Ужин в традициях Караваджо

           Распространение табака встречало в странах сильное противодействие. В
           Турции курение табака рассматривалось как нарушение законов Корана, и
           виноватых сажали на кол. Персидский шах Аббас приказал сжечь торговца,
           который завез табак в военный лагерь. Римский папа Урбан VII отлучал
           от церкви тех, кто курил или нюхал табак, а однажды за курение сигар
           монахов живыми замуровал в стену.

           В Россию табак, по-видимому, попал в конце XVI века и тоже был
           встречен не очень приветливо. За курение полагалось весьма серьезное
           наказание - от палочных ударов и порки кнутом до отрезания носа и ушей
           и ссылки в Сибирь. Торговцев табаком ждала смертная казнь. Википедия.

    -Эх, хорошо!
   В доме уютно пахнет теплом, тюлевые шторы чуть подрагивают от свежего утреннего сквознячка и по ним пробегают интерферометрические волны солнечного света. Наконец-то, весеннее небо приоткрыло свои лазоревые занавески. Призывный аромат кофе струился над столом. Можно не торопясь, по глотку, насладиться утром выходного дня.
   Накануне, традиционно собрались «последние из могикан», когда-то однокурсники, а теперь коллеги: декан - он же профессор, преподаватели, аспиранты. Пошумели, кряхтя, припомнили свои «подвиги» юности и перечные обиды, анекдоты из Интернета и из жизни.
     -Нет, друзья мои, идти на прием к врачу следует в полной готовности, и знать свою  болячку лучше, чем доктор. А правильнее всего сразу сказать, что тебе нужно: «Вот это и это, а то ни-ни». И пусть пропишет микстуру. Иначе нам грешным никогда достигнуть внутреннего совершенства, не разобравшись же в себе, не подняться по высокой лестнице чистилища …
    Что иначе профессор досказать не успел. В комнату вплыла хозяйка, торжественно неся на блюде размером с автомобильное колесо только что сваренные хинкали.
      Но и тема не остыла. Наступали те времена, когда обмен познаниями в области анатомии преодолевают не только любые трудности, но и привлекают, как содержимое запотевшего чуда, в гордом одиночестве стоящего в центре стола. Глаза у друзей эпикурейски заблестели от предвкушения.
    -Была одна совершенно замечательная история...
    -Если ты про ...
    -... о вреде курения и духовных прелестях. Летом 1989 года шел съезд депутатов Верховного Совета СССР.  В течение двух недель вся страна следила по телевидению и радио за работой Первого съезда. Мы тогда плыли на байдах по местной речке. Днем вяло «грябали» по течению и слушали незатейливые и простодушные крики лесных пернатых и разные истории, а по ночам до утра внимали отчетам с заседаний и от изумления чаще положенного прикладывались к источнику силы и свободы.
      -И нам пора порадовать хозяйку. Отличные хинкали.
       Единодушный звон бокалов подтвердил сказанное.
   -Все курили, и я тоже закурил после полугодового воздержания. Уже светало, когда под ликующий писк комаров и «вражьих» голосов мы сомкнули усталые вежды лежа у костра.
     Пробуждение сопровождалось невнятным мычанием и трепетными звуками какой-то птичьей мессы. Что до меня, то под утро снилось мне, что я греюсь на пляже, только что-то уж стало сильно припекать. Запахло гарью. Охладить меня, а заодно и потушить занявшуюся куртку пришлось в реке. Мой сон улетучился как гелий из воздушного шара.
      -Людмила, ты помнишь мою темно-зеленую куртку? В ней еще была куча карманов по верхнему ряду.
     Жена с кухни что-то недовольно сказала,  но донеслись лишь осколки слов:
     -Дай людям ... будешь знать... Ах, что б тебя!
     Сидящие за столом неторопливо ковыряли вилками и ножами в своих приборах, ожидая продолжения. Изменить течение речи или приостановить внезапный живой монолог профессора все равно, что бросать камни в болото и ждать, что оно выйдет из берегов. Для антрепризы нужны зрители и кураж.
