михримах и Мехметом, из-за чего они мгновенно перестали беседовать.
--Селим, ради Аллаха, что с тобой случилось, раз ты так ужасно выглядишь?—встревоженно попыталась выяснить у него, одетая в парчовое платье грязного розового цвета, видя синяки с царапинами на лице среднего брата, не говоря уже о его потухшем взгляде, полным слёз, который он всячески отводил.
--Со мной всё нормально!—нервно пробубнил светловолосый Шехзаде, не желая никого, ввязывать в свои личные проблемы.
   Только старшие брат с сестрой не поверили ему, уже успев распознать о том, что Баязед здесь совершенно не причём, так как тот вернулся с прогулки по саду, пару часов тому назад спокойным и без следов драки. Тогда почему Селим выглядит столь жалко. Неужели…
   Михримах с Мехметом ужаснулись от тех мыслей, что пришли им обоим в голову, одновременно, из-за чего, не терпя никаких возражений с отговорками брата, повели его на осмотр к дворцовому лекарю в лазарет, где и выяснилось, что над юным Шехзаде свершили жестокое надругательство. Он замкнулся в себе, окончательно.»
--И что ты предпринял в выяснении отношений с Дилашуб Султан, когда немного оправился от, перенесённого стресса, дорогой?—понимающе вздохнув, участливо поинтересовалась Санавбер, мягко и бесшумно выйдя к возлюбленному на балкон. Ей не стоило ничего говорить. Она, итак, всё чувствовала, что происходит в его истерзанной, душе. Он плавно обернулся к ней, совершенно не ожидая того, что она встанет с постели после перенесённого ушиба головы и выйдет к нему. Между ними воцарилось долгое мрачное молчание, во время которого супруги обнялись и пылко поцеловались.

   Утром, после того, как Селим отправился на ежедневное собрание государственного совета, одетая в атласное сиреневое, обшитое золотым гипюром, платье с газовыми золотыми рукавами, Санавбер пришла в коморку к Ибрагиму-аге для того, чтобы серьёзно поговорить с ним и выяснить истинную причину того, почему ему всеми силами хочеться отправить её в Босфор. Она была настроена очень решительно, не говоря уже о том, что воинственно.
   Вальяжно сидящий на парчовой тахте зелёного цвета, хранитель поев заметил этот настрой прекрасной Баш Хасеки, из-за чего сдержано вздохнул и, встав, почтительно ей поклонился.
--Чем я могу быть Вам полезен, госпожа?—осведомился он.
   Санавбер презрительно ухмыльнулась и, внимательно всмотревшись в красивое лицо аги, пыталась прочесть его, как книгу, а за одно и выяснить то, чем он дышит, но Ибрагим, хотя и был закрыт для неё, всё равно ощущал себя крайне неуютно, ведь госпожа могла легко догадаться о том, что парень, вот уже ровно полтора года, как  питает запретную порочную страсть к их красавцу Султану и мечтает разделить с ним ложе.
--Да, вот пытаюсь понять одно, чем я, вдруг вам, так сильно помешала, раз вы подталкиваете смысл моей жизни, принять решение о том, чтобы я была казнена и брошена в Босфор.—с наигранной доброжелательностью, задумчиво произнесла Баш Хасеки и, с царственной грацией подойдя к нему, оперлась изящными руками о стол, из-за чего собеседник вновь судорожно сглотнул, хотя в мыслях уже давно кричал: «Главная причина, по которой я хочу бросить Вас в Босфор--Вы сами, Султанша, из-за того, что мешаете мне сблизиться с нашим Повелителем так, как мне того хочется!», за что и корил самого себя, ведь это означало, признаться ей в его нетрадиционных сексуальных наклонностях, несущих за собой суровую кару в виде смертной казни.
--Вы совершили вчера вечером покушение на Султаншу династии, Госпожа, и должны понести наказание!—наконец, нарушая, затянувшееся мрачное молчание, бесстрастно ответил хранитель покоев, но наткнулся на противостояние со стороны Баш Хасеки, ядовито усмехнувшуюся и выложившую ему на стол свой самый главный козырь против династийки, который заставил собеседника оцепенеть от потрясения:
--А то, что Дилашуб Султан на протяжении целого года совращала нашего Повелителя, когда он был ещё Шехзаде-подростком в возрасте тринадцати-четырнадцати лет чем карается? Здесь преступлений посерьёзнее будет: во-первых; совращение несовершеннолетнего, кровосмесительная связь с близким родственником, да ещё и насильственным путём. Я всего лишь защищала честь моего мужа, так.
   Между молодыми людьми воцарилось длительное мрачное молчание, которое Ибрагим-ага не посмел нарушить, мысленно признавая, что у Дилашуб грех, куда страшнее, чем у Баш Хасеки.
--Я напишу письмо главному кадию. Где и подробно распишу обо всём, что сотворила с нашим Повелителем Дилашуб Султан. Пусть он решает её дальнейшую судьбу. Вы, же, Султанша возвращайтесь в главные покои и прикладывайте все усилия для того, чтобы уберечь его от новых посягательств его достопочтенной тётки.—мудро рассудил Ибрагим-ага, что искренне понравилось Санавбер. Она одобрительно кивнула и вернулась в главные покои, провожаемая понимающим взглядом Ибрагима-аги, после чего, немного выждав, он мгновенно взялся за написание письма главному кадию, где подробно расписал обо всех преступлениях Дилашуб Султан.


   А в эту самую минуту, в просторных покоях, царственно восседающая на тахте, Дилашуб Султан была погружена в воспоминания о том, как постепенно развивался её роман с юным Шехзаде Селимом, а точнее о том. Как произошла их вторая близость.
   «Она состоялась неделю спустя после их близости в саду, при этом Дилашуб не считала себя преступной совратительницей. Напротив, она видела, что Шехзаде уже достиг того, возраста для того, чтобы начать обзаводится сексуальным опытом, но развивать мальчика в данной области обязана искусная в любви женщина, каковой и решила стать для него его заботливая тётушка, раз уж мать так сильно занята своими гаремными войнами, что выбрать сыну наложницу некогда, да и продолжает считать Селима ребёнком.
   В тот ясных солнечный сентябрьский день, Дилашуб сидела на парчовой сиреневой тахте, одетая в золотое шёлковое платье, обшитое серебристым кружевом с обтягивающими рукавами, залитая яркими солнечными лучами и никого не ждала из посетителей, благодаря чему, наслаждалась своим одиночеством и ленивым поеданием фруктов из фарфоровой вазы. Вот только оно оказалось дерзко нарушено внезапным появлением Шехзаде Селима, ворвавшегося к ней, подобно шквалистому ветру. При этом, юноша выглядел каким-то очень решительным, что заставило Султаншу, мгновенно отложить своё занятие для того, чтобы перейти к более приятному, из-за чего грациозно поднялась с тахты и, подойдя к нему, ласково улыбнулась и очень нежно погладила по бархатистым щекам, что заставило Шехзаде инстинктивно вздрогнуть.
--Расслабься, Селим! Сегодня я не стану причинять тебе вред. Наоборот, сделаю так хорошо, что ты останешься доволен.—загадочно ему улыбаясь, проговорила Дилашуб и, плавно склонившись к его пухлым губам, принялась целовать их осторожно и нежно. Что вызвало в Шехзаде растерянность, из-за чего он не знал того, как ему поступить. Тётя Дилашуб разрушила его намерения, выяснить с ней отношения, относительно случая в дворцовом саду на прошлой неделе, и настоятельно просить её оставить его в покое.
   Сейчас он, молча, сидел на её широкой мягкой постели, хорошо ощущая то, как она его постепенно раздевает и ласкает там, где даже подумать стыдно. Шехзаде закрыл глаза, тяжело дыша от, испытываемого им, наслаждения. У него даже учащённо забилось трепетное сердце в груди. Юноша, сам того не ведая, начал тихонько постанывать и просить о пощаде до тех пор, пока Дилашуб, наконец, ни сжалилась над ним, перестав, ласкать его и решив, дать ему разрядку, полностью разделась сама, затем осторожно толкнула его на парчовое покрывало и, сев на парня сверху, воссоединилась с ним, постепенно ускорив темп движений и вознося их обоих на вершину блаженства до тех пор, пока ни рухнула рядом с ним на соседнюю подушку, заботливо обнимая
--Ничего. Постепенно я всему тебя научу, мой сладкий Шехзаде.—нежась, вымолвила она, доброжелательно ему улыбнувшись и снова целуя с огромной страстью, но в ответ получила мрачное молчание, окончательно растерянного юноши, что вывело её из себя, превратив в яростную фурию. Она мгновенно вскочила с подушек и с гневными высказываниями принялась жестоко избивать беднягу так, что это не оставляло никаких следов на его лице и теле, то есть плёткой, принося ему невыносимые страдания и заставляя слёзно молить о пощаде, пока, наконец, он ни выдержал и, схватив одежду с пола, быстро оделся и убежал в покои к брату Мехмету. Дилашуб вскоре выбилась из сил и, снова рухнув на постель, забылась сном».

