Комсомол - юности светлое зерцало

     В честь 100-летия Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи (ВЛКСМ) появились различные воспоминания. Комсомол в сознании старшего поколения характеризуется в основном положительными чертами. Комсомольцы совершали свои воинские и трудовые подвиги во имя Родины, во славу дружбы и верности своей молодости. Комсомол был школой познания жизни, средством осуществления своих дерзких мечтаний
     Публикую отрывки воспоминаний о своих комсомольских годах в школьные и студенческие времена, о работе в комитете комсомола Душанбинского государственного педагогического института, в Октябрьском райкоме комсомола города Душанбе. Эти воспоминания могут помочь читателю не только восстановить свою память о прошлом, подумать о своем настоящем, позаботиться о будущем.  Это необычные воспоминания человека, который жил в годы войны в Ленинабаде (Худжанде), немного учился в Узбекистане, Казахстане, Таджикистане, России. Трудовая деятельность прошла в Таджикистане (Душанбе) и в России.



                КОМСОМОЛ – ЮНОСТИ СВЕТЛОЕ ЗЕРЦАЛО

              Предисловие: воспоминания и социальный фон жизни
     В октябре 2018 года исполнилось 100 лет со дня образования комсомола – Российского коммунистического союза молодежи, который затем после образования СССР был преобразован во Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодежи (ВЛКСМ). Я был членом этой организации с 1954 года по 1968 год. Каждый человек волен и может рассказать о фактах своей жизни. У каждого может быть свой взгляд на историю не только своей жизни, но и своего народа, своего государства. И этот взгляд надо соотносить с истиной, с исторической реальностью без навязывания современных знаний и воззрений. Важно воссоздание существовавших ранее реальных поступков, чувств и мыслей.
     Я понимаю, что любые воспоминания носят субъективный характер. Но нельзя отрицать, что они порождены какими-то объективными факторами, которые имели место в жизни. Только те воспоминания ценны, которые связаны с людьми и событиями, непосредственно спаянными, взаимообусловленными с тобой. Нельзя описывать и оценивать факты, события и людей по воспоминаниям других. Твои мысли, чувства объективны, если ты сам их испытал, если твои суждения основаны на твоих наблюдениях. Эти наблюдения должны быть сопряжены со временем, эпохой, нельзя смешивать хронологию событий и мыслей, имевших место когда-то или сейчас. Надо отрешиться от соблазна вспоминать только плохое или только хорошее, представлять себя идеальным, непогрешимым. Конечно, память может быть избирательна, она почему-то хранит только то, что имело значение в твоей жизни или влияло на твою жизнь, на твой выбор. Надо быть только честным перед собой и людьми. Трудно быть объективным, но воспоминания тем и ценны, что описываешь реальные прошедшие события и людей.
     Сейчас советский период жизни многонационального народа Советского Союза освещают практически почти всегда в негативном аспекте, иногда в мрачных, трагических красках, даже извращают суть событий, дают им и людям одностороннюю оценку. Когда-то при помощи либеральных СМИ из-за рубежа, а затем и в самой России стали навязывать слово совок для характеристики советского человека. Кому-то нужно было это оскорбительное значение этого названия. Изначально писатель Михаил Эпштейн в своем романе «Великая Совь» писал о стране Советов. Слово Совь возникло по аналогии со словом Русь. Сначала Би-би-си, где, читая впервые отрывки из этого сочинения, вдалбливали в сознание слушателей слово совок с отрицательным оттенком. Оно активно стало распространяться в СССР в период перестройки, с апреля 1985 года, когда модно (престижно, выгодно) было охаивать (не критиковать, а именно охаивать!) все советское. Массовое помрачение ума советской партийной верхушки, особенно двуличного идеолога Александра Н. Яковлева, способствовало развитию критики всего советского строя, советского образа жизни, Советского государства. Народ хотел перемен, но светлых, прогрессивных изменений и в экономике, и в нравственной основе жизни, чтобы главными были благо народа и закон, а не телефонное право.
     Если не лукавить, то история моей жизни в комсомоле не будет полной и ясной, если не сказать об общей атмосфере советской жизни, о некоторых моментах личной и семейной жизни.
     Должен признаться, что я типичный, массовый представитель советской государства, которое было единым для граждан СССР от Карпатских гор на Западе до Аляски на Востока, от Северного Ледовитого океана до туркменского города Кушка, самой южной точки на территории СССР. Не было никаких ограничений ни по месту рождения, ни по национальности: родился я в Южном Казахстане, в городе Джамбул, где окончил среднюю школу, по паспорту я был узбеком, потому что национальность обычно определялась и записывалась по отцу, а мать моя была таджичкой, предки которой в конце XIX века переселились из Ходжента и Канибадама Таджикистана еще в период существования Российской империи. Учился в городах России: после средней школы в Перми в Техническом училище №1, где получил специальность слесаря-ремонтника промышленного оборудования, а также в аспирантуре Московского университета имени М.В. Ломоносова. В годы войны жили в Ленинабаде (Ходженте, Худжанде). Высшее образование получил в Душанбе, где работал и прожил всю свою сознательную жизнь.
     Свобода передвижения в СССР никак не ограничивалась, выбор места жительства зависел только от личных или семейных обстоятельств. Имея скудную зарплату, любой человек мог совершить переезд на поезде или самолете из Калининграда до Владивостока, из Мурманска до Душанбе. Я жил не только в Казахстане, Таджикистане, Узбекистане, но и посетил Кабардино-Балкарию, Киргизию и Туркмению, Молдавию и Украину с Белоруссией, города Ленинград, Ялту, Сочи, Орехово-Зуево, Владимир, Ковров, Барнаул, Казань. Не успел познать республики Кавказа, Прибалтики. Очень хотел побывать на Дальнем Востоке и на курорте Трускавец. Но не успел: развалили Советский Союз. Сейчас все время говорят о появившейся возможности посещать, отдыхать в дальних странах, особенно посещать Францию, США, Индонезию и т.п. Сейчас можно посетить любое государство, выбрать место для отдыха. И это хорошо, замечательно. А кто сказал, что этого не произошло бы, живя в СССР? Во времена СССР любимым местом отдыха миллионов советских людей была Болгария, Югославия. И это были обычные врачи, учителя, инженеры, студенты. Десятки тысяч детей со всех концов СССР ежегодно отдыхали в Артеке. Сотни тысяч шахтеров, жителей Заполярья заполняли бесплатные или за мизерную плату (15% стоимости путевок) санатории Крыма, Кавказа. Сейчас любимое место отдыха современных россиян – Турция. Прогресс и миграцию не остановить. Вспомните, разве крестьянин, рабочий, даже не всякий учитель и врач в царской России мог позволить себе отдых в санаториях Крыма? Разве выезжали отдыхать миллионы в Болгарию, Венгрию, Швейцарию? Нет, такую возможность имели только состоятельные люди из числа аристократии. А все ли так хорошо знают свою Родину, посетили все ее уголки? К слову, это всё я говорю в связи с проблемой о свободе передвижения. Территория СССР – это огромный мир, равный всей Европе.
     В социальном плане я прошел путь практически любого советского человека: родился в 1939 году, был пионером, комсомольцем, а затем и коммунистом. Я до сих пор храню комсомольский билет и билет члена КПСС. Я не желаю уничтожать или забыть свою личную историю. Историю и ее приметы, предметы надо хранить, чтобы передать потомкам, которые должны знать историю своего государства, земли, Родины: какой бы она не была в глазах современников.
     11 сентября 1991 года на общем собрании коммунистов педагогического института я публично заявил, что не согласен с решением Верховного Совета Таджикистана о суверенитете, о независимости республики. Я понимал, что такие решения о суверенитете приводили к потере Большой Родины – СССР. Это решение приняли в верховном органе власти не только в Таджикистане, где 85% его членов были коммунистами, но и в других союзных республиках. Какой суверенитет вне СССР? Меня об этом спросили? Как могли коммунисты пойти против всенародного референдума марта 1991 года? Я вышел из рядов Коммунистической партии Таджикистана. Меня как члена коммунистической партии, мои идеалы предали органы, чиновники от партии. Сейчас не состою ни в одной партии, но остался верен идеалам. Убежден, что развивать национальный язык, культуру можно было в рамках СССР, а не только в составе республики. Таджикистан не мог повлиять в административном плане на развитие языка таджиков в Узбекистане, точно также о развитии языка узбеков Таджикистана не писали и не говорили ни власть, ни интеллигенция. Нужно было говорить о языке и культуре той или иной нации, народности, независимо от территории проживания. А так административные границы превратились в государственные, а оторванная часть нации, этноса осталась без государственной поддержки. Стало гораздо труднее договариваться.
     Могу назвать себя продуктом той, советской идеологии, так как идеи братства, справедливости, честности, трудолюбия, призывы за процветание Родины неслись из всех репродукторов-тарелок, со страниц всех газет, слышали из уст учителей, которые нами воспринимались как источник мудрости и знаний. Слово учителя было и законом, и воплощением справедливости. В этих идеях нет ничего предосудительного. Этим качествам старались наградить и наши родители. И все это освящалось светлыми образами Павки Корчагина, Александра Матросова, Туйчи Эрджигитова, молодогвардейцев, которые думали не о личной выгоде, о своем благополучии, а о Родине, о народе. Кто будет возражать против такого отношения к жизни? Тот, кто бросает камни лжи в эти идеи, образы или нечестен перед собой, перед историей, или, мягко говоря, заведомый лжец.
