Глава шестая, семейная

Мальтри, оруженосец господина Кьяна, крался по спящему лагерю к шатру верховного шамана, ступая бесшумно и мягко — не хуже бывалого кота. Кольчугу, меч и сумку он бросил у костра, где дремали, укрывшись походными одеялами, товарищи юноши, и рассчитывал на то, что куртка не заскрипит, а под ботинками не хрустнет какая-нибудь ветка или, Боги упаси, камень.
Поведение милорда юноше совсем не нравилось, как не нравилось и поведение господина Язу. Военачальник Первой Центральной Армии был подчеркнуто равнодушен ко всему, кроме планов скорого сражения, а к ним прилагал несвойственное ему усердие, словно они представляли собой способ отвлечься от чего-то иного. Командир колдунов, напротив, так и давился весельем и предвкушением грядущего боя, но со своими подчиненными общался лишь официальным и предельно емким тоном, чтобы они не уходили от интересующей верховного шамана темы.
Мальтри сообразил, что милорд в чем-то подозревает господина Язу, а вот в чем — было для него загадкой. Помимо тех недолгих минут, когда господин Кьян раздавал приказы или объяснял, как именно следует поступить в грядущей битве копейщикам или арбалетчикам, он хранил задумчивое молчание и таращился в книги, карты, письма, лишь бы никто не счел его свободным от работы и не заговорил о госпоже Ами и о гибнущей Эдамастре. Побеседовать с ним стало труднее, чем добраться до поверхности луны, и Мальтри двинулся обходным путем, намереваясь подобраться к милорду по кругу, попутно выяснив, что же его так раздражает в господине Язу.
Шатер верховного шамана трепетал под порывами ледяного ветра — тот шел от подножий Альдамаса, падал с вершин, приносил редкую россыпь белых, острых снежинок. Справа от шатра темнота пожирала очертания предметов, и Мальтри доверил себя ей, замерев у краешка плотной ткани, накинутой на деревянные столбы и перекрытия.
— Вы подвергаете опасности Орден, — донеслось изнутри, и оруженосца бросило в дрожь. Как эделе благородный, верный своему господину и общему делу, он никогда раньше не подслушивал, и смешанное чувство страха, стыда и гордости было ему в новинку. — Мастера не нуждаются в той силе, что вы собираете. Во-первых, она раздобыта ложью, и за нее уплачено смертью. Во-вторых, вы продолжаете меняться, и не эта ли сила, такая желанная для вас, уничтожает ваше сознание?
— Заткнитесь, — гневно приказал господин Язу. — Ваши паршивые мастера — пережиток прошлого, и не более того. Они на дух не переносят перемены, даже если эти перемены несут в себе пользу — как для юных шаманов, так и для стариков, чей дар почти полностью исчерпался. Я обеспечу своих сородичей неугасимой, воистину бессмертной, магией, и никакие ваши уговоры...
— Вы сошли с ума, — перебил его собеседник. — Вы не способны здраво оценить угрозу. Сила, обещанная вами, не стоит подобных жертв. Мне жаль, но вы — убийца, а не спаситель.
Верховный шаман расхохотался.
— Убийца? И пусть, но зато я — повелитель подземной огненной реки, и те жизни, что я забрал, отныне — ее частица! Они все еще там, на Эдамастре — убивают своих друзей, своих детей и своих любимых. Они все еще там, в дыму над последними дорогами, в трещинах, откуда выползает лава, они — в ней, они поглощают стены, рвы и ворота. Королева Ами погибнет еще до того, как  закончится бой с рыцарями Сельмы, и эта ее судьба — заслуженная штука. Вы не согласны?
Собеседник господина Язу фыркнул и стремительно покинул шатер, но Мальтри удалось разглядеть только его спину, а рыжеватая коса могла принадлежать любому из эделе — этот цвет в их генетике преобладал. Вместо него в глаза бросались менее приметные: иссиня-черные, как у Милайна, пепельные, как у адмирала Тартаса, плавные серебряные, как у Ее Величества Ами... словом, опознать позднего гостя верховного шамана предстояло либо по голосу, либо никак.