--Всё тешите себя воспоминаниями о прошлом, Султанша? Не знаю, что там между вами с моим мужем было семнадцать лет тому назад, но этого больше никогда не повторится! Мы с Санавбер не позволим!—с не скрываемым презрением и с наигранной доброжелательностью произнесла, царственно войдя к ней в просторные и дорого обставленные покои, с притворным почтением ей поклонилась Назенин Султан, одетая в шикарное красное парчовое платье с дополнением золотого шёлка и газа.
   Она уже была осведомлена обо всём. Вероятно, кто-то из гаремных «курочек» состроил догадки, исходя от холодной встречи Повелителя с тёткой, а дальше включилось бурное воображение, что вызвало в Дилашуб взаимную ироничную усмешку, с которой она поддержала, заданную Назенин, тему:
--Ты даже не представляешь себе о том, каким ненасытным в страсти был наш Селим, когда вернулся из военного похода, куда отправился вместе с отцом, Великим Султаном Сулейманом и братом Мехметом. Вот, что значит полгода разлуки.
   Вот только у неё ничего не получилось, так как Назенин не поддалась, ответив отрезвляющей колкостью:
--Как это говорится в народе: «Несчастная голодная курица всегда видит во сне просо?» так и вы, Султанша, тешите себя порочными воспоминаниями, большую часть из которых составляет одно ваше буйное порочное воображение!
  Между женщинами воцарилось мрачное молчание, которым воспользовалась красавица-брюнетка Назенин тем. Что грациозно поднялась с соседней тахты и покинула покои совратительницы, оставляя её в гордом одиночестве, что привело Дилашуб в такое неописуемое бешенство, которое она выместила на, стоявшем у её тахты, круглом серебряном столике с фруктами. Он с металлическим звоном и со всем содержимым перевернулся к верху ножками. Вот только Султанше облегчение это не принесло. Она продолжала гневно пыхтеть, подобно, вскипевшему самовару, а красивое лицо налилось пунцом, как обычно случается после парилки в бане.
   Дилашуб даже, внутренне всю трясло от понимания того, что возмездие за моральные и душевные страдания Селима в прошлом, отзываются на ней уже сегодня, спустя семнадцать лет.
   «Хотя, если рассуждать логически, то слабые отзывы возмездия для неё донеслись ещё тогда в далёком тысяча пятьсот пятидесятом году, когда, спустя пару часов с того, как от неё сбежал весь зарёванный, не говоря уже о том, что униженный юный Шехзаде Селим, к ней в покои вошёл, пылающий праведным гневом, Шехзаде Мехмет, являющийся любимцем родителей, да ещё и голубоглазый, мускулистый, статный семнадцатилетний красавец жгучий брюнет, способный, свести с ума любую юную наложницу.
   Вот только Султанша не поддалась его магнетическим чарам, хотя и поклонилась в знак искреннего почтения, но юноша не обратил внимания на этот её жест из-за, переполнявшего его всего, гнева с возмущением, с которыми он и набросился на, ничего не понимающую привлекательную молодую женщину:
--Ну, знаете, Султанша, это уже переходит все мыслимые и не мыслимые границы дозволенного!—бушевал он, смутно надеясь на то, что тётя сама поймёт то, о чём он ведёт речь, а вернее о ком.
   Вот только Дилашуб ничего не понимала и смотрела на племянника невинным взглядом и, хлопая густыми шелковистыми тёмно-каштановыми ресницами.
--В чём я таком провинилась перед Вами, Шехзаде?—с негодованием спросила у него она, что ещё больше взбесило юношу, из-за чего он, не говоря ни единого слова, грубо схватил Султаншу за изящную лебединую шею и, что есть силы впечатал её в изразцовую холодную стену, да так, что у Дилашуб из ясных светлых глаз по бархатистым щекам потекли горькие слёзы и стало нечем дышать, не говоря уже о том, что всё поплыло.
-- Что вы мне сделали, Султанша?! Вы не только совратили моего брата Шехзаде Селима, но и ещё жестоко надругались над ним, что привело к психологической травме! Он замкнулся в себе, а всё из-за Вас! Только вы больше не сможете никак навредить ему, так как, на следующей неделе мой брат вместе со мной и Повелителем отправляется в полугодичный военный морской поход, а в оставшиеся дни будет под моим личным наблюдением! Что, же, касается Вас, то ваша учесть решится по нашему возвращению, если вас к тому времени ни убьют наша достопочтенная Валиде Хюррем Султан с сестрицей Михримах, а они уже обо всём знают и находятся в ярости!—гневно  проорал юноша и, резко отпустив Султаншу, стремительно ушёл, оставляя её одну, сидеть на полу и жадно дышать, подобно, выброшенной из реки на раскалённый песок, рыбе. Горькие слёзы душили Дилашуб. Она уже ревела на взрыд от, испытываемого страха за свою жизнь с пониманием того, что больше не сможет тайно видеться со своим «сладким Шехзаде», как она называла Селима, а это для неё было, куда страшнее смерти, ведь у женщины уже началась зависимость от её во всех смыслах любимчика.
   Шехзаде Мехмет не блефовал, говоря ей, что её зверства над Селимом, отныне закончились, ведь, спустя несколько дней, он вместе с Шехзаде Мехметом и с Повелителем отправился в полугодичный военный поход, по возвращении из которого уехал в санджак Конья вместе с, выбранным для него гаремом, который возглавляла, вышколенная самой Хюррем Султан венецианской наложницей по имени Нурбану  которой Султанша объяснила о том, что из-за перенесённой психологической травмы, Шехзаде Селим нуждается в душевном тепле, заботе, терпении, любви и ласке, поэтому девушке необходимо стать для него не только возлюбленной, но а главное другом, поддержкой и утешением.»

     В то, же самое время, уже закончив все свои дела в совете Дивана, Султан Селим шёл по, залитому яркими золотыми лучами послеполуденного солнца, мраморному коридору, погружённый в глубокую задумчивость о том, как ему поступить с тётушкой Дилашуб как, в эту самую минуту, кто-то ударил его по голове тупым предметом. В ясных голубых глазах мгновенно потемнело, из-за чего он слегка пошатнулся и рухнул на холодный каменный пол без чувств.
  Когда, же, он, наконец, очнулся и пришёл в себя, осмотрелся вокруг, не понимая того, где он находится, да и время было уже позднее, не говоря о том, что тёмное, а сам молодой тридцатилетний Правитель Османской Империи лежал на соломе, связанный по рукам и ногам. Помещение по обстановке напоминало собой заброшенный сарай, либо конюшню. При этом, Селим испытывал невыносимую головную боль от удара, от чего снова закрыл глаза, уверенный в том, что это снимет её, пока ни ощутил чей-то пинок носком сапога и услышал раскатистый грубый мужской смех, заставивший мужчину с тихим измученным стоном открыть ясные голубые глаза и с недоумением взглянуть на своих мучителей.
--Наконец-то, очнулся. А то я уже начал думать о том, что ты умер, Повелитель!—насмешливо заметил Султанзаде Джихангир, из-за чего Селим горько рассмеялся с презрительными словами:
--Почему-то я не удивлён в том, что организатором моего похищения являешься именно ты, Джихангир! Мне вот, только не понятно, какую цель ты преследуешь, держа меня здесь?!
   Семнадцатилетний юноша не стал томить родственника неведением и выложил ему своё главное требование, которое повергло пленника в глубокий шок:
--Всего-навсего того, чтобы вы развелись со своими «курицами» и, сослав их во дворец Слёз, женились на моей достопочтенной Валиде Дилашуб Султан, дорогой папочка! Да, ты не ослышался. Я действительно являюсь твоим сыном, зачатым с моей матерью во время вашей с ней встречи, состоявшейся за неделю до твоего отъезда вместе с братом и отцом в военный поход на полгода.
   Наступило мрачное молчание, во время которого, Селим погрузился в глубокий шок, услышанным им, известием о последствиях его последней близости с тётушкой Дилашуб. Он ничего не знал о ребёнке, из-за чего истерично рассмеялся до горьких слёз, предательски брызнувших из его ясных голубых глаз.

   А тем временем в величественном дворце Топкапы, уже узнавшая от преданной Эвруз Хатун, главную тайну Дилашуб Султан с её драгоценным сыночком, находящаяся в просторных главных покоях, Санавбер Султан пришла в такую ярость, что даже начала метаться по ним, подобно львице по клетке, не обращая внимания на, постоянно путающийся под ногами, подол шикарного бархатного тёмно-зелёного цвета с золотыми узорами и россыпью драгоценных камней, имеющее длинные обтягивающие рукава.
   Вот только, понимая, что своими метаниями, она не защитит семью от посягательства на их благополучие коварных родственничков, внезапно остановилась, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей бороться с узурпаторами, да так, чтобы потом самой не пострадать. Наконец, в голову пришло самое мудрое решение из возникшей проблемы, благодаря которому, девятнадцатилетняя Баш Хасеки подошла к своему сундуку с нарядами и, порывшись в нём немного, нашла резную и украшенную драгоценными камнями, шкатулку с многочисленными различными ядами и противоядиями к ним, затем вытащила один из них, не обладающий ни цветом, ни запахом, напоминающий собой по виду, обычную воду.
--Вот! Подольёшь содержимое этой склянки в ему к Дилашуб с её отпрыском незаметно, но не сегодня, а тогда, когда я сама тебе скажу!—наконец, вернувшись к преданной рабыне, быстро и чуть слышно произнесла Баш Хасеки, вручая ей пузырёк с ядом, хорошо скрывающийся в ладони
  Белокурая наложница всё поняла и, спрятав пузырёк в складках лифа шёлкового розового платья, пообещала всё исполнить так, чтобы ни один «комар носа не подточил». Санавбер одобрительно кивнула, тем-самым позволяя, служанке уйти. Эвруз не захотела больше докучать госпоже и, почтительно откланявшись, ушла, оставляя её одну, стоять посреди роскошных и, залитых лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, слушая тихое потрескивание дров в камине, обволакивающее Султаншу, приятным теплом.
   Она была так глубоко погружена в свои мрачные мысли, что не заметила этого и даже не услышала, как Эвруз покинула её просторные покои, удя в свою скромную коморку, расположенную в шикарных апартаментах Дилашуб Султан.