     Коммунистические идеи – это квинтэссенция идеологии всех мировых религий. Эти идеи носят объединительный характер для человечества, они зовут к объединению человека с человеком. Они не разделяют людей по признаку расы, национальности, религии. В этом сила и будущее коммунистической идеологии. Она реализуется даже на Западе под различными названиями, чаще под видом либерализма, гуманизма, общечеловеческих ценностей. В этих воззрениях не хватает социальной справедливости, одной из составляющих коммунистической идеологии.
     Вне идеологии не существует человека как homo sapiens. Надо различать идеологию и реальную политику воплощения этой идеологии. Тут есть существенные различия.  Идеология и политика – это разные области знания и действия, они могут соприкасаться, но их нельзя отождествлять.
     Все ли было гладко в реальной жизни советских людей? Нет, не всё. Гладко лишь на бумаге, если забыть про овраги. Но идеи равенства, социальной справедливости, индивидуального, личного счастья через коллективное благополучие и свободу были привлекательны всегда в жизни любого народа. Слова прикованного к постели писателя Николая Островского о цели жизни человека вообще стали программой для молодого поколения 30-х-50-х годов XX века. Напомню эти слова: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества». В этом высказывании цель жизни человека, в нем нет ничего идеологического, если не расшифровывать фразу «освобождение человечества» (от невежества? от рабского труда? от жизни за счет труда себе подобных? от национальных, религиозных и социальных распрей, от вражды?). Именно в этих словах писателя, в этой нравственной позиции была заложена основа военного и трудового подвига советского народа в Великой Отечественно войне.
     Разве призывы жить и трудиться честно ради этого справедливого будущего – коммунизма – преступление? Согласен – не все так жили. Были приспособленцы, двурушники и карьеристы. Были и подлецы, и откровенные уголовники (они есть в любом обществе со времен матриархата и патриархата). Но основная часть народа в советское время жила по общим нравственным принципам – жить и трудиться честно, человек человеку – друг и брат, надо помогать слабыми и т.п. И эти принципы были закреплены государственными законами. И это – главное.
     Только сумасшедший или глупый человек будет отрицать сами факты репрессий в истории любого государства и народа. Не является исключением ни Российская империя, ни СССР, ни Франция, ни США, ни какое-либо другое государство (см. «Бумеранг истории»). Борьба государства различными средствами против инакомыслия была всегда, часто не обходилась без репрессий. В СССР были и массовые репрессии, депортации, лагеря и расстрелы без суда по совместному решению тройки – секретаря обкома партии (ЦК республики), прокурора, начальника НКВД.  Эти тройки действовали всего год – с августа 1937 по ноябрь 1938 года, а пишут о тройках за весь советский период существования страны.  Это, может быть, маленькая ложь, но она воспринимается уже как аксиома, потому что вдалбливается в сознание людей современными СМИ, так называемыми независимыми журналистами, писателями и многочисленными приспособленцами, которым жилось хорошо и в советское время при социализме, и в современную эпоху капитализма.
     Рядом с нами есть и честные, профессионально пишущие и говорящие люди, но для массовой аудитории через телевидение им путь закрыт. Но не случайно телевизор называют зомбоящиком: это средство пропаганды политики властей, орудие зомбирования людей, а не органа выражения мнения и интересов народа. Какие телеканалы рассказали подробно о социальных взглядах лауреата Нобелевской премии физика Алферова Жореса, академика-экономиста Сергея Глазьева? Замалчивают даже взгляды и идеи писателя, философа Александра Зиновьева, бывшего антисоветчика и эмигранта, прозревшего после житья-бытья на Западе, при капитализме. Прав писатель Юрий Поляков, когда пишет, что «эфирный персонал, чаще всего редакторы, нередко страдают странной ментальной болезнью с тремя симптомами: антисоветизм, отчизноедство и русоплюйство» (Литературная газета, №29, 18.07.2018). Даже на государственных каналах телевидения, всеми современными электронными СМИ три десятилетия идет пропаганда насилия, индивидуализма, эгоизма, растления. Но считается «хорошим» тоном пнуть что-либо советское в якобы историческом фильме, в шоу, в песне, в стихах, в репликах и выступлениях различных лиц. Это и есть полуправда. В стране создали антисоветский фон, граничащий не только с ложью, но и с мракобесием. Этот фон представляют абсолютной истиной.
     Чтобы не замечать мерзости современного капитализма в России, для большей достоверности «страшных», «ужасных», «бесчеловечных» деяний Советской власти создают мифы. Полуправда – это уже ложь, это начало мифа. А полуправда для масс – это уже сознательная ложь, подмена истины. Это уже не идеология, а политика лжи, нужная узкому кругу людей у власти, которые служат верой и правой олигархату. Главным мерилом человека стали деньги, а не честь, достоинство, деяние или профессионализм.
     Самая большая ложь – это о количестве расстрелянных людей в советский период. Давно доказано научными исследованиями, архивными материалами, что десятки миллионов репрессированных и расстрелянных советских людей – это миф, чтобы опорочить мировую идеологию и само существование Советского государства. Что бы сейчас ни вещали идеологи капитализма, в советскую эпоху это было действительно и по своей сути, и на самом деле государством для тех, кто честен, справедлив, трудолюбив, заботится о Родине. Нельзя всю многоплановую и многогранную жизнь советских людей сводить к репрессиям 1937 года. Успехи в экономике, культуре, науке были настолько разительными (их признали даже злейшие враги России), что после Октябрьской революции снова смогли собрать в единое государство (называйте хоть империей) отколовшиеся части царской России, смогли объединить за какие-то 25 лет многонациональный советский народ в единое целое, что помогло победить фашистскую Германию, завоевавшую всю Европу. За 25 лет объединили народы феодальной Центральной Азии и кланового Кавказа с русской нацией, со всем российским народом. Почему? Была объединительная Советская народная власть и единая общечеловеческая идеология.
     Моя жизнь – это жизнь рядового человека, одного из миллионов советских людей. Если бы не Советская власть, то вряд ли сын дехканина (крестьянина), сын узбека и таджички смог бы получить даже начальное образование. Я всю жизнь был бы прикован к кетменю (мотыге) или влачил унизительную жизнь современных гастарбайтеров, которых в старину называли отходниками, потому что зимой уходили на заработки. А я в советскую эпоху получил не только бесплатное среднее и высшее образование, но и высшую научную степень – доктора наук, стал профессором. Присуждали мне ученые степени и ученые звания не в провинции, а в признанных центрах научной мысли мира – в Московском университете имени М.В.Ломоносова и в Институте языкознания АН СССР. И это я постараюсь раскрыть в своих воспоминаниях. Я буду писать о том, что сам лично чувствовал, видел, слышал и делал.
     Получение образования, труд физический или умственный, добывание еды и путешествия, сфера быта – это всё присуще любому обществу, от патриархального, рабовладельческого и до современного капиталистического строя. Есть общие мировые законы развития, прогресса. Я остановлюсь на том, что можно достичь только в справедливом социальном обществе, которое было в зачаточном состоянии в советский период. Однажды я прочитал в газете «Комсомольская правда» за 27-28 сентября 2017 года об одном киргизе (Марсе Сариеве), который заявил, что он жил в советское время при коммунизме и НЕ ЗАМЕТИЛ этого. Все познается в сравнении. Он жил в советское время, а теперь живет в суверенном государстве Кыргызстане. Нет, конечно, это не был коммунизм. Это были только подходы к нему, а ВСЕМ хотелось всё сейчас и немедленно. М.С. Горбачев сознательно допустил парад суверенитетов.  Проголосовали за суверенитет союзные и автономные республики. И первой это сделала Россия. Вспомните статью А.Солженицына «Как нам обустроить Россию?», его призыв избавиться от «подбрюшья», чтобы Россия зажила в довольствии. А Россия в СССР была пионером в значении «первопроходец» (и это слово опошлили, оболгали), создателем новой формы власти – Совета избранных депутатов еще до Октябрьской революции, и, главное, – новой цивилизации, которую обрел благодаря русской нации многонациональный народ Евразии. Надо понять аксиому: антисоветизм – это родная сестра не только русоплюйства, но и русофобии. А русофобия может надеть любую маску. Даже маску патриотизма.

                Начало начал
     Комсомольцем я смог стать только в 1954 году, когда я жил на станции Карахтай Ахангаранского района Ташкентской области Узбекистана. Жил я в поселке, на территории МТС, в семье кузнеца Атабаева Михаила, так как там, где работала мама, не было школы с русским языком обучения, на котором я учился. Семья Атабаевых сложилась интересно. История этой семьи занимательна, она требует отдельного воспоминания. Я помню рассказ тети Сони, жены дяди Миши. Мама как-то договорилась с этой семьей, чтобы я жил у них. Меня приняли как члена семьи, и я благодарен им. Сейчас трудно представить, как можно было оставить 14-летнего парнишку в чужой семье, да еще в таком переходном возрасте. До этого, когда я учился в четвертом классе (1951-1952 учебный год) мы с мамой год прожили вместе с Атабаевыми в одном бараке с общим коридором, дверь в дверь. Жили дружно, вот мама и оставила меня в семье дяди Миши. Доверие, помощь ближнему, соседу была обычной нормой жизни советских людей.
