Она

Она мирно спала в моих объятьях, свернувшись по детски, калачиком под тихие мелодии приемника и рокот прогреваемого двигателя. Ее расслабленные во сне черты лица, слегка прикрытое совсем еще девичье тело заставляли забыть обо всем на свете. И будто ничего не существовало вокруг. Город, еще вчера казавшийся злобным, ласкал романтической темнотой проходящей ночи. Свет далеких фонарей города не раздражал, он манил прокатиться по тихим, безлюдным улицам провинциального городка. Даже луна, заглядывая через лобовое стекло, пригасла, чтобы не раздражать спящую девушку. Она изредка вздрагивала всем телом, мурлыкала что-то спросонок, чмокала губами с запахом мандарина и вновь замирала. Я смотрел на нее и ласкал ее волосы.

В сумерках уличных фонарей ее лицо казалось каким-то необычным, неестественным. Одной рукой она все еще обнимала меня, пальцами другой касаясь губ. Отблески от тающего на стекле снега играли мерцая переливами по ее телу, превращаясь в причудливый танец света. Она была прекрасна. Каждый сантиметр ее нежной, бархатистой кожи манил прикоснуться. Мне казалось, что едва коснувшись ее, все разрушится как мираж, как зыбкий сон, улетающий и уносящий о себе даже легкие воспоминания, оставляя лишь нелепые, непонятные ощущения потерянного счастья.

Я вспомнил почему-то наш первый поцелуй такой же морозной ночью, ее плотно прижатое к моему тело и слегка прикрытые глаза. Мы стояли посреди ночного города, боясь упустить каждый момент этого поцелуя. Время замерло. Наши губы снова и снова встречались, не желая размыкаться для глотка свежего зимнего воздуха.

Она была со мной сегодня и сейчас. Не хотелось ни думать, ни вспоминать. Остановить это мгновение и продлить его максимально долго. Остановить бег времени, положив песочные часы на бок, обмануть все и всех…

- Я уснула? - Она открыла глаза, потянулась и обняла меня за шею.
- Да, и я успел полюбоваться тобой.
Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки. Я успел поймать их поцелуем. Один Бог знает, как я хотел продлить мгновения наших встреч! Эти недолгие часы, когда мы были вместе. А что было потом? А потом она уходила...

* * * * *

Я переключил свет на дальний. Пустая трасса уносилась извилистым телом далеко вперед. Мелькали следы от разметки, едва различимые в просветах снега, прячась где-то под капотом. Шелест и подвывание шин сливались с шумом ветра в приоткрытом окне. Как странно порой бывает ночью: то, на что днем не обращаешь никакого внимания вдруг раскрывается перед тобой в причудливых формах деревьев, припорошенных снегом и покрытых изморозью, в миллиардах мелких стразов снежинок на обочине.

Счетчик спидометра методично подсчитывал расстояние, умножая скорость на время. Я же его измерял количеством выкуренных до фильтра сигарет. Еще парочка – и я у цели. Весь груз мыслей я опустил на педаль газа, не оставляя себе возможности выбора, не давая рассудку взять верх и вернуться туда, где был всего лишь час назад, где еще, возможно, жива надежда что-либо изменить, вернуть, исправить.

Машину то и дело заносило на поворотах. Совсем легкая на гололеде, да еще и при боковом ветре, она была игрушкой в руках скорости. Любой неосторожный маневр грозил опрокинуть ее или выбросить в придорожный сугроб. Вновь и вновь испытывая судьбу и прочность сцепления покрышек с обледеневшим асфальтом, я мчался в темноту. Мыслями я был далеко. Я даже не в полной мере осознавал свое присутствие в машине, смотря на происходящее вокруг как на действие в каком-то сумбурном кинофильме с затянувшимся эпизодом. Чувство бессилия исправить что-либо не давало сосредоточиться, а разрывающие душу и душащие эмоции просто отключали сознание. Новая сигарета...

Убежать! От всего и от всех! Но прежде всего – от себя! Эмоции, эмоции и еще тысячу раз – эмоции. Все к черту!

Два последних поворота я почти не заметил. Едва вписавшись в их окружности и снова втопив педаль газа в пол, я наслаждался безумием момента. Разрезая темноту лучами фар, я снова и снова переживал последние минуты, которые провел с ней. Полностью осознавая, что они последние, я, тем не менее, не мог остановиться, играя свою роль. Никаких прощальных слов, никакого поцелуя или даже нежного взгляда.