   В эту самую минуту, вернувшийся из заброшенного сарая, расположенного за пределами Стамбула, Султан Селим отправился, прямиком в покои к тёте Дилашуб Султан вместо того, чтобы сейчас нежиться под тёплым заботливым крылышком милой Санавбер или Назенин. Всему причиной были, затронувшие его хрупкую душу, слова Джихангира о том, что он является его сыном, зачатым Селимом в тринадцать лет. Как такое могло произойти? Почему его Валиде ничего ему не сообщила о беременности Дилашуб? В светловолосой голове парня хаотично проносились мысли, не дающие ему покоя.
 Дилашуб никого не ждала в столь поздний час и, одетая в бархатный халат, царственно возлежала на тахте. Начиная, дремать от, доносящегося до её музыкального слуха, спокойного, вернее даже меланхоличного, потрескивания дров в камине.
    Вот только поспать ей не пришлось, ведь, в эту самую минуту, к ней в просторные покои ворвался молодой, решительно настроенный, Султан и, не теряя времени, не говоря уже о том, что не ходя вокруг, да около, с порога принялся выяснять о том, что его больше всего волновало на данный момент—тайна рождения их общего сына:
--Почему вы ничего не сказали мне о беременности и рождении нашего сына, Дилашуб? Что за тайны, да и кому они нужны?
   Услыхав приятный бархатистый голос её «сладкого Шехзаде», благодаря чему, мгновенно вырвалась из заботливых объятий Морфея и, заворожённо улыбнувшись парню, печально вздохнула:
--Так решила Ваша матушка достопочтенная Хюррем Султан из заботы о Вас, считая, что вам ещё рано обзаводится собственной семьёй, пока вы ни поступите в янычарский корпус, да и, толком, жизни не повидали. Она права. Да и, к тому времени, я уже два месяца как была замужем за Джафером пашой, не говоря уже о том, что увезена им в Каир, дда и у вас появилась отдушина в лице прекрасной брюнетки венецианского знатного происхождения Нурбану Хатун.
   Между собеседниками, впервые за семнадцать лет, воцарилось взаимопонимание. Они уже сидели на парчовой тахте, погружённые в мрачную задумчивость о том, как им обоим теперь быть.
--Дилашуб, вы ведь понимаете, что даже, если я и признаю Джихангира, он по-прежнему будет считаться, лишённым всех прав на престолонаследие и титула Шехзаде, бастардом, а моим главным наследником так и останется Шехзаде Орхан.—вразумительно и, измождённо вздыхая, проговорил Селим, пристально смотря на, сидящую в смиренном молчании, тётушку. Она всё понимала и ничего не требовала. Селим мысленно благодарил её за понимание. На этом они и расстались.

--Селим, ты ведь, надеюсь не признаешь Джихангира своим сыном, отобрав у нашего Орхана титул престолонаследника?—с беспокойством спросила у возлюбленного Санавбер, ласково поглаживая его по бархатистым щекам, когда они сидели на подушках напротив камина, обнявшись.
  Мужчина измождённо вздохнул, испытывая лёгкий трепет от её головокружительных ласк, лишающих его силы воли и превращающих в желе. Он даже, на мгновение закрыл глаза, чувствуя учащённое сердцебиение в мужественной груди.
--Думаешь, я не понимаю, что, признай я Джихангира, между вами с Дилашуб начнётся кровопролитная война за престол, а мне этого совсем не хочется, да и закон вместе с народом и воинскими подразделениями на твоей стороне, как матери законного, да и к тому, же старшего Шехзаде. Каковым является наш Орхан.—мудро рассудил молодой мужчина, снова открыв голубые глаза и хорошо ощущая то, как пылает от смущения его лицо, что вызвало у Башхасеки понимающую улыбку, обозначающую её искреннее одобрение его мудрым рассуждениям.
--Ну, раз так, то позволь мне отправить к Джихангиру палачей для полного спокойствия и благополучия Империи и нашей семьи. Покончим с ним за эту ночь, а утром сошлём Дилашуб во дворец Плача. Не держись за кошмарное прошлое, Селим! К тому, же, она растлила тебя насильственным путём, а Султанзаде едва не убил тебя сегодня при похищении. Они преступники и заслуживают сурового наказания.—убеждала любимого Санавбер, продолжая пламенно целовать его красивое лицо, перед чем Селим не смог устоять и сам, того не ведая, выдохнул:
--Посылай за палачами! Пусть сделают всё этой ночью!
   Довольная мудрым решением мужа, Санавбер благодарственно поцеловала его в губы, а затем, на короткое время покинув покои, подозвала его и, терпеливо дождавшись момента, когда он подошёл, отправила его за палачами для Султанзаде Джихангира, приказав закончить со всем этой ночью. Тот всё понял, и, почтительно откланявшись, убежал выполнять приказание Баш Хасеки, а она вернулась к возлюбленному, где и забылась вместе с ним в их головокружительной жаркой любви, в то время, как безмолвные палачи уже душили юного Султанзаде шёлковым шнуром.

    Вот только изловчившись, парню удалось вырваться от них и сбежать. Он спрятался в самых дальних покоях султанского дворца, которые никто никогда не посещая, где и провёл остаток ночи, весь дрожа от страха за свою жизнь. Вот только утром его случайно увидела в них Эвруз Хатун, пришедшая сюда, сама не зная зачем. Какого, же было потрясение юной девушки, когда она обнаружила парня, лежащим на полу и свернувшегося в клубок. Он выглядел ужасно: весь бледный и испуганный, не говоря уже о том, что злой на отца, который его так и не принял, а это означало лишь одно, что он вместе с матерью зря ехал в столицу Османской Империи, ведь трона ему не видать. Да и какой трон? Живым бы остаться.
--Султанзаде!? Что вы тут делаете?—потрясённо спросила юношу белокурая девица, выводя его из бурного потока мрачных мыслей, из-за чего он отшатнулся от неё, словно ошпарившись крутым кипятком.
--Никому, кроме моей валиде Дилашуб Султан не говори о том, что нашла меня здесь, Хатун, иначе мне, точно не жить! Наш Повелитель итак отдал ночью приказ о моей казни, прислав ко мне палачей!—насторожено предупредил юницу Джихангир, смотря на неё всё тем же, полным ужаса, взглядом и, мысленно умоляя о взаимопонимании.
  Эвруз поняла Султанзаде, напоминающего, в эти минуты, затравленного зверя, который, в надежде на спасение, забился в самый дальний угол и дрожал от страха, быть выданным преследователям, как осиновый лист на ветру.
--Я не выдам вас!—заверила она парня, мысленно признаваясь себе в том, что ей до глубины души стало жаль его, да и быть шпионкой правящей четы, тоже больше не хочется. Теперь она решила полностью перейти на сторону Дилашуб Султан из-за того, что юный привлекательный Султанзаде глубоко запал ей в душу и трепетное сердце.

   Эвруз Хатун сдержала своё обещание, данное Султанзаде и не выдала его. Вместо этого, она поклялась Дилашуб Султан в полноценной преданности, душевно поведав ей о том, что изначально засылалась к ней в качестве шпионки, но из-за того, что султанская чета прошлой ночью отправила к Султанзаде палачей без всяких на то причин, да и он стал ей глубоко симпатичен
    Дилашуб Султан, хотя и оказалась глубоко потрясена, услышанным от Хатун откровением, но поняла её, попросив об одном, стать для Джихангира душевным другом.
--Могли бы и не просить меня об этом, Султанша, ведь я всё равно не оставила бы нашего Султанзаде в беде.—заверила госпожу, немного смущённая, возложенной на неё миссией, Эвруз, почтительно поклонившись, одетой в парчовое красное платье, Дилашуб Султан, которая царственно восседала на тахте в ярких золотых лучах солнца. Её красивое моложавое лицо озарилось доброжелательной улыбкой, позволяющей Хатун, вернуться к обязанностям служанки.
   Эвруз всё поняла и занялась уборкой роскошных покоев, провожаемая благодарственным взглядом Султанши.

   Тем временем, в главных покоях, узнавший от преданного им хранителя покоев Ибрагима о том, что ночью казнь Султанзаде Джихангира не состоялась по причине того, что он сбежал от Палачей, сидящий на парчовой тахте, одетый в красный парчовый кафтан, Султан Селим вздохнул с огромным облегчением, уже не однократно успев, пожалеть о том, что дал позволение на казнь собственного, пусть даже незаконнорожденного старшего сына от связи с близким родственником. Всему виной было его нежелание, уподобляться покойному отцу-тирану и детоубийце Великому Султану Сулейману.
    Зато, сидящая рядом с мужем, Санавбер Султан, одетая в яркое бирюзовое парчовое платье с пышными рукавами, хотя и отнеслась к сообщению хранителя покоев с царственным спокойствием, но в душе, захотела узнать о том, кто посмел помочь Джихангиру в побеге от палачей, о чём и деликатно поинтересовалась у него, в надежде на то, что, может он имеет какие-либо предположения. Ибрагим понимающе вздохнул и поделился своими мыслями:
-- Я, конечно, не хочу наводить ни на кого напраслину. Только один из моих подчинённых аг, случайно проследил за тем, как сейчас Эвруз Хатун отнесла поднос с едой в самые дальние покои дворца, что мне дало поводом для предположения о том, что Султанзаде находится именно там.
  Между правящей четой воцарилось мрачное молчание, с которым они потрясённо переглянулись и, отпустив агу, погрузились в глубокую задумчивость из-за того, что не знали, как им поступить с рабыней.
--Да уж! Не ожидала я такого от  нашей Эвруз! Интересно, с чего это вдруг, она решила переметнуться от нас к Дилашуб Султан!—с искренним разочарованием вздохнула Баш Хасеки, с огромной нежностью поглаживая любимого по руке для того, чтобы хоть как-то снять его напряжение, в котором он находился всё это время.
--Может, она влюбилась в Султанзаде!—задумчиво предположил молодой мужчина, нарушив своё мрачное молчание и встретившись с возлюбленной пристальным взглядом. Она поняла его, решив позже разобраться с предательницей, ведь она была далеко не из тех, кто, молча, терпел, нанесённую ей, обиду. Селим знал об этом, за что и уважал милую Санавбер, ведь вся её жестокость, в отношении обидчиков, время от времени проявлялась лишь в качестве защитной реакции.