  -Расплавившийся капрон крепко приклеился к спине и остаток съезда я слушал в ожоговом отделении местного лазарета.
  -Да, помним – помним, - разволновались участники домашнего застолья - столько щук с тех пор утекло, пока твоей спине делали припарки в местном «лепрозории»!
   -Что-то беспокоило докторшу. Да, бог с ней, я пил, ел, валялся до обеда и после в палате, почитывая какие-то газетки. По вечерам в холле включали телевизор, но тема съезда исчерпалась и стала мне неинтересна. Докторша сказала, что покажет меня профессору. Меня приятно удивило наличие коллеги в этом захолустье. Впрочем, он, верно, приедет из центра?
    И вот наступил этот волнующий день. Все как обычно, после завтрака я расположился на койке, предвкушая длинный день, заполненные разнообразными неторопливо развивающимися событиями и приключениями конечно. И они не замедлили. Вошла медсестра и спросила, удобно ли мне будет пройти в прозекторскую. Зачем? Там вас ждет профессор.
    Прозекторской я называл небольшое узкое помещение, где нас, болящих и выздоравливающих, местные эскулапы подвергали ежедневным и изощренным пыткам, и потому у входа вечно скапливалась толпа вежливых людей, тактично пропускающих свою очередь менее интеллигентным и неискушенным новичкам. А те, исключительно и только из благодарности, выходя, изливали свое мнение о явленных таинствах в самых изысканных выражениях. Мы же, не избалованные судьбой сегодня, не всегда находили достойный ответ.
    Впрочем, были дни, когда очередность менялась, полагаю потому, что вчерашние первооткрыватели проникались великой силой культуры общения, тоже становились вежливыми и тактичными, и тогда мы, выходя, вспоминали и произносили не менее прочувствованные слова.
    Это была соседняя комната, и я охотно отправился на долгожданную встречу.  В коридоре перед входом было пусто.
    У окна за столом сидел маленький сухонький человечек в белом халате. Очки и седенькая бородка клинышком не оставляла сомнения о профессии сидящего. Дополнял антураж белый колпачок, чудом зацепившийся за местами выпирающий из-за ушей нежно-воздушный подшерсток. Напротив стояла кушетка. Ближе к выходу, вжавшись в стену, на скамейке сидели молодые девушки и парни, тоже в белых халатах. Их настороженные и напряженные позы вызвали в моей памяти уже забытую сцену из фильма, где на живодерне вольно расположилась стайка уличных песиков в ожидание последней раздачи. Словом, обстановка была торжественной, вульгарные мелочи ее не портили. Я понял – профессор будет показывать мастер-класс.
   Меня посадили на кушетку, прямо под плакатом с выразительным изображением расчлененного тела несчастного. До того дня я хорошо относился к творениям мастеров любых живописных школ, хотя, признаюсь, не был поклонником этого искусства. Не плакат меня смутил – длинная указка в руках профессора.
   Профессор подозвал студентку, и предложил ей прощупать мою печень. Слегка изумившись направлению его обследования, я встал и послушно снял рубашку. Девчушка, чуть касаясь трясущимися кончиками пальцев моих, выступающих за пределы тела ребер, пролепетала: «Вот, здесь...».
   Профессор ястребом вылетел из-за стола, по локоть засунул свою жесткую длань мне под ребра, выкрикнул: «Не «вот»! А вот как надо прощупывать у пациента печень!». У меня язык вывесился на плечо от боли, а студентка в полуобморочном состоянии отползла вглубь, подальше от меня и профессора.
   Я ненавижу фанатиков от науки. Своей непримиримостью к ошибкам еще не оформившихся эскулапов, профессор напоминал святителей, которые после «разорения»  начала 17 века, отправлялись в отдаленные «украины» московской Руси для строгого надзора за «древлем православным благочестием». Тогда для «окормления  заблудших словесных стад» и возврата их  в лоно церкви им в руки давались широкие, почти безграничные, полномочия. Даже местные воеводы, известных боярских и княжеских родов, устрашались и подчинялись указующим перстам этих несгибаемых, как их  червленые с алмазным навершием посохи, преосвященств.