     Как член семьи я помогал по домашнему хозяйству: по утрам выгонял корову, двух баранов в стадо, вечером встречал стадо. Кормил кроликов, кур и голубей. Надо помнить, что страна еще не залечила раны, нанесенный войной – все жили трудно, на подножном корму, держали разную живность. Днем я косил зеленую траву, обязательно – один сноп, чтобы корова могла питаться ночью. Тетя Зоя, сестра тети Сони, доила корову, чаще готовила еду, а тетя Соня сидела с сыном, маленьким Шавкатом. Я бывал у дяди Миши в кузнице, смотрел как он орудовал громадным молотом, иногда я раздувал меха, чтобы поддержать огонь углей. Немногословный дядя Миша научил меня владеть косой, мы заготавливали сено на зиму. Но в повседневной жизни чаще я пользовался ураком – азиатской маленькой ручной косой, с которой я уходил на берег речки, где росла свежая трава.
     Поскольку мне было уже 14 лет, я хотел вступить в комсомол. В это время я был председателем совета пионерской дружины школы. Школа № 5 в МТС называлась имени К. Ворошилова. Вроде бы препятствий не было, возраст позволял, учился я на «хорошо» и «отлично». Но в комсомол меня не рекомендовали, так как накануне вступления в комсомол я подрался. Причиной драки стало то, что один мальчик назвал меня нацменом (позже я узнал, что это сокращенное слово от «национальное меньшинство»). В то время я не понял и не знал значения этого слова (все-таки я нерусский) и решил, что меня назвали нацистом. Естественно, я полез в драку, которая была обычным делом в среде мальчишек послевоенной поры. Но драка произошла во дворе школы, напротив окон учительской. Драку осудили учителя, они же стыдили меня как активиста. Учителям я ничего не стал объяснять, не назвал причины драки. Так что в апреле 1954 года мне не удалось вступить в комсомол. Мне дали исправительный срок.
     В августе того же года маме удалось снова получить назначение, чтобы работать учителем в школе Карахтая. Нам снова выделили бесплатно жилье, но не в прежнем бараке, где жили прежде и где соседом была семья дяди Миши, на другой стороне от железнодорожной станции. В прежнем бараке был общий коридор, вдоль которого располагались однокомнатные квартиры. Естественно, без всяких удобств. Об этом для абсолютно большинства жителей сельских районов не было и речи, даже многие не имели об этом понятия. Это было привилегией городских жителей. Нам выделили комнату в другом бараке. В свою комнату мы входили прямо с улицы, точнее большого общего двора, где стояли по прямоугольному периметру несколько таких бараков. Ни арендной, ни квартирной платы за проживание мама не платила. Учителя в сельской местности были приравнены к государственным работникам. Как это могло быть, сейчас трудно объяснить. Да меня это и не интересовало. Я принимал многое как должное.
     В начале 50-х годов жизнь была трудная. Последствия прошедшей Отечественной войны еще были очень заметны. Мы с мамой жили от ее зарплаты до зарплаты учителя начальных классов. Хорошо помню, как мама покупала пол-литра хлопкового масла на месяц. В казан она отмеряла и вливала одну столовую ложку масла и жарила лук, картошку, готовила суп, чаще без мяса. Помню однажды летом, где-то в конце августа 1954 года дружок мой Ахмедов Гасан, или Гриша (мы тогда чаще назывались русскими именами) пришел и сказал, что можно заработать на железнодорожной станции погрузкой булыжного камня на открытую платформу-вагон. Надо было погрузить 20 тонн булыжника за двое суток. Тогда заплатят нам. Мне показалось, что мы это сделаем очень быстро. Но увы! Мы работали сутки напролет, почти без отдыха. Ели буханку хлеба, запивая холодной водой. Не спали совсем. Через сутки оказалось, что мы погрузили чуть больше половины платформы. У меня, можно сказать, совсем не осталось сил. Гриша был рослым, крепким пареньком, но и он отдыхал всё чаще и чаще. Ведь нам было все-таки по 15 лет. Особенно тяжело было в последнюю ночь погрузки. Утром мы разбросали по разным углам камни, чтобы видно было, что вся платформа нагружена. Пришел мастер и сказал, что еще надо еще набросать камни: чтобы была видна горка над краем платформы. После полудня мастер принял нашу работу. Гриша отлучился куда-то и пришел с деньгами. Мы поделили поровну, по 450 рублей. Это же почти мамина месячная зарплата! Когда я принес маме эти деньги, она заплакала. Я свалился и пропал почти сутки. Потом мама часто говорила, что я не вышел ростом, потому что в школьные годы всегда подрабатывал, часто занимался тяжелым физическим трудом.
     В октябре того же года меня, семиклассника, приняли в комсомол. Я был на седьмом небе: счастлив и горд, что состою в той же организации молодежи, что и Сергей Тюленин, Зоя Космодемьянская. Я чувствовал себя продолжателем жизни этих людей. Я хотел быть похожим на всех этих героев. Больше всех меня привлекал Сергей Тюленин. Старался подражать ему во всем, даже прыгал с крыши нашего дома.
     Однажды утром я проснулся и увидел, что на табуретке нет моей рубашки, в которой я с левой внутренней стороны сделал что-то вроде карманчика, чтобы положить свой комсомольский билет, т.е. я его фактически вшил. Я хотел, чтобы комсомольский билет всегда был при мне. Это желание казалось мне естественным и необходимым. Билет – это же часть моей жизни и души, моей мечты. И тут я увидел, что на печке к стенке прислонен мой билет. Я вскочил с койки и подбежал к печке. Судорожно схватил комсомольский билет и увидел, что на его внутренней стороне на странице появились разводы от чернил, где стояли отметки о принятых взносах (2 копейки). Ужас охватил все мое существо. Я был так растерян и испуган, что слезы прыснули сами собой. Оказывается, пока я спал, мама решила постирать рубашку, а она у меня была одна, замены не было. Мама не заметила вшитый комсомольский билет и опустила рубашку в тазик с водой для стирки. Ее рука нащупала что-то твердое. Так мама обнаружила мой комсомольский билет и стала его сушить.
     Я понимал свою вину, что совершил преступление, так как не уберег самый дорогой документ, по-другому я не оценивал произошедшее. Молодогвардеец Радик Юркин в Краснодоне, в подполье во время оккупации немцев получал комсомольский билет, сохранил его, а я, растяпа, просто не достоин чести быть комсомольцем, так как опозорился. Я испортил билет члена ВЛКСМ.
     Что же мне делать? Надо было идти с повинной головой в райком комсомола в райцентр Ахангаран, который находился в десяти-двенадцати километрах. На поезд я уже опоздал, он уходил рано утром. Я сразу отправился на шоссейную дорогу, она еще не была асфальтирована. Если не поймаю попутную машину, то пешком к обеду доберусь до райцентра. В начале пятидесятых годов можно было спокойно добраться на машине, водители останавливались практически всегда, никаких денег не требовали. Никто не использовал государственные машины для личного обогащения, не «подрабатывал», не левачил. По дорогам ездили только бортовые грузовики и самосвалы. Если не было места рядом с шофером, то можно было ехать в кузове, с ветерком, держась за борт машины. Но в то время машины ходили редко, в сельской местности их было совсем мало. Прошел я километра 4-5, когда меня подобрала старая полуторка. Явился в райком. Пошел к секретарю, он был на месте. Положил перед ним свой комсомольский билет. Я рассказал, как испортил его. Секретарь увидел мое раскаяние, сказал, что правильно сделал, что пришел, что чувствую свою вину, а не обвиняю маму. Он сказал, что менять комсомольский билет не будет, пусть он в таком виде напоминает мне о моем грехе, что билет надо беречь как зеницу ока. Этот билет у меня был до 1967 года, пока не объявили обмен комсомольских билетов по всему Советскому Союзу. В это время я уже работал первым секретарем райкома комсомола в городе Душанбе. По инструкции обмена старый билет необходимо было уничтожить по акту, решению бюро райкома. В январе мы так и поступили по инструкции. А зря. Через три месяца пришло постановление ЦК ВЛКСМ, где указывалось, что можно оставить старый билет на память. А новый до сих пор остается со мной вместе с билетом члена КПСС. Так я не смог сохранить старый комсомольский билет, который был со мной всегда почти 13 лет. Выполнял инструкцию, буквоедство, а может быть просто добросовестность меня и погубила. Это был жестокий урок.
     Комсомол учил преодолевать трудности, не сдаваться ни при каких обстоятельствах. В октябре 1954 гола мама сильно заболела малярией. Очень долго лечилась, но видно было, что не вылечилась. Через четыре месяца ее отправили на пенсию как инвалида 2-ой группы. Пенсия была маленькая – 150 рублей, прожить на нее сложно. Мама в очередной раз решила отправить меня к родственникам, но уже в Казахстан, в город Джамбул, где я родился, на нашу малую Родину. Я понимал, что это был ее вынужденный шаг. Приходилось в очередной раз менять место жительства и школу. Снова приходилось жить у родственников, снова без мамы.
     В начале марта 1955 года я приехал в Джамбул. От железнодорожного вокзала сел в автобус №1 и доехал до остановки «Мучной базар». За почти четыре года моего отсутствия город мало изменился. Дальше шел пешком, добрался до дома старшего брата бабушки Махмуда на улице Сулейманова, дом 28 (сейчас точно не помню). Здесь же жил мой троюродный брат Эркин, с которым я дружил. Этот факт был решающим в выборе места жительства. Когда я вошел во двор, то увидел множество людей. Оказалось, что скончался дедушка Махмуд. Я попал на поминки, три дня прошло, как похоронили деда. Меня отвели в другой дом ко второму брату бабушки (у нее было 6 братьев и 4 сестры), деду Иномджану. В этом доме жили его жена Бахри-апа и дети Каримджон и Ганиджон, двоюродные братья моей мамы. Первый, Каримджон, был старше меня на два года, а второй, Ганиджон, моложе на четыре года. Каримджон отвел меня в школу имени Октябрьской революции на улице Ленина, в которой учился и сам.