  А тем временем, после внезапно случившегося между ней с Джихангиром, хальвета, Эвруз, воспользовавшись тем, что Султанзаде спит, крайне осторожно выбралась из его крепких объятий и, подобрав с пола своё синее платье, оделась и покинула покои, на ходу застёгивая пуговицы, но, не пройдя и нескольких метров, у неё на пути встала, одетая в шикарное красное парчовое платье с золотыми вставками и воротником, при этом, её шикарные иссиня-чёрные длинные волосы были подобраны и украшены бриллиантовой короной.
   Во виду Хатун, Назенин поняла, что у той только что случился хальвет с Султанзаде, что вызвало в Хасеки праведный гнев, в бурном порыве которого она дала ей звонкую пощёчину, эхом отозвавшуюся в ушах белокурой юницы.
--Ты, что с ума сошла, Хатун?! Неужели не понимаешь, что сближаться с мужчинами, кроме нашего Повелителя, к гарему которого ты относишься—запрещено!—отрезвляюще бушевала Назенин Султан, тряся за плечи, перепуганную до смерти и горько плачущую, рабыню, громко прокричала:
--Я больше не хочу быть шпионкой правящей четы, исполняя их приказы! Теперь я поклялась в безграничной преданности Дилашуб Султан!
   Воцарилось мрачное молчание из-за того, что Назенин оказалась потрясена до глубины души предательством рабыни, за что дала ей несколько звонких пощёчин, благодаря которым красивое личико Эвруз Хатун приобрело пунцовый оттенок. Она продолжала плакать на взрыд, но это не трогало Хасеки, не нашедшей ничего лучше кроме, как грубо схватить её за белокурые волосы и повести в главные покои на суд правящей четы, не обращая внимания на отчаянные мольбы о пощаде юной девицы.
   Так они, наконец, преодолели мраморный коридор и, подойдя к главным покоям, попросила, вышедшего к ним на встречу, Ибрагима-агу впустить их внутрь.
--Я привела к Их Величествам предательницу, переметнувшуюся к нашим общим врагам в лицах Дилашуб Султан с Султанзаде Джихангиром!—хладнокровно доложила ему Назенин Султан. Он понял её и, почтительно поклонившись ей, впустил её внутрь, закрыв за ней и рыдающей Хатун дверь. 
    Окончательно убедившись в предательстве рабыни, огорчённая её проступком, Баш Хасеки отдала приказ стражникам, немедленно увести, валяющуюся в её ногах и слёзно умоляющую о пощаде, Эвруз Хатун.
    Те всё поняли и, почтительно поклонившись обеим Хасеки, подняли с пола, ревущую девицу и увели её прочь из главных покоев.
   Понимая, что ей терять уже нечего, Эвруз внезапно вырвалась и побежала, куда глаза глядят, но далеко е убежать не удалось из-за того, что она упёрлась в мраморное ограждение террасы, открывающей вид на ташлык, где уже собрались потрясённые наложницы, посматривающие вверх, откуда на каменный пол сбросилась, переполненная невыносимыми отчаянием с безысходностью, Эвруз Хатун. Она разбилась насмерть под крики ужаса других девушек.
   На шум вышла Дилашуб Султан, пришедшая в ужас от, разыгравшейся на её глазах, драмы и, думая над тем, как ей крайне осторожно известить единственного сына о том, что его фаворитка покончила с собой из-за того, что оказалась разоблачена Баш Хасеки.
   «Да! Жить здесь, в Топкапы становится всё веселее!»--с горькой иронией подумала Султанша.

   К счастью, Селим находился в данный момент на совете Дивана, который был в самом разгаре, по крайней мере, Санавбер смутно на это надеялась, но не смотря на это, её истерзанное бесконечными страданиями, трепетное сердце было не на месте из-за того, что своими действиями по защите возлюбленного и детей, она превратилась в беспощадного монстра и интриганку, что совсем не свойственно её хрупкой изящной чуткой натуре.
   Санавбер перестала узнавать и даже начала бояться саму себя. Что на неё такое нашло? Когда она из нежной, кроткой и ангелоподобной юной девушки, живущей одним лишь своим возлюбленным, ставшим для неё всеми стихиями и смыслом жизни, успела превратится в жестокую интриганку?
  Думая обо всём этом, по-прежнему сидящая на тахте, Баш Хасеки измождённо вздохнула, инстинктивно обхватив шелковистую золотисто-каштановую голову изящными руками и, не обращая внимания на яркие солнечные лучи, застлавшие, просторные главные покои. Её била нервная дрожь, которую она, как и муки совести, никак не могла унять, а в мыслях обличительно проносилось с огромным презрением: «Жестокая убийца и интриганка! Как ты могла поступить так с невинной девушкой, единственная вина которой перед тобой, лишь трепетная чистая любовь к твоему врагу Султанзаде Джихангиру, способная исцелить его от жестокости!» и это было правдой.
   В таком плачевном душевном состоянии возлюбленную застал, вернувшийся с зала для заседаний, Селим, не в силах понять одного, что происходит с его ласковой Санавбер. Он оказался даже растерян.
--Санавбер, милая моя, что с тобой?—обеспокоенно спросил он, мягко подойдя к ней и плавно сев рядом. Она измождённо посмотрела на него и, печально вздохнула:
--Я стала жестоким убийцей, Селим, и сама не понимаю того, что со мной произошло! Как я могла дойти до такой жизни?! Мне тяжело и невыносимо больно от понимания того, что я становлюсь похожа на всех османских Султанш прошлого и настоящего, живущими одними коварными интригами, жестокостью и жаждой власти! Вот уж, действительно говорят люди о том, что, если хочешь узнать человека, дай ему власть и то, что в гареме нет места невинности с ангелоподобностью.
   Между молодыми, крепко, трепетно и нежно любящими друг друга, супругами воцарилось длительное мрачное молчание, при этом, они крепко держались за руки, печально вздыхая время от времени, не говоря уже о том, что не находили подходящих слов для выражения своих чувств. Хотя молодой Султан, в душе, никогда не считал свою возлюбленную жестоким беспощадным монстром и коварной интриганкой. Для него она всегда остаётся ангелом.

   А в эту самую минуту, не желая, откладывать с мучительно тяжёлым разговором со своим сыном и пришла к нему в дальние покои. Ничего не знающий о гибели фаворитки, юноша сидел на тахте, погружённый в глубокую задумчивость об Эвруз Хатун, к которой испытывал искреннюю нежность, сам не понимая почему. Неужели он влюбился? Если это, действительно так, то как ему быть, ведь она принадлежит к гарему Повелителя, что влечёт за собой трагическую развязку. Но ведь должен, же быть какой-нибудь выход? И он нашёлся.
--Матушка, я тут подумал о том, что этим вечером приду к моему отцу с повинной и попрошу его о позволении для меня, заключить никях с Эвруз Хатун. Я люблю её и хочу быть с ней.—заметив присутствие горячо любимой матушки, решительно и с нескрываемым воодушевлением поделился с ней юноша.
   Вот только мрачное выражение красивого лица Султанши не сулило парню ничем хорошим, из-за чего он судорожно вздохнул и морально приготовился услышать категорически запрет и поучительную тираду, но этого не произошло. Дилашуб печально вздохнула и произнесла, спуская его с романтических небес на грешную землю:
--Это невозможно, Джихангир! Дело не в том против я или нет. Причина в самой девушке. Случилось так, что она трагически погибла, покончив с собой из-за того. Что её жестоко затравили так, что несчастная не нашла никакого другого выхода, кроме как сброситься с террасы на каменный пол в ташлыке. Она разбилась.
  Между матерью с сыном воцарилось скорбное мрачное молчание, при этом юноша испытывал бурные противоречивые чувства: боль, скорбь, шок, ярость, которые оказались, куда сильнее боли утраты. В его карих глазах пылал огонь непреодолимого жгучего желания, немедленно поквитаться с султанской четой.
--Это всё проклятая русская рабыня Санавбер! Она мне сейчас за всё ответит!—яростно взревел Джихангир и, сорвавшись с места. Помчался в главные покои для того, чтобы разобраться с Баш Хасеки.
  Дилашуб не смогла удержать сына, хотя и понимала, что в таком перевозбуждённом душевном состоянии он натворит таких дел, которые, потом будет не исправить.

