Адам Петрович Фомичёв. Тетрадь 6

ВОСПОМИНАНИЯ

Тетрадь №6
г.Брест
28 декабря 1962г.- 17 июня 1963г.
СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ
ТРЕТЬЯ КНИГА
ШИРОКИЙ ПУТЬ
1-3
ПРОЛОГ
  В книге первой «Тропы» я описал свои детские годы. Во второй книге «Дорога» - годы юности и начала молодости. И вот сейчас перехожу к третьей книге «Широкий путь». Если применительно к названию книг периоды жизни измерять не годами, а километрами, то получится, что в «Тропах» 14 километров, в «Дороге» 5 километров, а «Широкий путь» будет и длинным путем – 34 километра. Итого получается 53 километра, то есть 53 года. Но ведь мне уже исполнилось 57 лет. А сколько еще проживу, не знаю. Но я хочу прожить подольше, чтобы своими глазами увидеть Коммунизм в нашей стране, в строительство которого я ведь, тоже внес и вношу какую-то лепту. Хотелось бы хоть немного пожить при коммунизме. Мне кажется, что я имею право претендовать на это.
А раз я начал описывать свой жизненный путь по настоятельной просьбе сына Эни, то уже не смогу остановиться на «Широком пути». Придется продолжать дальше. У меня уже вошло в привычку писать. Занимаясь этим, я не чувствую себя оторванным от жизни. И буду писать до тех пор, пока смогу сидеть за столом и держать перо в руках. В этом, дорогие мои дети и внуки, я даю вам слово коммуниста. А оно является твердым словом. Видимо, продолжением «Широкого пути» будет «На склоне».
Должен вам, мои дорогие, сказать об интересных явлениях с человеческой памятью, которые я заметил, занимаясь воспоминаниями. Из своих детских лет я больше помню, чем из молодых. А из молодости больше помню, чем из более близкого периода своей жизни. Из более отдаленных лет в моей памяти сохранилось больше фактов, событий, имен и фамилий, чем из недавнего прошлого. Иногда бывает так, что имя человека, которого хорошо знал три-четыре года тому назад, никак не можешь вспомнить, а человека, с которым встречался несколько раз лет 30-40 тому назад, можешь назвать по фамилии, имени и отчеству. Почему это так получается сейчас я подробно объяснить не смогу. Но меня это явление очень заинтересовало и я узнаю его природу. Об этом явлении я говорю вот для чего: может быть описание длинного 34-летнего «Широкого пути» на бумаге будет сравнительно короче пятилетней «дороги».
  4-5
Мое детство было не из радостных, тропы, по которым я шел, неровными. На них я спотыкался и падал. Моя юность сложилась хорошо. Хотя она и проходила в нелегкие годы восстановления народного хозяйства после гражданской войны. Приходилось переживать трудности и бороться с ними. Но комсомольская дорога была прямой и ровной, и я с гордостью оглядываюсь на нее.
Каким был широкий путь зрелых лет моей жизни я опишу в этой своей третьей книги. Заранее только скажу, что на этом пути попадалось немало ухабов, колдобин, крутых поворотов и перевалов, которые приходилось преодолевать. Встречались и такие отрезки пути, что казалось их не пройдешь, что на это уже не хватит сил. Но силы вс же находились, рвы и ухабы засыпались, колдобины убирались и путь выпрямлялся.
«Пролог» я написал 28 декабря 1962 года и на этом остановился. Более трех месяцев не брал в руки данную тетрадь. Взялся за нее только сегодня – 8 апреля 1963 года.
Получилось это не потому, что надоело писать или не было на это времени. Время мне занимать не нужно, желание писать есть. Не было условий, чтобы писать. Зима этого года была небывало суровая и затяжная. В квартире стоял холод. Тепло было только около печки, когда прижмешься к ней спиной. Половину дня я топил печи. А вторую половину дня мы с Мусей сидели рядышком около печки и читали художественную литературу. Прочитал я ее много. Вел запись прочитанного в тетради «Заметки о прочитанном».
Да, для воспоминаний потеряно три месяца. За это время я бы мог написать тетради две. Теперь надо наверстывать упущенное, чтобы кое-что сделать до приезда сына. А он обещается приехать с Катюшей, Сережей и Наташей в июне или июле.
Итак, за дело!
КОМСОМОЛЬСКИЙ РАБОТНИК.
СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА
Секретарь Ужурского райкома ВЛКСМ
Итак, бюро Ачинского окружкома ВЛКСМ решило направить меня на работу секретарем Ужурского райкома, отозвав в распоряжение окружкома работавшего там до меня товарища Сидорова. Сделано это было в целях укрепления Ужурского райкома комсомола. Такая перестановка была проведена по согласованию с Ужурским райкомом партии.
Для проведения организованного Пленума райкома комсомола, так сказать, для «усыновления» меня вместе со мной в Ужур поехал Федя Квасков. Выехали мы с ним на поезде ночью 24 мая, а рано утром 25-го мая я уже был дома, крепко расцеловал Мусю и дочурку Надюсю, которой уже пошел второй месяц, и она немного подросла за время моего отсутствия, пополнела, похорошела, чувствовала себя хорошо, аппетитно кушала материнское молоко.
6-7
В грудях Муси молока было больше, чем могла высосать наша крошка, и она вынуждена была отдавать излишнее молоко в кружку или в блюдце. Когда я приехал и зашел в комнату, то увидел на столе кружку с молоком и взял ее в руки. Муся сказала:
- Адик, не надо пить! Это не коровье молоко, а мое, грудное.
- Ну и что же, что твое. Разве оно хуже коровьего? – ответил я и выпил содержимое в кружке.
Мусю аж передернуло всю и чуть не вырвало.
- Как это ты можешь? – спросила она. – Я бы ни за что не смогла.
- Вот чудачка, - ответил я ей – Наша дочурка сосет твою грудь, ее не мутит от твоего молока; она от него полнеет. А почему я должен брезговать? Почему меня должно мутить? Молоко из груди другой женщины я бы не смог выпить, а твое молоко выпил и еще могу выпить. Ведь ты моя близкая, родная.
Через два дня состоялся Пленум райкома комсомола. Я был избран секретарем райкома. В присутствии Феди Кваскова Сидоров передал, а я принял комсомольские дела района. Утром следующего дня Квасков и Сидоров уехали в Ачинск, а я стал работать.
В те времена аппарат партийных, комсомольских и советских органов в районах был небольшим. Не было, как сейчас, многих замов, помов и пом.помов. в райкоме партии имелись секретарь, один инструктор, заведующая женотделом, управделами, она же машинистка и конюх-кучер.
8-9
В райкоме комсомола был только один платный работник – секретарь. Иногда печатала материалы машинистка райкома партии. Конечно, объем работы тогда был меньшим, чем сейчас: не было колхозов и совхозов, сельское хозяйство было единоличным; меньше было партийных и комсомольских организаций. Но небольшому платному аппарату приходилось много работать. Тогда особенно большое внимание обращалось политико-просветительной и культурно-массовой работе среди всего населения и особенно среди молодежи. Надо было укреплять органы советской власти, налаживать их работу.
Тогдашнее финансовое состояние нашего государства не позволяло расходовать большие средства на содержание платного аппарата. Нужно было экономить. Значительный объем работы выполнялся силами партийно-комсомольского и беспартийного актива в порядке общественной нагрузки. Тогда, надо сказать, актив охотнее, чем сейчас, выполнял общественные поручения. Например, заведующий политпросвет отделом Ужурского райисполкома Трофим Куприянов, будучи внештатным зав.отделом пропаганды и агитации райкома Комсомола, оказывал мне большую помощь в работе. Много поручений выполнял мой дружок по детдому, комсомолец Павлик Афанасьев, который той весной окончил последний класс школы второй ступени и нигде не работал, жил с отцом.
 10-11
Десятки лет спустя, работая на руководящей партийной работе в Сибири и в Белоруссии, мне не раз приходилось слышать от недисциплинированных товарищей объяснение не выполнения данного им поручения отсутствием транспорта. Дескать не нашел транспорта, чтобы доехать. И это теперь, когда ходят автобусы, автомашины. И это в Западной Белоруссии, где небольшие расстояния, не то, что сибирские просторы.
В те двадцатые годы автотранспорта и в помине не было. В райкоме партии и в райисполкоме имелось по паре лошадей. Но если товарищ получил задание, то он его выполнял, не ссылаясь на отсутствие транспорта. Мне самому частенько приходилось добираться до комсомольских ячеек, находящихся от районного центра за 30-40, а то и 50 километров, на попутных подводах, а то и пешком. Но зато уж, если доберешься до такой ячейки, то пробудешь в ней несколько дней, действительно окажешь всестороннюю помощь. Сейчас, к сожалению, частенько бывает, что областной или районный деятель (даже и комсомольский)  прошмыгнет в легковой автомашине за день полрайона и домой, считая что он «провернул» дело.
Однажды, в средине лета, я решил побывать в своем родном селе Корнилово, где имелась большая комсомольская ячейка (большая по тому времени, в ней было двенадцать членов). От Ужура до Корнилово 30 километров. Для больших сибирских просторов такое расстояние считается «по соседству».
Рано утром взял я свой небольшой секретарский портфель («казенное райкомовское имущество»), в котором были несколько брошюрок, устав комсомола, записная книжка, карандаши, перочинный нож, стопочка чистой писчей бумаги.
12-13
На всякий случай положил в портфель ломоть хлеба, испеченного Мусей (она уже научилась печь вкусный хлеб), кусок вареного мяса и запасную пару носок (в юности и в молодости у меня очень потели ноги, и запасные носки нужны были), одел ремень с кобурой, в которой лежал наган и был готов в поход. Поцеловал жену, дочурку, вышел из дома и бодро зашагал в нужном мне направлении. Когда я отошел от села километра четыре, меня нагнал один локшинский крестьянин, который возвращался домой из Ужура. Я подсел к нему на телегу и доехал до деревни Локшино. Когда подъехали к дому крестьянина, я соскочил с телеги, поблагодарил его за то, что он подвез меня 16 километров и хотел идти дальше в село Корнилово, до которого осталось только 10 километров. Но крестьянин мне сказал:
-
О, нет, паря, так не пойдет. За что это ты решил обидеть меня? Ехали вместе, о многом поговорили с тобой, а обедать я буду один. Заходи, заходи. Сейчас распряжем гнедка и пообедаем.
Ну что ж, обедать так, обедать. Я был не против этого и не заставил крестьянина дальше упрашивать себя. Он открыл ворота и ввел лошадь во двор. В это время из дома на крыльцо вышла полная невысокого роста женщина и сказала:
- Оказывается это ты, Захар, приехал, а я думала, Гринька уже с травой вернулся.
- Приехал, Устинья. – сказал крестьянин. – И как видишь не один, а с гостем.
14-15
- Ставь самовар и угощай нас. Проголодались.
Хозяйка вернулась в дом. Вскоре от туда послышались ее хлопоты по приготовлению обеда. Хозяин выпряг лошадь, аккуратно прибрал сбрую, дрожки вкатил под навес. После этого мы присели с ним на крыльце и закурили. Я предложил ему папиросу, но он отказался, сказав:
- От папирос нет никакого толку, один кашель. Толи дело самосад.
Пока хозяйка приготовляла обед, а мы, сидя на крыльце, толковали о том - о сем, приехал с поля хозяйский сын Гринька, привезя небольшой воз свеженакошенной травы. Отец помог сыну распрячь лошадь и скидать траву на сеновал. После этого парень подошел ко мне. Мы с ним поздоровались, познакомились. Ему лет семнадцать. Вихрастый, с загорелым лицом, с которого еще не сошли веснушки, глаза голубые, открытые, коренастый, среднего роста. Парень мне понравился; даже немного поговорив с ним, я понял, что у него открытый общительный характер.
Хозяйка позвала нас в дом обедать, и мы пошли. Обед был обильным, сытным. Во время обеда я узнал, что в семье Гринька только один сын, больше никого нет из детей. Отец и особенно мать очень любят его, а он отвечает им взаимностью. Семья не из богатых, но и не бедняки, хозяйство среднее с достатком. Захар Васильевич Козлов повоевал в империалистическую войну, был в плену в Австрии. Человек, кое-что повидавший, не глупый, рассудительный.
Я завел разговор с Гринькой о комсомоле, о его целях и задачах и о том, почему бы в их деревне не создать комсомольскую ячейку, а ему, Гриньке, не вступить в неё?
16-17
Он внимательно поглядывал на отца и мать. Отец посмеивался, а мать говорила примерно так: «Ну какой он комсомолец и зачем ему это?».
В этой деревне в 1920 году была создана комсомольская ячейка. Но потом она распалась после того, как бандиты убили секретаря этой ячейки, молодого парня Михеева. Видимо, это особенно и пугало мать Гриньки. В разговоре я сказал, что хорошо знал Егора Михеева еще в ранней юности, а потом по комсомолу. Хозяин спросил меня, откуда я? Мне пришлось рассказать им коротко о себе. Узнав, что я в детстве я жил в Корнилово у Белошапкиных, и что с Иваном Николаевичем в 1916 году целый год жил в ихней деревне, занимаясь ямщиной, что тогда-то я и познакомился с Егором Михеевым, который отчаянно смело, катался с ледяных горок на коньках, хозяева проявили интерес к моему рассказу. Оказывается, они очень хорошо знали семью Белошапкиных, а особенно Ивана Николаевича, расстрелянного колчаковцами.
  Разговор принял другой оборот. Хозяин и хозяйка значительно подобрели в отношении ко мне. День был субботний. Они предложили мне остаться, чтобы помыться в бане, а завтра погостить, погулять с Гринькой и его дружками. Меня это предложение вполне устраивало. Я твердо решил создать в этой деревне комсомольскую ячейку и вовлечь в нее Гриньку, который мне понравился. Мы вместе с ним запрягли лошадь в водовозку и привезли две бочки воды в баню, которую протапливал отец Гриньки.
18-19
Когда баня была готова, пришел сосед моих гостеприимных хозяев с сыном, оказавшимся дружком Гриньки. Захар Васильевич спросил меня, люблю ли я париться? Я ответил, что не очень. Тогда она сказал:
- Гринька и его корешок Ванюшка тоже плохие парильщики. Стало быть, мы первыми пойдем с соседом и попаримся вволю, а вы трое, пойдете потом, а после вас пойдут женщины, которые и вовсе не парятся.
Два соседа пошли в баню, а мы, молодежь, вышли в ограду, сели под навесом на телегу и я опять завел разговор о комсомоле. Рядом была баня, из которой неслись звуки похлопывания веников, покрякивания двух парильщиков, и то один, то другой голос: «Как, кум, подать парку?». «Подай, кум, поддай». Поддавали они минут сорок. Вышли из бани в одном нательном белье, красные, как вареные раки, присели на скамейке около бани, попросили принести им жбан квасу и табак. Гринька удовлетворил их просьбу. Они сидели, пили квас, курили, переговариваясь: «Хорошо, кум, банька?», «Хороша, очень хорошо!».
Гринька, Ванюшка и я пошли в баню. Нам пришлось раскрыть настеж двери и окно, чтобы проветрить ее от пара и жара. Мы немножко попарились, основательно помылись. На все это нам потребовалось минут двадцать. Когда мы вышли из бани, то около нее все еще сидели два кума, пили квас и курили. Все мы, мужчины, пошли в дом, а из дома в баню отправились две кумы и старуха, мать соседа.
20-21
 Женщины пробыли в бане дольше, чем мы, молодежь, но меньше времени, чем два кума. К их приходу большой самовар уже пыхтел на столе. Хозяйка достала из подполья солонину, из печки жаренное, поставив все это на стол. Хозяин принес из горницы литровую бутылку водки, и началось чаепитие, с обычным на деревне угощением: «куманек, кума, кушайте, кушайте». «Давай, Кум, выпьем еще!». «А вам, бабы, налить?».
 Я обратил внимание, что Гринька называл жену соседа «Лёля», а сын соседа, Ванюшка, называл отца Гриньки «Крестный». Так что соседи дважды кумовья и кумушки. Они друг у друга крестили в церкви детей. А это, раньше, считалось не малой родней: крестная мать и крестный отец.
Быстро поужинав, мы, молодежь, пошли на улицу, а кумовья и кумушки продолжали чаепитие. При чем, наверняка, кум Захар и кумом Егором к первой литровке добавили кое что еще. А кума Устинья с кумой Ульяной и матерью Егора опорожнили самовар. Мужчины-сибиряки, да еще такие азартные парильщики, как два кума, любят после бани выпить не одну чарку водки, а женщины-сибирячки любят побаловаться чайком вообще, а после бани тем более.   
Когда мы уходили из дома, Гринька сказал:
- Мама, мы с гостем ночевать будем на сеновале.
- Ладно, сынок. – ответила она.
Выйдя из ограды на улицу, Гринька, Ванюшка и я остановились, прислушиваясь к молодым голосам и смеху. Ясно, что где-то тут недалеко уже собралась молодежь.
22-23
А вот призывный звук гармошки издалека, из-за реки. Гринька и Ванюшка стали договариваться куда пойти. Первый доказывал, что надо пойти туда, откуда слышались звуки гармошки, а второй тянул сюда, где отчетливо слышался девичий смех. Не знаю кто кого из них перетянул бы, а, может быть, пошли бы в разные стороны, каждый туда, куда звало сердце если бы они были двое. Но с ними оказался еще третий – Я. Мне захотелось пойти на зов гармошки, на Заречную улицу, на которой, лет девять тому назад, я прожил целый год. Я поддержал Гриньку, а Ванюшка, хотя и не с особой охотой, но пошел с нами. Чувствовалось, что ему бы хотелось сегодня встретиться с ясноокой дивчиной, но он не захотел отстать от нашей с Гринькой компании. Победило, на сей раз, чувство товарищества.
  Пошли направо. Дошли до конца улицы. Опять повернули направо. Вот и мельница, небольшой пруд. Перешли по мосту маленькую речушку Локшинку. Поднялись на горку. А вот и Заречная улица. Уже недалеко играет гармонь, отчетливо слышны голоса и смех. Подходим к молодежной компании, расположившейся, как стайка скворцов на заборе, около одного дома на бревнах. Гринька, как будто от всех нас троих, бойко говорит:
- Наше вам почтение, граждане Заречьчане!
Ему весело отвечают:
- Привет вам, представителям славного племени Запрудинцев (та улица, с которой мы пришли, именуется Запрудинской, она тянется вдоль берега пруда).
24-25
Просим в нашу компанию, если не побрезгуете.
Две дивчины пошептались между собой. Одна из них затараторила:
- Смотрите, девоньки, и Ванюша пришел к нам! А как же ты свою Любу оставил? Аль задумал изменить ей? А мы слышали, что ты собирался осенью сватов к ней посылать.
Я посмотрел на Ванюшу, чтобы узнать, как он отреагирует на эти вопросы девушки. Он стоял, молчал и посмеивался. Другая девушка, указав на меня, спросила:
- А этот товарищ откуда?
Гринька ответил ей:
- Это наш гость, Анатолий, приехавший из Ужура. Будьте знакомы.
Гармонист, парень примерно моих лет, до этого внимательно посматривал на меня, видимо вспоминая и признавая меня. Но услышав, что меня зовут Анатолий, перестал интересоваться моей особой, посчитав, что обознался. Я то его точно узнал, но не подошел и не поздоровался с ним. Это был Филька Зырянов, сын кулака, владельца мельницы, у которого работал батраком Егор Михеев.
Гармонист заиграл плясовую. Парни стали вызывать на пару девушек. Гринька пригласил ту, которая задавал вопросы насчет меня. Мы с Ванюшей присели на бревно. Я стал наблюдать за парами, особенно за Гринькой и симпатичной чернушкой, с которой он танцевал. По всему их поведению понял, что они дружат между собой. Спросил об этом Ванюшу. Он подтвердил мое заключение.
После пляски и танцев, когда стало основательно темнеть (в Сибири летом темнее после 23 часов), молодежь опять расселась стайкой на бревнах.
26-27
Начались песни. После двенадцати часов ночи стали расходиться, кто по домам, а кто, чтобы еще посидеть или постоять парами в обнимку. Молодость – вещь такая….
Мы трое пошли домой. Я шел и думал, что помешал Гриньке побыть сегодня на пару с его чернушкой, проводить ее до дома. Подумал об этом, а ничего не сказал. Гринькин дом был первым, а следующий Ванюшкин. Дойдя до дома, Гринька сказал:
- Пойдем, Ванюша, с нами спать на сеновале.
Тот согласился, чувствовалось, что это большие дружки. Когда зашли в сарай, Гринька чиркнув спичкой, найдя свечу и запалив ее, сказал:
- Посмотрим, что тут приготовила нам мама. Так, так, крынка молока и полбуханки хлеба. Вот только не догадалась поставить не две, а три кружки. Ну что ж, обойдемся двумя. Двое будут пить из кружек, а третий из крынки.
Шутя и переговариваясь, мы дружно покончили с буханкой хлеба и крынкой молока. Я и Ванюшка первыми забрались на сеновал, на котором были приготовлены две постели с подушками и одеялами. Мы их соединили вместе, чтобы разместиться троим. Гринька потушив свечу, забрался на сеновал в темноте. Нам не спалось, разговаривали. Я агитировал этих двух дружков вступить в комсомол. Моя агитация действовала положительно. Вопрос об организации ячейки был предрешен. Стали обсуждать, кого еще можно вовлечь в комсомол? Я спросил:
28-29
- Гриша, как звать ту симпатичную чернявую девушку, с которой ты танцевал? Кто ее родители?
