Грек. Часть вторая. Новый Год в Чахотке

- Давай, заезжай, буду рад тебя видеть!
   Минут через сорок мы сидели на лестничных ступеньках напротив курилки. Все больные как-то незаметно испарились. Курить уже никто не хотел. Я не помню, чтобы Грек просил кого-то слинять, но выглядел он так, что было понятно и без слов: находиться рядом с плачущим Греком могло выйти боком. Грека снова разрывали внутренние противоречия.  Православная традиция смиренно и проникновенно призывала возлюбить ближнего своего.Тонкая душевная организация, наследница культурных традиций Академгородка, вторила нежно словами Толстого про слезинку ребёнка. А дух лихих девяностых взывал: "Ну, суки, тока залупитесь!" Грек задвинул речь, прерываемую всхлипами. Основное её содержание сводилось к неудовлетворенности жизнью и срочной необходимости начать жить по-другому (Грек то и дело собирался податься послушником в монастырь).
   Успокоился он только в ординаторской. Не раздеваясь, как был в кожанной куртке на меху и в норковой шапке (ох уж эти норковые шапки - символ крутизны 90-х. Была у меня одна, да потерял по пьянке. Так и ходил в брутальном черном трикотажном презервативе как простой пацан, типа пох@й мороз), он умылся и высморкался в моё дежурантское вафельное полотенце.
-Пьешь чё-нить?
- Шампанское в 12 откроем. Спирт будешь?
- Я тебе коньяка принес.
 Из-за обьемной пазухи куртки Грек извлек початую бутылку Аиста (бутылка была опорожнена на треть, что вполне обьясняло акт покояния у больничного туалета). Аист пролетел стрелой, и мы, таки добавили спирта. Стрелки часов пересекли 11, когда, наверное, в уважение к известной традиции провожать Старый Год,  Грек извлек все из-за той же безразмерной пазухи светло-коричневый сверток, похожий на небольшую бандероль, чиркнул зажигалкой и, прежде чем я успел что-нибудь сообразить, со словами "Какой праздник без феерверка?!" швырнул в угол ординаторской. К тому моменту, когда до меня дошло, что сейчас произойдёт, бандероль шипела и испускала искры пару секунд.

   Говорят, что перед смертью человека перед его глазами проносится вся его жизнь. Перед моими глазами пронесся только один эпизод. Не из тех, что мне довелось пережить, но тот, который ещё только предстояло: тлеющие листвиничные балки, беспорядочно сваленные в кучу, закопченый кирпич осиротевших стен и уходящий ввысь вдовий хоровод черных пепельных хлопьев...

   Я не герой, в экстремальных ситуациях бывает и бздю. Но случались в моей жизни такие коленца, когда я вдруг вел себя совершенно безрассудно, как бесстрашный придурок. Ну прямо как в этот раз, когда я коршуном бросился хватать горящий армейский взрывпакет (Забавно, но что бы я делал дальше посреди больницы с готовой взорваться бомбой в руках?). Последнее, что я помнил, перед тем, как открыть глаза, срывающийся на фальцет крик Грека: "Идиот, стой! Куда?!...

   Сначала вернулось зрение. Я увидел лицо Грека Крупным планом. Он уставился на меня выпучинными глазами и ритмично открывал и закрывал рот. Это напомнило мне кадры немой кинокомедии, в которой актеры за ограниченностью средств самовыражения строили неистественно утрированные гримасы. В исполнении Грека кино было смешным. Я засмеялся и стал оглядываться, стараясь сориентироватьмя и понять, что здесь происходит. Я понял, что сижу на полу, а Грек склонился надо мной. Над нами же низко-низко повис фиолетовый потолок. Я невольно поднял руку потрогать его, и моя рука исчезла в плотном дыму, заполнившим почти всё  пространство ординаторской, оставив лишь небольшую его часть у самого пола. В этот момент я вдруг вспомнил свой рывок к горящему взрывпакету, и внезапно, как будто прорвав какую-то невидимую мембрану, ко мне прорвался крик Грека:"Саня, ты меня слышишь?!"
- Что случилось? Пакет взорвался?
- Ну ты меня и напугал, какой идиот на взрывпакеты кидается? Матросов, бля!
- Грек, ты идиот! Больница хоть цела, потолок не обвалился?
- Цела, цела твоя больница, вставай давай. Будем комнату проветривать, пока пожарные не приехали...
   До пол двенадцатого мы отдирали
герметично заклееные на зиму фрамуги окон (и даже неимоверным усилием воли и чуть не зубами вырвали гвоздь, не дававший распахнуть окно), махали моим вафельным полотенцем и курткой Грека, работали дверью как большим опахалом. Когда атмосфера ординаторской прояснилась, приободрившийся и немало повеселевший Грек надел свою куртку и уехал праздновать Новый Год куда-то в центр города....

   В 12, как и полагается вместе с дежурными сестрами мы пили шампанское, ели оливье и шубу. Был даже торт. Сестры наперебой и взахлеб рассказывали, как они чуть не обосрались, когда громыхнуло, и явственная ударная волна пробежала по полам коридоров.
   А больные, так между прочим ничего и не учудили, и ночь прошла на удивление спокойно.