   Добежав до главных покоев, Джихангир решительно оттолкнул в сторону, вставшего у него на пути, Ибрагима-агу и ворвался вовнутрь, заставив, находящуюся в них, Баш Хасеки вздрогнуть от неожиданности. Вот только не успела она опомниться, ка, пылающий яростью, Джихангир мгновенно подскочил к ней и, крепко схватив сильными руками за тонкую шею, гневно взревел, обдавая девушку горячим прерывистым дыханием и испепеляя её, полным жгучей ненависти взглядом:
--Сейчас ты мне заплатишь за смерть Эвруз и за все страдания моей матери!
   Затем он, не говоря больше ни единого слова, несколько раз жестоко ударил её по лицу так, что из ясных бирюзовых глаз Султанши брызнули предательские слёзы. Она даже начала задыхаться от нехватки воздуха, а красивое лицо приобрело пунцовый оттенок.
--Я приказала казнить Эвруз за предательство, но откуда мне было знать, что она пошла на этот шаг из-за любви к вам, Султанзаде. Да и, вам всё равно бы с ней не позволили воссоединиться, так как она принадлежит гарему Повелителя.—оправдываясь, прохрипела юная Султанша, но её вразумительные слова никак не подействовали на парня. Вместо этого, он со всей силой сдавил пальцами ей соски, что заставило девушку громко ахнуть и молниеносно взглянуть в его карие глаза, пылающие теперь ни жаждой мщения, а животной беспощадной похотью, от чего ей стало не по себе. Она даже судорожно сглотнула. Только парень продолжал над ней издеваться, получая при этом, несказанное наслаждение. Он даже упивался её моральными и физическими страданиями.
--Больно? Сейчас я тебя уничтожу, раздавлю, как самую ядовитую гадину!—всё с той, же ненавистью проговорил ей в самые губы Султанзаде и, грубо впившись в них, принялся беспощадно целовать их, при этом продолжая, сильно мять упругую грудь Султанши, оставляя на ней синяки и не обращая внимания на её отчаянные попытки вырваться из его мёртвой хватки.
   Чувствуя себя победителем, юноша повалил девушку на тахту, намереваясь, грубо воспользоваться ею. Вернее, он уже навалился на неё и, раздвинув ей стройные ноги, вознамерился, жестоко начать таранить её своим, уже затвердевшим от возбуждения, копьём, как, в эту самую минуту, из хамама в свои покои вернулся Селим.
   Став свидетелем всей этой ужасной картины зверского избиения Джихангиром его Баш Хасеки с попыткой надругательства, Селим не захотел этого терпеть и, не теряя драгоценного времени, стремительно подошёл к Султанзаде и, крепко схватив его за шиворот, оттащил от ошеломлённой Санавбер и пару раз врезал ему кулаком по лицу. Джихангир ничего не мог понять и смотрел на Повелителя безумным взглядом.
--Пошёл вон отсюда, иначе я сейчас собственноручно убью тебя, щенок! А, что касается Эвруз Хатун, то она предательница и заслуживала именно такой кары!—яростно прокричал парню Селим.
   А тем временем, немного отошедшая от, пережитого только что, внезапного нападения на неё с попыткой грубого надругательства, которому её едва не подверг, обезумевший от горя и ненависти Султанзаде, Санавбер плавно села на тахте, массируя изящными руками лебединую шею, хотя в горле и в груди продолжало невыносимо саднить, не говоря уже о том, что из ясных бирюзовых глаз по бархатистым, пылающим от смущения, стыда и избиения, щекам тонкими солёными прозрачными струями текли слёзы, которые она вытирала газовым рукавом светлого парчового платья, погружённая в мрачные мысли и, чувствуя, что им с Селимом ещё достанется от Султанзаде с его мамашей, от понимания чего, она пришла в ужас, а между тем, появившемуся на шум в главных покоях, Ибрагиму-аге в сопровождении стражников, до предела разъярённым, Султаном было приказано, немедленно бросить Султанзаде в Девичью Башню. Те всё поняли и, почтительно откланявшись, отправились выполнять приказание, оставляя, уже постепенно начавшую успокаиваться, супружескую пару одних, ведь теперь они нуждались в душевном покое для того, чтобы постепенно прийти в себя от пережитого сильного стресса.
   В данный момент, возлюбленные сидели на парчовой тахте, прижавшись друг к другу, слушая спокойное биение сердца. Оно стучало так тихо и степенно, что пара, наконец, нашла в себе силы для того, чтобы собраться с мыслями, хотя ещё и продолжала ощущать неприятный осадок в трепетной душе.
--Когда я увидел весь этот ужас, то едва с ума не сошёл и даже готов был убить Султанзаде Джихангира на месте!—поделился с возлюбленной Селим уже более спокойным, как ему казалось, тихим голосом.  Возлюбленные встретились пристальными взглядами и надолго задержали их друг на друге.

   А тем временем, ставшая невольной свидетельницей того, как, возглавляемые Ибрагимом-агой, стражники вывели из главных покоев Султанзаде Джихангира, Назенин Султан потрясённо спросила у хранителя о том, что произошло и в чём провинился юноша, раз его, вероятно, ведут сейчас в темницу.
--Он покусился на честь Баш Хасеки!—коротко объяснил ей Ибрагим-ага, почтительно поклонившись.
   Назенин не знала того, как ей отреагировать на его слова. Она оказалась глубоко потрясена ими. Конечно. Султанша была возмущена безнравственным проступком парня и искренне сожалела о том, что её подруге пришлось пережить весь этот кошмар.
--Надеюсь на то, что Повелитель, в итоге, прикажет тебя казнить, мерзавец!—с нескрываемой ненавистью бросила она ему в лицо. Парень ядовито усмехнулся и, с гордо поднятой головой прошёл дальше вместе со своим конвоем, провожаемый взглядом черноволосой красавицы Хасеки, полным огромного презрения к нему, что сменилось невыносимым беспокойством за душевное благополучие единственной подруги. С такими чувствами она и плавно вошла в главные покои, где по-прежнему на парчовой тахте сидели, залитые яркими лучами, заходящего солнца, венценосные супруги, о чём-то тихо разговаривающие друг с другом, пока к ним с почтительным грациозным поклоном ни подошла, выражающая искреннее сожаление Назенин Султан.
--Надеюсь, в самое ближайшее время, этот безнравственный изувер получит по заслугам и будет казнён!—с понимающим вздохом участливо проговорила она.
   Селим одарил свою вторую дражайшую и тоже горячо любимую Хасеки доброжелательной улыбкой и, полностью разделяя её, хотя и противоречивые чувства, бесстрастно заверил:
--Не волнуйтесь, мои горячо любимые девочки, Султанзаде Джихангир сегодня будет заточён в Девичью башню на всю жизнь.
   Молодая темноволосая Султанша почувствовала, как с её трепетной души свалился огромный груз, заполнив её приятным теплом и благоденствием, из-за чего она, довольная мудрым, вернее даже справедливым решением возлюбленного мужа, доброжелательно заулыбалась, что передалось и Баш Хасеки. Она, тоже воспряла духом и заулыбалась.
--Вы вынесли справедливое решение, Повелитель! С такими безнравственными преступниками именно таки надо поступать!—одобрительно заключила Назенин. Грациозно, не говоря уже о том, что плавно усаживаясь возле них, на мягкую бархатную подушку, лежащую на полу.   

   Чуть позже, когда венценосная чета вновь осталась наедине друг с другом, стоя на балконе, обнявшись в лёгком мерцании, горящих в серебряных канделябрах, свечей, задумчиво смотрели на вечерний Босфор, по которому величаво проходили корабли, озаряемые лунным светом, они душевно разговаривали о том, что, на данный момент их больше всего волновало, а именно о прошлом Селима, тесно переплетающегося с Дилашуб Султан.
--Неужели после всего того унижения, которому тебя подвергла Дилашуб, она ни разу больше не подошла и даже не попыталась извиниться?—участливо поинтересовалась у возлюбленного Баш Хасеки, добровольно утопая в его ласковой голубой бездне и с огромной нежностью улыбаясь ему, от чего трепетную душу молодого мужчины наполняло приятным теплом, что помогало ему чувствовать себя легко и свободно. Он понимающе вздохнул и, ласково гладя любимую по бархатистым щекам, тяжело выдохнул:
--Ну, почему, же?! Она пришла ко мне спустя пару дней после того, как, накануне жестоко избила меня.—ответил, ничего не скрывая от милой Санавбер, Селим, мысленно снова перенесясь в тот далёкий 1550 год, а именно в сентябрьские тёплые дни.
   «Тогда, спустя пару дней, когда, благодаря искренней заботе старших брата Мехмета и сестре Михримах, юному Шехзаде Селиму, хотя это и было крайне нелегко, но удалось забыться, не говоря уже о том, что вновь стать прежним беззаботным и весёлым юношей, радующемуся жизни. Вот только его  спокойствие оказалось не долговечным.
  Ведь в один из тёплых солнечных сентябрьских дней, когда светловолосый юноша только проснулся и встал с постели, думая над тем, с чего ему начинать день, при этом чувствуя себя очень бодро и легко, к нему в просторные покои вбежала, одетая в парчовое синее платье, Дилашуб Султан, выглядевшая какой-то чрезмерно возбуждённой и встревоженной. Это заставило юношу насторожиться из-за того, что не знал, каких неприятностей от неё ещё ждать.
--Селим, прошу тебя, позволь мне высказаться!—с порога, попросила юного Шехзаде молодая Султанша, пристально смотря на него умоляющим взглядом светлых глаз с густыми шелковистыми тёмно-каштановыми, почти чёрными ресницами, но для большей убедительности, она даже опустилась перед ним на колени и крепко взяла его за руки, из-за чего он растерялся, не зная что ответить и чувствуя себя, крайне неловко, а между тем, Султанша продолжила своё душевное излияние ему:
--Я признаю свою вину перед тобой! Мне нет прощения! Сама не знаю, что за бес в меня вселился! Поверь, я совсем не хотела причинить тебе…
    Султанша не договорила из-за того, что, в эту самую минуту в покои к сыну царственно вошла, обеспокоенная его душевным состоянием, Хюррем Султан, но, застав в них растлительницу, доброжелательности, как ни бывало. Ей на смену пришла ярость, с которой она и накинулась на Дилашуб Султан, не обращая внимания на шоковое состояние юного Шехзаде.
--Что ты здесь делаешь, проклятая совратительница?! Пошла вон отсюда!
   Конечно, Дилашуб могла бы сейчас возмутиться и указать Хасеки своего дражайшего брата Султана Сулеймана на её место, но, хорошо понимая её материнские чувства, направленные на защиту сына, ретировалась и ушла, не говоря ни единого слова против.
   Вот только Хюррем до неё не было уже никакого дела. Она стояла посреди просторной комнаты, заботливо обнимая растерянного сына и заверяла его в том, что, отныне никто не посмеет посягнуть на его жизнь с честью, если не хочет оказаться на дне Босфора с удавкой на шее.»
  Вот только Селиму мыслями пришлось вернуться из далёкого прошлого в настоящее, а именно к своей нежной юной возлюбленной, самозабвенно покрывающей краткими, вызывающими у него лёгкий трепет поцелуями, его красивое лицо, плавно переходя к мягким губам, намереваясь воссоединиться с ним в долгом головокружительном поцелуе.
  Селим решил помочь возлюбленной в этом тем, что сам осторожно и очень нежно взял её трепетные алые, словно розовые лепестки на сильном ветру, либо проливном дожде, губы в ласковый плен своих мягких тёплых губ и с неистовым жаром принялся целовать Санавбер. Она, же, со своей стороны заботливо обвила его мужественную шею изящными руками, растворившись в их взаимной огромной, как  бескрайний безбрежный океан, любви.