- Дуся Скоробогатова. – ответил он.
- Скоробогатова Дуся!? – обрадовано переспросил я его. – Отца ее зовут Михаилом, величают Митрофановичем?
- Точно так. – сказал Гринька. – А разве ты их знаешь?
- Да кА же не знать? – ответил я. – Ведь это родня Белошапкиных из Корнилово, у которых я вырос.
Я рассказал ребятам, что когда, в 1916 году, с Иваном Николаевичем занимался ямщиной здесь на Локшинском стане, то жил у Скоробогатовых. Тогда Дуся была девочкой лет 7-8.
Долго мы еще, лежа на сеновале, разговаривали. Уснули под утро. А утром, когда мы встали, мать Гриньки накормила нас вкусными, только что испеченными блинами со сметаной, маслом и парным молоком.
После этого я решил сходить к Скоробогатовым. Предложил и Гриньке пойти со мной, но он, смутившись, отказался. А мать его хитренько улыбнулась. Видать ей по душе то, что сын дружит с Дусей, о чем она знает, но, пока не подает вида. Ведь семнадцатилетний Гринька наивно думает, что о их дружбе с Дусей знают только они с ней двое. Тогда как его мать и мать Дуси при встрече, наверное, называю друг друга, пока еще шутя, «сватьюшка».
  Сказав Гриньке, что долго у Скоробогатовых не задержусь, скоро приду, и, чтобы он ждал меня, я пошел. Захожу во двор хорошо знакомого мне дома. Вижу хозяин его и подросток парень что-то делают под навесом. Подхожу к ним и говорю:
30-31
- Здравствуйте, Михаил Митрофанович. – и подаю ему руку. Он отвечает мне: «Здравствуйте». И тоже подает руку. Я вижу, что здоровается он со мной как с совершенно незнакомым человеком. Спрашиваю:
- Не узнаете меня, Михаил Митрофанович?
- Нет, не узнаю. – отвечает он.
- Конечно, забыли и не удивительно. – говорю я. – Ведь прошло девять лет, как мы с Иваном Николаевичем жили у вас. Я тогда был подростком вроде вот этого вашего сына.
- Да чтоб те язвило, ведь это Адам! Вот теперь узнал тебя. Ну, еще раз, здорова! – И он крепко пожал мне руку и, похлопав меня по плечу, продолжал: большим выбухал и крепким парнем стал. Присаживайся вот на чурбан. А ты, Маркуша, - обратился он к сыну, - иди и скажи матери: пусть скорее чай ставит.
Паренек ушел, а мы начали разговор, состоящий из вопросов «Где?», «Как?», «Что?», «Когда?» и ответов на них. Но, разговориться мы не успели. На крыльце появился Маркуша и сказал:
- Тятя, идите. У мамки чай уже готов.
Входим в дом. Около стола хлопочет Серафима Андреевна. Она почти такая же, какой я ее знал девять лет назад: высокая, стройная, энергичная., с красивым темным лицом. Вот только в черных волосах появились седые пряди. Она смотрит на меня ласково изучающее.
- Узнаешь, Серафима, этого парня? – спросил Михаил Митрофанович.
- Да уже узнала. – ответила она. – Прибежал Маркуша в избу и кричит: «Мама, тятя сказал скорее чай готовить, к нам пришел какой-то Адам». А у меня и так уже было все на столе. Вон и самовар докипает. Садитесь за стол.
32-33
Сели. Началось угощение. А я уже был сыт от блинов, которыми угостила нас Гринькина мать. Но хоть живот тресни, а отказываться от угощения нельзя: радушных хозяев обидишь. Обильный воскресный завтрак и опять с блинами, проходил с большим количеством вопросов и ответов. За один мой ответ Михаил Митрофанович и Серафима Андреевна обиделись на меня. Когда они узнали, что я приехал еще вчера и ночевал у Захара Васильевича Козлова, то сказали:
- Как же это так: к чужим заехал, а нас обошел!?
Пришлось рассказать им кА было дело. Сидящая за столом Дуся молча слушала наш разговор, посматривая на меня с недоумением. Она узнала меня. Но вчера Гринька рекомендовал меня как Анатолия, а тут оказался Адам.
      - Что, Дуся, так смотришь на меня? Не узнаешь? – спросил я ее.
- Нет, узнала. – ответила она. – Но вчера у вас было другое имя.
Михаил Митрофанович и Серафима Андреевна вопросительно посмотрели на меня. Пришлось рассказать о вчерашнем вечере и об истории с моим именем. Весьма плотно покушав и поблагодарив хозяев за угощение, по тогдашнему деревенскому этикету, пожатием им рук, поговорив еще немного, я собрался уходить и стал прощаться. При этом получил приглашение:
- Заходи, Адам, заходи.
- Зайду, если не уеду. – ответил я.
34-35
Думая, что Гринька давно уже ждет меня, я пошел. Прихожу и застаю семью Козловых за столом. Оказывается, что меня ждал не только Гринька, но и его мать и отец. Поджидая меня, они долго не приступали к завтраку. И вот только что сели за стол. Как я не отказывался, ссылаясь, что уже сыт по горло, пришлось все же сесть за стол и даже выпить маленькую стопочку водки. Тогда я спиртного почти не пил.
После этого еще одного угощения мы с Гринькой пошли к Ванюшке. Захватив его дома, направились все трое за деревню на горку, на ту самую поляну, усыпанную цветами, на которой когда-то я любил играть с ребятишками и заглядывался на одну белокурую девочку – дочь кузнеца.
Когда мы пришли на поляну, на ней уже собиралась молодежь, пришла и Дуся Скоробогатова. Ванюша подошел к одной белокурой девушке, поздоровался с ней. Но она не улыбалась, а почему-то надула губки. Они поговорили между собой, поглядывая на нас с Гринькой, и она повеселела. Я догадался, что это Люба, на свидание с которой вчера вечером Ванюша не пришел из-за нас. Об этом я спросил у Гриньки и он подтвердил мою догадку. Вскоре пришел Филька Зырянов с гармошкой. Начались игры, танцы молодежи. А многочисленная детвора бегала вперегонки, прыгала друг через друга (играла в чехарду), кувыркалась, кричала и визжала. На полянке было много смеха и гомона.
Я обратил внимание на одного паренька лет шестнадцати, шустрого, веселого. Весь его облик мне кого-то напоминал. Но кого я никак не мог вспомнить. Спросил у Гриньки, чей это парень?
36-37
Он мне ответил, что Саша Михеев.
Михеев! – Воскликнул я. – Ведь это брат убитого бандитами Егора Михеева. Как он на него похож! Почему ж я сам не догадался?
Я подошел к Саше, познакомился с ним, разговорились, с грустью вспомнили Егора. Спросил Сашу, где и как он живет? Он ответил, что живут с матерью и младшей сестренкой, имеют небольшое хозяйство, помаленьку перебиваются.
Когда мы разговаривали с Сашей, к нам подошел Филька Зырянов. Поздоровавшись со мной, он сказал:
- А ведь ты Адам, но почему Гришка вчера Анатолием тебя назвал?
- Гриша правильно назвал меня – ответил я.- Я уже не батрачонок Адамка, которого ты когда-то любил дразнить и задираться с ним, а Анатолий Фомичев, секретарь райкома комсомола. Вы удовлетворены, гражданин Зырянов?
- Фу ты – ну ты, серьги гнуты, - съехидничал Филька таким словесным каламбуром. – Большевик дранный. Доберемся мы до вас.
Меня особенно возмутили последние слова, сказанные Филькой. Пока я какие-то секунды раздумывал, как ему на них ответить: словами или кулаком в морду, к этому кулацкому выкормышу шагнул Саша, и двинул его по носу, из которого потекла кровь. Я удержал Сашу, чтобы он дальше не разошелся, говоря: «Хватит», а Филька сказал: «Уходи от сюда, гад, пока не поздно»! к нам прибежали Гриша, Ваня, другие ребята. Несколько в стороне кучкой собрались девчата. Одна из них сказала: «Опять Санька подрался с Филькой». Другая заметила: «так ему задаваке и надо».
38-39
Нашлись дружки Фильки из зажиточных семей, которые заступаясь за него, стали задираться. Но их было мало. Струсив перед большинством, стоящим на стороне Саши, они вместе с Филькой ретировались с поляны, на которой оставшаяся молодежь продолжала игры.
Дав задание Гриши и Ване, чтобы они поговорили со своими девушками Дусей и Любой и с теми ребятами, которые подходящие, о вступлении в комсомол, я продолжил беседу с Сашей.
- Когда ты, Саша, стукнул Фильку, я услышал замечание: «Опять Санька подрался с Филькой». Значит, это было не в первый раз?
 - Нет, не в первый. – просто ответил он. – Я готов убить эту гадину. Не без него и ево отца убили братишку Гошу. Они знали об убийстве, а то и сами участвовали в нем. Во мне все закипело, когда Филька сказал тебе «доберемся мы до вас». Ничего, я доберусь до него и его дружков.
Заметим, что Саша добрался до этой нечисти по-настоящему через пять лет, когда дело дошло до ликвидации кулачества, как класса. К этому времени Александр Михеев стал уже коммунистом.
- Ты, Саша, молодец – сказал я. – Всем похож на своего брата Егора. Такой же решительный и смелый. Вот только Егор был секретарь комсомольской ячейки, а ты не комсомолец.
- Так у нас нет ячейки.
- Ее можно и нужно создать. Ты, Саша, готов вступить в комсомол? – спросил я.
- Готов, хоть сегодня. – горячо сказал он. – И не один, а вместе с сестренкой Зиной. Ей уже шестнадцатый год идет.
40-41
- А где она, Зина?
Вместо ответа, Саша громко крикнул: «Зина, иди сюда!» от молодежи отделилась и подошла к нам не по годам рослая девушка. Она сказала мне: «Здравствуйте». Я, встав и поздоровавшись с ней за руку, сказал:
- Будем знакомы, я секретарь райкома Комсомола Фомичев, был знаком с вашим братом Егором.
- Я уже знаю кто вы. – сказала Зина. – Мне о вас рассказала Дуся Скоробогатова и Гриша Козлов.
- Вот и отлично, что уже знаете. Вы хорошо знаете Дусю? – спросил я Зину.
- Хорошо. – ответила она. – Это моя подруга.
- Зинуля, - обратился к сестре Саша, - мы сейчас с товарищем разговаривали о Комсомоле. Хорошо бы было организовать у нас ячейку. Давай, сестренка, вступим с тобой в Комсомол.
Рассмеявшись, Зина сказала:
- А я тебя, братишка, хотела агитировать о вступлении в Комсомол. Нас с Дусей Гринька уже сагитировал. Да вот Дуся боится, что мать не разрешит ей вступить в ячейку.
- Придется мне поговорить насчет Дуси с ее матерью и отцом. – сказал я и спросил: а ваша мать разрешит вам вступить в ячейку?
- Обязательно разрешит. – уверенно сказала Зина. А Саша добавил: вы не знаете нашу маму. Она у нас такая, что если бы можно было, сама с нами вступила в Комсомол.
42-43
Замечу, что после того, как я вернулся в Ужур и рассказал секретарю райкома партии Николаю Ивановичу Волкову о том, что в деревне Локшино есть несколько человек, которых можно вовлечь в партию. Туда поехал инструктор райкома партии и создал партийную ячейку, в которую первой вступила мать Саши и Зины Ольга Евгеньевна Михеева.
Я обратился к Саше с вопросом: нет ли в деревне бывших комсомольцев, состоявших в ячейке, когда секретарем был Егор? Он мне ответил, что было два товарища. Одного из них осенью прошлого года взяли в армию, а другой, Фома Максимов, работает батраком у одного кулака. Что-то его сегодня не видно. Наверное живет на заимке. Он оттуда редко выезжает.
Поговорив еще о том, о сем, мы присоединились к общей компании молодежи, включились в игры. Потом я решил разучить с молодежью комсомольский марш «Молодая гвардия». У этой песни замечательные слова и хорошая мелодия. Песню написал любимый мною комсомольский поэт Александр Безыменский. А вот кто переложил ее на музыку не знаю. Тогда в деревне Локшино этой песни еще не знали. Всем присутствующим на полянке она очень понравилась. Сначала раза два пропел ее я один. Потом несколько раз коллективно, чтобы запомнить мелодию и слова.
Надо заметить, что сейчас, когда не только в городах, но и в самом отделенном уголке нашей страны в каждом доме имеется репродуктор или радиоприемник, песни распространяются очень быстро. А тогда о радио в деревне ни какого представления не имели. Слова и мелодии новых песен от центра до отдаленной периферии шли долго. Пока кто-то побывает в Москве, выучит песню и привезет ее в провинцию, или из Москвы кто приедет с новой песней, или привезет текст и нотную музыку к ней, проходило не малое время. Да к тому же тогда и музыкантов, знающих ноты, было очень мало. Не случайно в те времена на вопрос: «Куда поехал?» часто можно было услышать ответ: «В Москву за песней». Вот и получалось, что Александр Безыменский написал «Вперед заре на встречу» в 1922 году, а в 1925 году я разучивал ее с молодежью в деревне Локшино. Теперь в Москву за песней не ездят. Сама песня из Москвы летит по радио во все уголки нашей страны.
46-47
День клонился к вечеру, молодежь стала расходиться по домам. Пошли и мы с Гришей и Ваней. По дороге я спросил у Вани, чем кончился его разговор с Любой насчет вступления ее в Комсомол? Он ответил, что пока еще не сагитировал. Она отказывается вступить потому, что комсомольцы безбожники.
- Но я ее доагитирую, - уверенно сказал Ваня.
Потом он пригласил нас с Гришей пойти обедать к нему, сказав при этом:
- Поможете мне доказать матери, чтобы она не возражала против моего вступления в Комсомол. Отец не возражает, а она против.
Мы охотно пошли к нему. Дома была мать, бабушка Гриши и лет десяти братишка. Отца не было. Они с Гришиным отцом, видимо, допивали то, что не сумели выпить вчера после бани. Ванина мать приняла нас очень гостеприимно, все время приговаривала: «Кушайте, кушайте». Но, когда мы, накушавшись, завели разговор с ней о Комсомоле, ласковость сошла с ее лица; она стала сердито разговаривать. Говорила даже о том, что если Ваня вступит в Комсомол, то за него ни одна путная девушка замуж не пойдет. Я шутя сказал, что Ваня женится на комсомолке:
- А где они эти путные комсомолки? – спросила она и зло добавила: все они вертихвостки.
Я спросил, где она видела комсомолок-вертихвосток? На что получил ответ: «сказывают». Пришлось долго доказывать ей кто такие комсомольцы, чем они занимаются, и будут заниматься. Пришел отец Вани в очень веселом настроении.
48-49
И правда, они с Захаром Васильевичем, выпили не по одной чарке. Послушав наши разговоры, он сказал:
- Хватит тебе, мать, возражать. Пусть вступает вместе с Гринькой.
Чувствовалось, что помаленьку мать начинает сдаваться. Она улыбаясь спросила у мужа:
- Ты, поди, сам хочешь стать партийным?
На что получила ответ:
- А что ты думаешь, и стану, если примут. Вместе с соседом Егором запишемся в партию, а заодно прихватим с собой тебя и жену Егора.
Разговор принял шутливый характер. Вопрос о вступлении Вани в комсомол был предрешен. Отец разрешил, а мать полусогласилась, сказав:
- А что с вами сделаешь. Что батька то и сын: обои баламуты.
Наступил вечер. Ванне и Грише нужно было кое-что сделать по хозяйству. Отцы их сегодня чувствовали себя выходными. А мне еще надо было сходить к Скоробогатовым и поагитировать мать Дуси. Мы с Гришей попрощались с Булатовыми и вышли от них. Я сказал Грише, что вероятно задержусь или даже совсем не приду ночевать.
Отца Дуси не надо было агитировать. Ведь он был братом Елены Митрофановны, которая вместе со своей братовой Аграфеной Васильевной и племянницей Грушей в 1919 году сидела в колчаковской тюрьме. Да и сам Михаил Митрофанович за связь с семьей Белошапкиных, а стало быть, и с Переваловыми, чуть не угодил в тюрьму. Наоборот, он помог мне вести разговор с Серафимой Андреевной. А разговор тоже был длинным.
50-51
Но, в конце концов она согласилась. Одним из факторов, агитирующим за то, чтобы дать согласие на вступление Дуси в ячейку комсомола было то, что Гриша вступает в нее. А Серафима Андреевна имела определенные виды на Гришу, как на будущего своего зятя. Как же, один сын у родителей, живущих в достатке. А это в те времена для родителей имело не меньшее значение, если не больше, чем взаимная любовь детей. Тогда в ходу была такая поговорка, на сей счет: «поживется слюбится».
Когда все было улажено, я стал прощаться. Меня уговаривали остаться поужинать. Я поблагодарил, но отказался, сославшись, что недавно обедал и нужно еще сходить к Михеевым. Пошел к ним. Саша, Зина и их мать, как раз ужинали. Пригласили и меня. Я не отказался. За столом завязался разговор другого порядка, чем в предыдущих двух домах. Мать Саши и Зины не нужно было агитировать. Она была давно сагитирована тяжелой вдовьей жизнью беднячки, обремененной тремя детьми. Мать всплакнула, вспомнив милого сынка Гошу, убитого кулаками-бандитами. В разговоре я выяснил, что если создать в деревне партийную ячейку, то Ольга Евгеньевна вступит в нее. Спать мы пошли с Сашей на сеновал. Надо сказать, что я всегда любил летом спать на сеновале.
На завтра утром мы с Сашей поехали на заимку кулака Марьясова, у которого работал батраком бывший комсомолец Фома Максимов, чтобы поговорить с ним насчет вступления в организуемую ячейку комсомола. Фома, парень лет двадцати, крепкого телосложения, обладающий силой, с приятным лицом и вьющимися русыми волосами.
52-53
 Говорили недолго. Фома обрадовался, что в деревне опять будет комсомольская ячейка. Я ему сказал, что стаж пребывания его в комсомоле будет восстановлен. Договорились, чтобы он, под каким-нибудь предлогом, обязательно в этот вечер приехал в деревню на организационное собрание ячейки, которое будет проводиться в доме Михеевых.
Вернувшись в деревню, я зашел к Козловым, чтобы взять свой портфель и подготовиться к собранию, а также сказать Грише, чтобы они с Ваней вечером пришли к Михеевым, где будет проводится собрание. Потом я пошел на пруд, чтобы искупаться и там подготовиться к собранию. Искупавшись, пополоскал свои носки, начавшие пахнуть потом, разложил их сушиться. Раскрыл портфель, чтобы достать запасные носки и почувствовал запах крепче, чем от своих превших ног. Тут я вспомнил о хлебе и мясе, взятых из дома «На всякий случай», как НЗ. Прошло более двух дней, он мне не понадобился. А за это время мясо протухло. Вечером у Михеевых собрались 6 человек: Григорий Козлов, Александр и Зинаида Михеевы, Иван Булатов, Фома Максимов и Евдокия Скоробогатова. Я открыл собрание, были избраны председатель и секретарь собрания. Мною был сделан доклад о целях и задачах Комсомола, чем и как должна заниматься комсомольская ячейка. Все товарищи написали заявления о приеме в комсомол и заполнили анкеты. Постановление собрания было коротким: «Создать ячейку ВЛКСМ в составе – (перечислены имена, отчества и фамилии). Просить Ужурский райком ВЛКСМ принять перечисленных товарищей в Комсомол и утвердить Локшинскую ячейку ВЛКСМ».
54-55
Обсудили второй вопрос: выбрать секретаря ячейки. Вносилось предложение избрать секретарем Фому Максимова, как старого комсомольца и по возрасту старше всех. Но он сам отказался, сославшись на то, что почти безвыездно находится на кулацкой заимке и не сможет руководить ячейкой. Признали мотивы удовлетворительными. Вносилась кандидатура Саши Михеева. Обсудилиее. Даже мать Саши приняла участие в этом обсуждении, сказав, что он моложе других ребят и грамотейка у него мала, а к тому же Саша горячеват. Собрание единогласно решило избрать секретарем Гришу Козлова.
Обсудили и третий вопрос: распределение обязанностей между комсомольцами. Каждому нашлось дело: Зине Михеевой – заведовать библиотекой. Неважно, что в ячейке еще не было ни одной книжки. Библиотека должна быть, книги надо будет распространять и организовывать подписку на газеты. Дусе Скоробогатовой – работа среди девушек деревни по вовлечению их в Комсомол. Конечно этим должны заниматься все комсомольцы. Но Дуся должна быть организатором. Ванне Булатову – ликвидация неграмотности среди молодежи и взрослых граждан деревни. Саше Михееву – организация кружков художественной самодеятельности и руководство их работой. Фоме Максимову – работа среди батрацкой молодежи. Ему еще дополнительно была дана «нагрузка» по шефству над Красным военно-морским флотом.
Замечу, что года через полтора Фома сам ушел служить в военно-морской флот. Причем, ушел туда, будучи не только комсомольцем, но уже и коммунистом. И, наверное, он стал замечательным моряком, а, может быть, и большим командиром.
56-57
Об обязанностях каждого комсомольца, получившего поручение собрания, я подробно рассказал, а они записали.
Все вопросы были обсуждены. Собрание закрыто. Я предложил всем встать и спеть пролетарский Гимн Интернационал. Тогда на больших и малых собраниях обязательно исполнялся этот Гимн. Выяснилось, что большинство товарищей не совсем знает слова Гимна. Пришлось их записать. После этого ребята попросили, чтобы я с ними еще раз спел «Вперед заре на встречу». От этого гимна молодежи особенно были в восторге Ольга Евгеньевна и Фома. Ведь они вчера не были на полянке и не слышали его. Пришлось продиктовать слова песни, а все товарищи записали их.
