Глава пятая, взяточная

— Прости меня, прости, прости... — бормотал господин Эльва, обхватив ладонями голову и не замечая, как слезы катятся по скулам и блестят у краешков глубокого шрама. — Умоляю, умоляю — прости меня...
Эс потянулся было к нему, намереваясь хорошенько встряхнуть, но на полпути передумал и растерянно переступил с ноги на ногу.
Некромант выглядел сумасшедшим. На его крики сбежалась половина замка и гомонила за дверью, не в силах войти, потому что крылатый звероящер опустил засов и велел подождать снаружи, пока он не уладит ситуацию.
Но ситуация исчерпалась без него.
Эльва озадаченно моргнул, смолк и сообразил, что события вышли из-под контроля. Он посмотрел на дракона несколько виновато, приподнял краешки губ и уточнил:
— Я опять сорвался?
— Хочешь сказать, что подобное с тобой не впервые?
Вымученная улыбка некроманта погасла. Эс прижался лопатками к упоительно холодной стене.
— Твои грехи, — негромко произнес он. — Что это за грехи? Ты натравил покойников на деревню, принес Шэтуалю новый материал для экспериментов или, Боги упаси, помогал ему пришить чужое лицо к черепу серафима?
Эльва не ожидал от крылатого звероящера такой настойчивости, а потому опешил.
— Нет, — тем не менее, возразил он. — Ничего из этого списка я не делал.
— Отлично, — обрадовался Эс. — Тогда подожди минуточку, я прогоню излишне любопытных детей леса и впущу тех, кто имеет полное право услышать, чем ты знаменит у себя дома и почему так стремишься избавиться от своих ошибок.
Некромант сдвинул брови, но не использовал ни единого аргумента против.
Дракон распахнул двустворчатые двери, вышел навстречу хайли и уверенно приказал:
— Расходимся, господа, расходимся, ничего страшного не произошло. Господину Эльве стало дурно, я уже разобрался, такое с людьми порой бывает. Поврежденная психика, знаете, слабое сердце... кстати, вам уже пора начинать работу... Уильям, Говард — на пару слов, обсудим возможные варианты лечения. Благодарю за внимание, господа. Нет, Эли, твоя помощь нам не понадобится, лучше иди мои занавески постирай.
Он втолкнул в комнаты Эльвы короля и рыцаря, вытолкнул девушку и поскорее заперся изнутри, пока Эли не принялась возмущенно объяснять, где именно окажется чертова ажурная ткань, если крылатый звероящер не перестанет обращаться с ней, как с хайли низшего сорта.
— Итак, — продолжил допрос дракон, подпирая деревянные створки спиной во избежание прорыва вражеских сил. — Эльва, что с тобой?
— Тебе не стоит вляпываться в это, — посоветовал некромант. — И твоим, как ты выражаешься, детям — тоже.
— Уильям, ты с ним согласен? — хитро сощурился Эс.
Его Величество, одетый в серо-голубой парадный костюм, сердито отмахнулся:
— Конечно, нет!
— Уильям с тобой не согласен, — донес до Эльвы дракон. — Ну?..
Некромант пересел на край постели и уткнулся носом в широкий белый рукав рубахи. Его босые ступни коснулись пушистого ковра, и мужчина грустно отметил:
— Как в особняке отца. Уютно, светло и... не спастись...
— От кого?
— От нее. — Эльва жестами обрисовал нечто маленькое и хрупкое. — Она беспощадна.
Эс едва не задал очередной вопрос, но Уильям ткнул его локтем под ребра и, помедлив, сел рядом с некромантом, положив тонкую руку ему на плечо. Мужчину передернуло, но юноша держал крепко.
— Ты нам не доверяешь? — спросил король, и его серые глаза отразили участие и тепло, будто убеждая мага: давай, откройся, не смей противостоять. — Если мы в состоянии тебе помочь, мы обязательно поможем. Если дома, в особняке отца, тебе не спастись, давай мы спрячем тебя там, где она не сможет найти.
Эльва покосился на Уильяма... и рассмеялся, горько, тоскливо рассмеялся, умудряясь вкладывать в этот смех больше смысла, чем иные его сородичи  вкладывают в слова.