   На следующий день, сразу после завтрака в обществе любимого мужчины, отправившегося на совет Дивана, одетая в шикарное атласное мятного цвета платье с прямым рукавом и золотым кафтаном из органзы с крупным рисунком, Санавбер пошла в гарем для того, чтобы объявить Дилашуб Султан Высочайшую волю Селима о том, что она ссылается во Дворец Плача, но проходя по, залитому яркими солнечными лучами, которые отражались в золоте её кафтана и в шикарных золотисто-каштановых волосах, рассыпаясь на бесчисленное множество разноцветных огоньков, мраморному коридору мимо ташлыка, Султанша увидела хорошенькую русоволосую худощавую девчушку, нёсшую в руках, большую стопку постельного белья, которая для ней оказалась непосильно тяжёлой и загораживающей обзор, из-за чего она внезапно споткнулась о что-то и упала со всем тем, что несла под ядовитый смех других Хатун с гневными упрёками Калф.
  Наблюдая за всем этим, Санавбер мысленно призналась себе в том, что ей до глубины души стало жаль девчушку. Она даже печально вздохнула и, царственно войдя в ташлык, что заставило наложниц, мгновенно встать со своих мест и выстроится в почтительном поклоне в ряд, уверенно подошла к той самой девочке и, остановившись напротив неё, с интересом осмотрела с головы до ног, от чего та чувствовала себя крайне не уютно.
--Как тебя зовут, Хатун? Сколько тебе лет и давно, ли ты здесь в гареме нашего достопочтенного Повелителя?—доброжелательно ей улыбаясь, любезно принялась интересоваться у неё Баш Хасеки.
  От проявленного к ней внимания со стороны Баш Хасеки, девушка залилась румянки ещё большего смущения и не в силах решиться на то, чтобы поднять на неё  глаза, робко выдохнула ответ:
--Меня зовут Иргиз, госпожа. Мне 14 лет. В гареме я живу где-то с месяц. Меня привезли сюда из Боснии.
   Внимательно слушая краткий рассказ девушки о себе, Санавбер прониклась к ней ещё большей душевностью, из-за чего понимающе вздохнула и, найдя своим пристальным бирюзовым взглядом кизляра-агу, изящным знаком приманила его к себе и, терпеливо дождавшись момента, когда он подошёл и почтительно ей поклонился, громко объявила:
--Отныне, Иргиз Хатун находится у меня в услужении, а именно в главных покоях и под моим личным покровительством!
   Обрадованный столь мудрым, не говоря уже о том, что милосердным решением юной и прекрасной госпожи, Гюль-ага вместе со своей подопечной почтительно поклонились ей и заворожённо проследили за тем, как Баш Хасеки с царственной грацией отошла от них и покинула ташлык, провожаемая противоречивыми взглядами Хатун и гаремных служителей. Одни наложницы, люто ненавидели Султаншу из-за того, что теперь для них закрыт «золотой путь», так как в трепетном сердце молоденько голубоглазого светловолосого красавчика Султана есть место лишь одной женщине—его Баш Хасеки Санавбер. Другие, же, наоборот искренне восхищались её добросердечностью и справедливым правлением в гареме.

   А тем временем, Санавбер уже, наконец, пришла в просторные покои к Дилашуб Султан, которая царственно восседала на парчовой тахте, одетая в блестящее синее платье, погружённая в мрачные мысли об ужасном ночном проступке Султанзаде Джихангира, повлёкший его в ссылку в Девичью башню, из которых её вырвала Баш Хасеки. Она с наигранным почтением поклонилась и, чувствуя себя победительницей, восторженно произнесла:
--Всё госпожа! Больше Вы не сможете причинить вред моему мужу с детьми!
   Вот только Султанша не разделяла радости Баш Хасеки. Наоборот, она, хотя и оказалась глубоко потрясена её словами, но, внезапно вспомнив о том, кем является по праву рождения, поспешила поставить нахалку на место повелительным жестом с гневным криком:
--Да, кто ты такая, чтобы разговаривать со мной в столь неуважительном тоне, нахалка?! Давно плетей не получала?!
   Санавбер достойно выдержала эту яростную тираду, при этом ни один мускул не дрогнул на её красивом лице, из-за чего она, сохраняя невозмутимость, всё с той, же наигранной доброжелательностью спокойно произнесла:
--Ну, я то, в отличии от вас чиста перед Повелителем, как утренняя роса. Вы, же, наоборот, совершили в отношении него такие грехи, за которые полагается лишь одно наказание—сто ударов плетьми или забрасывание камнями на площади. Только наш Властелин оказался настолько милостивым, что заменил казнь, предначертанную Вам самим главным кадием на ссылку во Дворец Плача.
   Говоря эти слова, Санавбер, конечно, знала о том, что Султанша психически неуравновешана, совсем не хотела ущемить её самолюбия и вызвать новый приступ гнева. Вот только Дилашуб, посчитав, что Баш Хасеки издевается над её чувствами, захотела проучить её тем, что инстинктивно схватившись за золотой канделябр, замахнулась, вознамерившись, нанести сокрушительный удар, но девушке удалось увернуться, хотя и этим своим действием она случайно задела собой круглый столик и перевернула его со всем содержимым.

   Только, как бы Дилашуб ни бушевала, а покориться воле Повелителя ей всё равно пришлось. И вот, спустя пару часов она, сопровождаемая верными служанками и агами, проходила по мраморному коридору мимо ташлыка, где уже стояли, выстроенные калфами с евнухами в ряд, наложницы.
   Султанша не замечала их из-за того, что была глубоко погружена в свои мрачные мысли, даже не подозревая о том, что, в эту самую минуту, за ней наблюдает, царственно стоя на террасе фавориток, Баш Хасеки, торжествующая над поверженным врагом своей семьи, о чём свидетельствовала её искренняя довольная улыбка, озарившая красивое лицо.
  «Не торопись праздновать победу, Санавбер! Я не из тех людей, кто сдаётся без кровопролитной борьбы! Я вам всем ещё устрою настоящий ад!»--угрожающе подумала она, наконец, бросив на Баш Хасеки уничтожающий взгляд, от которого та, внутренне вся содрогнулась от дурных предчувствий, но сохранила невозмутимость, хотя это и далось, крайне непросто, не говоря уже о том, что учащённо забилось в соблазнительной груди трепетное сердце, при этом юная девушка побледнела и нервно вцепилась в деревянное ограждение.
  Вот только Дилашуб Султан уже не было до неё никакого дела. Она величественно покинула дворец, где у подножия мраморного крыльца её ожидала, окружённая конной вооружённой охраной, золотая ажурная карета.
   Только молодая женщина не спешила, пока сесть в неё. Вместо этого, она грациозно остановилась и, плавно обернувшись, задумчиво взглянула на главный султанский балкон, где стоял, уже час как, закончивший все свои дела в совете Дивана, одетый в зелёный парчовый кафтан, молодой султан. Ему самому захотелось посмотреть на отъезд своей совратительницы, хотя он и испытывал крайнюю неловкость, смешанную со скованностью от, прикованного к нему пристального взгляда тётушки, полного огромного вожделения.
  Дилашуб хотела его, своего «солнечного Шехзаде», с годами ставшего ещё краше. Он расцвёл и раскрылся, как цветочный бутон, став ещё желаннее, чем тогда, семнадцать лет тому назад, когда они впервые познали друг друга по-настоящему, но теперь всё это навсегда ушло в прошлое. Да и, у Селима сейчас появились две горячо им любимые красавицы-Хасеки и дети. Понимая это, молодая женщина печально, не говоря уже о том, что обречённо вздохнула и, сев в карету, уехала, что вызвало у, стоявшего на балконе, светловолосого молодого человека вздох огромного облегчения. 