   Далее, я подвергся еще более изощренным пыткам. Мои печень, почки, желудок и прочее, прочее, прочее студенты и студентки, все больше смелея от своей безнаказанности, выискивали и обнаруживали в совершенно невероятных местах, демонстрируя свои познания мне и профессору: из положения стоя, лежа на животе, на боку и на спине.
   Профессор метался по аудитории, размахивал указкой как палицей, тыкал, оставляя болезненные следы на моем теле и неизлечимые раны на плакате. Мастер – класс длился до обеда... Так я познал анатомию своего тела!
Что почувствовали слушатели этой пронзительной истории, не волновало рассказчика. Он искренне переживал. Воспоминания (и не только) горячили его. Слушатели дожидались паузы, безуспешно пытаясь вклиниться, с предложением отметить этот научный подвиг.
   -А через тонкую перегородку до нас доносились чьи-то гневные крики и слабые всхлипывания. Надо вам сказать, что на этаже кроме этого музея изобразительных искусств был кабинет главного врача. Вход в него был защищен непроницаемой занавесью на стеклянной двери и грозной надписью: «Без стука не входить» и ниже «Прием по личным вопросам с…».
    В кабинете  сидели двое – моя докторша и специалист - профессор из республиканского ожогового отделения. Специалист нервно поглядывал на часы, ожидая появления пациента, ради которого он прибыл издалека. Врач перебирала медицинскую карту, озвучивала результаты анализов, демонстрируя перед приезжим свою эрудицию. Она надеялась, что ее заметят и, чем черт не шутит, пригласят в центр. Но светило не слушал, полагая, что визуальный осмотр яснее любых лабораторных исследований. Время шло, и доктор попросил коллегу разыскать и привести больного.
    Робкий стук в дверь прервал задушевную благость его одиночества. С ходу, не давая доктору опомниться,  посетитель потребовал немедленного наведения порядка и призвать лечащего врача к ответу. Больной опирался на костыль, и бурно изъяснялся на смеси русских и не очень слов.
    Он настаивал, что попал в клинику с больной спиной. А врач поставила ему диагноз «язва желудка». Видите ли, она, язва, иногда «иррадирует» в область ребер. Но что такое язва он знает не понаслышке, слава богу, не первый год женат. Его костыль мелькал в опасной близости от носа светила диагностики, ошарашенного натиском.
    На той неделе – продолжал страдалец – меня направили глотать кишку, а она застряла на полпути. А у него болит спина! А вчера дали выпить целый стакан белой гадости, положили на холодный стол и просвечивали рентгеном. После этого он без костыля ходить не может и не хочет такого лечения! Он уже месяц не может лежать на спине! А сегодня до завтрака медсестра попросила его, как самого худого,  побыть в роли манекена на зачете у студентов. А у него проблема со спиной. Он лесоруб. У него хозяйство, куры и сенокос и пр.
    Тут доктор сделал оплошку и подлил в незаживающую рану правдоруба горючую смесь, предложив отставить костыль, снять рубашку и повернуться к нему спиной. Доктор хотел лишь увидеть, затянулась ли раневая поверхность обожженной спины. Увиденные старые рубцы от кнута, кандальными браслетами поперек опоясавшие спину, привели его в ступор, и он внутренне сразу согласился с диагнозом коллеги. Какие  же это ожоги? За дверью, услышав вопли бедолаги и утешительные причитания доктора, врачиха не осмелилась зайти, поняв, что ее мечты не сбудутся Ее метод лечения обширных ожогов и коллоидных рубцов, доктор не оценил. И она уныло отправилась в курилку.
   -Вообще-то это был почти санаторий. На третий день я вполне способен был выходить на прогулку, наслаждаться летним зноем, правда, только со стороны живота, и делать разные глупости. Вроде тех, что описаны в романах Дюма. То есть мечтать о приключениях. Или строить отдаленные планы. Лето еще впереди и планы эти смутно походили на перечень семи смертных грехов.
    -Ага, мы к нему ездили за тридевять земель - проведать страдальца, а он о грехах мечтал!