Повелитель подземной огненной реки... юноша, конечно, догадывался, что господин Кьян подозревает колдуна не просто так, но чтобы смерть Эдамастры была делом его рук?.. Нет, здесь явно какая-то ошибка. Господин Язу оборонял гибнущий континент полжизни, доблестно служил королеве, учил молодых шаманов не только магии, но и военному ремеслу. Кстати, зачем? Никаких врагов, кроме драконов и нежити, у племени эделе не было, а гражданские войны канули в лету задолго до того, как престол перекочевал под хрупкую власть женщины. Да и в сражениях с бунтующими торговцами, аристократами или охотниками шаманы не принимали участия, высокомерно заявляя, что их умения росли и крепли ради великих дел, а не таких мелочей.
Мальтри углубился обратно в лагерь, стараясь не оборачиваться на просторный шатер господина Язу. Он плохо смыслил в чужих стремлениях, но не сомневался, что о разговоре верховного шамана и его товарища необходимо доложить Кьяну, а Кьян решит, как с ними разобраться.
Но тонкая холодная ладонь поймала его за локоть в десяти шагах от временной обители военачальника, и кто-то ласково, с отеческой нежностью, спросил:
— Разве ты спешишь, Мальтри?

Дозорный не прогадал — послы Этвизы прибыли на рассвете, еще до того, как Уильям проснулся и достиг вменяемого состояния. Добрую половину ночи (или, вернее, недобрую половину) юноше снился какой-то бред: огненные реки глубоко под землей, сгоревшие города, трещины в земле, заполненные морем, и белый песок, похожий на снег. Кто-то сидел на краю мертвого континента и пел, но из многих и многих слов, растянутых им, Его Величество различил всего одну фразу:

— Белый песок сотворяет ряды пустынь;
Тесно в пустынях, повсюду — одни кресты.

— Я как будто всю ночь работал, — пожаловался он Альберту. Бывший оруженосец дедушки сопровождал его к приемному залу, где ожидали послы, и, как всегда, со спокойным вниманием относился к откровениям своего короля. — И совсем не отдыхал. Голова болит...
— Выпейте вина, милорд, — посоветовал хайли. По его мнению, вино быстро и просто решало все проблемы, возникающие в жизни людей. — Или, если пожелаете, я прикажу Эли приготовить вам травяную настойку. А чтобы она не была такой паршивой, как в прошлый раз, я лично подброшу в нее весь тот сахар, что найду в кухне.
Уильям содрогнулся:
— Да брось, не нужно. Само пройдет.
— Ну, если вы уверены... — засомневался Альберт, но, по счастью, от его дальнейших рассуждений юношу спасли двери приемного зала, возникшие впереди. Хайли уверенно их распахнул, переступил порог и объявил:
— Его Величество Уильям, владыка Драконьего леса и повелитель народа хайли — к вашим услугам, господа.
Троица послов — старый седобородый гном, голубоглазый человек и до смешного серьезный колдун, — низко поклонились, выражая свое почтение.
Изумленный Уильям замер у входа, моргнул и растерянно уточнил:
— Тхей? Кельвет? Господин Кливейн?
— Они самые, — улыбнулся гном. Его явно обрадовало, что юноша, чье положение после побега из Талайны взлетело до небес, с прежней невозмутимостью обращался к наемникам, хотя уж теперь-то они были не более чем жалким мусором под его ногами. — Доброе утро, мой король. Мы прибыли из Этвизы, со срочным посланием от Его Величества Нойманна, чей дворец, да будет он навеки благословенен, возвышается на Сельмском холме.
— Неужели вы там обосновались? — не поверил юноша.
Господин Кливейн почесал бороду.
— На самом деле нет, — вмешался Тхей. — Мы предупредили Сельму о том, что неизвестная армия атаковала Шакс. Оставила его целым, если не учитывать сожженную береговую крепость, но жителей перебила, а сбежать удалось исключительно тем, кому помогли мы.
— Троих мы точно спасли, — гордо сообщил Кельвет.
Уильям нахмурился, но все же похвалил:
— Молодцы.
Господин Кливейн кашлянул и вытащил из дорожной сумки свиток пергамента, исчерканный крупным детским почерком.