— Она отыщет меня повсюду, — признался некромант. — В любом из миров, даже в Аду, а в Раю — тем более. От нее не сбежать. Она... беспощадна.
— Это мы уже слышали, — фыркнул Эс. — А подробностей все еще не получили.
Сэр Говард молча подошел к окну и выглянул во внутренний двор. Смущенно отвернулся, бросил предупреждающий взгляд на дракона и сбивчиво пояснил:
— Там Эли. Она показывает кое-что неприличное.
— Тогда я не буду подходить, — немедленно решил Эс.
Уильям, не отвлекаясь, наблюдал за поведением гостя. Эльва дрожал, пусть и едва ощутимо, его черты выражали какое-то особенное, обреченное спокойствие, а кожа была горячей, словно у мага вместо крови по венам бежал огонь. Пальцы юноши, обычно прохладные, согрелись, и теперь отпускать плечо некроманта было жалко по двум причинам.
— Ты горой стоишь за каждого, кого называешь другом, — тихо обратился к Эльве Его Величество. — Я не верю, что ты бы добровольно совершил плохой поступок.
— Я — смерть. — Некромант нервно перебирал шнуровку у ворота своей рубахи. — Я несу смерть, как если бы она была моей любовью, несу, прижимая к себе, как сокровище, которое нельзя потерять. Она просит меня: убей, убей кого-нибудь снова, и я буду счастлива, буду сильнее, чем до убийства. Она просит меня: беги, не ищи укрытия, обойди все измерения, все дороги, но не смей, ни за что не смей спотыкаться, беги так, словно от этого зависит моя, а не твоя, жизнь.
— Это она... — Уильям запнулся, — по-твоему, беспощадна?
Эльва улыбнулся, на этот раз — по-настоящему, широко, хоть и слегка неловко.
— Нет. Нет, она... прекрасна.
— Некроманты все двинутые, — вынес вердикт Эс. — Велика вероятность, что он обожает предмет своего страха, и поэтому не скрывается от него. Если так, то мы действительно ему бесполезны.
— Смерти я не боюсь, — прямолинейно сообщил гость. — И не боюсь ее дочери, хотя госпожа Аларна бывает немного диковатой. Я боюсь...
Он осекся, глаза цвета морских глубин потускнели, утратили блеск, лишая некроманта видимых эмоций. Впрочем, его с поличным выдавала все та же едва ощутимая дрожь, и Уильям, в отличие от своих друзей, ни капли не испугался.
— Это было во сне, — признался Эльва, и его пальцы на шнуровке замерли, сжимая прочные нити. — Меня часто обвиняли, что я ворую чужие сны, но, клянусь, у меня и в мыслях не было воровать. Мне снились, — он перешел на вкрадчивый, осторожный полушепот, — высокие башни, опустевшие замки, пустоши, а над ними — бесконечное множество часовых механизмов. Мне снились демоны, чьих имен я не различал, мне снились изувеченные тела. Мне снились лабиринты внутри зеркал, мне снились железные дороги... у вас их, наверное, не скоро изобретут... Мне снились книги, но я никогда не читал их в реальности, а во сне они были куда более полезны, чем если я просыпался и записывал то, что успел запомнить... и она, — некромант накинул на себя одеяло, будто оно сумело бы его защитить, — в конце концов, не выдержала. Она пришла и спросила, какого черта я лезу в ее мир, какого черта создаю в нем свои законы. Я ничего не создавал, серьезно, у меня... опять же, и в мыслях такого не было, но она так разозлилась, что не поверила. Она посмеялась надо мной, а смерть... смерть наклонилась над моим ухом, наклонилась и...
— И? — напряженно повторил юноша. — Что она сделала?
— Она удивилась. «Зачем ты позволяешь какой-то слабой девчонке управлять собой, зачем ты позволяешь ей себя оскорблять? Убей, убей ее, убей ее для меня, ну же, не стой на месте»...
Голос некроманта оборвался, и в комнате воцарилась тишина. Сэр Говард потрясенно уставился на всколоченный льняной затылок, где нижняя часть прядей была мокрой от пота, а верхняя забавно топорщилась.
— И ты...