    -Людмила! Я не мечтал, а размышлял - почему плотские искушения в семи кругах чистилища Данте находятся в конце списка? Ну, он латынец, лютор и калвин. Еретик, одним словом, и писал по заповедям папы Григория I Великого. А  Великий переделал список Евагрия Понтийского, который как истинный христианин в конце IV века в сочинении «О восьми злых помыслах» на первом месте поставил «гастримаргиа» - то есть дословно - обжорство и только потом «порниа» - прелюбодеяние. Он же, запретив изучение математики и чтение книг древних авторов, изрек: «Невежество - мать истинного благочестия».
    А мы на Руси  придерживаемся греческого канона! Ну, действительно, почему нельзя обойтись без предыдущих, «душевных» -  они такие неприглядные: Гордыня, Скупость, Зависть, Уныние, Гнев? И потом искушение это испытание, что тут дивного, настоящие мужчины не внимают коварным и злым бесовским внушениям врага нашего. Вот если прелесть возобладает в угоду дьяволу... то мужчина превращается в...
    -Сейчас я превращусь в карающий меч, и кое-кто узнает силу одного из смертных грехов! - хозяйка принесла блюдо с бутербродами и устроилась на дальнем, к выходу, конце стола.
    Профессор сидел напротив, выражение его лица на фоне оконного света было плохо различимо. Он размышлял, как всегда вслух, о событиях темных веков Руси.
Бутерброды с рыбой и луком, с сыром и чесноком  оживили натюрморт. Чья-то рука непроизвольно потянулись к ним. Тему разговора следовало сменить.
    -Была одна совершенно замечательная история о плотских пороках.
     Рука тянувшегося резво изменила направление и удачно вцепилась в горлышко графина. Эта ситуация была явно одобрена присутствующими, и речь профессора вынуждено приостановилась. Исключительно из христианского милосердия. Но не надолго:
    -Вот послушайте, как патриарх Филарет и Преосвященный митрополит Сибирский друг другу жаловались в обменных грамотах: «в сибирских городех многие служилые и жилецкие люди живут не по-христиански, не по преданиям святых апостолов и святых отцов, а по своей воле, по своим скверным похотям». Так Филарет в манере тех времен в начале своей грамоты Киприану перечисляет сведения полученные от него же, от Киприана.
    Митрополит ему незамедлительно ответил, подтверждая, что «...многие русские люди и иноземцы, принявшие православие, крестов на себе не носят, постных дней не хранят, а едят мясо и всякие скверны... о чем не только писать, но и слышать гнусно ... многие дым аки бесы пускают, ... монахи и монахини живут вместе в одном и том же монастыре. А воеводы, того не брегут и тех людей от такого воровства, беззаконных и скверных дел не унимают и не наказывают, покрывая их для своей бездельной корысти».
    Вот так они обменивались грамотами, сокрушаясь о «заблудшем стаде», секли  бумажными кнутами, стремясь усмирить, безбрежный океан сибирского устройства общества. Только уральцев и сырым поленом не перешибешь!
    Тобольский же владыка, посеяв известное число семян добра и благопристойности, и убедившись, что его заботы поднять нравственное состояние сибирского населения, были совершенно бесплодны, через два с половиной года отбыл к Москве, где был хиротонисан в митрополита Крутицкого и Новгородского. После чего многие иноки этих обителей, не удержавшись от соблазнов, стали проситься еще дальше на север,  к Белому морю.
   -Да, друзья мои, океан не накроешь смирительной простынкой. Новый предстоятель, сибирский архиепископ Симеон, в 1653 году опять же отписал государю Алексею Михайловичу, что в некоторых сибирских городах по-прежнему «попы живут не чинно, пьют, бражничают, священническая действуют иное не по преданию святых апостолов и святых отец, а по своему изволению». В Сибири все еще царил самый отвратительный разврат: монахи и монахини вели мирскую жизнь, табачные притоны и пьянство, игра в зернь и карты сопровождались драками и убийствами.  17 век, и патриарх Никон ни при чем, еще многие держались греческого канона.