— Если позволите, я зачитаю. Прекрасно. «Я, полноправный король Этвизы, обращаюсь к Его Величеству Уильяму, владыке Драконьего леса и повелителю народа хайли. Между мной и лесным племенем до сих пор не было союза, но сейчас моему королевству грозит смерть, и я прошу о помощи всех, кто может ее оказать и кто является достаточно благородным, чтобы не бросать в беде того, кто отчаянно хочет ее предотвратить».
— В этом письме, — перебил его Альберт, чей силуэт притаился у книжного шкафа, где блестели корешки стихотворных произведений, — мне так и чудится пренебрежение, милорд. Я предлагаю ответить Его Величеству, что ради спасения он мог бы  обратиться к нам и с большим уважением.
— Тише, Альберт, — попросил король, бросив на бывшего оруженосца дедушки веселый взгляд: действительно, хозяин Этвизы мог бы и постараться, а не вкладывать в свое послание столь прозрачный вызов. — Извините, господин Кливейн.
— Не беспокойтесь, Ваше Величество. — Старый гном покосился на хайли со смутным интересом. — Тут еще пара строк. Наш наниматель пишет, что будет бесконечно благодарен королю Уильяму, если тот не откажет ему в поддержке. И еще пишет, что Этвиза готова стать другом лесного племени, особенно теперь, после того, как трон по праву достался вам. Его Величество считает, что ценность народа хайли всей Тринне ясно доказала госпожа Элизабет, а все войны с Драконьим лесом были недоразумением, спровоцированным скорее людьми, чем вашими подданными.
— Какая тонкая лесть, — проворчал Альберт. — Семилетний мальчишка, и тот использовал бы ее осторожнее. Я не спорю, что причиной конфликтов постоянно были мерзкие человеческие выходки, вроде убийства вашей матери, мой король, или пьяного нападения на пограничный пост со стороны Этвизы, после чего мои разгневанные сородичи показали рыцарям, как нехорошо и опасно связываться с народом хайли. Но меня, если честно, бесит, что прежде эту информацию отвергали и называли фальшивкой, а теперь вспомнили, надеясь тем самым заслужить вашу признательность. Опять же, я предлагаю ответить Его Величеству, что...
Уильям вздохнул. Бывший оруженосец был по-своему прав: люди причинили Драконьему лесу немало зла, и прощать их на ровном месте, не получив хоть какой-то компенсации (сошла бы даже моральная) хайли не собирались. Но бросить Этвизу умирать ради застарелых обид, ради шрамов, пускай и глубоких, как рана на переносице Эльвы, значило поступить так же, как поступили бы те, кого презирали дети лесного племени — и сделаться ничем не лучше.
— Нет, Альберт, — разочаровал мужчину он. — Мы поможем.
— Поможем?! — бывший оруженосец едва не подавился своей же отповедью. — Но, мой король, они подумают, что мы — бесхребетные идиоты, забывшие, как...
— Нет, не подумают, — возразил Уильям. — Если мы будем правильно себя вести, ни за что не подумают.
Альберт намеревался было спросить, как это — правильно, однако в коридоре что-то загрохотало, деревянные створки содрогнулись, и в зал залетел пушистый, обросший плесенью, перепуганный и совершенно не подлежащий опознанию шарик — и принялся биться о стены с энтузиазмом самоубийцы.
— В Аду для тебя уже готовят отдельную сковородку, и я отправлю тебя туда, скотина, чего бы мне это ни... ой, прости, Уильям!
— Эс, что это за уродец? — осведомился юноша, пока наемники в замешательстве наблюдали за безумием черно-белого комка шерсти.
Но ответил ему не перепачканный сажей и паутиной дракон, а маг, с профессиональной точностью заключив:
— Марахат, низшая нечисть. Я его изгоню, если вы...
— Нет! — заорал Эс. — Не смей! Я посажу его на поводок, построю будочку, и он будет моей цепной собачкой!
— Он — демон, — терпеливо пояснил Тхей. — Демоны разрушают все, до чего дотягиваются их загребущие лапы.
Крылатый звероящер фыркнул:
— А вот и нет! Я так понимаю, тебе не приходилось заводить полезные знакомства с обитателями Ада? Нет? Вот и молчи, не мешай более везучим... э-э-э... созданиям заниматься своими делами.
Он в прыжке изловил бешеную тварь, нежно прижал к себе и шепнул:
— Назову тебя Тузиком...