На этом мы и закончим. Была уже ночь. Все пошли по домам. Меня оставляли ночевать Михеевы дети и мать. Но я пошел к Грише, так как мне с ним утром надо было окончательно оформить протокол собрания, составить план работы ячейки. Что и было сделано.
Вот так за трое суток мною была создана комсомольская ячейка в деревне Локшино. А ведь я, выходя из Ужура и держа путь на Корнилово, не думал останавливаться в этой деревне. Я очень подробно описал как создавалась эта ячейка. За три с половиной года моей комсомольской работы мне пришлось создать не один десяток таких ячеек. Но дальше не буду описывать так подробно. Создавались они примерно так же, как Локшинская ячейка с некоторым изменением применительно к местным условиям.
58-59
Отвлекаясь от воспоминаний, мне хочется коротко сказать о теперешнем комсомоле, сравнительно с тогдашним комсомолом. Я не хочу быть похожим на тех старых ворчунов, которые кстати и некстати брюзжат, говоря: «Ай, что сейчас молодежь, вот мы были», «Какая сейчас работа, вот мы бывало» и дальше в этом роде.
Комсомол всегда с первого дня своего рождения играл и сейчас играет очень большую роль в жизни страны. Он является и является верным помощником нашей партии и ближайшим резервом пополнения ее рядов. Но условия для работы комсомола в двадцатые и тридцатые годы были, безусловно, труднее, чем сейчас. Теперь в каждом селе, в каждой деревне имеются комсомольские организации, а в двадцатые годы комсомольских ячеек было мало, особенно на селе. Сейчас, если я не ошибаюсь, в рядах комсомола насчитывается 22 миллиона членов, а тогда было несколько сот тысяч. Работать каждому комсомольцу приходилось много и часто с опасностью для жизни. Ведь шла упорная классовая борьба. Кулачество стреляло по активным комсомольцам из обрезов. А сколько было предрассудков, отсталости и темноты, с которыми приходилось бороться. Тогда не достаточно было сагитировать парня или девушку вступить в комсомол; надо было преодолеть сопротивление их родителей против этого. Поэтому неоспоримым фактом является то, что тогда в комсомол шла самая смелая молодежь, а стало быть, наиболее работоспособная, такая, на которую можно было положиться – не подведет.
60-61
Тогда не каждый шел в комсомол, но не каждого, даже желающего, и принимали в него. Надо было доказать, что ты достоин носить высокое звание комсомольца.
 Сейчас часто принимают в комсомол целыми классами тех, кому исполнилось 14 лет. И, бывает так, что тот или иной юноша или девушка и не думал вступать в комсомол. Но раз вступают другие, так неудобно ему или ей не вступить. Ну и подают заявления. А к чему это приводит? Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что сейчас в комсомоле нет той дисциплины, какая была в двадцатые годы, хотя сознание, грамотность у теперешней молодежи значительно выше. Хочется сказать и о том, что сейчас многие комсомольцы не с такой личной гордостью считают себя комсомольцами, как раньше.
Как-то, минувшей зимой, мне позвонили из средней школы №2 и попросили выступить у них на школьном комсомольском вечере и рассказать, как жили и работали комсомольцы двадцатых годов. Я охотно согласился. Руководство, преподаватели и комитет комсомола школы готовили этот вечер несколько дней. И все же на него собралось немного больше половины комсомольцев. Во время собрания человек шесть преподавателей стояли (не сидели, а стояли) в разных концах зала и следили, чтобы комсомольцы не уходили с собрания и вели себя тихо. А ведь на собрании присутствовали не малыши начальных классов, а ученики старших (7-10-х) классов, многие из них уже кавалеры и барышни. Просто как-то было неприятно слышать, как стоящие на посту учителя то и дело шипели на этих шаловливых «деток»: «тише, ребята».
62-63
Дочь моя, Надя – учительница и секретарь парторганизации Брестской школы №7. десятого мая (1963г.) в школе состоялось отчетно-выборное собрание Комсомольской организации, в которой насчитывается 170 человек. Так вот, чтобы это собрание прошло на должном уровне, а главное, чтобы комсомольцы пришли на это собрание, секретарю парторганизации и директору школы пришлось проводить совещание классных руководителей. И все же «должного уровня» на собрании не получилось. На нем присутствовал персональный пенсионер, член партии с 1910 года, Вольняк Борис Иванович, который после собрания сказал директору, секретарю парторганизации и преподавателям школы: «Да, трудно вам приходится, чтобы справиться с этим шумливым народом».
Моя внучка Таня, учится в школе №3. она оканчивает седьмой класс. 25 марта ей исполнилось 14 лет. Приходит она 15 апреля из школы и так это спокойным тоном говорит мне и бабушке: «Меня сегодня приняли в Комсомол». Ни в ее голове, ни в поведении я не почувствовал той гордости, которая бы должна была проявиться у человека, ставшего комсомольцем. В этот день приняли в Комсомол из их класса 9 человек, достигших комсомольского возраста. Видимо у большинства из них создалось такое впечатление: что ж тут особенного, мы доросли, вот нас и приняли, как всех принимают.
Правда как-то получилось, что одну девочку из их класса, подругу Тани, Валю, не приняли в Комсомол. Ей уже идет шестнадцатый год, она в одном классе учиться второй год и все же не блещет оценками по многим предметам.
   64-65
Ей уже в значительной мере интересует прическа волос. Она уже считает себя большой, чтобы носить косички, остригла их, не прочь бы сделать и завивку. Неважно, что в голове, лишь бы волосы на ней были в порядке. Следуя ее примеру, наша Таня тоже не мало попортила настроения своей маме и нам с бабушкой, настаивая на том, чтобы остричь косы.
Хочу отметить, что когда Вале отказали в приеме в Комсомол, то это очень обидело ее мать. Она пошла в школу ругаться, доказать несправедливость, проявленную к дочери. Пришла и к нам (к дочери Наде) пожаловаться на эту несправедливость. Причем, характерно отметить, что в разговоре она высказывала: «Это же и мне позор, что мою дочь не приняли в Комсомол».
Истинные причины этого факта ее меньше интересуют или даже совсем не интересуют, а главное – «Что, мы хуже других?».
Да, 22 апреля, в день рождения Владимира Ильича Ленина, Тане торжественно был вручен комсомольский билет. А через 8 дней – Первомайский праздник. Утром она собирается пойти в школу, чтобы пойти на демонстрацию. Но, собираясь, одевает не простые туфли на низком подборе, а новые, с узкими носками и тоненькими каблучками. Я ей сделал замечание: «Как же ты, Таня, в таких туфлях будешь шагать в строю на демонстрации? Испортишь туфли и извертишь ноги». А она спокойненько отвечает: «Я на демонстрацию не пойду, только покажусь в школу». Я ей заметил, что так не поступают комсомольцы. Она послушалась, одела простые туфли и пошла на демонстрацию.
66-67
А я, глядя на нее, подумал: «Эх, Таня, Таня! Рановато еще приняли тебя в комсомол. Своим сознанием ты еще не доросла до него».
Я привел некоторые примеры о комсомольцах-школьниках. Надо сказать, что в производственных комсомольских организациях, положение несколько иное. Но и там, далеко не все в порядке насчет дисциплины. Бывал я на собраниях таких организаций и знаю.
Мне кажется, что сейчас, недостаточно уделяется внимания дисциплины среди комсомольцев, поднятию чувства ответственности, борьбе с элементами разболтанности.
А сколько среди молодежи расплодилось форсунов – стиляг! 
ХХХ
   Пробыв в деревне Локшино три дня и создав там комсомольскую ячейку, во вторник, в средине дня я вышел из деревни, держа курс на село Корнилово. Гриша хотел меня подвезти туда на лошади, но я отказался. Мне хотелось не спеша пройтись по знакомым местам. Прошел 4 километра до Локшинской горы, поднялся на неё. И вот я стою на горе, любуясь открывшимся моему взору красотами природы. Налево, сразу от горы, начинаются камыши на огромном пространстве вплоть до села Корнилово, до которого 5 километров. Дальше за камышами голубая гладь большого озера, имеющего площадь до 80 квадратных километров. На левом берегу, за озером, видны большие лесистые горы. На правом берегу раскинулось большое село Корнилово.
68-69
Направо, сразу от села, раскинулась необозримая степь.
День был солнечный, жаркий. Нагретое лучами солнца озеро выделяло испарение. От чего казалось, что село как будто бы плавает в мареве. Получается очень красиво. Я долго стоял, любуясь всем этим, как делал когда-то в детстве, когда был ямщиком. Потом я присел под кустиком, продолжая обозревать все, что охватывал мой глаз. Тут, под кустиком, в тени, я немного вздремнул. Когда солнце, клонясь к закату, не так стало припекать, я встал и бодро зашагал к селу.
Секретарем Корниловской ячейки Комсомола был мой дружок Федя – сын Николая Васильевича Белошапкина, былого партизана – переваловца. Жили они почти в конце улицы Косогольской. Чтобы сократить себе путь, я, не дойдя километра два до села, свернул с дороги в право, чтобы попасть в тот конец села. Дошел до реки Сереж, вытекающей из озера.
Я знал, что раньше через нее в этом месте был мост. Но каково же было мое огорчение, когда я, подойдя к реке, увидел, что моста нет. Видимо весной его снесло, а новый не построили. Речушка была не широкой, метров десять всего, но глубокой. В брод ее не перейдешь. Постоял я, постоял на том берегу, посмотрел на Косогольскую улицу, до которой осталось рукой подать, если рука длиной метров четыреста и пошел во берегу реки вверх по ее течению. Получилось так, что вместо сокращения пути я удлинил его километра на четыре.
Проходя по селу, я увидел около одного дома два высоких столба, соединенных между собой вверху медной проволокой. Остановился, смотрю и думаю: «Что это такое?».
70-71
В это время мимо меня проходил один знакомый пожилой крестьянин. Я остановил его, поздоровался и спросил:
- Кузьма Савельевич, зачем здесь поставлены эти два столба?
- А это, паря, какой-то эфир ловят.
Так я и не поняв, что сие означает, пошагал дальше. Уже наступил вечер. Белошапкины были все дома. Николай Васильевич, Пелагея Васильевна, Федя, старшая его сестра Полина, радушно встретили меня. Тут же бегала и радостно щебетала пятилетняя Фрося, которую я угостил конфетами, купленными в Локшино. Клава, хотя и маленькая, но знаменитый человек: ее первые два месяца жизни прошли в колчаковской тюрьме, в которой она родилась. Мать и отец очень любили эту маленькую белокурую озорницу. Николай Васильевич души в ней не чаял. Она, как правило, за столом сидела рядом с отцом или на коленях у него. Вот и сейчас, когда сели за стол ужинать, а я, не подозревая возможной ревности, сел возле Николя Васильевича, по другую сторону сидел Федя, Фрося накинулась, зло, посматривая на меня своими голубыми, как небо, глазенками. Все рассмеялись. Оказывается я незаконно занял ее любимое местечко около отца. Я хотело было подняться, чтобы пересесть на другое место. Но, Николай Васильевич, удержал меня, а Фросю взял к себе на колени и она повеселела, защебетала звонким голоском, немного шепелявя.
Во время ужина и после него меня много спрашивали, а я отвечал о жизни, работе, кто моя жена, что она и т.д. я тоже их спрашивал, а они отвечали о жизни их, знакомых, о работе партийной и комсомольской ячеек.
72-73
- А как живут мои Белошапкины? – спросил я о семье, в которой вырос.
- Не та семья стала, что была раньше. – С грустью ответил Николай Васильевич. – Бабы не могут дружно ужиться. Часто ссорятся, делятся. От хозяйства почти ничего не осталось.
- Феклуша то, Адам, вышла замуж.- Добавила Пелагея Васильевна. – Еще прошлый год это случилось. Года два или три у них на квартире жили приехавшие от куда-то Зубановы, старик со старухой, дочерью и сыном. Вот за этого сына Ваньку она и вышла.
- Не люблю я этих приезжих. – Зло сказал Николай Васильевич. – Или они бывшие баре, или строят из себя бар. Но, похоже, что сам старик был офицером. Возможно, даже, что и у белых служил. Черт его знает.
Я решил сходить к Белошапкиным. Со мной пошел Федя. Подходим к дому, который когда-то был мне полуродным, в котором я не бывал уже пять лет. Подойдя к дому, мы остановились. Прислушались. Через открытое окно были хорошо слышны женские голоса, сердито крикливые. Там, в доме, Елена Митрофановна, Фрося и Груша, видимо, проводили очередной сеанс ссоры, о которой говорил Николай Васильевич. Елена Митрофановна кричала: «Половина дома моя. Как хочу, так и поступаю с ней». Фрося на это отвечала: «Чо ж, тетка Елена, давай распилим дом пополам».
Услышав эти крикливые разговоры, я вспомнил, какая это была дружная семья, когда в ней были два брата Иван и Степан, которые никогда не ругались между собой и решительно пресекали малейшую ссору между своими женами.
74-75
От этих воспоминаний под музыку женской ругани мне стало очень грустно. Решив не заходить в дом, я решительно сказал: «Пойдем, Федя, отсюда. Походим по селу». Мы долго ходили, вспоминая прошлое. Хотели было зайти к третьему нашему дружку – Ефиму Микичур, но, увидев, что света в его доме нет, видимо все спят, будить не стали и пошли домой. Забрались на сеновал и легли спать.
Утром Николай Васильевич спросил нас, как мы вчера погостили. А когда мы рассказали ему, он сказал:
- Вот так, Адам, эти бабы и живут. Часто, если не каждый день, цапаются между собой. Не раз я пробовал совестить их. Да ничего не помогает. Уж лучше бы разделились что ли. Черт бы их побрал. Эх, жаль нет моих дружков Ивана и Степана. При них таких бабских концертов не бывало в этом доме.
Я Федей я подробно побеседовал о состоянии работы комсомольской ячейки и о дальнейших задачах. Просмотрел протоколы собраний, сделав ряд замечаний, дал необходимые советы. Собрания ячейки проводились редко, протоколы их оформлялись неважно. Серьезным недостатком являлось то, что длительное время количественно ячейка не росла. А это – следствие слабой воспитательной работы среди молодежи, особенно среди батрацкой и бедняцкой ее части. Решили вечером провести собрание ячейки, на котором обсудить два вопроса: 1) о состоянии воспитательной работы среди молодежи и мерах по ее улучшению; 2) о задачах комсомольской ячейки по шефству над военно-морским флотом. Собрание решили провести открытым, с участием, на нем, всех желающих.
76-77
Надо заметить, что до этого времени все собрания ячейки проводились закрытыми, на них присутствовали только комсомольцы. Собраний молодежи не проводилось, на комсомольских собраниях она не присутствовала. Получалось так, что ячейка замкнулась в себе, слабо была связана с молодежью села. А поэтому и не росла.
Написали несколько объявлений о собрании, чтобы развесить их в разных концах села. Федя пошел расклеивать объявления. Он должен был обойти всех комсомольцев, известить их о собрании и дать задание каждому, чтобы приходил на собрание не один, а привел с собой двух-трех человек молодежи.
Я часика два посидел, подготовился к докладам на собрании. Потом сходил на озеро, искупался. Ведь я уже пять лет не купался в этом озере. Возвращаясь с озера я решил зайти в сельский Совет. Утром, разговаривая с Федей, я узнал, что два высоких столба, соединенных между собой вверху проволокой, которые я вчера видел, проходя по селу, поставил около своей квартиры секретарь сельсовета, который занимается каким-то радио. А что это такое, Федя не знал. Я про радио немного слышал, и кое-что читал, но не знал, ни разу не видел, как оно получается. Вот и решил зайти и подробно расспросить у человека, занимающегося этим делом.
В сельсовете секретаря не оказалось, он был дома. Я пошел к нему на квартиру. Захожу в ограду и вижу играющего мальчика лет семи. Спросил его: «Папа дома?» Он посмотрел на меня большими черными глазами и ответил: «Папа дома и мама дома».
78-79
Мне показалось, что этого мальчика я уже где-то видел. Поднимаюсь на крыльцо, захожу в дом и вижу знакомых: высокого мужчину с поврежденной кистью левой руки и невысокую женщину с красивым лицом, черноглазую. Так это же та пара волжан, которую мы с директором детдома встретили летом 1921 года на станции Андроново. Так вот почему играющий во дворе мальчик показался мне знакомым. Это его тогда трехлетнего малыша Павел Георгиевич и я целовали.
 Я поздоровался, назвал свою фамилию и сказал кто я. Мужчина подал мне руку, сказав: «Зубанов». Он и его жена внимательно посмотрели на меня, как будто припоминая что-то.
- Мы с вами четыре года тому назад встречались на станции Андроново – сказал я. – А то, что вы Зубановы, приятно слышать. Выходит, что мы с вами в некотором роде приходимся родней.
Они тоже припомнили нашу встречу, но Зубанов сказал:
- А вот как мы приходимся с вами родней не знаю.
Я рассказал им, что в детстве воспитывался у Белошапкиных, росли вместе с Феклушей, на которой женился брат Зубанова. Все стало ясным. Жена Зубанова сразу же взялась за самовар, чтобы закрепить такое родство чаем. Я сказал причину моего прихода к ним. Зубанов показал мне радиоустановку и охотно стал рассказывать. Потом он настроил прием и надел мне наушники. Хотя слабо, но была слышна музыка.
80-81
- Никак не добьюсь нужной громкости и четкости в радиоприемнике. – Сказал Зубанов.
- А вы, товарищ Зубанов, где-нибудь на собрании выступали с докладом о радио? – спросил я.
- Нет, не выступал – ответил он – Вот, когда добьюсь лучших результатов, тогда наглядно продемонстрирую. А пока боюсь подвести себя.
- Напрасно вы скромничаете, и не расскажите народу о таком замечательном дела. – Заметил я и рассказал ему о вчерашнем ответе крестьянина на мой вопрос, что это за столбы: «Какой-то эфир ловят» и об ответе Феди: «Секретарь сельсовета каким-то радио занимается». Мы договорились с Зубановым, что он выступит сегодня на комсомольском собрании, расскажет молодежи о радио и его будущем.
К этому времени вскипел самовар и меня попросили за стол попить чайку. Я принял приглашение. После чая мне на глаза попался альбом, лежащий на угловом столике. Я попросил разрешения просмотреть его. В альбоме я увидел много военных фотографий. На одной из них офицер Зубанов стоит рядом с другим пожилым бородатым офицером. Последний оказался его отцом. А вот Зубанов сидит на стуле, а рядом с ним стоит красивая молодая женщина в шинели с погонами и с лихо заломленной серой папахой на голове. Узнаю в женщине жену Зубанова. Задаю вопрос:
- Что, и вы служили в армии?
- Нет. – Смеясь, отвечает она. – Это я, шутки ради, одела военную форму, чтобы сфотографироваться в ней.
82-83
На одной из фотографий Зубанов стоит вместе с группой нескольких мужчин. Получаю пояснение, что фотография периода Службы в Красной Армии. Зубанов рассказывает, что в одном из боев с белыми он и был ранен в кисть левой руки. Так это было или не так, не знаю. Документов я не проверял. Поэтому ничего не мог сказать насчет подозрений былого партизана Николая Васильевича, что Зубановы, возможно, служили у белых. Но, факт, что отец и сын были офицерами царской армии. Зубанов мне сказал, что отец его был крестьянином, потом служил в царской армии, и еще до империалистической войны дослужился до офицерского чина, а сам он окончил офицерскую школу, был на фронте все три года, хлебнул достаточно горя, после Октябрьской революции служил в Красной Армии.
Договорившись еще раз с Зубановым, что он придет вечером на собрание и расскажет о радио, я попрощался и ушел. Попроведал своих Белошапкиных. Дома были Елена Митрофановна, Фрося, Груша, Тася и Наташа. Тасе уже исполнилось 15 лет. Узнав, что она не комсомолка, я пожурил ее и сказал, чтобы она вечером приходила на комсомольское собрание и написала заявление о приеме ее в Комсомол. Она обещала. На сей раз вся взрослая женская компания была настроена весьма мирно и дружественно. Меня приняли очень радушно. Я им не сказал, что вчера вечером с Федей постояли под окном их дома, но в дом не зашли. Не стал вмешиваться в их бабские дела.
84-85
Вечером на собрании пришли 9 комсомольцев из 12, состоящих на учете в ячейке, и, более двух десятков человек молодежи. Пришла и Тася. Присутствовали на собрании Николай Васильевич и секретарь партийной ячейки, фамилию которого сейчас уже не помню. Пришел и Зубанов. Собрание проходило в сельсовете. Никакого клуба или, как тогда называли, народного дома в селе не было. Дом купца Белошапкина Ивана или как их называли «Ивановские», в котором мы, в 1920 году, создав комсомольскую ячейку, организовали народный дом, при Нэпе, вернули его владельцу, тому самому сыну купца Алексею, которого не дорубили переваловцы в 1919 году. В своей тетради №2 я описал, как Перевалов с группой партизан сделав налет на купцову заимку, зарубили самого толстопузого старого купца Ивана и одного его сына Егора, и, как не дорубили другого сына – Алексея, основательно повредив ему шею и одну руку.  Этот недорубыш выжил. В 1922 году, после введения новой экономической политики он опять стал купцом, и ему целиком вернули большой дом с магазином. Этот нэпман был ликвидирован в 1928 году.