   Вот только, вскоре его одиночество оказалось нарушено приходом к нему Назенин Султан, одетой в яркое сиреневое парчовое платье с золотыми гипюром и газом. Она плавно подошла к возлюбленному и почтительно поклонилась, тихо позвав его по имени, что заставило молодого человека медленно обернуться и с ласковой улыбкой вздохнуть:
--Назенин!
   Красивое лицо брюнетки залилось румянцем лёгкого смущения, из-за чего она застенчиво ему улыбнулась, не смея взглянуть в глаза, пока ни почувствовала то, с какой искренней нежностью Селим поглаживает её по бархатистым щекам. Назенин даже вся затрепетала, не говоря уже о том, что у неё учащённо забилось в груди пламенное сердце.
--Санавбер приказала калфам с агами угощать девушек халво, а вечером будет проходить весёлый шумный праздник с танцами.—заговорщически поделилась с мужем красавица Султанша, что вызвало у него раскатистый звонкий смех из-за понимания того, что его женщины собираются отпраздновать поражение с ссылкой Дилашуб Султан, да и, если признаться честно, он сам ощущал необычайную лёгкость от понимания того, что теперь с ним в одном дворце не будет его психически неуравновешенной совратительницы.
--Тогда я, пожалуй, тоже посещу это веселье.—продолжая звонко смеяться, беззаботно проговорил парень, а затем решительно заключил жену в крепкие объятия и, припав к её сладким, как дикий мёд, алым губам, пылко поцеловал, после чего уже собрался было отстраниться от неё, как, в эту самую минуту, Назенин, заворожённо прошептав ему в самые губы, от чего по его телу побежали приятные мурашки:
--Приходи ко мне ночью в покои, любимый, а я тебя вознесу на такое блаженство, что ты в миг позабудешь обо всех печалях!—с обжигающей беспощадной страстью поцеловала.
--Я подумаю об этом.—дрожа от, переполнявшего его всего, приятного возбуждения, тихо проговорил Султан, смущённый уверенным натиском ласк второй Хасеки. Ему стало крайне неловко, что позволило Назенин продолжать натиск.
   Она всё поняла и захотела немного подразнить избранника тем-самым разжигая в нём интерес к предстоящей ночи, что уверенно запустив руку ему в шёлковые шаровары цвета морской зелени, с огромной нежностью поглаживая его мужественный символ, из-за чего Селим задрожал от, переполнявших его всего, бурных чувств. Он даже начал часто дышать, от чего судорожно сглотнул, мысленно признаваясь себе в том, что Назенин добилась желаемого, а ему ничего другого не остаётся кроме, как посетить её ночью.

   Так незаметно над Османским государством и столицей сгустились сумерки, а в величественном дворце Топкапы в ташлыке играла весёлая музыка и, одетые в шикарные парчовые яркие наряды, наложницы зажигательно танцевали, ожидая прихода венценосной четы, но они так и не пришли. Никто из них даже не подозревал о том, что Баш Хасеки похитили по приказу Дилашуб Султан и увезли в подвал дворца Слёз.
  Что, же, касается Повелителя, то он собрал экстренное собрание в зале для заседания Дивана, котором присутствовали Ибрагим-ага и начальники стражи, при этом молодой Султан не находил себе места от беспокойства за возлюбленную, что было хорошо понятно хранителю главных покоев, пытавшемуся вселить в Государя оптимистические мысли.
   Вот только мужчины даже не догадывались о том, что похищение оказалось актом устрашения мстительной Дилашуб. Прекрасная юная Баш Хасеки оказалась её пленницей, заточённой в подвальной комнате Дворца Слёз. Она лежала на тахте, связанная по рукам и ногам.
   Юная Баш Хасеки не могла понять того, где находится, пока ни села с большим трудом и ни услышала издевательские слова Дилашуб Султан, вальяжно вышедшей из тени, что заставило девушку насторожиться:
--Вот ты и поплатишься мне за всё жизнью с честью, Санавбер Хатун!
   Затем, не говоря больше ни единого слова, разорвала на ней атласное сиреневое платье, тем-самым, обнажая её соблазнительные прелести и, выйдя из комнаты, впустила одного из стражников, дав ему приказ о том, что юная Баш Хасеки в его полном распоряжении. Он может делать с ней всё, что захочет, после чего успела услышать громкие, полные огромной ненависти, слова Санавбер, обращённые к насильнику:
--Не прикасайся ко мне, холоп! Я главная женщина Султана Селима Хана, да и к тому, же беременная! Если до него дойдёт то, что ты собираешься надругаться надо мной, он отрубит тебе голову, лично!
   После чего наступила мрачная тишина, а причиной всему было то, что стражник набросил на Султаншу своё простенький кафтан и, не говоря ни единого слова, незаметно вывел её из Дворца Слёз и повёл в сторону Топкапы, откуда уже выехали верхом на лошадях Султан Селим с Ибрагимом-агой и стражниками. Они решили отправится к Дилашуб Султан для того, чтобы расспросить её о том, ни причастна, ли она к исчезновению Баш Хасеки.
Территория Дворца Слёз.
Полночь.
     Вернее стражник вывел девушку из дворца, хотя им и пришлось пробираться к выходу короткими перебежками, скрываясь от других стражников в коридорных поворотах, но преодолев все препятствия они, наконец, оказались на свободе, а именно в огромном парке, который предстояло преодолеть юной Санавбер одной, так как её сопровождающий оказался убит кем-то из дворцовых, бросившихся в погоню за беглецами. Вот только юной девушке удалось надёжно спрятаться в овраге и под мостом, после чего, она терпеливо выждала момент, когда стражники уйдут и, убедившись в том, что ей больше ничего не грозит, осторожно выбралась из своего надёжного укрытия и побежала сквозь кусты, овраги и тропы к выходу с дворцовой территории, не разбирая дороги из-за непроглядной темноты, на ощупь.
    Конечно, она могла бы впасть в отчаяние, залечь где-нибудь и дожидаться первых утренних солнечных лучей, но вот только желание оказаться как можно скорее в заботливых крепких объятиях возлюбленного Султана оказалось для неё намного важнее невыносимой усталости и дикой боли, разрывающей ей голову на части, вызванной ударом по ней каким-то тупым предметом, несколько часов тому назад в момент похищения, когда она уже шла по дворцовому коридору, направляясь в ташлык величественного Топкапы, где проходил весёлый праздник.
    Она всё шла и шла, пока ни услышала откуда-то со стороны выхода из дворцового парка, доносящееся лошадиное ржание, вероятно, это её возлюбленный хватился и сам отправился на поиски. Думая об этом, юная девушка воспряла духом и, почувствовав в себе новый прилив сил, решительно побрела к нему на встречу.
    Чутьё не подвело золотоволосую красавицу. Это действительно оказался отряд вооружённых стражников из главного султанского дворца, возглавляемый самим Селимом, отправившимся на поиски возлюбленной, лично из-за того, что не мог находится в своих покоях и смиренно ждать известий от поискового отряда.
   Когда, же ночные вооружённые всадники почти достигли ворот, ведущих в парк Дворца Слёз, к ним на встречу вышла Санавбер Султан в, разорванном в клочья, великолепном атласном сиреневом платье. Она выглядела измождённой, бледной и, казалось ещё немного и вот-вот лишится чувств, при этом она шла так, словно пребывала в глубокой прострации.
--Санавбер!—встревожено окликнул любимую молодой Султан и, мгновенно спешившись, стремительно подошёл к ней. Она измождённо взглянула на него и, измученно вздохнув:
--Селим, я думала, что уже больше никогда тебя не увижу!—потеряла сознание, упав к нему на руки. Он, хотя и был до сих пор растерян их внезапной встречей, но инстинктивно подхватил её себе на руки и, крайне бережно усадив на своего коня, вскочил на него верхом, после чего, пришпорив его и заботливо обнимая жену за стройную, как ствол молодой сосны, талию, отправился вместе с охраной обратно во дворец.
Топкапы.
   Не известно, сколько прошло времени, но, когда юная Баш Хасеки, наконец, очнулась и, открыв бирюзовые глаза, обрамлённые шелковистыми густыми ресницами, обнаружила, что лежит в их общей с мужем постели главных покоев, уже переодетая в шёлковую бледно-сиреневую сорочку, залитая яркими золотыми солнечными лучами, от резкости которых стало больно глазам, из-за чего она тяжело вздохнула, что напоминало собой тихий стон, привлёкший внимание, ухаживающей за ней, Иргиз Хатун. Она мгновенно оставила приборку султанских покоев и, подойдя к постели госпожи, почтительно ей поклонилась, не говоря уже о том, что вздохнула с огромным облегчением
--Госпожа, как хорошо, что Вы проснулись!—радостно произнесла служанка, заботливо поправляя мягкие подушки у её изголовья. Девушки обменялись доброжелательными взглядами, после чего Санавбер вновь измождённо вздохнула и чуть слышно спросила:
--Долго, ли я спала?
   Иргиз трепетно вздохнула и, продолжая всё так же доброжелательно улыбаться, ничего не скрывая, ответила:
--Двое суток, госпожа.
   Между юными девушками воцарилось длительное молчание, во время которого Санавбер погрузилась в глубокую задумчивость, дав служанке знак, возвращаться к делам, а сама снова опустилась на мягкие подушки, чувствуя, что, что её невыносимо сильно клонит в сон. Вероятно, слабость ещё давала о себе знать, из-за чего она закрыла глаза и попыталась погрузиться в оздоровительный сон, но ничего не вышло, так как в свои просторные покои вернулся Селим, озаряемый искренней доброжелательной улыбкой, а его красивые голубые глаза светились искренней нежностью.
--Санавбер, душа моя! Как хорошо, что ты, наконец, вырвалась из царства Морфея и вернулась ко мне! Знала бы ты то, как сильно я скучал по тебе вместе с нашими малышами! Назенин уже замучилась заверять их в том, что ты немного не здорова!—выдохнул он с огромным облегчением, приблизившись к ней и, не говоря ни единого слова заключил в заботливые объятия. 
   Она тяжело вздохнула и,  на мгновение, закрыв бирюзовые, как море на мелководье, глаза, обвила его мужественную шею изящными руками.
--Это Дилашуб Султан приказала похитить меня, не говоря уже о том, что чуть ни пустила по рукам стражников, благо их начальник отказался участвовать в этом Саддоме с Гоморрой и, запретив своим подчинённым прикасаться ко мне, помог сбежать, правда поплатился за своё доброе дело жизнью.—печально вздыхая, поделилась с возлюбленным Санавбер, чувствуя то, с какой искренней нежностью возлюбленный поглаживает её по бархатистым щекам и золотистым распущенным волосам, из-за чего по стройному телу юной девушки плавно разлилось приятное тепло.
   Она снова открыла глаза и услышала, полные искренне заботы о её душевном равновесии, слова избранника, похожие на вразумительный совет, который она приняла к сведению, не говоря уже о том, что согласилась:
--Забудь обо всём, что тебе пришлось пережить в дали от меня, Санавбер! Теперь мы снова вместе, а это самое главное для нас и наших детей.
   Затем, не дожидаясь её ответа, он принялся страстно целовать и неистово ласкать возлюбленную, предварительно, уложив на мягкие перину с подушками. Их головокружительная страсть не знала границ, не говоря уже о том, что время перестало для них существовать. Они растворялись друг в друге без остатка, отдаваясь ласковой тёплой волне, накрывающей их и откатывающей. Просторные покои постепенно заполнились их единогласными сладострастными стонами. 