Пойманный, марахат походил скорее на толстого круглого кота, чем на пса, но оскаленные зубы и ненависть в янтарных глазищах ясно давала знать, что он гораздо страшнее. Кельвет перевел опасливый голубой взгляд с него на дракона, сдвинул светлые брови и пробормотал:
— Где-то я тебя раньше видел... не подскажешь, где?
— Нет, потому что я тебя вижу в первый раз, — пожал плечами Эс. — Но я бывал в Этвизе, Вилейне, Хальвете и Талайне, так что, вполне возможно, ты мельком заметил меня в тамошних тавернах или в переплетении улиц. А твой приятель что, маг?
В его поведении сквозила какая-то неискренность, и Его Величество помнил, почему. Руку бывшего талайнийского наемника и по сей день украшали с трудом заживающие раны, некогда нанесенные крылатым звероящером песочного цвета. Впрочем, оправдать Эса было проще простого — его поврежденный мозг вообще много чего натворил, пока дракон, наконец, не вытащил из него серебряное револьверное ядро. Но Кельвета вряд ли успокоили бы такие объяснения.
— Да, маг, — с достоинством отозвался Тхей, пока Уильям лихорадочно прикидывал, вывести из зала дракона или отвлечь послов какой-нибудь ерундой типа завтрака. — А что, у тебя есть ко мне вопросы?
— Есть, но задать их я предпочел бы наедине, — хитро сощурился крылатый звероящер.
Он вел себя, как обычно, дурашливо, но до Тхея чудесным образом дошло, что за беспечным выражением лица скрывается дело весьма важное.
— Что ж, я был бы рад, если бы ты прогулялся со мной по замку, — предложил маг, оглядываясь на господина Кливейна — убедиться, что старый гном не против.
— Иди, иди, — отмахнулся тот.

Эс покорно устроил Тхею демонстрацию наиболее красивых помещений Льяно — тронного зала, астрономической башни, апартаментов сэра Говарда (рыцарь так возмутился, что едва не запустил в незваного гостя палитрой), внешних и внутренних галерей (первые славились витражными окнами, вторые — масляными картинами) и фонтана. Маг помалкивал, дракон, наоборот, не молчал и секунды. Он пересказывал истории, услышанные от Альберта после пробуждения хайли, он пересказывал истории, произошедшие с ним самим, пока Эс пытался привыкнуть к Лунной Твердыне, он, захлебываясь радостным смехом, болтал, как смешно терялся в коридорах Уильям, еще не привыкший к замку. Последнее вызвало у Тхея не менее счастливый смех, и с этого момента наемника и крылатого звероящера можно было называть лучшими друзьями.
Маг, в свою очередь, поведал Эсу о своих злоключениях, таких, как случайная встреча с Кельветом, пропажа соленых огурцов по вине отца (этот наглый мужчина съел все, что должно было достаться Тхею), поездка через перевал Альдамаса, напрасные стремления господина Кливейна заново основать Гильдию на землях герцога и так далее. Затем он почему-то свернул на подробное описание жизни своих родителей, и Эс понял, что и мать, и «подлого, коварного, безжалостного» отца наемник любит настолько сильно, что это чувство, собственно, уже гораздо сильнее любви.
— За многие века чистую талайнийскую кровь, конечно, неплохо разбавили гонцы и переселенцы Этвизы, — талдычил он, — однако я все равно выделяюсь, как акула в стае дельфинов. На Тринне, как правило, попадаются лишь светло-карие глаза, а у меня они совсем темные. Мой отец — беглый варвар с архипелага Эсвиан. Талайна взяла его в плен около сорока пяти лет назад, когда он был еще молод, неопытен и глуп — он сам так выражается, я ни при чем. Моя мать приютила его и спрятала от королевской погони. Они вместе построили дом на отшибе, но как в подобных условиях зародились их взаимные чувства — неясно. Я бы отдал... не половину, но лет восемь своей жизни за то, чтобы это выяснить. Родители воспитывали меня бережно и аккуратно, и благодаря им я превосхожу, — Тхей весело ухмыльнулся, — чертового Кельвета во всем, кроме умения красиво убивать. Убийства, совершенные мной, выглядят ужасно.