     В этой школе учеба у меня вначале не заладилась: я приехал из сельской школы в престижную городскую школу в конце третьей четверти, многое я не понимал, я же пропустил дней десять все занятия, да еще в прежней школе в шестом классе полгода не было учителя физики. Пробелы в знаниях были значительны. А тут конец учебной четверти. Всё незнакомо, друзей нет, в классе много учеников (в прежней школе нас было 10 человек), спросить что-либо у учителей я стеснялся, чтобы не прослыть недотепой среди одноклассников. В общем, завалил контрольную работу за четверть по математике и физике. В последней четверти учебного года я подтянулся, но все-таки по алгебре меня оставили на осень. Здесь я сам виноват, потому что у доски, когда вызывали для устного ответа, я не мог сосредоточиться, даже когда знал материал, хотя с письменными заданиями я справлялся. Я не мог отвечать математичке, потому что она всё время во рту держала леденцы, которые оттопыривали ее щеку. Мне это было неприятно, я ее не воспринимал и даже осуждал. Я молчал, получал очередную двойку, в результате – оставили на осень. В августе я сдал алгебру. Но о школьных годах и жизни у родственников, я расскажу в другом месте, если успею всё описать. Сейчас подхожу к рассказу той части своей жизни, которая непосредственно связана с комсомолом.
     Именно в школе имени Октябрьской революции началась моя настоящая комсомольская биография. В конце июня, когда уже были каникулы, я услышал по радио, что в Казахстане поднимают целину, что молодежь едет со всех концов Союза. Первыми, конечно, были комсомольцы. Из черных репродукторов на улице неслись песни о целине. Популярной была песня «Едем мы, друзья»:
Мы пришли чуть свет 
          Друг за другом вслед, —
          Нам вручил путевки 
          Комсомольский комитет.
          Припев: Едем мы, друзья, 
          В дальние края, 
          Станем новоселами 
          И ты, и я!
     Я слышал и читал, как комсомольцы, преодолевая голод и холод, в 30-е годы в глухой тайге строили город Комсомольск-на-Амуре, как они же восстанавливали разрушенные войной шахты Донбасса и Днепрогэс в конце сороковых годов. Сейчас Родина звала меня на целину, нужно было сеять пшеницу, рожь, чтобы вдоволь было хлеба в стране. Разве я, комсомолец, мог оставаться в стороне? Ведь на целину ехали из Москвы, Ленинграда, Киева и многих других городов Союза. А я, живя в Казахстане, не мог остаться в стороне. Я не мог сказать себе, мол моя хата с краю, ничего не знаю. Такое в голове не укладывалось. Возможно, в эти школьные комсомольские годы впервые у меня появилось чувство долга: перед мамой, школой, организацией, Родиной, страной. Мне никто не говорил, что я должен кому-то что-то сделать. Мне даже мама не говорила, что я должен учиться. Я ходил в школу, потому что все дети ходили. Во время учебы узнавал что-то по тем или иным предметам, потому что это помогало в жизни. Меня всегда звали помочь: бабушка звала пилить или колоть дрова, собирать кизяк, копать огород. Школа звала помочь колхозу собирать урожай или полоть. И я захотел внести личный вклад в освоение целины: Родина звала.
     Однажды пошел за очередной книгой (чтение было моим любимым занятием) в старое здание городской библиотеки, которое располагалось за городским парком на улице Ленина и решил заглянуть в горком комсомола, который тогда находился рядом. Нужно было получить путевку, ведь мне в июле исполнилось бы 16 лет, я был согласен на любую работу там, куда пошлют. В горкоме я попросился в Кустанай или на Алтай, куда ехала основная масса комсомольцев. Сейчас не помню, кто из работников горкома со мной беседовал. Но это был молодой человек, который сказал, что одного меня не могут послать, что еще молод, школьник. Можно ехать только организованной группой, вместе с учителем. А еще сказал, что можно помочь с прополкой в ближайшем колхозе, что это тоже помощь в освоении целины, что необязательно ехать в Кустанай. Тогда я попросил прикрепить меня к какой-либо группе, если такая есть, потому что сейчас каникулы, а я не знаю, где живут мои одноклассники. Работник горкома комсомола сказал, чтобы я зашел через несколько дней, сейчас формируется группа из производственников. Мне не отказали! Я буду целинником!
     Я еще не был близко знаком с кем-либо из одноклассников, только часто возвращался домой к своим родственникам после уроков вместе с Иваном Калайдой, который жил на улице Горького, почти на пересечении с улицей Сулейманова, рядом с домом моих родственников. Я и пошел к нему с предложением поехать в колхоз. Иван согласился, и мы договорились вместе пойти в горком.
     В начале июля собралась группа добровольцев поехать в колхоз. В горкоме комсомола собралось человек пятнадцать. Парней, скорее молодых мужчин, было мало – всего три человека. Ну и мы с Иваном. В основном были девушки. Все были из разных организаций. Все были явно старше нас с Иваном. Оказывается, многие пришли по разнарядке, т.е. их направили, как говорили впоследствии, добровольно-принудительно: вызвали, побеседовали в дирекции и отправили на сельхозработы. На две недели. Были и добровольцы, вроде нас с Иваном. Мы не были белыми воронами. Привезли нас на грузовике-трехтонке не в колхоз, а в совхоз, по-моему, назывался «Подгорный». Дома в поселке были разношерстные: кибитки чередовались с вагончиками, имелось одно добротное здание дирекции. В этом здании половину дома занимала контора совхоза, а вторая половина была жилой: там жили семьи директора и то ли главного инженера, то ли агронома. Деревьев практически не было. Жили мы в каких-то приземистых домиках, хибарках по четыре человека. Домики не запирались, не было замков. Внутри стояли тумбочки, стол, две табуретки и железные койки с матрасами, одеялом и подушкой. Питались в столовой бесплатно, набор блюд был весьма скромный: на завтрак какая-либо каша, чаще пшенная, гречневая и чай, в обед суп-лапша или борщ и котлета с компотом, вечером снова каша или макароны с котлетой. Для меня это была шикарная еда, я же никогда не питался в столовой. По вечерам в клубе иногда крутили кинофильмы. И это всё было, когда еще свежи были раны от прошедшей войны, всего через девять-десять лет.
     На работу возили нас различные грузовики. Оказалось, что нас привезли на вновь распаханные поля, т.е. фактически на целину. Вода текла по широким канавам от речки, протекавшей где-то на севере от поселка. Полям не было видно края, они простирались до видимого горизонта. Нас поставили на прополку свеклы – работу весьма нудную.  Всё делали голыми руками, земля забивалась под ногти. Надо было фактически сидеть на корточках и выдергивать сорную траву, присматриваясь к крупным росткам, выбирать и убирать вокруг них более мелкие, хилые. Утром, пока солнце еще не было в зените, работать было еще ничего, а в полдень и после него пот заливал лицо, ел глаза. Женщины вытирали пот косынками, а у меня даже платочка не было: смахивал пот ладонью. Но никто не работал молча, всё время говорили о каких-то домашних делах, смеялись и подтрунивали друг над другом. Некоторые парни явно пытались заигрывать с молодыми женщинами. Мы с Иваном держались вместе. Когда выезжали на обед в поселок, то задерживались часа на два, приезжали позже и уходили с поля после работы довольно поздно, к вечеру, но так, чтобы успеть в столовую на ужин. В воскресенье не работали, объявляли санитарный день. Чаще все уходили на небольшую речку, которая протекала невдалеке. Там купались и мылись в речке.
     По вечерам, когда не крутили фильм, местная молодежь собиралась в доме у учительницы и медсестры, которые жили вместе. Это были посиделки с разговорами, рассказами, иногда пели песни и частушки, играли в бутылочку, крутили ее на полу, когда она останавливалась и горлышко служило указателем: кого можно целовать в щеку. Все было целомудренно, под веселый смех. Затем бутылку крутил поцелованный. И так по кругу. Мы с Иваном практически стояли в дверях. Народу набивалось много, сидели впритирку, больше стояли. Тогда всё воспринималось обыденно, как само собой разумеющееся. Чистота отношений, дружелюбие были обычным делом. Что было примечательно, никто при девушках не матерился. А работу воспринимали как выполнение долга: надо помочь колхозу, значит, поможем. Производственники иногда ворчали: были бы дома, занимались бы своим делом. Но это было как-то беззлобно. Так в моей жизни появилось не только чувство долга, но и слово «Надо!», то есть вопреки своему желанию, нужно было что-то сделать. Сделать что-то для кого-то, чаще для общего блага, для людей, не для себя. Эти чувства стали называть коллективизмом, а людей, объединенных общим делом, коллективом. Так я всё это понимал и воспринимал. Жить не для себя – это стало моим кредо, моей жизненной позицией. Эти чувства и воспитал во мне комсомол, они стали основой основ во всех моих последующих деяниях.
     Две недели пролетели почти незаметно. Нам выдали даже какие-то деньги, я получил где-то двадцать рублей. Какое-то время, случайно встречаясь в городе на улице, мы здоровались, разговаривали как старые знакомые. Иногда задумываюсь: что могло объединять, испытывать чувство расположения, искренней дружбы случайно встретившихся людей на жизненном пути? Не только личные качества или, как теперь говорят, коммуникабельность. Это было чувство причастности к великому делу и народу. Это чувство нас объединяло, тянуло друг к другу, позволяло доверять. Все эти преувеличении насчет доносительства, зависти как свойства советских людей – это исключения из повседневной жизни. Среди своих сексотами мы называли тех, кто доносил до начальства, до родителей о наших различных прегрешениях или просто о каких-то делах, которые кто-то не хотел афишировать.  Про какие-то происки КГБ я даже не слышал, не знал, чем они занимаются, знал только милиционеров и военных. Знал про здание КГБ на улице Абая, которые строили пленные японцы: я их видел в подвале. Они смотрели сквозь решетку на всех проходящих по тротуару.