Доклады на собрании по обоим вопросам: о воспитательной работе среди молодежи и о шефстве над военно-морским флотом, сделал я. Между всеми комсомольцами распределили обязанности по примеру Локшинской ячейки. На этом собрании были приняты в комсомол четыре человека, в том числе и Тася. Секретарь сельсовета Зубанов, сделал доклад о радио, которым все присутствующие очень заинтересовались.
 86-87
После закрытия собрания спели «Интернационал». А после этого разучили песню «Вперед заре на встречу».
Половину следующего дня мы с Федей потратили на оформление протоколов собрания и окончательное составление плана работы на основе тех задач, которые были намечены на собрании. После обеда, Федя, отвез меня в деревню Старая Сокса, до которой было 15 километров. В этой деревне, имевшаяся ячейка Комсомола, почти развалилась. В ней осталось два члена. Я решил провести работу среди молодежи по вовлечению ее в комсомол. Пробыв здесь два дня, вовлек троих человек. Стало 5 членов. Провел с ними собрание. Был избран секретарь ячейки, распределены обязанности между комсомольцами.
Из Старой Соксы я направился на станцию Андроново, где еще не имелось комсомольской ячейки. Каковую я хотел там создать. На станцию приехал утром в субботу. Прошла неделя, как я выехал из дома, а вернее сказать, вышел. Приехав на станцию, я стал знакомиться с рабочей путейской молодежью. Вскоре прибыл поезд из Ужура. Из одного вагона вышел Павлик Афанасьев. Мы с ним встретились. Оказалось, что он едет в Ачинск, чтобы договориться там о дальнейшей своей учебе. Павлик сказал мне, что вчера встретил мою жену Мусю, которая была очень расстроенной. Оказывается, серьезно заболела наша дочурка Надюся. Узнав, что через два часа пройдет поезд из Ачинска на Ужур, я решил поехать на нем домой, отложив свою работу, по созданию комсомольской ячейки, на станции Андроново, до другого времени.
88-89
Известите о болезни дочери очень встревожило меня. Неделю тому назад, когда я уезжал из дома, она была здоровая и веселая. Какая же болезнь прилипла к двухмесячной малышке?
Под вечер я прибыл в Ужур. От станции до села Ужур километра два, которые я не прошел, а почти пробежал, спеша домой. Дома меня радостно встретила печальная Муся. Вид у нее был усталый, измученный.
- Что с Надюсей? – спросил я ее.
- Дочь очень больна. – ответила она – Трое суток я почти не сплю и не ем, не отхожу от ее кроватки. Сильная дизентерия.
  Я подошел к кроватке, в которой лежала, едва дыша, наша дочурка, очень похудевшая. Муся рассказала, что дочь заболела через два дня после моего отъезда. Носила в больницу. На дом фельдшерица приходила. Ничто не помогает. Второй день лежит, почти не двигаясь, грудь не сосет и плакать уже перестала. Наверно умрет. Больно было слышать эти печальные слова. Известить меня о болезни дочери Муся не могла. В то время телефонной связи в районе еще не было. Да жена и не знала, где я нахожусь. Ведь я поехал по району.
Самый критический момент болезни дочурки наступил дня через три, после моего приезда. Утром, когда я уходил на работу, она была в очень плохом состоянии, лежала худенькая, посиневшая. Прихожу домой обедать и вижу такую картину: сидит Муся на койке, у нее на руках дочь, впившаяся своим маленьким ротиком в материнскую грудь: она питается.
90-91
А мать смотрит на нее повеселевшими глазами. Улыбаясь, она посмотрела на меня и радостно сказала:
- Адик, дочурка наша будет жить!
Я подошел к ним, посмотрел на дочь и осторожно дотронулся губами до ее виска и крепко поцеловал Мусю. У меня как - будто тяжелый груз свалился с плеч. Я посоветовал жене не перекармливать дочь, ведь она уже несколько дней почти ничего не ела. Муся отстранила ее груди. Но дочь проявила свое недовольство: она слабо завертела своей маленькой головкой на тоненькой шейке, искала губенками грудь и, не найдя ее, заплакала. Муся опять дала ей грудь. Еще немного покормив, уложила ее в кроватку. Вскоре дочурка заснула. Спала она долго. У нее заметно порозовело личико. Значит кризис прошел, дочь спасена, будет жить. как мы с Мусей были рады этому! Она мне рассказала:
- Знаешь, Адик, ты ушел на работу, а с дочерью стало еще хуже. Держу ее на руках, а она совсем недвижима; тормошу ее, но она глаз не открывает. Я испугалась, думала, что она уже умерла. Приложила ухо к ее груди, чувствую, что дышит. Положила я ее в кроватку, и сама, обессиленная, прилегла на кровать и заснула. Ведь сколько уже суток ни ночью ни днем я почти не спала. Не помню уже сколько времени проспала. Проснувшись, кинулась к кроватке дочери, думая: «Жива ли она?». А она глядит на меня повеселевшими глазенками и ручками шевелит. «Миленькая ты моя, хорошенькая, жива!» - радостно, вслух, сказала я.
92-93
Взяла я ее на руки, дала грудь, которую она с жадностью стала сосать. А тут и ты приходишь.
Дочь наша стала быстро поправляться, за две-три недели она заметно пополнела, порозовела, стала вполне нормальным, хорошеньким ребенком.
Я уже писал выше, что в юности у меня очень непокорными были волосы. Никак я не мог привести их в порядок. Это видно по моей фотографии, приложенной в конце тетради №5. Осерчав на свою шевелюру, торчащую дыбом, я, вскоре после того, как стал секретарем Ужурского райкома комсомола, взял и обрил голову, решив приучить к порядку волосы по мере их прорастания, так сказать, с их детских лет.   
Только что парикмахер расправился с моими волосами, на следующий день, по какому-то поводу, надо было сфотографироваться. Вот я и запечатлен на фотокарточке с прической «под Котовского», с грудью нараспашку.
Уже не помню, какое событие явилось поводом для этого фотографирования.
 
94-95
Но, что-то связанное с работой среди женщин. На стене висел плакат, гласящий: «Да здравствует советская власть, освободившая женщину работницу и крестьянку! Ужур Женотдел»
Сидит в белой кофточке, стриженная – зав.женотделом; рядом с ней в шляпе-панаме – секретарь райкома партии. Рядом со мной – Трофим Куприянов. Представлены разные «официальные лица» районного масштаба и «широкие женские массы». Причем имеются представители разных поколений: от стариков, пожилых, молодых, юных до грудных детей. Тут и коммунисты, комсомольцы и босоногая пионерка, впереди на земле сидящая, и «беспартийные массы».
В том (1925) году Ужурскому райкому партии не везло с секретарями. За одно лето их сменилось два. Вскоре после моего приезда в Ужур, товарищ Матвеев (который на фото) был отозван окружкомом партии и направлен в другой район. На его место прислали Калачева. Ленька Калачев был знаком нам с Мусей. Он окончил Красноярскую партшколу перед нами (4-й выпуск) и работал секретарем райкома комсомола в Сухобузиме (в родном селе Муси). И вот, через два года, губком партии выдвинул его на работу секретаря райкома партии, допустив этом ошибку. Он еще не дорос до такого поста. Он был года на четыре старше меня. Но дело не в возрасте. Калачев, вероятно, и в тридцать – сорок лет оставался просто «Ленька». Это – несерьезный, неорганизованный человек.
96-97
Для характеристики его приведу три примера. Став секретарем райкома партии, он решил внешне выглядеть солидным человеком. Заметив, что он дней десять не бреется, я спросил его:
- Что это ты, Леонид, не бреешься?
- Хочу отрастить бороду. – Ответил он. – Я ведь не секретарь райкома Комсомола, а уже секретарь райкома партии. А поэтому, - добавил он, приняв важный, официальный вид, - прошу называть меня не Леонидом, а товарищем Калачевым.
Однажды в райком пришел по какому-то делу член партии с 1920 года, пожилой товарищ Беляков. Он запросто вошел в кабинет секретаря райкома Калачева, а тот грозно вопросил:
- Почему вваливаетесь в кабинет, не постучав и не попросив разрешения?! Выйдите! Я занят.
Решил этот грозный деятель ознакомиться с районом. Вызвал к себе конюха и приказал:
- Запряги в бричку пару лошадей и сам соберись. Поедем по району.
Конюх выполнил приказание. Подъехал на паре лошадей к райкому и ожидает, сидя в бричке, выхода Калачева. Минут через сорок тот важно вышел. Увидев, что конюх сидит в бричке, сказал:
- Садись на козлы!
Кучер по простоте душевной спросил:
- Что, разве еще кто с нами поедет?
И получил ответ:
- Меньше вопросов задавай и делай то, что тебе говорят.
Кучер пересел на козлы. Последовала команда: «Трогай!». И они поехали. Сзади важно восседает один Калачев.
98-99
Впереди на козлах – кучер. А кА же иначе? Разве будет выглядеть солидным секретарь райкома партии, если он будет сидеть в бричке рядом с кучером? Что за вопрос, конечно нет! Каждый сверчок, знай свой шесток.
Проехали они 25 километров. Вот уже видна деревня Лопатка. Но, на пути попался мостик, а у мостка одна доска не в порядке. Пристежная лошадь споткнулась и зашибла левую переднюю ногу. За что, впереди сидящий на козлах кучер, получил изрядный толчок в спину от сзади сидящего Калачева. Въехали в деревню, подкатили к сельсовету. С брички соскочил разгневанный партийный деятель районного масштаба. Зайдя в сельсовет он увидел сидящего за столом пожилого усталого человека. Узнав, что это председатель сельсовета, начальство спросило грозно:
- Чем занимаешься? Мух ловишь или блох бьешь? Почему мост не в порядке?
Вместо ответа последовал вопрос:
- Кого имею честь видеть? Кто вы такой?
- А, не знаешь, кто я? Секретарь райкома партии.
- Вон оно что! Оказывается секретарь райкома. – спокойно сказал председатель сельсовета. – А я то думал, что имею дело с простым хамом.
Между ними завязалась перебранка. Узнав, что председатель сельсовета коммунист, Калачев потребовал у него партбилет. Но, тот сказал:
- А….. не хочешь? (назовем употребленное им русское слово иксом). Советую тебе, сопляк, по добру по здорову смотаться отсюда. А то ведь я могу не на шутку рассердиться.
100-101
- А, так разговаривать со мной! – заявил Калачев. – Приезжай завтра на бюро райкома.
Сел разгневанный секретарь в коляску и укатил домой в Ужур. Так закончилась его поездка по району «для ознакомления».
На завтра председатель сельсовета приехал в Ужур. Он был дисциплинированным человеком. Для ясности скажем, что лет ему было больше пятидесяти, то есть он был в два раза старше Калачева. В период Колчаковщины был партизаном переваловского отряда. Жену его, как заложницу, колчаковцы расстреляли. Зайдя в кабинет к Калачеву, он сказал:
- По вашему приказу прибыл.
Одумавшийся за ночь Калачев пошел на попятную, решил не созывать заседание бюро и не устраивать заседания, «замять дело». Но председатель сельсовета настаивал, говоря:
- Нет, товарищ, так не пойдет. Если ты отдумал обсуждать меня, то я не отдумал доложить на бюро о твоем недостойном поведении.
Он пошел к председателю райисполкома и все рассказал тому. Оказывается, у того уже побывали коммунисты Беляков и конюх райкома. О том, что последний член партии Калачев даже не знал. Помимо воли, Калачева, члены бюро были созваны, заседание состоялось. На него были приглашены товарищи Беляков и конюх. Присутствовал на заседании и я. Решение бюро было коротким: «Осудить поведение товарища Калачева. Поручить товарищу….выехать в Ачинск и доложить окружкому партии».
102-1063
В тот же день, вечером, товарищ…. Выехал в Ачинск, а на следующий день вернулся с заведующим орготделом окружкома. Тот ознакомился со всем делом и выехал обратно в Ачинск, прихватив с собой и Калачева. Последний, обратно в Ужур, не вернулся.
Так закончилась карьера этого «солидного» деятеля, проработавшего секретарем райкома партии всего лишь 18 дней. Много лет спустя я встретил его в Красноярске. Вид он имел забулдыги пьяницы, без партийного билета в кармане. Вырос он в пригородной Слободе города Красноярска, Николаевке, отличающейся, как и Слобода Кача, буйствующей и ворующей шпаной. Сам он был из этой шпаны. Удивительно, как он в 1921 году попал на учебу в Губернскую партийно-советскую школу, а потом и на комсомольскую и партийную работу. Ну что ж бывает, что допускаются ошибки. Хорошо, что она во время была исправлена.
На место Калачева окружком партии прислал Николая Ивановича Волкова. Это был замечательный человек, хороший товарищ, толковый секретарь райкома партии. Я его знал еще в 1921 году, когда он был командиром одной воинской части, оперирующей против бандитов и дислоцирующей в селе Ужур. Тогда он женился на девушке Юлии Машталлер и увез ее из Ужура. И вот, через четыре года, они вернулись в Ужур. У них уже была трехлетняя дочурка Роза.
С Николаем Ивановичем было хорошо работать. Он сам умел трудиться и других учил, в том числе и меня. Жаль только, что мне с ним не пришлось долго поработать. Осенью меня перебросили в другой район. Через пять лет – в 1930 году, когда я учился в Комвузе в г. Свердловске, мы с Мусей поехали, в качестве экскурсантов, в Москву и Ленинград. В это время Волковы уже жили в Москве и мы побывали у них в гостях.
В августе 1925 года в Ужур из Ачинска приехал фотограф, и, мы с Мусей сфотографировались. Выглядели мы с ней тогда неплохо. Свои отросшие волосы я приучил к порядку. И себя начал держать в порядке. Уже не ходил с грудью на распашку, а застегивался. А сапоги то какие я себе завел – болотные! Таких сапог до этого я еще никогда не носил. Видите, какой я сижу гордый. А знаете почему? Не знаете. Так я вам скажу: потому, что на мне замечательные сапоги, рядом со мной стоит прекрасная жена и друг Муся, а дома у нас с ней осталась с дедой хорошенькая, хорошенькая, четырехмесячная дочурка Надюся.

 
     106-107
В это же время, у тоже фотографа и при той же декорации сфотографировались Волковы, и мы обменялись с ними фотокарточками, написав на них: «На долгую память». Эту память я и храню вот уже почти сорок лет.
 

  СЕКРЕТАРЬ БОГОТОЛЬСКОГО РАЙКОМА КОМСОМОЛА
В Ужуре мне недолго пришлось работать, только пять месяцев. В первых числах октября 1925 года я получил телеграмму из Ачинска, предлагающую мне срочно явиться в Кружком Комсомола. В тот же день я выехал. В Ачинске явился к Феде Кваскову. Он сказал, что окружком Комсомола решил направить меня секретарем Боготольского райкома Комсомола, и спросил:
- Как ты, Толька, смотришь на эту перемену места жительства?
- Лично возражать не буду. – ответил я. – Но как там меня примут? Ведь Боготольские комсомольцы – это рабочая железнодорожная братва. Захотят ли они, чтобы я, привезенный к ним со стороны, был у них секретарем?
   108-109
- Тебя, Толька, примут. – Ответил Федя. – Ты сам батрак-рабочий, подход к ним найдешь. Имеешь уже опыт работы секретарем райкома. Мы с этим Боготолом замучились. Беспрерывно меняем секретарей райкома. За один год сменилось четыре. Три недели работает пятый – Павлик Иванов, который уже прислал заявление с просьбой заменить его. Не хочет работать. Он машинист паровоза и рвется на производство. До него был слесарь депо, который тоже ушел по этой причине. Как только квалифицированный парень, так от производства не оторвешь. Иметь секретарем райкома товарища из служащих комсомольцы не хотят, называют таких парней «щеблетниками». Вот мы и решили направить туда тебя. С секретарем Боготольского райкома партии договорились уже.
- Ну, что ж, Федя, давай попробую поработать в Боготоле. – Сказал я.
Поскольку в ближайшие дни в Боготоле должна была состояться районная партийная конференция, надо было срочно выезжать туда, чтобы присутствовать на этой конференции. Я дал в Ужур Мусе телеграмму, что меня переводят работать в Боготол и выезжаю туда. На следующий день мы с Федей были уже в Боготоле. На другой день был созван Пленум райкома Комсомола, на котором меня утвердили секретарем райкома. Когда обсуждался этот вопрос, один из парней спросил:
- А кто твой отец и чем ты сам занимался?
Когда я ответил, что отец батрак-пастух и что сам я с детства занимался этим же, он авторитетно заявил: «Подходит!». Так я стал секретарем Боготольского райкома Комсомола.
Боготол был тогда небольшим городком. Он находился в шестидесяти километрах от Ачинска на магистрали Сибирской железной дороги.
110-111
Тогда имелось в городе железнодорожное депо и некоторая кустарная промышленность. Но городок именовался рабочим. Молодежь, работавшая в депо, машинистами, помощниками машинистов, кочегарами, очень гордилась своим рабочим званием. Эта рабочая молодежь, служащих, называла «лягавыми» и относилась к ним свысока. А детей частных торговцев, владельцев кустарных мастерских (тогдашних нэпманов) она презирала. Частенько этим сынкам попадало от рабочих парней.
В то время в этом городке имелось несколько коммунальных домов, конфискованных у репрессированных купцов-богачей. Но в них размещались районные учреждения и торговые кооперативные организации. Жилого коммунального фонда совершенно не было. Пришлось искать где устраиваться на квартиру. С помощью активистов комсомольцев я нашел ее у одного железнодорожника, у которого кроме дома, в котором он жил с семьей, имелся рядом небольшой домик с кухней и комнатой. Вот этот домик я и снял под квартиру. Устроившись с квартирой, поехал в Ужур и перевез семью в Боготол.
Осенью 1924 года мы с женой Мусей переезжали из Ачинска в Ужур только двое. Имущество наше состояло из матраца, швейной машинки, двух небольших пуховых подушек, моего маленького деревянного ящичка и того, что было на нас. Легко тогда было переезжать. А вот через год, осенью 1925 года, членов семьи уже стало 4 человека: мы с Мусей, наша полугодовалая дочурка Надюся и мой отец старик. Имущества немного прибавилось. Но не столько уж его было, чтобы затруднить наш переезд. Переехали, вселились в домик, завели необходимое домашнее хозяйство и стали жить на новом месте по-настоящему сложившейся семьей.
112-113
Вскоре состоялась районная партийная конференция, на которой я был избран членом райкома партии и делегатом на первую Окружную партийную конференцию (До 1925 года были уезды, а, стало быть, и уездные конференции). На организационном Пленуме райкома меня избрали членом бюро райкома РКП (б). Впервые я, двадцатилетний молодой человек, был избран в партийный отдел.
20-23 октября 1925 года проходила Ачинская окружная партийная конференция. Фотографию делегатов при сем прилагаю. На ней я тоже запечатлен.
Смотрю я сейчас, в 1963 году, на эту фотографию и думаю: «А сколько из этих делегатов еще живы? Большинство умерли естественной смертью. А многих, наверно, угробили или сделали инвалидами в проклятые 1936-1938 годы. А часть отдали свои жизни за Родину в Отечественную войну.
 
114
На этой фотографии нет секретаря окружкома Комсомола. За несколько дней до партийной конференции мы проводили нашего Федю Кваскова в ряды Красной Армии. Нового секретаря еще не успели избрать.
В ноябре 1925 года была проведена районная конференция ВЛКСМ, на которой был избран районный комитет, а Пленум райкома избрал меня секретарем. Так что я вполне прижился в Боготольской комсомольской организации.
В декабре состоялась Ачинская окружная конференция ВЛКСМ. Прилагаю фотоснимок. На организационном Пленуме избранного Конференцией Окружкома Комсомола секретарем окружкома был избран Степан Заборский, работавший до этого, в Мариинском уезде, на комсомольской работе.
115-116 (нет листа)
117
(слева направо) сидят: Павел Иванов (машинист Боготол), девушка и товарищ с усиками (забыл уже их фамилии) рабочие, Степан Заборский (с бумагой и карандашом в руках), Иван Шевцов (Боготол); стоят: А.Фомичев, Максимов (секретарь Балахтинского райкома), Ганька Кириченко (секретарь Ачинского райкома), Михаил Кондратьев (секретарь Назаровского райкома), Андрей Арбузов (зав.орготделом Окружкома), Павел Овчинников (секретарь Тюхтенского райкома).
Выше я писал, что на окружной конференции было избрано 10 делегатов на Краевую Конференцию. А на снимке 11 человек. Почему? Миша Кондратьев не был избран делегатом. Но он упросил Заборского, чтобы его взяли с собой на Конференцию.
В Новосибирске я тогда побывал впервые. Там жила двоюродная сестра Муси, Нина Пеняева. Адрес ее у нас имелся. Я захватил его с собой и разыскал нину.
118-119
Она очень тепло, по-родственному приняла меня.
VII Съезд ВЛКСМ проходил 11-22 марта 1926 года. Стоит ли говорить о том, что Я, как делегат этого Съезда, чувствовал себя весьма приподнято, настроение было исключительно радостное. Ведь я впервые попал в Москву. Причем не просто так, на экскурсию или в командировку приехал, а явился с мандатом делегата от Сибирских Ачинских Комсомольцев на VII съезд Комсомола, на который собрались представители Комсомолии всего Советского Союза, из всех его республик, Краев и Округов. А какая шумная и веселая братия эти делегаты Комсомолии!