Эс едва не поделился, что вряд ли убийства мага по степени ужаса превосходят его собственные — он-то людей и жрал, и давил, и разрывал на два ровных (или нет, тут уж как повезет) сиротливых кусочка, но сообразил, что эти факты из жизни крылатого звероящера Тхею не понравятся. Особенно если не забывать, что Тхей не в курсе о том, кем, по сути, является его забавный высокий спутник.
— Ладно, — сказал Эс, приглашая мага в пустую трапезную — и принюхиваясь, чтобы уловить посторонние запахи — запах Эльвы, например, — до того, как они приблизятся. — Вернемся к моему вопросу. У тебя, приятель, есть какой-нибудь способ оказаться в чужом сне?

Господина Кьяна разбудило тревожное пение рога: кто-то из дозорных извещал командиров, шаманов и военачальников о беде, и низкий, раскатистый звук пронесся над военным лагерем, как морская волна.
— Мальтри, что там такое? — сонно спросил мужчина, памятуя, что юный оруженосец обычно стоит у полога шатра задолго до появления господина.
Но ответом ему послужила тишина, и Кьян окончательно проснулся.
— Мальтри? — снова окликнул он. — Ты где?
Полог шатра дернулся, и на военачальника ошарашенными, хоть и несколько виноватыми глазами уставился парень-лучник, тоже недавно поднятый с походного одеяла.
— Господин, у границ лагеря нашли тело убитого эделе...
— Что?!
Лучник подождал, пока мужчина влезет в любимые штаны и застегнет куртку, а затем повел его сквозь самое сердце лагеря туда, где собралась беспорядочная толпа растерянных воинов. Кто-то из них не произнес ни слова, а кто-то вовсю обсуждал странное событие, недоумевая, как врагу удалось проникнуть на территорию, захваченную бойцами Эдамастры, и даже убить одного из них. И те, и другие отходили, пропуская Кьяна и образуя как будто живой коридор, пока военачальник не увидел огненно-рыжую башку верховного шамана, склоненную над чьим-то телом и лужей крови, растекшейся по сырой траве.
— Язу, что здесь...
Колдун посторонился, и у мужчины перехватило дыхание.
Мальтри, его оруженосца, пригвоздили к земле копьем, и он промучился, вероятно, всю ночь, пока потеря крови не взяла свое. Побелевший, измученный, он умер ближе к рассвету, и в его распахнутых небесно-голубых глазах все еще отражались тяжелые серые тучи, скрывшие солнце, появления которого Мальтри ждал. Его черты выражали удивительное спокойствие, словно оруженосец умер не от боли, словно его уничтожили не страдания, а чертово отсутствие дневного светила, одинакового над Этвизой — и Эдамастрой.
— Лазутчики рыцарей, — зло бросил верховный шаман, обернувшись к военачальнику. — Мальтри их обнаружил, но не успел никому об этом доложить.
Воины вокруг зароптали, широкоплечий тип из четвертого отряда копейщиков послал проклятие на головы тех, кто напал на оруженосца господина Кьяна. Язу чуть различимо вздрогнул, но никто на него не смотрел — военачальник слепо таращился на мертвого юношу, а остальным была более любопытна реакция товарищей, чем повадки верховного шамана.
Только Сури яростно сжал и без того искусанные губы, и если бы он не стоял к господину Язу спиной, у колдуна екнуло бы в груди.
Неважно, какой ценой, но его сегодняшняя цель была достигнута.
В душе Кьяна бурей поднимался гнев, испепеляющий абсолютно все на своем пути. Лазутчики рыцарей... Мальтри их обнаружил, и за это его убили... верно, он всегда был наблюдательным, но увы, недостаточно осторожным...
Военачальник эделе повернулся к Сельме — силуэт города просматривался у горизонта, мрачный и неприступный, окруженный тучами, будто короной. Его прятали высокие и надежные стены, его обороняли тысячи солдат, его заранее приготовили к вражеской атаке, но теперь Кьян не испытывал ни страха, ни желания подобраться к Сельме исподтишка. Нет, он будет убивать рыцарей так, чтобы они проследили за каждым его движением, так, чтобы они ощутили вдесятеро больше боли, чем юный оруженосец Мальтри, чьи мечты о возвращении домой рухнули в одночасье, будто ни гроша и не стоили.