— Я не хотел, — простонал гость. — Я не хотел ее убивать. Но смерти... смерти было плохо, она исчезала, она не могла быть со мной там, где была жива та... та девушка. А если бы исчезла смерть, от меня бы ни черта не осталось, я бы рассыпался на кусочки, как снеговик, едва проходят морозы. И я...
Уильям побледнел, но не бросил Эльву одного.
— Это было так легко, — продолжал некромант, и юноше показалось, что сейчас, наконец-то рассказав о своей беде хоть кому-то, он уже не откажется от нее, не бросит, мол: извиняйте, а на этом надо бы и закончить. — Смерть не ошиблась, эта девушка была такой слабой... но все же не умерла. Она до сих пор истекает кровью в моих снах, умоляет пощадить ее, воскресить, потому что некроманты способны пользоваться ритуалом воскрешения. Она лежит на плоской поверхности, похожей на стекло, а под ней парят, как звезды, сотни и сотни золотых огоньков. Ее кровь прожигает крохотные дыры в этой преграде, и огоньки постепенно багровеют, обрастают шипами, начинают биться у меня под ногами, надеются разорвать, стекло темнеет, и по нему бегут размашистые трещины, а потом...
Он задумчиво погладил края шрама.
— Тебя убивают, — пробормотал Эс.
— Да, — неожиданно спокойно подтвердил гость. — Меня убивают. К утру, если у меня получается уснуть, девушка говорит: «Ты никогда больше не достигнешь покоя. Ты никогда не скроешься от меня, потому что я — Бог, и ты посмел ударить Бога, обречь на страдания, завладеть его миром, как жалкий, наглый, подлый преступник, и я тебя не прощу, пока сами Врата Верности не погибнут, а они будут стоять долгие, долгие тысячелетия. Ты никогда не скроешься, никогда не получишь ни крупицы истинного счастья, ты не познаешь любви, не почувствуешь тепла, и все живое в тебе сделается мертвым, настолько мертвым, что и сама смерть не отберет у тебя этого. Никакой сон больше не принесет тебе отдыха, ты будешь умирать, едва закроешь глаза, умирать вечно, так, чтобы я наблюдала за каждым твоим падением, чтобы я пила твою кровь, пока она не переполнит мое тело. И однажды она исцелит все мои раны, и я встану, и я отберу у тебя все то, что ты украл».
— И как много крови она уже выпила? — опасливо уточнил дракон.
Эльва пожал плечами:
— С тех пор, как я ее ранил, прошло три года.
— Три?!
— Три, но мои шрамы толком не кровоточат. Я сомневаюсь, что Богине удалось накопить достаточно алой жидкости, чтобы заставить себя подняться.
Некромант мягко освободился из-под руки Уильяма, поглядел на него с явной благодарностью и сказал:
— И ее угрозы пока что не сбылись. Я жду, пропадет ли из моей жизни истинное счастье, пропадет ли из нее вообще хоть что-нибудь, но она течет по прежнему руслу, если не считать бессонницы. Я сутками не сплю, лишь бы не сталкиваться с Богиней зря. Терять сознание от усталости — приятнее, чем быть мишенью.
Он двинулся к выходу из спальни, на ходу затягивая ворот, и напоследок ввернул:
— Это секрет. Я могу рассчитывать, что вы нигде о нем не обмолвитесь?

Подробная карта Этвизы черными линиями горела на столе — разноцветные фигурки бросали тень на город Сельма, обнесенный каменной стеной в три человеческих роста и уже готовый к обороне.
Господин Кьян бил по уголку пергамента грифелем карандаша, и мысли у него были весьма далекие от войны. Его не заботило, проиграет или выиграет армия эделе. Он вспоминал, как господин Язу — известный благодаря своим отважным поступкам, — стоя не берегу, обернулся к туманному горизонту, а там сквозь густую серую дымку пробивались одинокие багровые вспышки. Что горело — Дьярра или скопление дорог, ведущих к воинскому форту Кадар? Почему шаман смеялся, а не хмурился, как его товарищи? Что прошептал ему на ухо посыльный?
Военачальник ударил кулаком по столу так, что фигурки покатились прочь, а карта свернулась в трубочку. Он понятия не имел, что происходит на уме у врага, но врагом определенно был Язу, а не беспомощные рыцари.