* * * * *

- Зачем мы сюда приехали?
- Здесь мы точно будем вместе, одни.
- Мы всегда вместе.
- Даже если это и так, вместе, то никогда не одни...
- Перестань! - резко оборвала она. - Так случилось, что мы встретились позже.
- Но ведь можно все исправить!
- Почему тебе всегда нужно что-то исправлять? Что за привычка все ломать и строить на обломках?
- Потому что иначе нельзя. Это сугубо женская практика: не отпускать предыдущую ветку, крепко не ухватившись за новую.
Она смутилась, изменившись в лице:
- Я не могу сейчас все бросить, сломать то, что так долго строила...
- О чем именно речь? О квартире, которую вы только что взяли в ипотеку?
Она молчала.
- Я не могу так больше, правда.
- Для этого ты привез меня сюда, в этот лес? Выяснять отношения?
- Нет. Этот охотничий домик я нашел недавно. Я надеялся, что вдалеке от всего, наедине со мной ты забудешь обо всем и поймешь, что можно все начать сначала, с нуля.
- Я не могу тебе предложить большего... сейчас. Если можешь - потерпи и подожди. Если не можешь - давай отдохнем от наших отношений. Если не можешь совсем - давай расстанемся... Прости.
- Даже так? Мне кажется тут одно из двух: либо ты мне что-то недоговариваешь, либо я для тебя абсолютно незначим. Так, приключение или развлечение.
- Не надо так говорить, ты же знаешь, что это не так.
- А как?
Она молчала.
- Как?
- Поехали домой.
- По домам, ты хотела сказать? Я - домой, и ты - домой, к нему. Как ты не понимаешь? Я каждый раз умираю, когда ты уходишь! Я столько раз умирал, что уже давно не живу...

Мы долго просто молчали. Она то и дело поглядывала на неотделанные бревенчатые стены домика, в который я ее привез. Грубый стол и две лавки, небольшая печь с заготовленной поленницей сухих дров с коробком спичек, которые должен оставить после себя каждый охотник. Сколоченные из досок полати, которые, не смотря на малый размер домика, запросто могли уместить на ночлег человек восемь-десять. Керосинка и канистра керосина рядом. Вот и все богатство, которое нас окружало. Из наших вещей был лишь рюкзак, который я собрал в дорогу, ружье, оставленное у входа, да охотничий нож, сделанный на заказ, под руку.
Она прервала тишину:
- Скажи, мне кажется, или ты в самом деле уже все решил? И решил все однозначно?
Теперь молчал я.
- Если я решу не так, как задумал ты, я не вернусь домой вообще?
Я снова молчал.
- Я поняла... - голос ее дрогнул. - Я поняла это еще в городе, когда услышала твой голос в телефоне. И знаешь почему я все же поехала? Я считаю, что это твое право. Я все решила. Теперь решай ты. Решай и делай так, как считаешь правильным и нужным.

Она встала, взяла со стола нож и протянула его мне.
- Этим? Или ружьем?
Я молчал. Она смотрела мне в глаза и, казалось, пыталась читать даже не мысли мои, а что-то глубже, может даже душу.
Все так же молча я взял из ее рук нож. Я не отрываясь смотрел в ее глаза, в которых накатывались слезы.
- Я люблю тебя.
- Прости.
Ее глаза все так же смотрели внутрь меня, даже когда я их закрывал...

* * * * *

Пусть сегодня ночью все будет так, как я решил. Пусть не здесь, а где-то там мы будем вместе и будем одни. Я так решил.
Я почти не видел, как разгорался огонь. Я почти не слышал этот ужасающий треск. Я почти не помню, как сел в машину.
Все, что я помню - это ее глаза с капельками слезинок в уголках. Они так ярко поблескивали, как эти снежинки, которые сейчас несутся навстречу.
Я почти не вижу мелькающий и переворачивающийся за окнами отблеск фар. Я почти не слышу скрежет металла, раздавливаемого о придорожное дерево.
Все, что вижу я сейчас - ее лицо с ямочками на щеках, губы с запахом мандарина... И ее глаза.