Особняк семьи Ланге находился чуть севернее столицы. Розовато-белый, облицованный мелкими угловатыми камнями, он прятался в тени берез, а в саду усердно возились гибкие силуэты слуг.
Госпожа Ванесса неподвижно сидела у окна, выпрямив спину и сложив тонкие руки на подоле платья. Чуть волнистые каштановые волосы она собрала в пучок, воротник парадной одежды затянула так, что мужчины могли полюбоваться разве что ее шеей, а запястья украсила витиеватыми золотыми браслетами — змеи, переплетенные между собой, оплетали ее плоть.
— Не мучай себя, дорогая, — проходя мимо, дал совет супруг госпожи Ванессы, суровый бородатый мужчина по имени Хандер. Его походка, осанка и поведение с поличным выдавали рыцарскую натуру: в молодости господин Хандер исходил Тринну вдоль и поперек, отыскивая нежить, верных друзей и вообще всякие приключения. — Я понимаю, что принимать столь важных гостей тут, в нашем особняке, глупо, но король настаивает — никто, кроме нас, не совладает с повелителем народа хайли. К тому же ты сама приглашала его на Рождество. Вот и считай, что он приехал, хотя и с опережением...
— Ничего ты не понимаешь, любимый, — ответила Ванесса. — Экипаж с минуты на минуту появится, я хочу выйти и поздравить господина Уильяма с прибытием до того, как эту задачу возьмет на себя дворецкий. О, мне уже пора!
Стражники торопливо распахнули ворота, и экипаж, запряженный четверкой белых коней, оказался во дворе.
— Скорее, скорее! — подгоняла себя госпожа Ванесса, пересекая просторный холл. — Ох, старовата я для подобных упражнений!
У крыльца она остановилась, отдышалась и снова гордо выпрямилась, намекая всем, какой утонченной и благородной женщиной является. Дворецкого хозяйка особняка все-таки обогнала, и он улыбнулся в усы: характер госпожи Ванессы не давал покоя никому, кроме ее мужа, поскольку при господине Хандере супруга становилась мудрой и доброй.
Кучер из народа хайли, со странной серо-голубой кожей и зрачками звездчатой формы, дернул на себя дверцу экипажа.
Хозяйка особняка глубоко вдохнула.
Сначала во двор с облегчением выбрался высокий светловолосый парень, поклонился госпоже Ванессе и на правах первопроходца выдал:
— Добрый день! Если вы не возражаете, я представлю вам короля Уильяма, владыку Драконьего леса и повелителя народа хайли, а также его...
— Оруженосца, — сэр Говард вылез на божий свет следом за драконом, посмотрел на женщину и протянул к ней ладони. — Привет, мама.
В его объятиях госпожа Ванесса ощутила себя той слабой, хрупкой и опасливой женщиной, какой, по сути, была. Но при этом сын обеспечивал ей надежную защиту, и она простояла рядом с ним дольше, чем допускали правила этикета.
— Ты подрос, — отметила хозяйка особняка, окинув сэра Говарда взглядом. — Тебе надо разучиться расти, иначе отец почувствует себя ущемленным.
— Пока что я чувствую лишь радость, что мой сын идет по верному пути, — вмешался господин Хандер. — Но, дорогая, ты забыла о нашем главном госте. Прошу прощения, мой король, помилуйте великодушно...
И он преклонил колено перед худеньким, по мнению госпожи Ванессы, юношей. Королевский венец — более простая и удобная замена короне, — блестел в черных, как уголь, и белых, как снег, прядях, а искристые сапфиры бросали на них синеватые отблески.
— Милорд, — сэр Говард повернулся к Уильяму, — разрешите представить: это моя мама, госпожа Ванесса Ланге, и мой папа, господин Хандер. Они бесконечно рады, что вы согласились поселиться в нашем семейном особняке. Это большая честь и для них, и для меня.
— Приятно познакомиться, — улыбнулся Уильям, и хозяйка дома окончательно растаяла.
— Вы такой милый! — не выдержала она. — Я боялась, что вы похожи на короля Талайны, а вы... вы...