Штурмовать хорошо вооруженный город, вдобавок — оснащенный магическими амулетами, штука безрассудная. Копейщики, лучники, арбалетчики, мечники и прочие бесполезны под высокими стенами, откуда защитники со злорадным смехом начнут бросаться камнями или, хуже того, лить раскаленную смолу. Значит, вперед надо отправить шаманов — и заодно лелеять в себе надежду, что кто-нибудь из рыцарей или магов Тринны случайно отрубит (откусит, раздавит, нежно взорвет) рыжую хитрую башку господина Язу.
— Милорд, — в походный шатер, расположенный в центре лагеря, заглянул Мальтри. — Я собрал господ командиров. Пускай заходят, или вы пока еще заняты?
— Пускай, — коротко ответил Кьян, отпихивая фигурки ногой так, чтобы они закатились под лежанку и пропали в тени.
Над лежанкой кто-то из немногочисленных слуг зачем-то повесил новенькое зеркало, такое блестящее, что и сияние желтых свеч в канделябре, отразившись, на миг ослепило военачальника. Затем он мрачно подумал, что немного похож на верховного шамана — такая же лиса, но цвет волос немного светлее, как расплавленное золото, а небесно-голубые глаза не сощурены с неизменным желанием забраться в душу собеседника и выудить из нее все, что после окажется полезным. 
— Добрый вечер, мой господин, — приподняв тяжелый полог шатра, внутрь шагнул Сури. За ним осторожно двинулся Милайн, командир лучников, арбалетчиков и тех, кто бегал со стрелами от одного колчана к другому и обратно — к телеге с вооружением. Командир копейщиков, близкий приятель господина Милайна, вежливо поклонился Кьяну, а последним к собранию присоединился Язу, и военачальнику тут же остро захотелось вырвать ему кишки.
Небольшая компания столпилась над картой, помеченной крестиками там, где должна была пройти армия.
— Шаманы пойдут вперед, — сообщил Кьян, — и снесут ворота. Охранять их будут ваши стрелки, господин Милайн, и ваши мечники, господин Сури. Они проследят, чтобы никто из подчиненных господина Язу не пострадал, а, собственно, его защиту я возьму на себя.
— Я не нуждаюсь в твоей защите, — ядовито бросил верховный шаман. — И мои товарищи не будут острием твоей чертовой армии, как ни проси. Мы — важная и, увы, незаменимая сила, в отличие от рядовых солдат. Вполне естественно, что они платят своими жизнями за то, чтобы продлить наши.
Брови господина Милайна выразительно поползли вверх.
— Естественно? — повторил он, растягивая слоги. — Естественно. Значит, вы, господин Язу, считаете моих бойцов неодушевленным мясом?
Шаман брезгливо поморщился.
— Нет. Я ценю жизни, отобранные этой войной, но рядовые солдаты не владеют магией. И рядовые солдаты, как любезно донес до каждого из нас господин Кьян, не сломают ворота Сельмы, а Сельма укреплена хорошо, гораздо лучше, чем павший под нашим натиском Шакс. Ее защитники в состоянии держать оборону хоть вечно, если мы проявим настойчивость и перезимуем у стен.
— Поэтому ты, — военачальник наклонился и посмотрел на господина Язу так, что у того побежали мурашки по спине, — возьмешь своих чертовых драгоценных колдунов, принудишь их надеть кольчуги и пойдешь к городу первым. И я тебя об этом не прошу. Я даю приказ, и если ты его не выполнишь, моя армия сочтет тебя дезертиром и покарает согласно законам королевской династии.
— Ты не посмеешь! — вспыхнул верховный шаман, и его ладонь сжалась на рукояти меча — магия, конечно, хороша, но иногда на заклятия просто не хватает времени.
— Еще как посмею, — отрезал господин Кьян. — Не ты, а я — военачальник Первой Центральной Армии, и мне без разницы, насколько драгоценным созданием ты себя мнишь. Если судьбе и великим Богам угодно, чтобы ты умер — значит, ты умрешь. Но если это не так, ты поможешь воинам Ее Величества захватить второй крупный город Этвизы, и мы наконец-то отправим вестника домой.