     Готовясь к осенней переэкзаменовке по алгебре, я разыскал Раису Ивановну Киселеву, которая раз в неделю стала заниматься со мной по алгебре. Однажды я зашел в школу, чтобы узнать, пришли ли учебники. Мы их получали (бесплатно!) в школьной библиотеке. Помню до сих пор, что на каникулах я прочитывал от корки до корки учебники по литературе, истории и географии. Чтение было моим любимым занятием. Я погружался в чудесный мир событий, людей, чувствовал себя одним из активных участников всех событий, примерял на себя поступки и мысли героев.
     Совершенно неожиданно в сентябре на общем комсомольском собрании меня избрали комсоргом организации. Я не понимал, почему выбор пал на меня, ведь я был новичком в школе, ничем особенным себя не проявил. Если не считать то, что меня оставляли на осень по алгебре, да трех драк с моим участием, свидетелем которых были многие одноклассники и ученики старших классов. Особенно памятна была последняя драка в мае. Какой-то мальчик сказал, что меня зовут во дворе пацаны. Во дворе, за сараем, на меня набросилось человек четыре, я стал отбиваться и кричать: «Выходите все один на один. Надо быть честным. Я буду драться с каждым». Вокруг меня и тех, кто напал на меня, толпилось много учеников. Я стоял против этой четверки и ждал. Но никто не вышел драться один на один. Я не понимал, за что меня хотели избить. Помню, что обозвал тогда их трусами и ушел.
     Может быть кто-то из горкома комсомола рассказал учителям о моем участии в сельхозработах. Не знаю, кто предложил мою кандидатуру в качестве секретаря комсомольской организации. Но скорее всего в школе было очень много новичков, которые раньше учились в других семилетних школах. Оказалось, что фактически все классы заново формировались после объединения женских и мужских школ.
     Комсомольское бюро отвечало в первую очередь за учебу. Иногда на заседание бюро приглашали злостных двоечников. Таких среди комсомольцев были единицы. Но не всегда двойки в журнале отражали истину. Были и несправедливые двойки. В восьмом классе историю СССР вела у нас бывшая танкистка. Во время войны она была контужена. Это сказывалось не только на ее движениях, но и на настроении. Иногда она входила в класс и говорила: «Ну, кто пойдет отвечать на двойку?» Авторитет учителя был непререкаем. Учитель всегда прав. Однажды она снова начала с подобной тирады. Хорошо помню, что она вызвала сначала Гавриленко, а затем Маркину, нашу старосту, отличницу. Их ответы учительница оценила на двойку. Я же секретарь комсомольской организации обязан выступать за справедливость. Маркина точно отвечала как обычно, не меньше, чем на оценку «четыре». Я с места, сидя за второй партой, вслух, громко высказал, что она неправильно поставила двойки. Она не обратила внимания. Тогда я уронил карандаш на пол, наступил на него и стал катать, создавая шум. Дальше произошел диалог. Она:  Хашимов! Прекрати хулиганить!» Я: «Исправьте оценки Маркиной и Гавриленко». Она: «Выйди из класса!» - «Исправьте оценку!» Кончилось дело тем, что учительница покинула класс, а меня вызвали на педсовет. Тогда завуч и секретарь парторганизации Цой Х.Г. имел со мной продолжительную, воспитательную беседу. Я признал, что вел себя плохо, подавал дурной пример, но объяснял всё это борьбой за справедливость, так как не знал другого способа добиться справедливости. Цой Х.Г. сказал, что надо было прийти и рассказать всё директору. Я же считал, что ходить и жаловаться начальству на кого-либо, тем более на учительницу, или наушничать – это совсем подло. Справедливости надо добиваться открыто, при всех. На педсовет я пришел, ждал в коридоре, но меня не пригласили на заседание. Вышел Цой Х.Г. и сказал, чтобы я шел домой.
     Но комсомольское бюро занималось в основном выпуском стенгазеты к знаменательным датам, организацией вечеров отдыха, где всегда выступали участники художественной самодеятельности. Сначала собирали участников, всегда находились певцы и танцоры, правда, некоторых приходилось уговаривать. На репетиции часто сочиняли частушки на злободневные темы, о поведении тех или иных учеников. Они действовали на «героев» безотказно. Популярным был номер с художественным свистом. Было принято организовывать комнаты отдыха для игры в шахматы, шашки, создавали комнату смеха – доставали кривые зеркала. Было очень смешно, когда разглядывали себя и других в этом зеркале. Были такие смешные фигуры у всех. В зале звучала музыка через радиолу, все танцевали. За этот участок досуга, за музыку и объявления по радио обычно отвечали Володя Шугайлов и Модеров Ричард. Я не умел танцевать, поэтому был обычно «почтальоном»: всем раздавали бумажки с номерами, которые прикреплялись к груди. Можно было написать инкогнито письмо, а «почтальон» вручал записку адресату с тем или иным номером. Игра была очень популярна.
     При организации самого вечера, кроме подготовки концерта, комсомольское бюро назначало дежурных у входа в здание школы, потому что иногда пытались проникнуть чужие, которые могли организовать драки. Драки часто возникали из-за девочек, когда они не соглашались идти танцевать с ними, а те отказывались, приходилось их защищать. Хулиганов было в городе много. Всем этим ученики занимались сами, без учителей. Они присутствовали обычно на торжественной части вечера и концерте. Только однажды Зоя Ивановна Кузнецова, учительница по химии, тайно организовала спектакль о нерадивом мальчике, который дома ничего не делал, не приходил вовремя на обед или ужин со всей семьей и т.д. Потом приехала бабушка, которая приучила парнишку к порядку и к уважению старших. Спектакль имел большой успех. Это был большой сюрприз для меня. Я не знал, когда они репетировали, сам я по старой привычке ходил в Дом пионеров, который находился рядом с новой моей школой, в драматический кружок. Там мы готовили спектакли под названием «Чиполлино», «Сережа Стрельцов», которые мы показывали потом не только у нас, но и в других школах. Меня иногда встречали дети и кричали «Синьор Помидор! Синьор Помидор». Видно, в моем исполнении сеньор Помидор больше запомнился, чем Сережа Стрельцов.
     Осенью нас обычно вывозили в ближайший колхоз на сбор кукурузы или свёклы. Хорошо помню, как однажды мы были на уборке свёклы до самой поздней осени и нас застал первый снег. Мы все замерзли, так как не было у нас теплой одежды и обуви: не думали, что нас застанет непогода, поэтому многие не взяли теплой одежды, а может быть ее просто не было, как, например, у меня. Почему-то в памяти осталась картинка: лежим мы в палатке, мальчишки легли по краям, откуда дуло холодом, а девчонок уложили в середину. Фактически мы согревали друг друга своим телом. Ни у кого не возникало желания как-то оскорбить девочек. С утра мы долго ждали машину, которая должна была нас вывезти. Завуч школы, Цой Христофор Григорьевич решил, что нам лучше двигаться навстречу грузовику, чем мерзнуть почти в чистом поле. Действительно, мы прошли где-то час пешком, пока не встретили машину, которая застряла в пути. Мы ее вытолкали, она развернулась и повезла нас в город.
     Обычно в марте-апреле проводились субботники. Школьники старших классов принимали в этом активное участие. Комсомольское бюро договаривалось через горком комсомола о выделении саженцев и месте посадки. Высаживали кусты и саженцы декоративных деревьев. Весной 1957 года мне пришло в голову, чтобы высадить плодовые деревья. Слова Маяковского В. «здесь будет город-сад» я воспринимал буквально: поэт же не говорил о парке, где высаживают разные породы декоративных деревьев. В то время город Джамбул был практически одноэтажным, каждый дом имел сад с плодовыми деревьями разных видов.  Мы высаживали саженцы яблонь. Я видел эти яблони еще в 2010 году. Они тянулись от улицы Коммунистической (теперь Толи би) до пересечения улицы Сулейманова, вдоль улицы Абая от центральной площади, вниз по спуску с правой стороны, если идти в сторону Центрального парка.
     Выполняли мы и некоторые другие поручения горкома комсомола. Осенью-зимой 1956-1957 года нам поручили организовать комсомольский патруль, который в вечернее время делал обход по улицам вокруг школы, поскольку недалеко от школы находился парк культуры и отдыха. У нас были красные повязки, которые выделил горком. При нашем появлении прекращались драки, все относились с уважением, несмотря на наш молодой возраст. Слова «Комсомольский патруль» на красной повязке рукава действовали магически. Помню, мы останавливали так называемых «несунов»: в вечернее время, после 10 часов вечера люди уносили со строек доски, кирпичи, цемент. Мы задерживали подозрительных людей с мешками, чемоданами, узлами. Проверяли их. Если было все в порядке, все законно, то отпускали всех, если – нет, то приводили в школу и звонили из учительской в милицию, которая уводила задержанных. Но таких случаев было немного. За весь период дежурства до апреля 1957 года, мы задержали всего пять человек. Хорошо помню, как однажды задержали одного с досками, он стал объяснять, что доски им были куплены, но хранил на стройке, а работу закончил поздно. Дал нам свой паспорт с пропиской. Мы поверили и отпустили его.