— Да, милорд похож на свою мать, госпожу Элизабет, — перебил ее сэр Говард, прекрасно помнивший, на какие сентиментальные речи способна его родительница. Самому рыцарю они были привычны, и он пропускал их мимо ушей, порой благодарно щурясь в необходимых местах, а вот Его Величество был обделен материнской любовью и не догадывался, какое испытание ему угрожает. — Как я похож на тебя, мама.
— А где твой дедушка? — подал голос тот высокий светловолосый парень, что обратился к госпоже Ванессе первым. — Я хочу побеседовать с твоим дедушкой. Ты нас не познакомишь?
— Чуть позже, презренная реп... то есть... чуть позже, Эс, — вовремя спохватился рыцарь. — Мама, я слышал, что вражеская армия атаковала Шакс, и что моим товарищам не удалось вывести оттуда жителей. А как насчет кузена, кузины и дяди с тетей? Они... ну...
Сэр Говард запнулся.
Госпожа Ванесса покосилась на мужа. Хандер, как воин, не раз и не два сталкивался со смертью, но для нее известие о родичах, в одночасье погибших посреди сгоревшего города, стало серьезным ударом и добавило немало серебряных нитей в косу.
Оруженосец Уильяма сжал кулаки:
— Их тоже убили?..
— Не все так плохо, сынок, — попробовал утешить его отец. — Твои дядя и тетя, к сожалению, не спаслись, но Гертруда и Габриэль живы.
Его Величество сообразил, что сэр Говард сейчас либо совершит что-нибудь безумное, либо разорвется на две части — грустную и счастливую, а потому вмешался:
— Так ведь это чудесно. Я полагаю, их родители сделали все, чтобы помочь своим детям, и они были бы недовольны, если бы вместо радости и гордости за их поступок ты испытывал боль, Говард.
— А вы очень проницательны, — удивился господин Хандер. — Гертруда действительно рассказывала, что мой брат приложил все усилия, лишь бы вражеская армия не обнаружила подземный ход, по которому ушел Габриэль. Если бы они нашли вход, то настигли бы юношу без труда.
— Разумеется, настигли бы, — со смирением отозвался кто-то.
Уильям обернулся.
Спокойный зеленоглазый человек с такими же темно-зелеными радужками, как у госпожи Ванессы, присел на нижнюю ступеньку крыльца и наблюдал за встречей рыцарской семьи и короля хайли, чье непобедимое войско расквартировали в цитадели у западных окраин Сельмы. Он был, пожалуй, чуть ниже сэра Говарда, рыцарскую традицию коротко стричься не брал в расчет, а на левой щеке имел две приметные родинки.
— Габриэль, Ваше Величество, — кивнул он.
Уильям ожидал, что человек, сбежавший от битвы, или скорее — от избиения, будет выглядеть потрепанным и побитым. Но у сэра Габриэля насчитывалось всего одно, скрытое под голенищем сапога увечье: левая нога, поврежденная в бою с нежитью. Кузен оруженосца короля относился к убийству драконов куда серьезнее своего троюродного брата, но по части мастерства ему уступал, и даже у обычной выверны получилось вцепиться в его тело так, чтобы с тех пор оно мучилось непрерывно.
Уильям подошел к сэру Габриэлю и обменялся с ним рукопожатием. Теплая шероховатая ладонь на мгновение стиснула его пальцы.
В замке Льяно хранился портрет госпожи Гертруды, сестры сэра Габриэля. Они были похожи, как две капли воды, за исключением цвета глаз и вышеупомянутых родинок — те выбрали щеку юноши, а щеку девушки обошли стороной.
— Я о вас наслышан, мой король, — сказал сэр Габриэль, подхватывая солидную костяную трость, явно вырезанную из рыцарского трофея вроде туши поверженного упыря. Опираясь на нее, тяжело поднялся, стараясь не перетруждать раненую ногу. — И о вашем дедушке тоже. Говорят, он погрузил Драконий лес в сон, чтобы избежать войны с Талайной. Это правда? Если так, то господин Тельбарт был куда отважнее, чем казался. 
— Правда, — согласился Уильям, и по его хмурому тону семье сэра Говарда стало ясно: Талайной, своей родиной, где умерла госпожа Элизабет, он крайне недоволен.