Я уже сейчас не помню, в каком театре проходил съезд, кажется в Малом драматическом. Когда все делегаты перед открытием съезда собрались в театр, какой разноголосый, разноязыкий говор, смех и шум стоял в нем! Слышалась русская, украинская, белорусская, грузинская, узбекская, татарская речь и говор на многих других языках. Всю эту разноплеменную молодую братию объединяли единые цели и задачи. Все они дети свободного советского народа. У всех у них на груди маленький значок  «КИМ», в карманах комсомольские билеты, а в грудях бьются молодые комсомольские сердца. Все они представители Ленинского Комсомола, достойной смены, ближайшего и верного помощника, резерва Коммунистической партии.
Каждой делегации в театре было отведено определенной место. До открытия съезда, потом в ходе его, во время перерывов, между делегациями шла песенная перекличка. По песням можно было определить где какая делегация размещена. Вот запели украинцы, их слушают. Они кончили, начинают белорусы. Не отстали и мы, сибиряки.
120-121
Затягиваем свою: «Бежал бродяга с Сахалина» или «по тихим степям Забайкалья», а то про Ермака, сидящего на тихом береге Иртыша – «ревела буря, дождь шумел». Кто-то запевает «наш паровоз летит вперед…». Его поддерживает несколько голосов: «…в коммуне остановка..». И вот уже весь зал запел: «…иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка». Спели эту песню. А в другом конце зала звучный голос затягивает марш Комсомолии:
«Вперед заре на встречу,
Товарищи, в борьбе
Штыками и Картечью
Проложим путь себе…»
И опять весь зал подхватывает:
«…Смелей вперед и тверже шаг
И выше юношеский стяг.
Мы молодая гвардия
Рабочих и Крестьян…»
А вот в одном из фойе под губную музыку, похлопывание ладошек и громкие выкрики: «Асса! Асса!» два стройных горца с тонкими талиями, перепоясанными красиво отделанными ремнями, на которых висят кинжалы, начали Кавказский танец. В круг выступают две красивые черноокие, с длинными черными косами девушки. А потом еще и еще парни и девушки. Красота смотреть!
В одном из перерывов группы делегатов запели буденовский марш: «…О том как в дни ненастные, о том, как в ночи ясные. Мы смело, мы гордо в бой идем – Веди ж, Буденный нас смелее в бой…».
К поющим подходит и подхватывает песню стройный военный человек, значительно старше комсомольского возраста, но с моложавым симпатичным лицом и маленькими усиками, коротко подстриженными русыми волосами и веселым взглядом голубых глаз…
122-123
Да ведь это Климент Ефремович Ворошилов! Да, это он, кого народ любовно называет Климом. Это тот легендарный человек, который вместе с Буденным в гражданскую войну смело водил в бой лавины лихих пожилых и молодых конников. А почему ему не быть здесь среди молодежи, делегатов Съезда, вместе с ними не попеть и даже не сплясать? Ведь он тоже делегат VII Съезда ВЛКСМ. Ему уже пятый десяток лет. Но он любит петь и плясать и умеет это делать не хуже двадцатилетних делегатов.
 Да, не любит наша жизнерадостная молодежь разводить скуку. В любое время, в любой обстановке, где молодежь – там и веселье. Но наша молодежь любит так же и умеет работать, решать серьезные вопросы. Несколько сотен молодых представителей огромной армии, сокращенно именуемой Комсомолия, собрались в Москву не для того, чтобы посмотреть друг на друга, познакомиться между собой, попеть и потанцевать. Нет, веселятся они попутно, между делом. Как гласит русская пословица: «Делу – время, а потехе час». Эти представители Комсомолии прибыли в столицу Родины на своей Съезд, чтобы решить на нем очень важные вопросы жизни и работы Комсомола, вожака всей многомиллионной молодежи страны.
Раздающиеся по всему театру электрические звонки призывают делегатов съезда занять свои места в зале. Песни, смех и громкий говор прекратились. Только стоит легкий шум от тихих переговоров и движения сидений кресел. На большой сцене длинный стол, накрытый красной скатертью. Вот за ним появляется высокий молодой человек. Это – первый секретарь ЦК ВЛКСМ Чаплин.
124-125
В зале наступает тишина. Он начинает говорить. Объявляет VII Съезд ВЛКСМ открытым. Раздаются громкие аплодисменты делегатов съезда. Все встают. Оркестр играет Интернационал. Избираются руководящие органы съезда. Президиум занимает свои места. Избирается почетный президиум в составе Политбюро ЦК ВКП (б). объявляется и утверждается повестка дня и порядок (регламент) работы съезда. Председательствующий второй секретарь ЦК Соболев, предоставляет слово для отчетного доклада о работе ЦК ВКЛСМ Чаплину. После него отчитывается ревизионная комиссия. Затем с отчетом о работе делегации ВЛКСМ в Коммунистическом Интернационале молодежи выступил секретарь КИМа Ломинадзе, высокий с темным лицом и большой копной черных волос, человек, который по своему возрасту не подходит к Комсомолу. Ему уже больше сорока лет. Когда он в своем докладе говорил о руководящих кадрах КИМа, то очень забасив, сказал: «Как видите, я тоже комсомолец». Раздался дружный смех в зале.
После отчетных докладов началось обсуждение их. Ораторы говорили убежденно, страстно, по-комсомольски. Махнул речугу и я. Да, да махнул! Правда слова мне никто не предоставлял для выступления, и речь моя состояла всего-навсего из трех слов: «Только не ври».
А дело вот в чем.  Незадолго до VII съезда ВЛКСМ, в конце декабря 1925 года, состоялся XIV съезд партии, который в истории партии именуется съездом индустриализации. На нем были приняты решения направленные на дальнейшую, более быструю индустриализацию страны, на развитие тяжелой промышленности.
126-127
Были так же приняты решения по дальнейшему укреплению союза рабочих. В частности, обращалось внимание на укрепление связи со средним крестьянством. Осуществлялся так называемый курс «Поворот лицом в деревне».
На XIV Съезде ВКП (б) (кстати, на этом съезде было принято решение о переименовании РКП (б) в ВКП (б)) разгорелась острая борьба против так называемой «новой оппозиции», сформировавшейся на платформе троцкизма и возглавляемой Зиновьевым и Каменевым, стоящими во главе Ленинградской партийной организации. Поэтому эта оппозиция иначе еще называется «ленинградская оппозиция». Главарь этой оппозиции Зиновьев, выступил на съезде по отчетному докладу ЦК партии содокладчиком против ЦК. Троцкисты отвергали проводимый партией курс индустриализации страны. Они выступали против укрепления союза рабочего класса с крестьянством.
Естественно, что Ленинский Комсомол не мог стоять в стороне от борьбы партии против троцкизма, против «новой оппозиции». Тем более, что главари оппозиции развернули большую работу среди молодежи, особенно в Ленинграде, вербуя ее в свои ряды. Надо сказать, что оппозиция особого успеха в этом деле не имела. За ней пошли единицы. Но и они наносили вред Комсомолу и нашей партии. Они пытались подорвать монолитное единство ленинских рядов партии и ее помощника Комсомола.
Так вот, на VII съезде ВЛКСМ был дан бой ленинградским оппозиционерам в комсомоле, являющимся агентами новой троцкистской оппозиции. Один из этих агентов, ленинградский делегат Тарасов, в своем выступлении с трибуны VII съезда комсомола вместо того, чтобы признать свои ошибки, начал так и этак выкручиваться.
128-129
Когда он произнес такую фразу: «Я должен сказать съезду правду…» я и произнес свою «речь» состоящую из трех слов, крикнув с места: «Только не ври!». Это было на одном из вечерних заседаний съезда. А когда на следующий день мы пришли на утреннее заседание, то на своих креслах увидели бюллетень вчерашнего заседания, отпечатанный в типографии. Сидящий рядом со мной Степан Заборский, просматривая этот бюллетень, сказал мне: «Толька, смотри, творя речь, напечатана!». Я взглянул в бюллетень и увидел, что действительно, мои три слова попали в бюллетень, как реплика с места. Оказывается, стенографистки мою «речь» услышали.
На съезде были делегатами такие, одни из первых комсомольцев, как поэты Александр Безыменский, Александр Жаров, Михаил Уткин и другие поэты и писатели. Тогда они считались комсомольскими поэтами и писателями. А сейчас то же, как и я, являются дедушками. На третий день съезда мы, делегаты, заметили в президиуме какое-то волнение, переговоры, печальные лица. Потом, председательствующий поднимается, перебивает очередного оратора и делает печальное сообщение о том, что умер замечательный советский писатель, автор книги «Чапаев» Дмитрий Фурманов. Все встают, чтобы почтить память умершего.
Обсудив все вопросы, стоящие на повестке дня, избрав руководящие органы, съезд закончил свою работу. Приняв решения в свете директив XIV съезда партии, он сыграл большую роль в деле мобилизации комсомола и всей советской молодежи на выполнение задач по индустриализации страны.
130-131
В решениях съезда большое внимание было уделено улучшению воспитательной работы комсомола среди всей молодежи и особенно сельской, вовлечению ее в ряды ленинского комсомола.
В моей жизни съезд комсомола явился таким важным событием, которое я не забываю до сих пор; он был важным классом в большой жизненной школе.
После окончания работы съезда мы со Степаном Заборским прожили в Москве еще два дня. Москва произвела на меня огромное впечатление. Хотя тогда она была далеко не той, какой является сейчас. Теперешняя Красавица Москва ни в какое сравнение не идет с тогдашней. Можно сказать, что она стала неузнаваемой. Да что сравнивать с тогдашней теперешнюю Москву, если не побывав сейчас в ней 2-3 года, видишь огромные перемены. Очень бурно она строится и хорошеет.
Купив Мусе материала на платье, хорошее покрывало на кровать, настольное большое зеркало, игрушек и сладостей дочери и еще кое-что, я вернулся в Боготол со съезда. Началась большая работа по изучению решений и материалов съезда в районной комсомольской организации, по претворению в жизнь этих решений.
Я очень сожалею, что у меня не сохранилось ни одного фотоснимка, сделанного во время VII съезда ВЛКСМ. А хорошо помню, что мы фотографировались Сибирской делегацией. Еще руководитель нашей делегации, секретарь Сибирского Крайкома Комсомола Кудрявцев, организовывал это фотографирование. Фотографировались мы со Степаном Заборским двое. Видимо, где-то растерял эти фото.
    132-133
Боготольский район не таежный, но и не степной, даже не лесостепной, а что-то среднее между таежным и лесостепным. Тогда он был районном чисто сельскохозяйственным. Из промышленных предприятий имелся только спиртной завод, да кое-какие мелкие поделочные и ремонтные кооперативные и частно-кустарные мастерские.  На территории района имелось две железнодорожные станции – Боготол и Крытово и один разъезд. На станции Боготол имелось паровозное депо. Но наличие известного количества рабочих на спиртном заводе, в депо, паровозников и путейцев делало район отличным от других сельских районов Ачинского округа. По тогдашним условиям он считался рабочим районом.
Прямо надо сказать, что наличие, хотя и небольшой, прослойки рабочих, значительно облегчало работу партийных и советских органов по проведению в жизнь всех мероприятий советской власти. Райком партии всегда имел возможность в нужный момент послать известную группу рабочих в села и деревни для проведения той или иной работы.
Райком комсомола в своей работе так не опирался на рабочую и прежде всего на деповскую молодежь. Поэтому, приехав из Москвы с VII съезда Комсомола, я, прежде всего, сделал доклад о его работе на комсомольском собрании депо, затем на собрании Комсомольской ячейки спиртзавода, потом на городском комсомольском собрании. После этого, члены райкома комсомола поехали проводить собрания во всех комсомольских ячейках. Сельское хозяйство тогда было единоличным. Имелось море единоличных крестьянских хозяйств.
134-135
В районе не было ни одного колхозного островка. В деревне существовало классовое расслоение: батраки, бедняки, середняки {крестьяне, занимавшие среднее экономическое положение между бедняками и состоятельным крестьянством. Обрабатывали землю сами и с помощью членов семьи. К 1917 составили 20% всех крестьянских хозяйств, в 1928-29 - 60%. В ходе коллективизации перестали существовать как социальный слой крестьянства: часть вступила в колхозы (многие по принуждению) или ушла из деревни, другая значительная часть подверглась жестоким репрессиям в ходе кампании по "раскулачиванию"}. и кулаки. А раз имелись классы, шла борьба между ними. Советская власть разными мерами ограничивала кулачество. Но оно старалось обойти эти ограничения окольными путями, развивать свое хозяйство, закабалять батраков и бедняков.
С первых дней победы Октябрьской революции Коммунистическая партия, Советская власть под руководством Ленина проводили политику укрепления союза рабочего класса с трудовым крестьянством. Благодаря этому союзу наша революция одержала победу. Благодаря ему, были одержаны победы Советской власти в годы гражданской войны против внутренней контрреволюции и иностранных интервентов. 
Главной опорой рабочего класса в деревне было беднейшее крестьянство. Среднее крестьянство по самой своей природе, в первые годы Советской власти, проявляло колебание. Его надо было нейтрализовать, вырвать из под кулацкого влияния. Убедившись в прочности Советской власти, подавляющее большинство среднего крестьянства прочно встало на ее сторону. Поэтому партия перешла от политики нейтрализации середняка к политике союза с ним. На это были направлены решения XVI съезда ВКП (б), против которых решительно выступали троцкисты.
VII съезд ВЛКСМ, поставил перед Комсомолом задачу улучшения работы среди середняцкой молодежи, более смелого вовлечения лучшей ее части в свои ряды. Претворяя в жизнь эти указания съезда, райком ВЛКСМ и вся комсомольская организация Боготольского района проделали значительную работу в этом направлении.
 136-137
Понятно, что кулачество принимало все меры к тому, чтобы удержать под своим влиянием среднее крестьянство, оно вело борьбу за него. В противовес нашей работе кулацкая молодежь усилила свою работу среди середняцкой молодежи, применяя и метод запугивания. Но влияние комсомола было, конечно, сильнее. Дети середняков вступали в комсомольские ячейки.
Осенью 1925 года, вскоре после того, какая приехал в Боготол из Ужура, в райком комсомола зашел бравый, подтянутый, с хорошей выправкой молодой военный товарищ. Он отрекомендовался: демобилизованный красноармеец Николай Марченко; направляется домой в деревню Дуровку, Боготольского района; комсомолец, зашел в райком, чтобы встать на учет. Он вручил мне свои комсомольские документы.
Я с ним побеседовал. Оказалось, что в Красную армию он был призван три года тому назад, в 1922 году, был неграмотным парнем. В Армии ликвидировал неграмотность, хорошо читает и пишет. В Армии был принят в Комсомол.
Сейчас, сорок лет спустя, современной молодежи покажется невероятным, что тогда в армию принимали неграмотную молодежь. Если бы сейчас, во время призыва в Советскую Армию, на призывной пункт где-нибудь явился молодой человек, неумеющий ни писать, ни читать, то это явилось бы большим Чрезвычайным происшествием или, как говориться, на военном языке, ЧП. Сейчас молодежь уходит в армию, имея поменьшей мере незаконченное среднее образование. А тогда, в двадцатые годы, в Красную Армию, поступало пополнение, в своем большинстве, неграмотное. Ведь до Октябрьской революции в Царской России, школ было мало, подавляющее большинство населения было неграмотным.
138-139
С первых дней своего существования Советская власть уделяла огромное внимание делу народного образования, строительству школ. Даже в тяжелые годы гражданской войны, внимание вопросам ликвидации неграмотности не ослабевало. Красноармеец, крепко держа в руке винтовку, имел в походной сумке букварь, бумагу и карандаш. После упорных боев или длительных переходов, во время короткого отдыха, на привале он ложил около себя винтовку, развязывал сумку, доставал из нее букварь, изучал алфавит, читал по складам или брал непослушными пальцами карандаш, разглаживал измятый клочок бумаги и выводил на ней непокорные буквы, складывая из них слова. И когда ему удавалось что-нибудь написать, а потом написанное самому прочитать, он блаженно улыбался, радуясь не менее, чем хорошему исходу жестокого боя с беляками.
После гражданской войны надо было восстанавливать разрушенное хозяйство, вести борьбу с голодом и тифозными вшами. И в это время Советская власть выделяла максимум средств на дело народного образования. Очень мало было школ, не хватало учителей. Школы надо было строить, учителей готовить. А это не легкое дело, требующее большого количества средств и немало времени.
Вот и в деревне Дуровке, в которой никогда не было школы, удалось ее построить только три года спустя после разгрома Колчака, в 1923 году. За год до этого Николай Марченко уходил в армию неграмотным 22-летним парнем. А через три года он вернулся из армии грамотным комсомольцем.
140-141
Наша Красная Армия в те годы являлась огромной и замечательной школой в буквальном смысле этого слова. Она готовила из деревенских парней не только умелых воинов для защиты Родины, но и ликвидировала их неграмотность, воспитывала их политически. И когда они демобилизовывались из резервов Армии и, уезжали домой, то это был замечательный актив на селе.
   Я долго беседовал с Марченко. Договорились, что он займется созданием в деревне Комсомольской ячейки, вместе со школой организует работу по ликвидации неграмотности среди взрослого населения и особенно среди молодежи. Тогда ликвидация неграмотности являлась одной из важнейших задач Комсомола, особенно сельских комсомольских ячеек. Ведь главная масса неграмотных находилась среди сельского населения.
Через месяц после этого я поехал в деревню Дуровку уполномоченным исполкома райсовета по проведению перевыборов Сельского Совета. Сейчас выборы в местные Советы депутатов трудящихся – большая и ответственная политическая  компания. Но она проходит без классовых противоречий и борьбы. Поскольку сейчас в нашей стране победившего социализма нет антагонистических, борющихся между собой классов. В двадцатые годы положение в стране было совершенно иным. Тогда имелись классы: рабочий класс (на селе – это батраки), буржуазия (на селе – это кулаки), мелкая буржуазия, крестьянство – середняки, бедняки. Между этими классами шла упорная борьба. Если период самой острой вооруженной борьбы заключался с окончанием гражданской войны, то не окончилась невооруженная борьба между классами внутри страны по всем линиям и направлениям в экономике, политике и идеологии.
142-143
Иногда, кое-где, эта борьба принимала очень острый характер, кулачество пускало в ход оружие, убивая коммунистов, комсомольцев и беспартийных активистов.
Отчеты и выборы органов Советской власти на селе кулачество стремилось использовать, чтобы протащить в сельские советы своих людей, подкулачников, которые бы пели под их дудку, проводили бы угодные им мероприятия, направленные против политики ограничения кулачества. Они обычно вели подготовительную работу среди середняков и бедноты; пускали в ход клевету, чтобы подорвать авторитет активистов, применяли подкуп, спаивание и т.п. Так что, задача уполномоченного по проведению отчетов и выборов сельского Совета заключалась не только в том, чтобы обеспечить явку избирателей на собрание, но и в том, чтобы эти избиратели на собрании выдвинули в состав членов сельского совета и голосовали за таких людей, которые бы в своей работе проводили политику Советской власти. Тогда выборы проводились открытым голосованием, путем поднятия рук и подсчеты их.
В Дуровку я приехал под вечер. Нашел, где живет Марченко и заехал к нему. Деревня эта расположена в притаежной местности. Крестьяне жили в ней не богато, подавляющее большинство их были бедняками. Имелось несколько зажиточных крестьянских хозяйств и два кулацких хозяйства. Марченко рассказал мне, как идет подготовка к собранию, какую работу проводят кулаки и подкулачники. Но, особого успеха они не имеют. Однако могут быть враждебные выступления на собрании.
144-145
Председателем сельсовета здесь работал беспартийный, но преданный, товарищ из бедняков, бывший партизан, пользующийся авторитетом среди населения.
На следующий день мы провели совещание с активом деревни, распределили между ними обязанности в работе по подготовке к собранию. Договорились с кем и как побеседовать индивидуально, чтобы подготовить их выступления на собрании при обсуждении отчета о работе сельсовета и при выдвижении кандидатов в новый состав сельсовета. На другой день мы с председателем сельсовета поехали в соседнюю деревню, входящую в состав этого сельсовета. Она находится километров в девяти от Дуровки в глухом таежном месте. Жила в ней сплошная беднота из переселенцев. За день подготовили, а вечером провели собрание, которое прошло спокойно и хорошо. Председатель сельсовета отчитался. Были избраны новые члены сельсовета исходя из количества избирателей в этой деревне.
Обратно в Дуровку ночью не поехали, ночевали в этой деревне. Выехали рано утром, договорившись, чтобы к вечеру в Дуровку приехали на собрание товарищи, избранные членами сельсовета, и еще несколько человек из актива.
Вечером в помещении школы состоялось собрание. Открыл его я (по тогдашнему положению уполномоченный райсовета открывал собрание и председательствовал на нем). Хотя класс был большим, но в нем было тесно от собравшихся людей. Многие располагались в коридоре. День был субботний. Некоторые участники собрания были навеселе, выпив после бани. Оказалось несколько бузотеров, которых, видимо, подпоили кулаки. Они начали показывать себя уже с выбора президиума собрания. Особенно распоясались, когда дело дошло до выдвижения кандидатур в новый состав сельского Совета и голосования. Президиуму пришлось серьезно призвать их к порядку. Собрание поддержало. Два ярких подкулачника были удалены с собрания. В состав членов сельсовета были избраны те товарищи, которые были намечены на совещании актива. Избрали и Николая Марченко.
Николаем Марченко была проведена подготовительная работа по созданию Комсомольской ячейки, троих парней он сагитировал. На следующий день после собрания по выборам сельского Совета, мною было проведено собрание по созданию ячейки Комсомола в количестве пяти членов. Секретарем ячейки был избран Марченко.