   А тем временем, в ташлыке, стоя посреди просторной комнаты и в обществе кизляра-аги с ункяр-калфой, Назенин Султан внимательно следила за сборами тех Хатун, кого по исполнении  уже двадцати лет, было решено отправить временно в Эдирне, где они проживут до тех пор, пока им ни подберут достойных женихов и ни выдадут замуж. Всего таковых набралось около полусотни, а это большая часть гарема.
   В эту самую минуту, к Хасеки и подошла Иргиз Хатун. Она почтительно поклонилась ей и объявила:
--Только, что наша достопочтенная госпожа Санавбер Султан очнулась от забытья, в котором пребывала все эти два дня.
  От услышанных слов юной Хатун, все в гареме, как и Назенин с Лалезар и Гюлем-агой, мгновенно воспряли духом, не говоря уже о том, что повеселели.
--Тогда пойду немедленно в главные покои и проведаю мою горячо любимую подругу!—восторженно решила Назенин Султан и, не медля ни минуты, уже вознамерилась отправиться к Баш Хасеки, но оказалась остановлена кизляром-агой, вразумительно просящим её не спешить:
--Наша достопочтенная Санавбер Султан сейчас не одна, госпожа.  С ней, в данный момент, находится наш Повелитель.
   Благодаря чему, «крылья» у Султанши слегка опустились, но, понимая, что чувство жгучей ревности убивает семейное счастье, супружескую любовь с доверием и дружбу, Назенин тяжело вздохнула и, небрежно смахнув с себя печаль, вновь заулыбалась.
--Ну, что, же, тогда позже проведаю нашу Баш Хасеки!—благоразумно рассудила она, что пришлось глубоко по душе кизляру с ункяр, вернувшимся к их общим делам в то время, как Иргиз Хатун с молчаливого позволения Назенин Султан ушла заниматься султанскими детьми. 
Девичья Башня.
   А тем временем, что касается коварной Дилашуб Султан, она находилась возле своего сына в его тёмной и холодной камере, сидя на деревянной скамье и тихо разговаривая с ним о том, что им пора готовить вооружённое восстание с последующим свержением истинного Султана.
   Вот только темноволосый юноша сомневался в успехе их общего опасного, но такого занятного предприятия, да и у него была истинная причина для этого. Воинские подразделения, поголовно все были безраздельно преданы Султану Селиму с его Баш Хасеки, которую, просто все боготворили за искренние милосердие, справедливость и доброжелательность.  Так, что все их стремления с порывами, относительно дворцового переворота, легко обернётся прахом.
   Дилашуб, хотя и понимала это, но была настроена очень воинственно и решительно, что, в итоге постепенно передалось и её единственному сыну.
--Мы станем действовать, как убиенный Шехзаде Мустафа, то есть методом подкупа и лести!—решительно заверила Султанзаде молодая женщина, заверяя его в том, что их люди уже внедрены везде, где нужно и постепенно готовят восстание, что заметно оживило парня.—Переворот произойдёт во время одного из заседаний Дивана, где Султан Селим будет свергнут и захвачен в плен!
    В карих глазах юноши загорелся мстительный огонь, не говоря уже о садистских наклонностях, которые снова дали о себе знать, из-за чего он загадочно заулыбался, чем и напугал мать.
--Нет, Джихангир! Ты ничего не сделаешь Селиму с Санавбер! У меня на них другие планы! Я сделаю их своими рабами в моей постели!—решительно и крайне непреклонно заключила молодая Султанша, тем-самым остужая пыл мстительного сына, из-за чего он разочарованно вздохнул и оскорблённо опустил, ещё пылающие беспощадным гневом, глаза в каменный пол, нервно вздохнув и ничего не подозревая о том, что весь их разговор слышит, приставленный начальником стражи, вернувшийся в столицу Османской Империи ещё на прошлой неделе, уже овдовевший, Аслан-ага. Молодой человек оказался потрясён до глубины души, затеваемым узником с его мамашей заговором, направленным против венценосной четы. Ему немедленно захотелось предупредить Правителя о, надвигающейся на него и Венценосную семью, опасность, из-за чего, оставив здесь своих помощников на стороже, отправился во дворец.
Топкапы.
Чуть позже.
   Когда правящая чета уже сидела на тахте, держась за руки и о чём-то тихо беседуя друг с другом в ярких лучах, уходящего за горизонт, солнца, которое окрашивало всё в розовые и оранжевые оттенки, при этом до их музыкального слуха доносилось лёгкое, еле слышимое потрескивание дров в камине, в покои ворвались встревоженные Ибрагим-ага с Асланом Пашой. Они почтительно поклонились, затем, немного отдышавшись, собрались с мыслями и между собой принялись обсуждать то, кто из них заговорит с венценосцами.
--Что случилось?—недоумевая переглянувшись с женой, обеспокоено спросил у парней Селим, что передалось и его прекрасной юной возлюбленной. Они тяжело вздохнули.
--Я даже не знаю. Как вам сказать, Повелитель…Только против Вас затевается политический заговор. Дилашуб Султан вместе с Султанзаде Джихангиром организовывают государственный переворот с Вашим свержением.—доложил, ничего не скрывая и сохраняя чрезвычайную серьёзность, Аслан Паша, из-за чего воцарилось мрачное молчание.
  Молодые венценосные супруги оказались потрясены до глубины души, но главный удар Селиму принесло известие о внезапной смерти его второй Хасеки вместе с их четырьмя детьми, из-за чего молодой мужчина от переизбытка, переполнявших его скорбных чувств, потерял сознание, упав на колени к Баш Хасеки, заставив её, потрясённо посмотреть на, шокированных Аслана Пашу с Ибрагимом-агой и Иргиз Хатун. Они скорбно молчали, не находя подходящих слов для выражения своих чувств.
--Дождались кровопролитной жестокой войны от неугомонной совратительницы так, что уже несём первые потери!—с горькой, полной жгучей ненависти с презрением, усмешкой печально заключила Баш Хасеки, бросив на собеседников беглый уничтожающий бирюзовый взгляд, при этом, заботливо потирая вески мужа мазью с экстрактом мелисы, которую предварительно вытащила из лифа роскошного синего платья, что постепенно привело его в чувства и чуточку притупило невыносимую душевную боль от утраты детей с любимой женщиной.
--А с кем оставлены мои дети?—встревожено спросил у служанки Селим. Та всё поняла и, почтительно поклонившись, успокоила: 
--За ними присматривают Лалезар Калфа с Гюлем-агой, лично, Ваши Султанские Величества.
  Супруги одобрительно кивнули и подали Иргиз Хатун повелительный знак о том, чтобы она возвращалась к Их Султанским Высочествам и не отходила от них ни на шаг. Девушка всё поняла и, почтительно откланявшись, вернулась в детскую, провожаемая отрешённым взглядом венценосной четы.

    А несколькими часами ранее, находящаяся в своих просторных покоях, Назенин Султан внезапно почувствовала себя плохо, сама не понимая почему. Перед глазами у неё всё плыло, да и сил на то, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, тоже не было. Вот только, она всё-таки нашла в себе силы для того, чтобы на ватных ногах подойти к двери своих просторных покоев.
   Молодая женщина дрожащими руками дотронулась до медной ручки и, открыв её, слабым голосом крикнула:
--Немедленно… Позовите…
   Далее она не договорила из-за того, что больше не могла бороться с, одолевшей её одышкой и невыносимой слабостью. Султанша слегка качнулась и, рухнув на дорогой пёстрый ковёр с длинным ворсом, напоминающим по мягкости, шелковистую луговую траву, отошла в мир иной.
   Увидевшие это, её верные служанки, вернувшиеся с очередного её поручения, подняли громкий крик ужаса, смешанный со слезами, свидетельницей чего стали, мгновенно ворвавшиеся в покои Лалезар Калфа с помощницами. Они мгновенно проверили пульс у, распростёртой на полу, бездыханной госпожи из-за того, что не захотели верить в то, что она мертва, но вскоре констатировали её скоропостижную смерть.