     Впоследствии комсомольские патрули слились с добровольной бригадой содействия милиции, имевшие почти такие же права, как и милиция. Но туда уже принимали совершеннолетних, достигших 18 лет.  Бригадмильцы внесли существенный вклад в охрану правопорядка, но они часто стали сталкиваться с милиционерами, которые затягивали рассмотрение дела, а бригадмильцы стали иногда проявлять, как говорили, чрезмерную самостоятельность. Это было одной из причин роспуска бригадмила. Затем была создана добровольная народная дружина (ДНД), куда стали входить люди всех возрастов и даже женщины. Дружина в основном стала следить за общественным порядком, предотвращала драки. С милицией связи были формальными, дружинники на бумаге имели какие-то куцые права по отношению к нарушителям. Нужно было не только привести нарушителей в милицию, но и написать кучу бумаг, а этим заниматься никто не хотел.  Затем в 70-80 годы ДНД превратилась в обычную «обязаловку», хотя членам дружины добавляли три дня к оплачиваемому отпуску. Дружинники имели и другие государственные гарантии, привилегии.
     Одним из важнейшим моментом нашей комсомольской жизни стала подготовка к проведению в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Мы организовывали вечера, посвященные этому событию, выступления и конкурсы художественной самодеятельности. Хотя мы жили далеко от места проведения фестиваля, но все комсомольцы, помню, занимались распространением билетов лотереи ВЛКСМ, посвященной этому событию. Это было наше посильное участие. А комсомольцы и студенты Москвы, конечно, заняты были полностью приемом гостей.
     Сколько музыки, песен звучало по радио во время фестиваля! На разных языках. Джаза было вдоволь, особенно музыки Л. Утесова. Джаз имел много стилей и разновидностей. Критиковали яростно жесткий джаз типа «Черный шабаш» (Black Sabbath). В 50-е годы музыка джаз-оркестра под управлением Олега Лундстрема звучал довольно часто. Не звучал лишь джаз в исполнении групп зарубежных стран, но джазовая музыка зарубежных авторов у О.Лундстрема была в репертуаре. Сейчас в ходу, как ярлык советской политики, выражение «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь», которое родилось в конце 40-х годов. Эти годы прославились борьбой против космополитизма. Но когда говорят, что в СССР джаз был вообще запрещен, я не понимаю такого беспамятства. Пропаганды джаза, действительно, не было. Ориентировались в основном на народные мелодии. Уже почти 30 лет нет государства СССР, а народ поет песни, популярные в советский период. В чем такой феномен? Дело не в советской временной принадлежности песен (я говорю о текстах песен), а в том, что сама музыка была принята народом. В связи со джазом. Мой одноклассник Володя Шугайлов, поклонник этой музыки, в своих воспоминаниях написал, что я его не принял в комсомол, так как он ходил в узких брюках, клетчатой рубашке, собирал пластинки только джаза западных образцов, т.е. был стилягой. Честно об отказе принимать в комсомол – я этого не помню. Но по образу мышления того времени, я вполне мог такое только сказать, назвать стилягой, но запретить вступать в комсомол один человек не мог.
     Осенью мы впервые взглянули на ночное звездное небо, как на новую целину. Мы узнали, что началась новая эра в истории человечества – освоение космоса. Наша великая страна 4 октября 1957 года запустила первый искусственный спутник Земли. Дело рук наших в космосе! Мы впервые услышали из космоса сигналы «бип-бип». По-моему, не было человека, который бы вечерами, как только стемнеет, не искал в ночном небе медленно мелькавшую звездочку и не наблюдал ее, пока она не скрывалась на краю небесного горизонта. Меня переполняло такое чувство, будто к этому я непосредственно приложил руку. Я точно был причастен к этому чуду.

                Один из многих
     После окончания школы, когда я учился в Перми в Техническом училище №1, а затем работал слесарем на ремонтном заводе города Джамбул, вел обычный образ жизни, ходил в секцию бокса, драмкружок и даже в танцевальный ансамбль, читал со сцены стихи и прозу. Выступал на соревнованиях по шахматам и шашкам.
     Когда мне было 22 года, я стал студентом Душанбинского пединститута имени Т.Г. Шевченко. В этом возрасте многие мои сверстники уже получили диплом о высшем образовании или были выпускниками различных вузов. В институте я учился на «отлично», т.к. на курсе я был старше всех. На курсе в трех учебных группах (76 человек) старше меня был только памирец Садоншо Нафасшоев, ставший впоследствии корреспондентом ТАСС на Памире. Мне не хотелось выглядеть перед семнадцатилетними, вчерашними выпускниками школ, каким-то великовозрастным Митрофанушкой, особенно перед девчонками, коих на литфаке (так звали факультет русского языка и литературы) всегда было абсолютное большинство. Старался выполнять всю программу учебы добросовестно. Считаю, что отличником я стал случайно. На первой зимней сессии было всего три экзамена. Первый экзамен был по курсу «Введение в литературоведение». Дисциплину вел доцент Вайман Семен Теодорович, ставший впоследствии профессором и ухавший затем в Россию. Это был увлеченный, творчески мыслящий человек. Он умело подводил к пониманию теоретических вопросов оценки художественного произведения. Но главное, что я запомнил, он учил нас думать, вырабатывать самостоятельное суждение. Экзамен по его предмету я сдал на «отлично».
     Оставшиеся экзамены своей первой студенческой сессии я уже старался тоже сдать на «отлично», чтобы получать повышенную стипендию, на которую я жил. Стипендия тогда была всего 22 рубля по новому курсу после обмена денег в январе 1961 года. Повышенная стипендия была на 5 рублей больше обычной. Следовательно, всего получалось 27 рублей на месяц. А это же почти рубль в день на пропитание! Мечта! В летнюю сессию надо было сдавать уже пять экзаменов. Я уже не надеялся сдать все экзамены на «отлично», но всё же целенаправленно изучал каждый предмет, хотя бы один учебник осваивал от корки до корки, старался сдать все экзамены только на «отлично». И у меня это получилось. Когда меня хвалили, я молчал и принимал это как поощрение для будущей отличной учебы. Не скрою, что я не очень верил, когда некоторые преподаватели говорили, что я способный студент. Я не считал себя таковым: ведь в школе учился неровно, в аттестате у меня были не только четверки-пятерки, но и тройки. Правда, память у меня была неплохая. Ее развить помогло участие в драмкружке, ведь туда я ходил более 12 лет: запоминал не только слова и реплики своей роли, но и фразы своих сотоварищей по самодеятельному актерскому цеху. Еще в школьные годы заучивал стихи, особенно много знал произведения любимых поэтов – С.Есенина, М.Лермонтова. Знал наизусть сказку Петра Ершова «Конёк-Горбунок». Да и игра в шахматы помогла развить память, так как тренер заставлял повторять на память ходы всей шахматной партии, а таких ходов было от 40 до 70. Я мог воспроизвести ходы десятки партий великих шахматистов. В зависимости от дебюта шахматной партии могли повториться 4-5 ходов, а дальше нужно было придумывать свой ход, так как известный последующий ход мог привести к тяжелой ситуации.
     Весной 1962 года С.Т.Вайман, всегда поражавший своей эрудицией и увлеченностью, предложил провести вечер поэзии и объявили конкурс на лучшее чтение стихов. Я принял активное участие. Читал стихи С. Есенина и даже получил один из призов – небольшой бюст поэта, который я храню до сих пор, несмотря на мои многочисленные переезды.
     Возможно, учитывая мой возраст и отличную учебу, на втором курсе меня избрали комсоргом факультета. Так начался второй этап моей комсомольской жизни. Это был замечательный период. Преподавали нам в основном выпускники Московского и Ленинградского университетов, некоторые из них были эвакуированными в годы Великой Отечественной войны. Требования и знания у них были на самом высоком уровне. Отличные преподаватели, с глубоким знанием своего предмета, с широким кругозором, опытом жизни. Они отвечали на любые вопросы, и не только по теме лекции или практического занятия. Были и причудливые личности. Вуз есть вуз – коллектив большой, разнообразный. Доцент Лозеев П.Н. вел у нас древнерусскую литературу, устное народное творчество. На первом занятии он попросил всех на потоке написать анекдоты, которые мы знали. Кто-то спросил: «Что писать с «картинками»?» Он ответил утвердительно. А затем добавил: «Все, что говорит народ, относится к языку. А язык – это песня народа. Из песни не выбросишь слова». Мы посмеялись и выдали «на гора» довольно занятные анекдоты.
     Я снова окунулся в радостную атмосферу получения новых знаний, обычных, иногда рутинных, иногда интересных заседаний, собраний, кружков и секций, осенних сельхозработ, встреч с интересными людьми, оказавших большое влияние на мою судьбу. Студенческая жизнь полна самыми разными ситуациями. Может быть, я напишу об этом отдельно. Пока сосредоточусь на чисто комсомольской, общественной части своей жизни.
     На двух-трех листах ватмана мы обычно выпускали стенгазету «Литератор». После занятий члены редколлегии печатали на машинке деканата на листах статьи, стихи студентов, рисовали картины, раскрашивали. Содержание старались сделать интересным, чтобы газета не была формальным официозом к той или иной знаменательной дате. Иногда дело двигалось туго: не все заметки были интересными. Я как-то предложил поспрашивать и узнать о тех, кто пишет стихи, а может быть короткие рассказы, чтобы газета отражала специфику факультета. После первого такого выпуска стенгазеты, желающих напечататься начинающих поэтов было немало. Потом на литературном кружке я предложил издавать рукописный журнал. Мы создали свою редакцию, сами же и печатали на пишущей машинке деканата с разрешения Рекутиной Н.В. Помню, мы за годы моей учебы выпустили несколько таких машинописных журналов. Затем была создана многотиражная газета института, где стали печататься наши начинающие поэты на русском и таджикском языках.