Господин Язу оскалился, будто зверь, и сделал шаг назад, словно решительность Кьяна причиняла ему боль.
— Ладно, — отрывисто согласился он. — Прошу меня извинить. Я погорячился.
— Прекрасно, — холодно отозвался военачальник. — Эту проблему нам удалось решить. Теперь я предлагаю вернуться к общему плану действий. Касательно копейщиков...

Сэр Говард рисовал, едва касаясь углем белого холста. Смутные очертания человеческого лица никак не хотели складываться, но рыцарь упорно переходил от носа к линии губ, от линии губ — к ровным, чуть растрепанным волосам, а от волос — к левому уху, исколотому серьгами. Бежали минуты, и лицо становилось все более и более узнаваемым .
Вечерело, слуги сноровисто зажгли факелы, госпожа Эли с восторженными вздохами крутилась по комнате, болтая о художниках из народа хайли и о том, что потрясающе видеть человека, способного с ними сравниться и даже превзойти. Сэр Говард не обращал на нее внимания, и девушка, помедлив, покинула его апартаменты, насквозь пропитанные запахом разнообразных красок —  все та же акварель, и гуашь, и масло...
На подоконнике россыпью лежали новомодные мягкие карандаши, такие популярные среди эльфов. У рыцаря пока мало что выходило, когда он за них брался, но расстраиваться он не спешил — практика выручит.
Было около полуночи, когда сэр Говард удовлетворенно отошел от своей работы, полюбовался ею на расстоянии и потянулся к палитре.
В животе печально заурчало.
Рыцарь поежился, будто все еще находился дома и его ожидал упрек вроде: «ну вот, опять ты со своими картинами и пообедать, и поужинать забыл!» Но замок хайли прятался в полумраке и тишине, его обитатели давно спали, и если бы сэр Говард поплелся на кухню прямо сейчас, над ним никто не осмелился бы смеяться.
«Я так люблю этот лес...»
Помимо холстов, сваленных в углу, пока еще чистых, на полках и тумбочках валялись толстые тетради с идеями и набросками, грубо зарисованными в походах. Там были и горы Альдамаса, летние, обросшие травами, словно бородой, и великан, чьи сильные лапы давили изломанный силуэт старого приятеля сэра Говарда, и диковинные птицы Хальвета, чьи серые крылья рвали воздух на части — умные, покорные существа, привыкшие к остроухому племени больше, чем люди. Там были храмы, церкви и площади Вилейна, там были северные и восточные берега Тринны, там была Тропа Великанов — древняя, со всех сторон окруженная руинами, где раньше, еще до прихода на Талайну королевской семьи Хилл, обитали гномы — сородичи основателей Саберны.
Сэр Говард улыбнулся. Он исходил Тринну вдоль и поперек, он помнил все ее дороги, новые и не очень. И все эти дороги — разбитые, блестящие лужами, пламенеющие листвой, — отпечатались в его памяти, жили в ней, как осколок личности самого рыцаря. А без них он стал бы неполноценным.
Серебристая луна взошла над багряными кронами, а возле нее загорелось одинокое красное пятнышко — звезда или планета, чей путь по небесному своду сегодня обернулся вокруг ночного светила. Оно мягко, вкрадчиво мерцало, и в рассеянные лунные лучи вмешивался редкий кровавый отблеск, будто небо намекало на скорую беду.
Сэр Говард не особо уважал астрономию, но Эс любил пропадать в недрах Фильты и таращился в дорогие гномьи телескопы, «щелкнутые» из Нота  еще до того, как Уильяма возмутило беспечное драконье отношение к чужому имуществу. И он ежедневно упоминал о том, что различил в бесконечном танце планет и звезд. А еще он ощущал настроение неба, потому что был драконом, а драконы — это часть глухой синей высоты.
— Не нравится оно мне, — говорил Эс, вылезая из башни и направляясь к трапезной. — С ним уже неделю что-то не то.
Рыцарь подхватил со стола очередную тетрадь, перешитую темно-синими нитками, и открыл на относительно чистой странице — лишь в углу сиротливо болталось нечто вроде башмака, за шнурки привязанного к переплету. С удивлением его осмотрев и заключив, что рисовалась обувь параллельно Хэллоуину, в окружении десятков оранжевых тыкв и летучих мышей, сэр Говард покрутил между пальцев черный эльфийский карандаш, привыкая к его толщине и весу, и поднес к бумаге.