    Я уже писал, что в те двадцатые годы аппарат платных работников в советских, партийных и комсомольских органах был небольшим. Значительная часть работы выполнялась активом в порядке поручений.
В Боготольском райкоме партии имелось шесть работников: секретарь, инструктор, пропагандист, управделами (теперь он именуется помощником секретаря), заведующий женотделом и машинистка. Секретарем райкома работал Манаков Георгий.
Это был хороший человек, знающий дело и целиком отдающий свои силы работе. Инструктором райкома – Гладышев Леонид Дмитриевич, местный боготольский товарищ из рабочих железнодорожников. В последствии мы с Ленькой станем большими друзьями. Пропагандистом работал Шиляев, в основном работник не плохой, но немного заносчивый, человек излишне много о себе думающий, за что коммунисты, особенно железнодорожники, недолюбливали его.
146-147
Заведующей женотделом работала Анухова, полная молодая женщина, не отличавшаяся красотой, но работник хороший. Всеми бумажными делами райкома заправлял Николай Любанов. Машинисткой, вскоре после моего приезда в Боготол, стала работать моя жена, Муся. Она по родственному блату печатала все материалы для райкома Комсомола.
Секретарь райкома партии Манаков отличался одной особенностью: он был большим молчуном, не любил много разговаривать. В одном кабинете сидели ин и инструктор Гладышев. Так вот, бывали такие дни, когда они перекинутся между собой всего только несколькими словами. Не потому, что были не в духе или что. А просто потому, что Манаков не любил разговаривать. Хотя и хорошо, разумно умел говорить и на серьезные темы, ина обычные, житейские. Но у него была одна слабость, которую товарищи знали. Он был большим любителем охоты. Одним словом, охотник. А это, говорит о многом. Бывало в свободное время, к концу рабочего дня кто-нибудь из райкомовских работников или из пришедших заходил в кабинет, подсаживался к столу Гладышева и начинал тихий разговор, чтобы не мешать Манакову. Но, на столько тихий, чтобы он слышал.
- Ленька, пойдем сегодня вечером с ружьишками?
- Пойдем. А куда? – спрашивал Гладышев.
- О, я тебя заведу туда, где дичи прорва. Я вчера там шесть кряковых селезней подстрелил.
148-149
Услышав эти слова, Манаков отрывается от бумаг и прислушивается к тихому разговору. А разговаривающие, заметив, что Манаков наострил уши, начинают разговаривать громче о делах охотничьих.
Манаков начинает складывать папки с разными делами в стол и в шкаф. Но вот на столе у него уже ни одной бумажки не осталось. А зашедший охотник спрашивает у Гладышева:
- Ну, дык как, Ленька, махнем вечерком?
Но тут тихо крякнув, задает вопрос Манаков:
- Слушай, милый, где это тебе удалось вчера подшибить шесть селезней? Может быть где-нибудь одного дохлого нашел?
Ну, начало положено. Старик начал разговаривать. Манакова любовно называли стариком. Но какой он старик. Ему немногим больше сорока лет. Он среднего роста, не крепкого телосложения, с небольшой головой, на которой росли редкие русые волосы, с худощавым лицом (на фотографии делегатов Ачинской окружной партийной конференции он сидит третьим слева в центральном ряду. Я его отметил крестиком.).
 Раз Манаков, задав вопрос, включился в разговор об охоте, то теперь пошло дело. Начинаются воспоминания: «А помнишь, как мы тогда за второй сторицей? Вот была охота, так охота!» и прочее и прочее. Бывало, смотришь на этого человека, так весело разговаривающего, заразительно хохочущего, и не вериться, что это Манаков – «старик-молчун». Весной 1926 года я, раза два, ходил с ним на охоту и убедился, какой это страстный охотник и выносливый человек, несмотря на свою щуплость. Я в два с лишним раза был моложе его, но уставал. А он себе ходит и ходит. Жилистый был человек.
150-151
   В райкоме Комсомола имелось два работника: секретарь и пропагандист. Пропагандистом работал Ваня Шевцов. Это был веселый, забавный парень, очень компанейский товарищ. С ним не заскучаешь, развеселит. Первое время моей работы в Боготоле пионерского работника при райкоме Комсомола не было. В то время еще пионерские отряды организовывались не при школах, а при предприятиях. Имелись они и в Боготоле на предприятиях железной дороги. В Боготоле имелся райпрофсож (районный комитет профсоюза железнодорожников) с несколькими освобожденными работниками, в том числе имелся и пионер-работник, каковым являлась Надя Краснова. Имелся пионерский отряд на спиртзаводе. Пионервожатая оплачивалась за счет завода.
Как-то сидели мы с Ваней Шевцовым у себя в райкоме, готовя вопросы на заседание бюро. Пришли два деповских комсомольца – активиста и Надя Краснова. В это время принесли почту, несколько пакетов. Я стал просматривать. В одном из пакетов был протокол собрания комсомольской ячейки деревни Дуровки, той ячейки, которую я создал несколько месяцев тому назад, когда проводил в этой деревни отчет и выборы сельского Совета. Протокол был не большой, и я полностью приведу здесь его содержание:
152-153
«Протокол №7
Собрания Дуровской ячейки ВЛКСМ, состоявшегося….1926 года.
Присутствуют 6 человек (перечисляются фамилии), отсутствует один (указана фамилия)
Председатель Марченко
Секретарь Савельев
Слушали: О Луне
     Докладывает секретарь ячейки Марченко
Постановили: с падением Луны на Землю никак не согласиться.
Голосовали «За» 4 (перечисляются фамилии), «Против» 2 (перечисляются фамилии).
Председатель Марченко
Секретарь Савельев»
Вот и весь протокол. Я прочитал его в слух. Какой поднялся хохот. Присутствующие в райкоме за животики брались, а Надя Краснова хохотала с визгом. В кабинете через коридор услышал наш хохот управделами райкома партии Николай Лобанов. Он любил веселье и пришел к нам. Прочитав протокол и насмеявшись вдосталь, он, сказал мне: «Пойдем старику (Манакову) покажем этот документ». И мы с ним пошли. Манаков прослушал, потихоньку хохотнул и сказал:
- нам, конечно, смешно, а ребятам в ячейке, видимо, было не смешно, когда они обсуждали этот вопрос. Надо туда съездить и узнать, почему они такой вопрос обсуждали, помочь им разобраться во взаимоотношениях Земли и Луны.
 Через несколько дней я поехал в деревню Дубровку. Заехал к Марченко. Побеседовали с ним. Выяснилось, что они в ячейке прочитали маленькую книжонку о спутнике Земли – Луне. Между комсомольцами возник спор. Одни доказывали, что раз Земля притягивает Луну, то последняя может упасть на Землю. Другие доказывали, что Луна не может упасть. Спор был жарким. Решили официально обсудить.
154-155
Обсудив, поставили на голосование. Большинство проголосовало за то, что Луна на Землю не упадет. А раз официально обсудили, проголосовали, то и протокол составили. Мы с Марченко договорились провести в школе собрание молодежи, на котором сделать лекцию о строении вселенной. Решили, что пусть эту лекцию сделает учительница. Пошли к ней, чтобы договориться. Учительница, Власова, сначала отказывалась, но мы ее уговорили. Она попросила на подготовку два дня. Мы согласились.
Эти два дня, пока учительница готовилась к лекции, мы с Марченко, занимались подготовкой к собранию. Чтобы обеспечить явку молодежи на собрание, дали задание каждому комсомольцу обойти определенные участки деревни и пригласить на собрание молодежь, а так же и взрослых.
Когда я собрался ехать в Дуровку, об этом узнал председатель райпотребсоюза. Он попросил меня попутно с моими комсомольскими делами заняться кооперативными, проверить, как работает сельпо, какая проводится работа по кооперированию населения? Вот я попутно с подготовкой собрания молодежи и занялся кооперативными делами. Вместе с председателем сельпо проверил работу магазина. Было обнаружено много недостатков, многие необходимые товары широкого потребления отсутствовали, хотя я знал, что на складах в райпотребсоюзе они  есть, но не завозились. Процент кооперирования населения был не высоким, паевые взносы собирались слабо. Я провел заседание правления сельпо. На все эти недостатки было указано. Членов правления, ревизионной комиссии и другой кооперативный актив распределили по участкам деревни Дуровка и другой, соседней деревни, входящей в это сельский Совет, для проведения работы по вовлечению паевых взносов.
156-157
Каждому из них было дано конкретное задание: сколько вовлечь пайщиков и сколько собрать рублей паевых. Председатель сельпо должен был немедленно выехать в Боготол и завезти в сельпо необходимый товар. Надо сказать, что председателем сельпо работал весьма неповоротливый и безынициативный товарищ.
Но вот и наступил вечер проведения собрания молодежи. Я заранее побывал у учительницы-лектора. Она показала мне конспект своей лекции, а вернее сказать беседы. Чувствовалось, что она немного трусит выступать, если соберется много народа. Надо отметить, что комсомольцы постарались. Собралось порядочно молодежи и немало взрослых. Марченко открыл собрание. Был избран президиум из пяти человек. Слово было предоставлено учительнице Власовой. Сначала она стеснялась, а потом осмелела и сделала неплохую лекцию. Присутствующими было задано много различных вопросов, на которые отвечала Власова и я. Получилась хорошая беседа.
После этого собрания я в деревне Дуровке пробыл еще два дня. Провел собрание ячейки комсомола, на котором обсудили три вопроса: 1) О задачах комсомольской ячейки в проведении культурно-массовой работы в деревне (мой доклад). 2) Кооперирование населения и задачи Комсомола. По этому вопросу выступил с докладом председатель сельпо. Но толкового он ничего не сказал. Пришлось дополнять его.
158-159
Комсомольцы в своих выступлениях подвергли острой критике работу правления сельпо и его председателя, который, оказывается, попал под влияние зажиточной части деревни, пьянствует, а делом не занимается. 3) Прием в члены ВЛКСМ. На собрании было принято три новых члена.
Вернувшись в Боготол, я рассказал о проведенной мною работе в деревне Дуровке Манакову. Он похвалил меня. А насчет кооперативных дел он вызвал к себе председателя райпотребсоюза и договорились провести собрание пайщиков Дуровского сельпо и переизбрать правление. Что и было проведено райпотребсоюзом. Председателем сельпо был избран секретарь комсомольской ячейки Марченко. И надо сказать, что дело он повел хорошо. Вскоре он был принят в партию. И стал расти человек.
Молодежь Боготола очень увлекалась спортом. На южной окраине города вечерами после работы, особенно в выходные дни, собиралось очень много народа. Играли в футбол, устраивали соревнования по бегу, прыжкам, метанию диска, толканию ядра. А вот таких видов спорта, как волейбол и баскетбол тогда еще не знали мы. Дальнейшему нормальному развитию спорта мешало отсутствие стадиона. Средств на постройку его не было. На заседании бюро райкома комсомола весной 1926 года был обсужден вопрос о постройке стадиона в порядке самоинициативы молодежи путем проведения субботников, воскресников. Земляные работы по расчистке футбольного поля, беговых дорожек, площадок для прыжков и т.д. оказалось легко сделать. А вот как огородить стадион? Где взять средства на приобретение необходимого материала?
160-161
Эти вопросы труднее было решать. Но и они были решены. Комсомольцы и несоюзная молодежь, особенно деповская братва, железнодорожники – путейцы горячо подхватили это полезное дело. Был найден и материал. На железнодорожных путях начала проводится смена шпал. Договорились с соответствующими железнодорожными органами, чтобы старые шпалы отдали на огораживание стадиона. Шпал этих потребовалось много, несколько тысяч. Они вкапывались в землю стоймя плотно одна около другой.
Работа по строительству стадиона закипела. Каждый день, особенно вечерами, сотни человек молодежи с лопатами, кирками, топорами выходили на строительство. Быстро стадион был построен. Правда он был примитивным. Но, все же, стадион. Огорожен, площадки расчищены, распланированы. В один из теплых воскресных дней состоялось открытие Стадиона. Произносились речи, играла музыка. Наверно сейчас в Боготоле от этого стадиона никакого следа не осталось. Где-нибудь в другом месте или на этом же самом построен настоящий стадион. Интересно бы посмотреть его и сравнить с тем стадионом, который был построен нами почти сорок лет тому назад.
Стадион был построен, а дня через два после его открытия я, один из инициаторов его строительства, чуть не лишился жизни на этом самом стадионе. Под вечер, после работы я пошел на стадион поиграть в футбол. Раздевшись до трусов и положив костюм недалеко от одних из футбольных ворот, начал бегать с мячом и за мячом. Набегавшись, вышел из игры. Отойдя в сторону, недалеко от ворот, взял восемнадцатифунтовое ядро и толкнул его.
162-163
Заметив где я стоял и где упало ядро, нашел рулетку и стал измерять расстояние. Оказалось 8 метров и сколько-то сантиметров. Стою и свертываю рулетку, наклонив голову. Ябро каким-то образом подкатилось к вратарю. Он его взял в руки, а в это время, к воротом бежали футболисты с мячом. Чтобы освободить руки и защитить ворота, вратарь толкнул в сторону ядро, не посмотрев куда. А оно и угодило мне в правый висок. Хорошо еще, что скользком. А если бы прямо, то убило бы меня наповал. Удар все же был такой, что я свалился без чувств. Когда очухался, увидел, что меня качают несколько человек взявши за руки и за ноги и льют на меня воду. Когда я пришел полностью в сознание, то почувствовал что-то липкое во рту, выплюнул в руку. Оказалось ползуба. Один зуб раскололся пополам. Два товарища взяли меня под руки и отвели домой, где Муся уложила меня в постель, в которой я и пролежал около месяца. Болела голова, особенно висок, распух правый глаз. Постепенно все зажило. Только больше я никогда футболом не занимался и ядер не толкал.
В каждом коллективе есть разные люди. Одни веселые, любящие пошутить, посмеяться; другие песни петь; третьи поплясать, а четвертые…. Да мало ли разных людей. Есть, например, большие вруны, хвастуны, задавалы и т.д. Вруны бывают разных категорий: такие, которые врут от случая к случаю и которые врут постоянно, систематически; одних сразу по глазам можно заметить, что они врут, а другие это делают не моргнув глазом; есть такие вруны высшей категории, которые сами верят тому о чем врут и если тема их вранья очень грустная, то они даже плачут при этом; бывают такие врали, которых слушаешь и думаешь: «Правду он говорит или врет?».
164-165
Даже если они и правду говорят, то все равно им не верят. Таким людям часто бывает трудно убедить служащих, что они говорят правду, а не врут.
  В Боготоле был свой врун. Правда не высшей категории, а средней. Из комсомольского возраста он уже вышел, в 1926 году ему было лет 27, но, по старой комсомольской привычке, он от молодежи не отрывался, жался к ней. Бывало, если увидишь большую кучку молодежи и услышишь громкий хохот, считай что там, в кругу стоит или сидит Вася Масленкин и что-нибудь врет. Все хохочут, а он даже не улыбается. Он умеет заразительно смеяться, когда слушает что-нибудь смешное. Но, когда говорит – врет сам, то делается воплощением серьезности.
 Когда в такой компании окажется Ваня Шевцов, ну тогда хохота было очень много. Он любил и умел здорово разыгрывать Васю Масленкина. Бывало Вася начинает что-нибудь говорить, а Ваня уже тут как тут со своим «Ай дуду-дуду-дуду». Вася прерывает рассказ и задает ванне вопрос: «А что, думаешь неправда?». Масленкин, комсомолец с 1920 года, любил рассказывать о том славном боевом периоде, когда в 1922-23 годах он участвовал в ликвидации банд. Но он часто забывал, что многие слушающие его и тот же Шевцов, то же были участниками этого дела. И когда он в 5% правды добавлял 95% небылиц,  слышалось тихое Ванино «Ай дуду-дуду-дуду».
166-167
И опять Вася прерывал рассказ и наступал на Ваню с вопросом: «А что, думаешь неправда?». Тогда Ваня напоминал Васе, как тот однажды, пойдя в разведку, забрался в густую чащу, да так крепко заснул, что товарищи его ждали ждали, не дождавшись и думая, что он попал в лапы бандитов, послали по его следу еще двух разведчиков. Те шли шли и услышали в густой чаще, метров за двести, громкий храп. Думая, что это целая банда сделала привал, тихо подползли, держа в руках гранаты. Один из них уже собирался швырнуть это смертельное оружие в чащу. Но другой, во время остановил его, узнав по знакомому храпу предыдущего разведчика по фамилии Масленкин.
Не знаю, сколько процентов в этом Ванином напоминании было правды и неправды,  но Вася Масленкин очень сердился. Ведь он «органически не переваривал», когда о нем говорили хоть один процент неправды. «Обидно слушать» - говорил он. Хорошо, что у Васи эта обида быстро проходила, и он миролюбиво задавал вопрос: «А помнишь, Ваня, как ты упал с лошади, услышав за два километра какой-то выстрел?». А Ваня отвечал на это вопрос своим «Ай дуду-дуду-дуду». И новый взрыв хохота. На сей раз, дружно хохочут Вася и Ваня, положив друг другу руки на плечи. Ведь они большие друзья. Они обои комсомольцы с двадцатого года, и они действительно боролись против бандитов.
Однажды Ваня Шевцов сказал мне:
- Анатолий, понаблюдай за Васей Месленкиным. Он уже длительное время пива не пьет, конфет и орех сам не употребляет и девушек ими не угощает, хотя и является большим любителем сладостей и мастером угощать ими девушек.
168-169
Наверно деньжат копит, что-нибудь купить хочет и фарсануть.
И вот, в один из теплых летних дней на стадион пришел Вася Масленкин в кожаном длинном черном пальто и в таких же перчатках. Видик у него был очень важный. Как только он пришел, его окружила братва и Ваня тут как тут с вопросом:
- Вася, что это ты в такое тепло кожаное пальто одел?
- Да понимаешь, Ваня, - отвечает тот. – Я ведь не из дома иду, а был тут в одном местечке со вчерашнего вечера. Так вот попутно зашел сюда, чтобы тебя встретить. Давно не видел.
- Это ты, Вася, правильно сделал. Я по тебе то же очень соскучился. А где это тебе удалось такое замечательное пальто купить?
- Во, нашел о чем спрашивать. – ответил Вася. – Да оно у меня с прошлого года лежит. Я его не носил. И не покупал. Мне его дядя прислал с Ленских приисков. Он старик очень меня любит.
И тут Ваня произносит свое «Ай дуду-дуду-дуду».
- Что, не веришь? – спрашивает Вася.
- Верю. – отвечает тот. – Но ты мне говорил, что твой дядя живет где-то на Юге и ты, ждал от него большую посылку фруктов, о чем хвастал девушкам.
- так это, Ваня, не тот дядя, а другой. Тот – брат отца, а этот – брат мамы.
- А, вон оно что. Теперь я понял. – Серьезно, не смеясь, говорит Ваня. – А я думал, что этот дядя – муж тети твоей бабушки. Потом, Вася, ты мне не так давно говорил, что собираешься купить кожаное пальто.
 - И все ты, Ваня, путаешь. – тоже серьезно говорит Вася. – Я говорил тебе, что хотел бы сменять черное пальто на коричневое, которое мне больше к лицу, немного рыжеватому.
170-171
- Васька, черт, скажи лучше, сколько ты вчера в Томском универмаге заплатил за эти пальтецо и перчатки? – спросил Ваня. – Ведь я видел тебя издали, как ты заходил в этот магазин.
- Ванька, леший, а разве ты тоже вчера в Томск ездил? – спросил Вася.
Тут раздался громкий хохот всех, кто окружал двух беседующих дружков. Хохотали и они. Очередной спектакль был разыгран до конца.
Тут появился гармонист. Он стал центром внимания. О Васе Масленкине забыли. Гармонист заиграл не так давно дошедшую до нас и разученную хорошую песню: «По долинам и по взгорьям». Все запели:
 
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с боем взять приморье
Белой армии оплот.
Наливалися знамена
Кумачом последних ран.
Шли лихие эскадроны
Приамурских партизан.
И останутся как в сказке,
Как манящие огни
Штормовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.
Этих дней не смолкнет слава,
Не померкнут никогда.
Партизанские отряды
Занимали города.
Разгромили атаманов,
Разогнали воевод
И на Тихом океане
Свой закончили поход.
 

172-173
Я упомянул выше, что инструктором райкома партии работал Леонид Гладышев и, что мы с ним, впоследствии, стали большими друзьями. Но это впоследствии. А в Боготоле мы с ним вместе проработали только несколько месяцев.
В 1926 году Ачинский окружком партии направил его на работу секретарем Березовского райкома партии вместо работавшего там до этого времени моего друга, одноклассника по партийной школе, Григория Артемова. А куда же девался Гриша? Его посадили в тюрьму на три года. Об этом надо сейчас написать, потому что арест Артемова, осенью 1925 года, вызовет печальные последствия не только для него самого, но и для меня, его бывшего друга, в 1936-1938 годы, в период, так называемой ежевщины, а проще говоря, в период массового истребления руководящих партийных и советских работников, проводимого под водительством Сталина.
За что же был арестован и посажен на три года в тюрьму секретарь райкома партии Артемов? За допущенную ошибку.