     Комсомольское бюро организовывало посещение спектаклей русского драматического театра имени В.Маяковского. После посещения театра мы организовывали обсуждение этих спектаклей, иногда с участием артистов, тем более что на факультете руководил драмкружком артист этого театра Власенко, сейчас забыл его имя-отчество. Знаю, что года через четыре он уехал из Душанбе, говорили в Германию (ГДР). В 1962 году самым жарким было устное и письменное обсуждение спектакля «104 страницы про любовь» и кинофильма «А если это любовь». Обсуждение длилось в письменном виде на страницах нескольких специальных выпусков стенгазеты «Литератор». Равнодушных не было. Все высказывались откровенно и искренне.
     Жизнь комсомольской организации факультета, можно сказать, была обыденной: собрания, ежегодное осеннее участие в сборе хлопка, вечера, культпоходы, особенно походы на вечера поэзии, когда приезжали известные артисты. Конечно, «проработка» на бюро прогульщиков, выпуск молний и стенгазет тоже было в плане работы. Но в этой обыденности формировались наши жизненные ценности. Особенно если возникали экстремальные ситуации. Осенние поездки на сбор хлопка – это всегда экстремальная ситуация. Не все знают, что ручной сбор хлопка – это тяжелейший труд от зари до зари: вставали в 6 утра, завтракали и шли в поле, выдирали из коробочек-скорлупы хлопок-сырец, обдирали пальцы, кисти, почти всегда находились в полусогнутом положении, работали почти до темна, до 7-8 часов вечера. Часто бывало так: согнешься – не можешь выпрямиться, выпрямишься – без боли в спине не согнешься. Не все это выдерживали, кое-кто старался отлынивать. Находились и такие, которые воровали собранный хлопок у своих товарищей, подкладывали камни в мешок с хлопком, чтобы обмануть весовщика. В общем, в семье были не только герои труда, но и свои «уроды».
     Один такой случай я не могу забыть. Это было на третьем курсе. Мы собирали хлопок в Колхозабадском районе. На первый курс поступил один парень, у которого был значок парашютиста – он отслужил срочную службу. Сейчас не могу вспомнить его фамилию, да помнить такого человека особенно не хочется. Он вдруг исчез. Я стал расспрашивать первокурсников. Один из них сказал, что этот «парашютист» украл собранный хлопок у своей однокурсницы. Мне сказали, что парни во главе с Тахоховым Б. собрались и «предложили» покинуть курс, институт и город Душанбе до окончания хлопковой страды. Это был единственный случай, когда негласное общественное мнение оказалось столь действенным, радикальным.
     По вечерам, после ужина часто нужно было собирать комсомольское бюро и спрашивать с тех, кто не выполняет норму 25 килограммов в день. Многие были горожанами, с сельским хозяйством или огородом никогда не имели дела. А труд весьма изнурительный и кропотливый. Хорошо помню, что в первую осеннюю страду почти 10 дней я не собирал комсомольское бюро, мы никого не вызывали. Руководитель факультета, это была Глуховская Инесса Аркадьевна, спросила меня, почему я не вызываю нерадивых студентов. Я честно признался ей, что не я могу вызывать кого-либо, если я сам не выполняю норму, так как впервые собирал хлопок. Как только я сам стал справляться с дневным заданием, тогда и стал собирать комсомольское бюро, выпускать «Молнии» о лучших сборщиках.
     Период сбора хлопка, тяжкий труд – это проверка на прочность личных качеств, чувство товарищества, взаимопомощи, формирование характера. Когда многие бывшие студенты вспоминают это время, то чаще говорят о различных смешных и веселых моментах жизни, чем о тяжести труда. Обычная реплика: «Да, было тяжело, но интересно». Всегда негативно вспоминают только ранний подъем. Молодежь остается молодежью, несмотря на тяжелый труд, мы часто организовывали танцы, иногда показывали кинофильмы, чаще в банный день.
     В начале учебного года в 1963 году в республиканской молодежной газете была опубликована статья «Совесть в целлофане». Героиней оказалась наша первокурсница, назову ее Леной А., чтобы мои воспоминания сейчас как-то не навредили. Фамилию ее я хорошо помню. В статье описывалось «похождение» молодой девушки еще до поступления в вуз. Злачным местом была выбрана площадь 800-летия Москвы перед театром оперы и балета имени Садриддина Айни, рядом с рестораном «Вахш». Она оказывала определенные услуги, особенно иностранцам, которых в городе в то время было небольшое количество. Было ясно, откуда ветер дует, как могла газета узнать обо всем. Когда прочитали статью, даже студенты других факультетов стали показывать в нашу сторону и всячески обзывать наших девушек. Когда об этом стало известно на факультете, возмущению преподавателей и студентов не было предела. Стали требовать исключения студентки из комсомола и из института, нужно было вынести такое решение комсомольского бюро или собрания. Вначале я был в числе большинства. Потом мой однокурсник Саша Бондаренко сказал, что надо выяснить, почему она так поступала. Он уговорил меня поговорить с ней наедине, прежде чем принимать решение, так как при публичном обсуждении студентка вряд ли всё расскажет откровенно.
     Во мне шла внутренняя борьба. О чем с ней мне говорить, если совесть и честь диктует уже сложившееся решение? А как секретарь я обязан выслушать студентку – она же комсомолка, найти индивидуальный подход. Я понимал, что мое мнение как секретаря комсомольской организации может повлиять на решение бюро или собрания.
     Старое одноэтажное здание барачного типа факультета русского языка и литературы педагогического института имени Т.Г. Шевченко. Располагалось оно напротив кинотеатра «8 марта». Здесь находились деканат литфака, несколько аудиторий, кабинеты заочного отделения пединститута. После занятий я встретился с Леной в пустой аудитории. Откровенный рассказ девушки меня ошеломил. Родная мать сама занималась проституцией. Приводила мужчин в двухкомнатную квартиру. Сначала выставляла малолетнюю дочь на улицу. Лене приходилось сидеть во дворе, если не могла попасть в дом к кому-либо из школьных подруг. Однажды, когда ей было 14 лет, ее мама привела двух мужчин. Лену она заставила ухаживать за гостями, ей налили сначала вина, затем водки, заставили выпить. Потом при молчаливом согласии матери, девочку один из гостей увел в другую комнату и изнасиловал. Посещения разных мужчин стали постоянными. Затем мать велела Лене самой находить клиентов. Так она попала в поле зрения милиции. Служители закона сами не брезговали «услугами» не только матери, но и ее дочери, угрожая тюрьмой. Лена сказала, что ей некуда деваться, она ничего не может противопоставить матери и милиции, что единственная надежда – это получить специальность и уехать хоть куда. В другие вузы она не могла поступить, пыталась в прошлом году поступить в университет, но не смогла пройти по конкурсу. Была какая-то безысходность во всем ее облике, в словах, во всей этой ситуации. Рассказ Лены ввел меня в ступор. Я был в шоке, даже растерян. В голове всё это не укладывалось, рушились какие-то представления о жизни, которые казались мне незыблемыми. Ни самый родной человек – мать, ни власть в лице милиционеров, вызывавших у меня особое возмущение, не желали изменения ее образа жизни. Лена понимала постыдность своих деяний, но твердила, что изменить ничего нельзя. И еще меня возмутили действия милиции: они порочили советскую власть. А это уже выходило за рамки не только морали, но и служебного долга.
     История, действительно, была противоречивой. Исключить ее из института означало толкнуть ее на прежний путь. Что делать? Как поступить? Постепенно возникло желание как-то помочь ей. Сама она ни о чем меня не просила. Расстался я с ней в полной растерянности. Абсолютная уверенность, что ей нужно расставаться с комсомолом и институтом, исчезла. Но мириться с её аморальным поведением никто не собирался, и вряд ли кто-то будет это делать. Я пришел посоветоваться к Нине Викторовне Рекутиной, нашему декану. Эта улыбчивая женщина, с всегда внимательными глазами. Её мы звали мамой факультета за её доброту, отзывчивость. Я раскрыл все детали этого непростого дела. И сказал, что не знаю, как себя вести, что говорить на собрании. Но сказал, что как-то надо помочь в этой жизненной ситуации, что нельзя принимать два решения – исключать из комсомола и исключать из института. Но институт-то был педагогический. Если человек недостоин быть комсомольцем, то он не может быть учителем, воспитывать молодое поколение. Эта позиция была аксиомой тогдашней морали. Нина Викторовна разделяла мои сомнения, но посоветовала, решение по комсомолу пусть принимает сами комсомольцы на общем собрании, а относительно быть ли Лене А. студенткой, она сказала, что последнее слово остается за деканатом, который может учесть мнение собрания. И тут она сказала, свою знаменитую фразу о красном фонаре: «Если её оставить в институте, то надо перед входом на факультет повесить красный фонарь». Мудрая женщина и руководитель факультета: как обычно она искала компромисс между аксиомой и человеческим участием.