Неполная луна — третья четверть, — тянула голодные лапы к спящему Драконьему лесу, а ее случайный спутник полыхал, как магический огонь в храмах Вилейна. Волей карандаша он был черным, но воображение рыцаря облекло его в маслянистый карминовый цвет.
Сэра Говарда передернуло. Будучи нарисованной, эта картина внушала куда больший страх, чем бестолково пережидая нашествие облаков над замком.
Он закрыл тетрадь, аккуратно сложил рабочие инструменты и вышел из комнаты.
Коридоры Льяно, опустевшие потому, что Эли и ее уставшие подчиненные давно легли спать, были залиты светом факелов. Одинокие стражники застыли, как статуи, поблескивали серые лезвия копий, поднятых остриями вверх. Иногда звенели доспехи — за внешними галереями дозорные обходили двор, наблюдая за всем, что происходило вокруг — в том числе и за ветром, плясавшим в сухой листве, и за витражами, где уютное домашнее тепло согревало тех, кому повезло находиться внутри.
— Доброй ночи, сэр Говард, — поздоровался один из них. — Не спится?
— Бессонница, — пожал плечами рыцарь. — Какова обстановка?
— Тихо. — Дозорный повернулся к лесу, постучал латной перчаткой по забралу шлема. — Но что-то не так. Мои товарищи у границ докладывают, что с Этвизой неладно: будто бы над Шаксом поднимаются клубы дыма, а люди бегут из ближайших деревень к Сельме. В том поселении, где господин Эс продавал драконьи головы, шепчутся: мол, рыцари поспешно ремонтируют стены, мастерят катапульты на уровнях благородных  и призывают простых мужиков идти в добровольцы — мол, скоро нам придется принять бой, а с кем — непонятно. Вы бы написали весточку родителям, а, сэр?
Говарду стало дурно.
— Принять бой?
— Так точно, сэр. Завтра к Его Величеству Уильяму прибудут послы вашего короля, и я, как, впрочем, и вы, догадываюсь, о чем они попросят.
Дозорный жестами показал своему напарнику, что все нормально, и сдержанно поклонился:
— Берегите себя.
Его размеренные шаги пересекли площадку у фонтана, выбили перестук из мраморных плит и медленно растворились в направлении Великих Врат.
Сэр Говард выдохнул. Этвиза — не такое крепкое королевство, как Хальвет или Саберна, однако ее воины — ее гордость. Как рыцари Шакса посмели отступить перед кем-либо, зная, что будут опозорены до конца жизни?
По счастью, родители и дедушка сэра Говарда жили в Сельме, но даже так ему было, о ком беспокоиться — троюродные брат и сестра, кузен и кузина оруженосца, а также дядя и тетя еще четыре года назад поселились у Академии Наук, расположенной неподалеку от береговой крепости. Рыцарь как-то рисовал портрет госпожи Гертруды, а Габриэль, ее близнец, походил на девушку почти всем, кроме цвета глаз и менее вздорного характера. И он бы не выбрался из Шакса, если бы туда — черт возьми, откуда?! — пришла вражеская армия. Не потому, что был рыцарем, а потому, что его задержало бы увечье, а скорость — самая важная вещь, если речь идет о побеге.
Если взять лощадь, оставить Уильяму письмо и броситься к Этвизе немедленно... если погнать животное галопом, пускай оно и погибнет у рубежей Драконьего леса... если купить у жителей деревни другое...
Сэр Говард отвесил себе звонкую пощечину. За стеной галереи выругался кто-то из стражников.
«Спокойно, — размышлял рыцарь, пересекая двор. — Спокойно. Я никого не спасу, если необдуманно брошусь к Сельме. Я поеду со своим королем. Он любит помогать окружающим, а значит, и Этвизу не бросит, он обязательно прикажет хайли хватать оружие и...»
Оруженосец не додумал, потому что за дверью кухни царила абсолютная темнота. Пришлось наощупь зажигать свечи.