Я уже писал о том, что в те годы в соответствии с директивами XIII Съезда, XIV Конференции РПК (б) и XIV Съезда ВКП (б) нашей партией проводилась политика усиления смычки города с деревней, укрепления союза рабочего класса с беднейшим, а потом и средним крестьянством. В 1926 году действовал боевой лозунг: «Поворот лицом к деревне!». Принимались необходимые меры по улучшению снабжения деревни промышленными товарами, сельскохозяйственными машинами и инвентарем, улучшению работы потребительской кооперации, местных органов Советской власти.
174-175
Была усилена борьба с разного рода нарушениями Советской законности на селе, проявлением бюрократизма и другими недостатками. Опытные крестьяне из бедняков и середняков выдвигались на руководящую советскую и хозяйственную работу в окружные, краевые и республиканские органы, в Коллегии Союзных наркоматов. Из многих этих выдвиженцев в последствии вышли хорошие руководители, специалисты. Все это укрепляло авторитет Советской власти перед лицом многомиллионного крестьянства, и безусловно сыграло весьма положительную роль.
Но, при этом, допускались и ошибки, подчас даже очень серьезные. Кулачество, этот злобный враг Советской власти на селе, старалось извратить правильный лозунг «Поворот лицом к деревне», использовать его в своих корыстных интересах. Иногда явным кулакам, прикрывшись личиной середняка, «опытного хозяина», удавалось попасть в число выдвиженцев и пролезть в руководящие органы и потом вредить Советской власти. Нередко, в числе выдвиженцев оказывались такие середняки, а иногда даже и бедняки, которые играли на руку кулачеству, выполняли их волю. Таких людей тогда называли подкулачниками. Получалось и так, что представители органов Советской власти при проведении необходимых мероприятий на селе встречали сопротивление враждебных элементов, которые кричали: «нарушаете лозунг о повороте лицом к деревне! Где оно, ваше лицо? Задом к крестьянину повернулось!». И отдельные представители при этом терялись, шли на уступки, не проводили в жизнь того, что нужно.
  176-177
Слабые руководители вместо того, чтобы проводить в жизнь твердую линию партии и Советской власти все время думали: «А не будет ли это нарушением лозунга «лицом к деревне?». Пока такие руководители думали да гадали, частенько кулаки творили свои грязные делишки.
Из Березовского района, а он являлся соседним с Боготольским, в 1925 году, при осуществлении лозунга «Поворот лицом к деревне» был выдвинут один «крестьянин-опытник» из деревни Горбы по фамилии Сукач на очень большую руководящую работу – заместителем председателя исполкома Сибирского Краевого Совета. А надо сказать, что хозяйство этого «опытника» было кулацким. Но он сумел надеть личину середняка.
Но ошибка Артемова была не в этом. Не за это его судили. Я знаю, что он, наоборот, выступал против выдвижения Сукача. Но в Округе в Крае не прислушались к его возражениям. В самом районном центре, в селе Березовском, был один очень крупный и весьма вредный кулак. Но он так умело действовал, что к нему трудно было подкопаться. У этого кулака имелся батрак. А фактически это был не батрак, а доверенное лицо кулака. Этот «батрак» выполнял задания своего хозяина, много пакостил Советской власти. Районная милиция несколько раз арестовывала его и отправляла в Ачинск в тюрьму. Но он каждый раз возвращался от туда обратно и опять пакостил. И вот, начальник районной милиции Масловский, решил совершить над ним самосуд. А секретарь райкома партии Артемов дал на это согласие. Советовались они между собой двое.
Масловский ликвидировал этого «батрака» очень умело. Он проследил, как однажды «батрак» поехал на двух подводах в степь за сеном (это было в зимнее время), перехватил его на дороге, километрах в пяти от села и пристрелил в санях; лошадей повернул обратно, те и привезли застывший труп домой.
178-179
А снег запорошил все следы. Следствие, которое «вел» Масловский, вели и приезжие работники из Ачинска, ничего не дало, и дело было прикрыто.
Но как-то, выпивая с районным Судьей, Масловский проговорился тому. А потом получились какие-то противоречия между Судьей и начальником милиции. Судья по злобе и раскрыл это похороненное дело. Судили начальника милиции Масловского и секретаря райкома партии Артемова. Масловского присудили к расстрелу, а Артемова – к трем годам тюремного заключения. Правда Масловского не расстреляли. Он просидел год, а Артемов – 14 месяцев. Масловский, выйдя сам, помог Артемову выйти из тюрьмы.
Вот почему мой будущий друг Ленька Гладышев, заменил моего бывшего друга, Григория Артемова на посту секретаря Березовского райкома партии. Всякое в жизни бывает.
Остроумен наш русский народ. В нем быстро рождаются анекдоты, шуточные присказки, припевки на тему дня. Мне вспомнились два анекдота того периода, который я описываю.
Первый:
Выдвинули из деревни в город на руководящую работу одного крестьянина Ивана Сергеевича. Приехал он в город, пришел в то учреждение, в котором должен работать, приступил к исполнению указанных ему обязанностей. А как их надо исполнять не знал. Мучается бедняга, а дело не идет. Увидел он, что утром на работу, вечером с работы народ идет с кожаными красивыми кошелями вроде денежного карманного партмонэ, только по размеру куда больше. Они с ручками, за которые удобно их нести, с блестящими металлическими замками.
180-181
Которые поменьше – один замок, побольше – два, а есть даже такие, из которых можно сшить не меньше двух, а то и трех пар добротных сапог, так эти в несколько раз складываются, вроде бы как слоеные пироги, и имеют даже перепоясывающие два-три ремня и два-три замка. Не зная что это за кошели, Иван Сергеевич стал потихоньку у сослуживцев спрашивать, что это за штуки такие и для чего они служат. Один словоохотливый сослуживец и рассказал, что эти кошели называются портфелями и носят в них дела. «Эге, - подумал Иван Сергеевич, - вот оно дело в чем. А я дурень и не знал!». Спросил он сослуживца, где такие кошели (название то их трудновыговариваемое он сразу не запомнил) даются, и нельзя ли ему как-нибудь достать. Узнав, что кошели эти не даются, а продаются, он обрадовался. Попросил сослуживца сходить с ним в магазин и помочь купить. Тот, человек, оказался очень добрым и услужливым (Иван Сергеевич еще не знал, что это не просто его сослуживец, а один из его помощников). Пошли они в магазин. А там столько оказалось этих кошелей! Да все кожаные, разных цветов и размеров. Иван Сергеевич про себя подумал: «Эва, сколько их! Их бы хватило и пяти сапожникам на год работы а какие бы сапоги и ботинки вышли!». Но он об этом только подумал, а не сказал. Перед ним встал вопрос: «какой из этих кошелей взять?». Решил спросить сослуживца:
- Слушай, мил человек, не скажешь ли ты мне, какой пир…портфель полагается мне по моему чину?
- Вам, Иван Сергеевич, подойдет вот этот портфель, - указал сослуживец на портфель коричневого цвета с двумя замками.
 182-183
- Эй, мил человек, - обратился Иван Сергеевич к продавцу, - подай-ка мне вот этот портфель.
Продавец подал.
- Сколько заплатить? – спросил Иван Сергеевич.
Но когда продавец назвал стоимость, Иван Сергеевич часто заморгал глазами и заикаясь спросил:
- Этот кошель и столько стоит? Да за такую цену в деревне можно доброго теленка купить.
- А на этот портфель, гражданин, ушло кожи с доброго теленка, и надо учесть работу. – ответил продавец.
«Делать нечего, - подумал Иван Сергеевич, - раз надо так надо. Не будут же из-за отсутствия кошеля дело стоять, надо же его носить». Подумавши так, он вытащил из кармана гаманок {самодельный кошелек для денег} и стал считать деньги. Их не хватило на покупку. Да спасибо сослуживец выручил, добавил.
Проработав несколько месяцев, Иван Сергеевич, маленько научился работать и даже выступать на собраниях. А к портфелю (он уже умел правильно его называть) так привык, что не расставался с ним ни днем, ни ночью. Дел, правда, в портфеле уже почти не было. Но в нем под рукой было все необходимое: и бельишко, и булка хлеба, и кусок сала и т.п. а ночью положит его под подушку и становиться удобно для головы, высоко.
Как-то зимой, под рождество, Иван Сергеевич поехал домой в деревню. Ведь надо же попроведать детишек, жену Дарью и посмотреть, как она ведет хозяйство, не запустила ли? Да и проверить не балует ли, грешным делом, без него Дарья. Ведь баба так она баба и есть. А он почитай уже полгода дома не бывал.
Приехал. Проверил. Оказалось в порядке хозяйство и все прочее. Молодец баба, домовитая. Ходит Иван Сергеевич важный по деревне.
184-185
Он уже не в простом нагольном полушубке, на нем добротное суконное пальто, на голове меховая шапка-ушанка, на ногах поярковые валенки, а в руках…. Портфель. Не расстается с ним. Привык, как ребенок к соске. Встретил как-то его на улице избач {культработник, заведующий избой-читальней} комсомолец Фомка, поздоровались, поговорили. Фомка попросил: 
- Иван Сергеевич, сделали бы вы для народа доклад в избе читальне.
- О чем сделать-то? – спросил Иван Сергеевич, охотно согласившийся выступить перед односельчанами.
- Сделайте, Иван Сергеевич, доклад об Иисусе Христе. – сказал Фомка.
Иван Сергеевич подумал-подумал и сказал:
- Ну что ж, сделаю и о Христе. Я в городе, их немало видел.
Обрадованный Фомка стал готовить собрание, оповещал о нем население, прибирал помещение избы читальни. Наступил назначенный вечер. Народа в избу читальню собралось столько, что не протолкнешься. А как же? Ведь всем хочется послушать своего Ивана Сергеевича. Вот пришел и он. Положил на стол, покрытый красной полотняной скатертью, свой огромный портфель, снял суконное пальто. Фомка открыл собрание. Был избран президиум из пяти человек, в том числе, под бурные аплодисменты, избрали Ивана Сергеевича. Председательствующий Фомка предоставил ему слово для доклада и поставил перед ним стакан воды. Он прокашлялся, отпил несколько глотков воды (ведь так делают все путные докладчики и лекторы) и начал доклад.
 О чем и как говорил Иван Сергеевич история не сохранила. Ведь стенографистки не было, магнитофона тоже. А вот заключительную часть собрания жители деревни хорошо запомнили. Когда Иван Сергеевич кончил доклад, председательствующий обратился к слушателям:
186-187
- Граждане, задавайте вопросы. Ну, кто имеет вопросы?
Долго он ктокал. Наконец в заднем ряду поднялся дед Архипыч, и, почесывая правой пятерней затылок, спросил:
- Иван Сергеевич, скажи ты нам, пожалуйста: чего коровы едят? Нас, мужиков, это очень интересует.
Иван Сергеевич ответил:
- Коровы едят сено, солому, поило. Я узнал в городе, что надо кормить коров силосом, корнеплодами.
- Ага, понятно. – сказал Архипыч, выслушав ответ стоя, и сел.
Председательствующий опять начал ктокать. Опять поднялся Архипыч, и с хитринкой в глазах спросил:
- Иван Сергеевич, скажи ты нам, пожалуйста: а чего овцы едят?
Иван Сергеевич, не думая, быстро ответил:
- Овцы едят то же самое, что и коровы.
 Архипыч, сказав «понятно», сел. Председательствующий вновь стал ктокать. И в третий раз поднялся Архипыч, задав вопрос:
- Скажи ты, Иван Сергеевич, нам, мужикам: ежели коровы и овцы одинаково едять, то почему они разно серуть?
Иван Сергеевич от этого вопроса явно растерялся. Ведь, чтобы ответить на него, надо быть знакомым хоть немного с зоологией. А он ее и не нюхал. Решил, лучше промолчать. Архипыч стоя ждал ответа. Не дождавшись его, он сделал такой вывод:
- Эх, Иван Сергеевич, Иван Сергеевич. Полтора часа ты об Иисусе Христе трепался, а ведь в говне ничегошеньки не разбираешься.
На этом, собрание было закончено.
188-189
Второй:
Анекдот про того же Ивана Сергеевича. Нагостившись дома, вернулся он в город к исполнению своих обязанностей. Получил он как-то указание от вышестоящего органа представить докладную записку о выполнении приказа номер такой-то от такого-то числа. Составили сотрудники эту докладную записку, подписал ее Иван Сергеевич, и она была отправлена. Через три дня из вышестоящего органа позвонили Ивану Сергеевичу и сказали:
- В вашей докладной записки нет логики.
Что такое логика, Иван Сергеевич, не знал. Поэтому он ответил:
- Извиняюсь. Логику мы забыли вложить в пакет. Мы ее вышлем дополнительно.
Вызвал он сотрудников и приказал найти логику и отправить.
Ну, кажется, описание боготольских дел можно и завершить. Ведь я ничего не написал о личной жизни, о семье. Экономически, мы жили не роскошно, но вполне прилично. Тогда молодежь, а тем более, комсомольцы, за роскошью не гнались. Я получал 50 рублей, Муся – 25 руб. в месяц. Питались нормально. Одевались скромно, но чисто. Стилягами не были, за модой не гнались. Дочурка наша, то же была вполне довольна своей жизнью в Боготоле. Климат ей даже очень подходил. Она росла и крепла, будучи очень интересным ребенком. 20-го апреля 1926 года ей исполнился год. Но, имея солидную комплекцию, очень толстые ножки, она до 14 месяцев никак не решалась ходить пешком, предпочитала ползать, а больше всего сидеть на руках и чтобы ее носили. Как-то я, Муся и дочь, у нее на руках, шли по городу, возвращаясь с гулянья домой. За нами шли старик со старушкой. Надюся повернулась к ним лицом, положив подбородок на плечо матери. Старушка сказала:
190-191
- Смотри, какой красивый ребенок.
- Да, красивый, даже очень. – согласился с ней старичок и добавил: - Видать в папу и маму. «Какие сами, такие и сани».
Муся было начала им доказывать, что сами мы не интересные. А я возражать не стал, подумав: «Зачем? Пусть остаются при своем мнении, а мы будем при своем». Вот такой выглядела тогда наша дочь.
 
Не полностью был доволен своей жизнью в Боготоле мой отец. Он был совершенно неграмотным, но очень религиозным человеком. Он хотел, чтобы в квартире было много икон. А мы с Мусей не разрешали ему вешать на стену даже и одной хотя бы маленькой. Вот он и обижался за это на нас. А в остальном жил он хорошо. Отдыхал после многолетнего батрацкого труда; домовничал, водился с внучкой, когда мы с Мусей были на работе.
В июне 1926 года Муся пошла в декретный отпуск. Мы с ней ждали второго ребенка и очень надеялись, что он будет сыном. С первого июля я то же взял отпуск. Мы решили съездить в Сухобузим к родителям Муси. Взяли с собой дочь и поехали в Красноярск поездом. Домовничать оставили отца, обеспечив его деньгами и всем необходимым на месяц. Он с большим удовольствием остался дома один. А почему с удовольствием, дальше будет видно. Свобода действий.
192-193
 В Красноярске жила родная сестра Муси, на 2 года старше ее, Тася. 2-го июля 1926 года мы прибыли в Красноярск и заехали к Тасе. Она весьма радушно встретила и приняла нас. Вообще она была очень душевным человеком, внимательной и заботливой по отношению к людям, а тем более к родственникам. Своих детей у нее не было. Нашу дочурку она так полюбила, что не могла налюбоваться на нее. Через день из Сухобузима в Красноярск за нами приехала на паре хороших лошадей отец Муси. А на следующий день мы уже были в Сухобузиме, покрыв расстояние в 70 километров без остановки за 7 часов.
Могли бы и меньше потратить на это времени, часов пять. Но дорога была обычная, полевая, с неровностями, и Матвей Петрович особенно не подгонял лошадей, которые бежали малой рысцой или, как в Сибири говорят, трусцой. Он любовно посматривал на свою дочь, часто задавая вопрос: «Как, Машенька, чувствуешь себя?». Ведь он видел, что Муся должна скоро родить, «ходила последнее время».
Отец Муси, Матвей Петрович Филиппов, был замечательным, очень устолюбивым человеком; хотя и не умел ни писать, ни читать, но был культурным, обходительным крестьянином, хорошим хозяином; большим тружеником. Среднего роста, не особенно коренастый, но жилистый, выносливый, на ногах стоял крепко. Его черные волосы были подстрижены под кружок, немного курчавились. В коротко подстриженной бородке и небольших усах поблескивала седина (ведь ему шел шестой десяток лет). Лицо симпатичное с темным оттенком. Глаза темно-голубые, внимательные. Нос не широкий (с горбинкой). Из всех его многочисленных детей, только одна Муся очень похожа на него, только у нее светлые волосы, белее лицо, а глаза такие же.
194-195
Старик умел шутить. Вот на дороге попался небольшой ухабчик. Его не заметил Матвей Петрович. Телегу тряхнуло немного. Он натянул вожжи, сказал: «Тпру», остановил лошадей, хитренько усмехаясь, посмотрел назад и произнес: «Повторить что ли?».
В Сухобузим приехали под вечер. Нас радостно и шумно встретила большая семья. Солидная, выше Матвея Петровича, ростом, с крупным, но нежным лицом, мать Муси, Аграфена Михайловна, расцеловала нас, взяла на руки внучку Надюсю, крепко прижала к груди, передав ее кому-то из дочерей, обняла Мусю и спросила: «Как, Маня, доехала? Поди тяжело тебе?». Понятно, что Мусе было не легко. Но такая у нее натура, что никогда, без крайней необходимости, никому она не жалуется, не ноет и не стонет. Поэтому она ответила: «Ничего, мама, тятя нас хорошо довез».
[А ведь, к сожалению, скажем об этом в скобках, есть и такие натуры людей, которые без всяких к тому оснований и причин ноют, охают и стонут, жалуются на то, на это и на все. Ну прямо становиться сплошной развалиной. А все это для того, чтобы вызвать излишнее беспокойство окружающих о своей собственной персоне].
Но вот мать, сказав: «Ахти, чтоб меня» быстро побежала в избу. Видимо вспомнила, что там, на загнетке печи что-то жарится и, может быть, уже подгорело. Брат Муси, лет двадцати семи, только недавно женившись, Дмитрий, помогал отцу распрягать лошадей. Я тоже было включился в это дело, но папаша (так называл я своего тестя, а тещу – мамаша) сказал мне: «Ладно, Адик, без тебя обойдемся, иди в избу». Я послушался и пошел.
196-197
В избе наша четырнадцатимесячная дочь уже играла со своей двухлетней тетей Ниной. Мамаша готовила стол, ставя на него жареное, пареное и вареное. А хозяин сибирского стола – Самовар, уже стоял на своем месте, важно попыхивая паром.
Когда все собрались, мамаша торжественно пригласила: «Ну, милые мои, прошу за стол!». Первым сел за стол папаша, как глава семьи. Муся, любившая когда-то сидеть около отца, подсела к нему, сказав: «Я, тятя, около тебя посижу!». Но тут раздался протестующий голосок ее двухлетней сестренки Нины: «Тятя, мой!». Чтобы подразнить ее, Муся обняла отца, говоря: «Нет, мой тятя!». Отец тоже обнял ее, сказав: «Моя Машенька». Ну, уж такого «вероломства»  нервы Нина, «изрядно потрепанные» за два года жизни, не выдержали. Она надула свои толстые губки, скривила мордашку и заплакала. Чтобы успокоить ее, отец протянул к ней руки, говоря: «Нет, Ниночка, ты моя, моя. Иди ко мне, милая». Она сразу повеселела, перестала плакать и стала пробираться к отцу. Для этого ей потребовалось предварительно оказаться на коленях у Муси. Этот ее поступок был болезненно воспринят особой, с не менее «расстроенными нервами» за 14 месяцев.
Наша дочурка Надюся сидела на коленях старшей тети Гути и была вполне довольна своим положением. Но когда она увидела на коленях своей мамы маленькую тетю Нину, ее маленькое, но очень ревнивое сердечно не выдержало. Она это восприняла, как агрессивно-захватнический акт. Протянув свои пухленькие рученьки-коротышки, закричала своим звонким голоском: «Мама, ми мя».
198-199
Что в переводе на русский означало: «Мама, возьми меня». Я было хотел ее взять к себе. Но она ко мне не пошла. Ведь акт агрессии был направлен не против меня, а против мамы. Если бы этот агрессор даже оказался у меня на коленях, она бы не проявляла особого волнения и беспокойства. Но мама у нее пользовалась огромным авторитетом, и она никому не позволит, даже маленькой сестренке мамы, посягать на нее. Мама ее и только ее. Нельзя допустить, чтобы кто-то чужой сидел у мамы на коленях. Оказавшись у мамы на коленях, она почувствовала себя вполне спокойно. Агрессия была отражена и она уже тянула ручку к агрессору, ворочаясь и так и этак. При этом совершенно не думая о том, что может побеспокоить своего будущего братишку.
С большим сожалением я должен сказать, что эти две особы, два родных по крови человека, тетя и ее племянница, через двадцать лет станут относиться друг к другу, как настоящие агрессоры-враги. Причиной этому явиться опять же ревность. Только они будут ревновать друг друга уже не к папе и маме, как в далеком детстве, а к одному мужчине.
200-203
Наконец, все оказались на местах за столом: папаша, с Ниной на коленях, Муся с Надей на коленях, Я, братья Муси: Дмитрий и десятилетний Коля, ее сестры: восемнадцатилетняя Гутя и тринадцатилетняя Феня, жена Дмитрия Устинья, не села только пока мать. Она разливала из бутылки в рюмки водку. Сделав это, она взяла свою маленькую рюмочку и сказала, обращаясь к нас с Мусей: «Ну, родненькие наши, выпьем за ваш приезд и за все лучшее». Чокнулись, выпили и стали закусывать. Потом начались разговоры, многочисленные вопросы и ответы на них.
Первая половина июля в Сибири – относительно свободная пора. Это время там называется междупарьем. Посеянный хлеб растет, сенокос еще не наступил, крестьяне готовятся к нему, а так же к уборке урожая: изготовляют, ремонтируют, натачивают инвентарь. На следующий день после нашего приезда, зашли попроведать нас старший брат Муси, Александр с женой Ольгой, старшая сестра Нюра, со своим мужем Кешей, приехала из деревни Воробино младшая ее сестра Катя с мужем Романом. Получилось доброе «застолье».
Время подвигалось к так называемому «Петрову дню». А «петровки» в Сухобузиме – престольный праздник, который длиться около недели. Все к нему усиленно готовятся: пекут, жарят, парят, делают домашнее хлебное пиво, накупают водку и все то, чего нельзя изготовить самим. Наконец праздник наступил. Загуляло все село. Пошли из дома в дом большие компании родственников, близких друзей и знакомых. Кругом поют и пляшут. А кое-где в компании подерутся. Тогда слышно, как мужчины кричат, а женщины плачут.
Филипповская компания большая. Ведь у отца Муси в Сухобузиме три старших его брата, а у них женатые сыновья, замужние дочери. Но эта компания дружная. Я на протяжении нескольких лет проводил свой отпуск в Сухобузиме в этой «престольный праздник», участвовал в этой компании и ни разу не было в ней никакого скандала. Видел, что если кто-то начнет немного бузить, то его быстро призовут к порядку или совсем изолируют из компании, чтобы он не мешал гулять и пить, плясать и петь. А надо сказать, что пили и ели, плясали и пели много. Люди из Филипповской компании, может быть, за небольшим исключением («в семье не без урода» - говорили раньше) умели и любили трудиться, когда надо было работать. Но уж если наступил праздник, так они умели и любили погулять, как говорят на славу.
204-205
По причине последних дней беременности, Муся с компанией в гости не ходила. А я все время был в Компании. Даже если бы и захотел не пойти, то из этого ничего бы не вышло. Меня не оставляли. Нельзя было отговориться никакими причинами. Старший брат Муся, здоровяк Санька, очень гостеприимный и заботливый человек, не только бы увел меня, но и унес бы на себе.
Мне тогда было около 21 года, но водку питья я еще не научился. Если бывало выпью 100-150 грамм, то становился уже вполне веселым. А вот пиво пить я любил. Раньше в деревне варили замечательное пиво. Ни танцевать, ни плясать я никогда не умел. Зато умел и любил петь. Муся мне рассказывала, что как-то ее отец, придя с гулянки пьяненький, говорил матери: «Грушатка, а зять то наш, Адик, хорошо поет, голос у него кудрявый».
Но вот праздник прошел. Гулянье кончилось. Наступили трудовые будни. Теперь крестьянин изо дня в день от зари до зари на протяжении трех месяцев будет упорно трудится с начала на заготовке сена, а потом на уборке урожая. В сельском хозяйстве – это самая напряженная пора, требующая больших усилий в работе. Надо спешить и спешить.
И так начался сенокос. Все село выехало на луга. Я вместе с отцом Муси, ее братьями Дмитрием, Колей, сестрой Гутей и женой Дмитрия, Устиньей, поехал на сенокос. Дней пять косил траву косой, сгребал валки, копнил, метал стога. Жили мы в поле, домой не выезжали. Только Устинья через день ездила домой за продуктами.
206-207
И вот в один из дней, вернувшись из дома, она сказала, что отвела Мусю в родильный дом. Ясно, что мне стало не до сенокоса. Меня беспокоило состояние Муси: «Как она? Что с ней?». И много других вопросов возникало. Понимал мое состояние и папаша. Он сказал мне: «Поезжай, Адик, домой». Меня отвез с сенокоса домой Коля. Как только подъехали к дому, я соскочил с телеги и побежал в дом. Спросил у мамаши: «Как Муся?». Она ответила: «Все хорошо, Муся родила сына». Я от радости аж подпрыгнул и сразу же побежал в родильный дом. Там меня к Мусе и сыну не пустили, а сказали, что они обои чувствуют себя хорошо, сын вполне нормальный большой парень. Это было 20 июля 1926 года. Народился новый человек. На следующий день, утром, я опять побежал в больницу. На сей раз мне разрешили свидание с Мусей и сыном. Он лежал рядом с ней. Я не мог оторвать глаз от этого маленького человека. А он себе лежал спокойно, посапывал, не понимая, что на него так внимательно смотрит его счастливый отец. Муся тоже была счастлива, что родился сын. Теперь у нас стало двое детей. Есть и дочь и сын. Мы с ней договорились об имени сына. Я пошел и зарегистрировал его.
Вот насчет имени нами была допущена ошибочка, за которую сын и сейчас выражает недовольство на нас. Имя мы ему дали Энгель. Почему? За месяц до его рождения в Варшавской тюрьме был зверски убит пилсудчиками {с 1918 конгломерат политических сторонников Ю. Пилсудского. Основные силы П. в 20-х гг. составили члены полувоенных организаций, созданных Пилсудским, часть офицерского корпуса, правонационалистическое руководство Польской социалистической партии и др. представители польск. буржуазии и помещиков. В 1926 П. под руководством Пилсудского совершили воен. переворот и установили в стране "санационный" режим, опорой которого стали организации Пилсудского - Беспартийный блок сотрудничества с правительством (1928), а затем Лагерь национального объединения (ОЗН) (основанный 1937). Пилсудчики, проводившие антинациональную политику, сыграли реакционную роль в истории Польши и несут историческую ответственность за национальную катастрофу, постигшую Польщу в сентябре 1939. Во время 2-й мировой войны Пилсудчики входили в состав польского эмигрантского пр-ва и в состав вооруженных сил, подчинявшихся ему. Оставшиеся в эмиграции Пилсудчики ведут борьбу против ПНР}секретарь ЦК Комсомола Польши – Энгель. В память его мы с Мусей, комсомольцы, и дали такое имя. Что означает Энгель по-польски, я долгое время не знал.
208-209
Оказывается, что означает оно «Ангел». Энгель Адамович Фомичев, а коротко ласкательно Эня. Звучит хорошо. Но, когда сын вырос, то он стал предпочитать, чтобы называли его Геннадием. Гена для него звучит лучше.
В июле 1961 мы с Мусей поехали из Бреста в Сибирь, в село Сухобузимс, где в это время жил наш сын Эня, работая секретарем партийной организации совхоза «Таежный». Отметили тридцатипятилетние сына на его и Муси родине. Когда мы были у сына, в августе полетел в Космос Герман Титов. Услышав имя Герман, Эня сказал: «Наверно, у него отец служащий». «Почему ты так думаешь?» – спросил я его. «По имени Космонавта сужу. – ответил он. – Рабочий или крестьянин таким именем своего сына не назвал бы». И он оказался прав. Отец Германа Титова работал учителем. Да, сын оказался прав. А в этой его правоте я почувствовал упрек в свой адрес.
Муся с сыном пролежали в больнице 5 дней. Все эти дни, мне и бабе, не давала ни какого покоя дочурка Надюся. Она требовала маму. Наконец мама явилась. Но она редко брала на колени свою дочь, так как колени ее были часто заняты другим человеком – Энгелем Адамовичем. С такой несправедливостью Надежда Адамовна, очень любящая свою маму, долгое время никак не могла примириться. Она настоятельно требовала: «Мама, ми мя!». Была настолько несознательным элементом, что даже пыталась столкнуть с колен мамы маленького человека, занявшего ее законное и любимое местечко.
После выхода Муси из больницы, мы прожили в Сухобузиме еще 6 дней. Со здоровьем у нее было не все в порядке. Захотелось ей попить. День был очень жаркий. Она взяла и выпила холодного кваса. Получилось осложнение, пришлось вызывать врача. Но все обошлось благополучно. Муся поправилась. Сын чувствовал себя хорошо, вел себя спокойно, питался и все прочее делал нормально.
210-211
Имея от роду двенадцать дней, он не был полным парнем, но был длинненьким, каким и полагается быть мужчине.
Хорошо гостить дочери у отца и матери, а зятю у тестя и тещи. Внукам тоже неплохо быть у бабы и деды, да еще у стольких многих теть и дядь. Все они внимательны и заботливы. Но пора и честь знать. Пора домой возвращаться и к работе приступать. Я и так уже на несколько дней опаздывал. Но была важная причина – сын родился, а ведь они рождаются не каждый год.
И вот мы собрались уезжать. Еще накануне приехавший с сенокоса папаша хорошо подготовил телегу на железном ходу наложил в нее мягкого, свежего, хорошо пахнущего сенца. Мать покрыла его одеялом, положила две подушки, для Муси и внучат, поставила в телегу корзинку с продуктами. В этой корзинке было все необходимое на дорогу: начиная от двух бутылок кипяченного молока, для детей, и кончая бутылкой водки. Распрощавшись, расцеловавшись со всеми, мы уселись в телегу. Кто-то открыл ворота. Мамаша подошла к телеге, еще раз поцеловала внучат, нас с Мусей и наставительно сказала папаше:
- Мотя, смотри, довези хорошо дорогих детей!
- Не беспокойся, Грушатка, довезу как надо. – ответил он. Тронул вожжами, чмокнул губами и сказал: «Но!».
Мать сказала: «Счастливого вам пути!». И мы поехали. На половине дороги, в хорошем лесочке, сделали получасовой привал, добре покушали. Дочь, неуверенно переступая, запинаясь и падая в высокой траве, порвала циточьки (цветочки), а сын лежал на подушке в тени под березкой и своими ясными голубыми глазенками смотрел на мир, в который он двенадцать дней тому назад вошел и, в котором ему предстояло долго жить. 
212-213
Насмотревшись и убедившись, что в этом мире, пока что, все в порядке, он закрыл глаза и спокойно уснул, да так крепко, что даже не слышал, как его отец вместе с подушкой взял с травы и положил на колени матери, сидящей уже на телеге. Как и все новорожденные, спал он много. А что ему? Его дело маленькое: грудь сосать, с…, спать и расти. Можно это сказать четырьмя буквами: СССР.
Отдохнув, мы поехали дальше. Под вечер приехали в Красноярск. Ночевавший у Таси вместе с нами отец, распрощавшись с нами, уехал домой. Ведь время горячее. Надо продолжать сенокос. А без него на сенокосе, должного порядка нет. Его сын, Дмитрий, проживший уже около трех десятков лет, был очень плохим хозяином, он не удался ни в отца, ни в мать. Работать не любил, очень уважал водочку, играл в картишки, любил поспать под кустиком в тени, на вольном воздухе. Таким уродом он был в молодости. Таким остался и под старость. В этом я убедился в 1961 году, когда ездил к сыну в Сухобузим.
70-километровый путь на лошадях утомил Мусю, чувствовала она себя неважно. Поэтому, прежде, чем продолжить путь уже на поезде, пришлось три дня отдохнуть в Красноярске у Таси.
Пятого августа мы прибыли домой в Боготол. Месяц тому назад уезжали из дома трое. А вернулись уже четверо. Семья! Уезжали с надеждой, что будет сын.
214-215
А вернулись с реальным сыном, который прожил на свете полмесяца. Во как!
Мой отец был очень и очень рад, что мы, вернулись домой, привезли ему внука, да еще такого «гарного хлопчыка», как он сразу определил: «Это в нашу родову», имея ввиду Фомичевскую родову.
Организовали семейный обед. Выпили за «хлопчыка», за наш приезд, мы с отцом водочки, а Муся красного вина. Все хорошо, но после обеда произошла забавная и неприятная сценка. Сразу же по приезде, зайдя в дом, я заметил в нем некоторые новшества, введенные отцом за время нашего отсутствия. Не только в переднем углу над столом, но и на стенах были понаставлены и понавешены большие иконы и маленькие иконы. К потолку даже была подвешена Матрена. И где он понабирал этих реликвий!?
Заметив это новшество, я обратил на него внимание Муси. Обои мы рассмеялись. Вот, оказывается, почему наш отец с такой охотой оставался дома один, когда мы уезжали. Вот уж он тут без нас вдосталь намолился! Наверно занимался этим день и ночь. Мы хотели сразу же содрать всю эту религиозную мишуру. Но решили не омрачать отцу первые минуты встречи  внуком и с нами. Занялись этим после обеда. Ясно, что отец возражал нам, был весьма недоволен нашими действиями. Я посоветовал ему: «Возьми ты этих всех богов и боженят со всякими богородицами –матерями, сложи их в свой сундук и пусть они там лежат. А надо тебе помолиться, поставь их на сундук, помолись и опять их в сундук. А держать их на стене мы не позволим».
216-217
На следующий день, а он был выходным, мы пригласили к себе некоторых комсомольцев, чтобы отметить наш приезд, а, главное, рождение нашего сына, так сказать, узаконить его, обмыть, чтобы он лучше и крепче рос. А расти он начал неплохо с первых дней своей жизни.
В понедельник я вышел на работу. Опять начались комсомольские дела, собрания, совещания, заседания, а больше всего я любил поездки по району в Комсомольские ячейки, живое общение с комсомольцами, молодежью, народом.
Через несколько дней, после нашего возвращения из отпуска из Ачинска в Боготол приехал Толя Курбатов. Он уже не работал в военкомате, а являлся лектором окружкома партии и руководил Союзом безбожников. Вот он и приехал в Боготол, чтобы прочитать лекции на антирелигиозные темы и организовать в районе работу союза безбожников. На квартире у нас он прожил недели две. Я уже писал, что Толька очень любил пить чай. У нас был маленький самоварчик, купленный моим отцом в Ужуре, когда мы с Мусей приехали туда осенью 1924 года, в него входило 15 стаканов воды. Так вот, Толька на пари с Мусей, за один раз выпивал весь этот самоварчик.
 Толька привез с собой много экземпляров нескольких номеров журнала «Безбожник». На обложке одного из номеров этого журнала был помещен рисунок с изображением Иисуса Христа в большом плане и маленького чертика за его спиной. Под рисунком помещен стишок на антирелигиозную тему.
218-219
Отец мой не умел читать и не особенно хорошо видел. Оставшись один дома, он стал рассматривать эти журналы. Когда он увидел Иисуса Христа на обложке журнала, но не заметив чертика и, не зная, что написано, то поставил этот журнал на стол, прислонив его к вазе. Сам стал на колени перед столом и начал молиться. Незаметно в комнату вошла Муся. Увидев эту сценку, она спросила у отца:
  - Папаша, на кого это вы молитесь? Кому покланяетесь?
- Кому, кому. Иисусу Христу. Вот кому! – сердито ответил он.
- Да вы же молитесь на черта. – сказала Муся. – Видите он за спиной Христа. А вот что тут внизу написано. – и она прочитала громко (отец недослышал) едкий стишок, высмеивающий религию.
Отец так рассердился, что смял и бросил этот журнал. Когда вечером пришли домой мы с Толькой и, Муся рассказала нам об этой сценке, вот было у нас хохоту. Потом, Только сказал:
- Эх, вы, Комсомольцы! Сколько времени живете с отцом, и не можете переубедить его.
- Попробуй, переубеди. Ты ведь антирелигиозник. Может быть, тебе удастся сделать из нашего отца безбожника. – смеясь сказал я.
- И сделаю! – сказал Толька.
На следующий день мы с Мусей ушли на работу. Мне надо было поехать в район. А Толька остался дома «обрабатывать» отца. Вернулся я из поездки через два дня. Заметив, что отец косо посматривает на Тольку и не разговаривает с нами, я спросил:
220-221 
- Ну, как, Толька, каковы успехи твоей «обработки» отца? Что-то он косо смотрит на тебя. Поссорились что ли? А ведь до этого вы с ним были друзьями, так любезно разговаривали всегда.
- Нет, безбожника из твоего отца не сделаешь. Он не хочет ничего слушать, ничего не понимает. – ответил Толька. – Если бы он был грамотным, тогда дело другое было бы.
- Так ты, может быть, возьмешься за ликвидацию его неграмотности? – смеясь спросил я.
- Нет, отказываюсь. – Тоже смеясь, ответил Толька. – Вряд ли и с этим делом что-нибудь получиться.
В Боготольском районе имеется большая деревня Владимировка. В те двадцатые годы, о которых я пишу, эта деревня резко разделялась на две части. На одной из улиц, именуемой «Старожильческая», жили коренные сибиряки, старожилы. Здесь дома были добротно сложенные из толстых круглых лиственных бревен, как говорят, на века. До десятка домов было «крестовых» (больших с тремя-четырьмя комнатами) с хорошими надворными постройками, обнесенными высокими тесовыми оградами. В этих домах жили кулаки, эти деревенские пауки.
Другая улица называлась «Новосельская», на ней жили переселенцы, переехавшие в Сибирь из центральных губерний старой Царской России несколько десятков лет тому назад. Старожилы называли их «хохлы», хотя они и не были украинцами, которых, обычно, раньше именовали хохлами.
222-223
Здесь было много небольших халуп-хатенок, с бедной надворной постройкой, огороженной редкой изгородью или тыном (длинная дранка, вкопанная в землю стоймя). Жила на этой улице в основном беднота. Имелось несколько хозяйств, пробившихся в середняки. Этим переселенцам была выделена худая земля под пашню, сенокос и выгон для пастьбы скота. Большинство из них работало батраками у кулаков и зажиточных середняков.
Зимой 1925-1926 года мною была создана в этой деревне комсомольская ячейка в количестве пяти членов. Секретарем ячейки был избран лет восемнадцати парень из новоселов по имени Сидор. Фамилию его я уже забыл. Он, оказался активным боевым пареньком. Смело выступал на собраниях против кулаков, разоблачал их махинации на страницах окружной газеты, являясь селькором (сельским корреспондентом). Кулачье его зверски ненавидело и решило расправиться с ним. Поздней осенью 1926 года Сидор возвращался вечером домой с комсомольского собрания. Кулаки подкараулили его и убили ножом в спину.
Недели через две нашей районной милицией и несколькими сотрудниками окружного управления милиции, приехавшими в район по этому делу, убийцы были обнаружены и арестованы. Ими оказались три, великовозрастных, лет по 25, кулацких сынка.
В начале 1927 года, в Боготоле, состоялась выездная сессия окружного суда. На этой сессии мне пришлось  выступать общественным обвинителем от имени Комсомола.
224-225
Суд проходил в железнодорожном клубе, переполненном публикой, жителями Боготола и деревни Владимировки, приехавшими на процесс.
Убийцы получили заслуженную кару. Один из них, здоровый, красномордый верзила, который наносил удар ножом, был присужден к расстрелу, двое – к двадцати годам лишения свободы. Все присутствующие на суде с одобрением встретили справедливое решение суда.
После суда районный прокурор и я поехали в деревню Владимировку и провели там собрание граждан. Объявили, что собрание состоится в помещении школы. Но на него пришли почти все жители деревни. Пришлось проводить на открытом холодном воздухе в школьном дворе. Крыльцо дома школы явилось трибуной. Выступил прокурор, потом я, а так же выступили несколько местных граждан. Все выступающие клеймили позором не только самих убийц, но и их родных, всех кулаков, требуя применения решительных мер, чтобы пресечь их враждебные действия.
Решительная расплата со всем кулацким отродьем не только этой деревни, но и всей страны наступила через два-три года, в 1929-1930 годах, когда, на основе коллективизации в стране было ликвидировано кулачество, как класс.
Этот печальный пример с убийством комсомольца, говорит о том, что в те двадцатые годы состоять в Комсомоле было не безопасным для жизни. Но, не смотря ни на что, ни на какие угрозы и опасности, рабочая и трудовая крестьянская молодежь шла в ряды Ленинского коммунистического Союза молодежи.
2226-230
  В марте 1927 года состоялась районная партийная конференция, на которую, из Ачинска, приехали председатель Окружной Контрольной Партийной Комиссии (КПК) Макеев и заместитель заведующего орготделом Окружкома партии Лысенко. Эт тот Лысенко, который в 1924 году работал заведующим Орготделом Ачинского Укома партии и с которым Я, Артемов и Михайлов жили вместе на квартире у старушки Кислициной.
Оказалось, что Лысенко прибыл не для проведения партконференции, а на ней должны были избрать секретарем райкома партии, вместо отзываемого Манакова, который направлялся куда-то на большую руководящую работу. Об этом делегатам конференции доложил Макеев, когда стал обсуждаться вопрос выборов руководящих районных партийных органов. Делегаты конференции от всей души пожелали Манакову, пользовавшемуся большим авторитетом среди коммунистов района, хороших успехов на новой работе и единогласно избрали Лысенко в новый состав района.
На состоявшемся после конференции организационном Пленуме райкома Лысенко был избран секретарем райкома. Было избрано бюро райкома. Избрали членом бюро и меня, уже третий раз в Боготоле.
После Пленума решили сфотографироваться на память.
 

На фото (слева на право) сидят: старый коммунист…., председатель райпрофсоюза…, секретарь райкома Лысенко, пропагандист райкома Шиляев, председатель Окружкома КПК Макев, председатель райисполкома Старостин, фамилии стоящих я уже не помню; двое из них (крайние справа и слева) – рабочие железнодорожники. Рядом со мной стоит заведующая женотделом Онухова. 
Хотя и неважная, темная фотография, но смотрю я на нее сейчас, спустя почти сорок лет и вспоминаю те далекие годы.
Да, далекие годы!
Мои Комсомольские годы!
Как вас не вспомнить!
Нельзя вас забыть никогда!