Пока перевернутые капли огоньков набирали силу, в углу что-то едва различимо зашелестело, и сэр Говард обернулся, ожидая увидеть крысу или мелкую нежить вроде домовика... но увидел светловолосого парня в очках и с бутербродом.
— Э-э-э... — протянул рыцарь, ощущая неловкость и смутно подозревая, что и до этого встречал высокого, худого человека в синем вязаном свитере.
— Я — твоя иллюзия, — шепотом сообщил тот, и его голос — то есть голос крылатого звероящера, — в клочья разорвал тишину.
— Эс? — не поверил сэр Говард. — А почему ты... ну, такой? И давно ты носишь очки? Я ни разу...
Дракон в человеческом теле раздраженно сдернул черную оправу с носа, засунул ее в карман и повторил:
— Тебе, черт возьми, показалось, Говард. Ничего я не ношу.
— Но я же...
— Говард! — Эс почти кричал, и в его тоне рыцарю почудилось то ли отчаяние, то ли затаенная обида. — У меня отличное зрение, какие, к Дьяволу, очки? Я — страж синего осеннего неба, хозяин замка Льяно, покровитель и отец Уильяма, твоего господина... и я настаиваю, чтобы ты не шутил при нем о некоем слепом пятисотлетнем парне, которого встретил к полуночи в... — он замялся, будто осмысливая нечто новое, — в кухне... Кстати, ты в курсе, что потолстеешь, если будешь ужинать в полночь?
— Я не ужинал вместе с милордом, значит, не потолстею, — отмахнулся рыцарь.
— Это что, намек? — восхитился Эс. — Но Уильям не толстый. Он ест много сладостей, но он не толстый. Интересно, как это получается?
— Может, благодаря вину? — предположил сэр Говард. — Сладости милорд обычно запивает вином.
— Вином твой милорд вообще злоупотребляет. Вот возьму и спрячу все ключи от кладовых, и пускай пьет водичку, это полезно. Будешь бутерброд?
Он протянул кусок хлеба с маслом и вяленой олениной куда-то правее и ниже силуэта оруженосца. Тот покладисто притворился, что не заметил, и послушно сменил позицию.
Зеленые глаза Эса были широко распахнуты. Расширенные зрачки бестолково шарили по кухне, иногда натыкаясь на сэра Говарда, но не задерживаясь на нем.
Человеческое и драконье. Если соединить, то никакие очки не понадобятся, но Эс балансировал между этими двумя обликами, не принимая их полностью. Он был сородичем и людей, и крылатых звероящеров, он прожил пятьсот лет попеременно тем и вторым. Драконьи зеленые глаза по-прежнему четко видели Тринну, а человеческие, до предела измотанные таким колоссальным сроком, утратили былую зоркость и нуждались в дополнительных линзах. Повезло, что гномы изобрели их немногим позже, чем Эс перестал ориентироваться на местности, не меняя структуру зрачков так, что при сэре Говарде, Уильяме и народе хайли она была неуязвима, но подходила скорее крылатому звероящеру, чем высокому светловолосому хозяину замка.
— Надень, — улыбнулся рыцарь. — Я никому не скажу.
— Точно? — сощурился дракон, а его рука замерла у кармана. — Ты клянешься?
— Если тебе угодно — клянусь.
Эс облегченно пробормотал что-то о Богах и созданных ими воинах, достаточно благородных, чтобы  не шутить жестокие шутки и ценить здоровье своих друзей. В очках он выглядел диковато, но сэр Говард старался на него не коситься и уплетал замечательный бутерброд — своеобразную плату за молчание.
— И давно ты... ну... — осведомился рыцарь, сомневаясь, что крылатый звероящер ответит на вопрос.
— Давно, — вздохнул тот. — Около двухсот лет, наверное. Я потому и не впускаю Уильяма в Кано, что сижу там в очках. Меня как-то подняли на смех выскочки из Вилейна, и я решил: с этих самых пор мои слабости будут моим секретом.
— Милорд не рассмеялся бы, — с упреком возразил сэр Говард. — Милорд бы тебя пожалел.
— В том-то и беда твоего милорда, что он слишком жалостливый, — посетовал Эс. — Ладно, доедай, и пошли спать. Поздно уже, а завтра нам придется хорошо поработать...