     На комсомольское собрание факультета пришли почти все студенты, были и преподаватели. Равнодушных не было. Обсуждение было очень бурным. Выступили человек десять студентов. Выступали и преподаватели. Все горячо говорили о чести и достоинстве комсомольца, что Устав не позволяет оставлять таких людей в составе организации. Когда стали принимать решение, то поступило одно предложение: исключить и из комсомола, и из института. С таким предложением нельзя было согласиться. Это означало бросить человека на произвол судьбы, которая оказалась неласковой для Лены. Не вдаваясь в подробности, я предложил исключить только из комсомола, потому что комсомольское собрание должно решать комсомольские дела, а выбрасывать человека из коллектива, оставлять её на произвол матери – нельзя. Воспитание человека в коллективе – это единственная возможность для Лены изменить свою жизнь. Надо дать возможность девушке получить специальность. Мне возражали: почему она должна получать специальность учителя, пусть получает другую специальность. Хорошо помню, что, отстаивая свою позицию и убеждая своих комсомольцев, я выступил чуть ли не четыре раза. Тогда сказали, что, оставив её в институте, мы не будем знать, чем она занимается дома, раз у нее такая мать. Чтобы исключить домашнее влияние матери, я предложил поселить Лену в общежитии. Я знал, что на общежитие могут рассчитывать только иногородние студенты. Тут меня поддержала Нина Викторовна. Её поддержка оказалась решающей. Лену А. исключили из комсомола, но она смогла окончить институт, наш факультет. Однажды, много лет спустя, я ее встретил в троллейбусе, она вышла из него с военным, офицером. Значит, у нее сложилась жизнь.
     На третьем курсе меня избрали членом комитета комсомола института, а затем, когда я был уже выпускником, на пятом курсе стал освобожденным секретарем комитета комсомола института на правах райкома комсомола. Перед институтской комсомольской конференцией меня пригласил первый секретарь Октябрьского райкома комсомола Латифов Джура. Он сказал, что райком хочет рекомендовать меня секретарем комитета комсомола института. Я сказал, что я студент, что до этого секретарем был преподаватель института, что мне будет трудно совмещать учебу и работу. Джура сказал, что меня проверяли. В ЦК ЛКСМ Таджикистана знают, что я работал старшим пионервожатым и начальником летнего пионерского лагеря и справился с этой работой хорошо, награжден Почетной грамотой ЦК комсомола. И ректорат, и партком института согласны: чтобы я был секретарем комитета комсомола, если меня изберут сами комсомольцы. Я подумал и ответил, что это и есть самое главное – если изберут. Меня избрали.
     Совмещать работу и учебу было очень трудно, особенно когда проводили различные совещания и пленумы райкома, горкома и ЦК комсомола республики. Приходилось пропускать очень часто лекции и практические занятия. Хорошо помню, так совпадало, что многие заседания бюро в вышестоящих комсомольских органах проходили в то же время, когда у меня была лекция по научному коммунизму у доцента Шовкопляс А.Е. Я смог присутствовать только на первой и последней лекции, что не осталось не замеченным преподавателем, который съязвил репликой: «О, нас сам товарищ Хашимов посетил». А на экзамене я специально зашел пятым, чтобы иметь больше времени на подготовку. Но, как говорится, фокус не удался. Алексей Ефимович сказал: «Вы же у нас всё знаете, будьте добры отвечать без подготовки». Пришлось подчиниться. Отвечал ему 55 минут не только по вопросам билета, а по всей программе. Слава богу, я знал, что меня ждет на экзамене у Шовкопляса А.Е. и готовился основательно, тем более что наш декан Нина Викторовна однажды вызвала меня к себе и спросила: «Вы что, Рахим, специально пропускаете занятия по научному коммунизму? Смотрите, Шовкопляс может Вам испортить красный диплом». Я, конечно, объяснил, что по расписанию занятия Шовкопляса А.Е. всегда совпадают с заседанием бюро или райкома, или горкома комсомола, что не могу пропустить заседание, так как я освобожденный работник комсомольской организации института и получаю зарплату.


      В середине июня 1966 года пришла разнарядка ЦК ЛКСМ Таджикистана о направлении по комсомольской путевке на лето студентов на строительство Вахшского азотно-тукового завода. И строительство этого завода было объявлено комсомольской стройкой. Нужно было найти 10 человек-добровольцев в студенческий строительный отряд. Никто не пришел, хотя я просил комсоргов факультетских организаций переговорить со студентами, что они могут заработать неплохие деньги в таком стройотряде. После сессии все хотели поехать домой или отдыхать. Студенты уже разъезжались по домам. Пришлось обратиться к ректору Шукурову Орифу Шукуровичу, чтобы студенты в обязательном порядке имели отметку комитета комсомола в обходном листе. Этим способом я приобрел возможность лично говорить с молодыми людьми, чтобы уговорить, объяснить. Пришлось провести почти четыре десятка бесед, чтобы найти 10 студентов-добровольцев, которые согласились войти в стройотряд. Это были действительно добровольцы, никого я не принуждал. В августе я поехал к ребятам, чтобы ознакомиться с условиями их труда. Вахшская долина, где строился завод, в это время года – это пекло, температура на воздухе свыше 60 градусов, а в тени свыше 40 градусов. Ребята работали на открытой площадке. Физический труд сварщиков, каменщиков или в кабине экскаватора, строительного крана при такой температуре даже за большую зарплату было трудно найти. Когда-то работа в таких условиях приравнивалась к труду на Севере, были льготы и т.п., а затем отменили. Правда, у ребят был большой перерыв: с 12 часов дня до 17 часов не работали, затем трудились фактически до темна, когда жара немного спадала. Я поговорил с ними. Один из студентов, Имомов, попросил помочь ему с получением места в общежитии. Я не только пообещал, но и настоял в конце августа при распределении мест на естественно-географическом факультете, чтобы ему выделили место в общежитии.
     В июле 1966 года ЦК ЛКСМ Таджикистана провел выездной семинар комсомольского актива студентов республики. Собрали нас на туристической базе «Варзоб». Проводились лекции, беседы, делились опытом работы об организации политико-массовой и культурно-массовой работы. Основное время проходило в соревнованиях по настольному теннису, волейболу, шахматам. Во время пребывания на семинаре проходил чемпионат мира по футболу в Лондоне. Мы все смотрели небольшой телевизор, болели за сборную СССР, которая получила бронзовые медали. У меня где-то сохранилась одна общая фотография. Есть и фото во время игры в шахматы с Ашуровым Давроном, секретарем горкома комсомола. Два события этого периода оставили в моей памяти заметный след.


     Организовали туристический поход в горы с ночевками. Это было что-то. Обулись в китайские кеды, подошва которых была ребристой. Вооружились палками, чтобы опираться при ходьбе, особенно при движении по песчаному склону. Нам выдали рюкзаки, спальные мешки, котелки, продукты питания, в основном различные консервы вроде «Завтрака туриста», тушенной говядины. Вес рюкзака был значительный. Нас пошло человек тридцать, было много девушек. Поход наш был через Такобский перевал на юго-восток – к посёлку Рохаты и городу Орджоникидзеабад (ныне Вахдат).
Надо сказать, что поход был не только интересным, но и трудным, так как абсолютное большинство парней и девушек впервые вышли на туристическую тропу. Девушки через два-три часа стали отставать, просили сделать привал. Но особенно тяжело им было нести свои рюкзаки. Чтобы облегчить рюкзаки девушек, сначала мы забрали у них продукты, котелки, оставили им только спальные мешки. После обеденного перерыва, когда мы стали взбираться по склону все выше и выше, пришлось забирать у девушек рюкзаки целиком, пристраивать у себя за спиной, а когда поднимались вверх, то и тащить их за руки. Зато какие красоты мы видели в пути! Альпийские луга сменялись голыми скалами. Лисьи хвосты были выше человеческого роста. А ночью лежишь в спальном мешке, смотришь в небо, а там крупные звезды: протяни руку и достанешь, так близко они казались. Только в Таджикистане можно увидеть такую красоту.
     Сначала мы шли вдоль речушки с прозрачной, пенящейся на водопадах водой, затем поднимались всё выше и выше, к снегам. Если встречались пологие склоны вдоль ущелья, то попадались различные деревья: чаще грецкого ореха, выше – арча. Небольшие долинки были покрыты буйной растительностью, разнотравьем. Иногда (и это в августе!) на фоне зелени как огоньки светились красные тюльпаны. Встречалась горная лилия, повсюду торчали «лисьи хвосты». Можно сказать, целый лес! А какой запах! Горный воздух был насыщен пьянящим запахом югана, прикасаться к которому было весьма опасно. Он так обжигает, что оставляет на ногах или руках водянистые волдыри. На пологих склонах, в расщелинах скал росла «чукра», любимое горное зеленое блюдо – ревень. Попадались и горные грибы, которые можно было жарить на костре. Какая это была вкуснотища!


     Ночная стоянка была в одном из заброшенных кишлаков, рядом был ручеек. Сады были полны яблок. Привлек внимание тутовник с большими черными ягодами, которые по-таджикски называют шохтут «королевский тутовник». Когда кто-то хотел полезть на дерево, сверху зарычал медведь. Все кинулись врассыпную, побежали к инструктору, у которого была винтовка, мелкашка. Напугались все здорово. Хорошо, что сам медведь кинулся в другую сторону.
     Из фруктов и ягод мы все сварили себе компоты. Недалеко от заброшенного кишлака по ночам слышалось пение соловьев. В утренней тишине можно было услышать крик иволги и кукушки, а верховьях ущелья кричали горные куропатки, или кеклики. Преодолев два перевала, мы вышли к дороге в сторону Орджоникидзеабада, где нас ждали два автобуса, доставивших нас на турбазу Варзоба.
     Второе событие связано с Варзобским озером. Как-то раз мы пошли купаться. Лежали на песке, загорали на берегу. Кто-то предложил переплыть на другой берег. Ширина озера, по моим меркам, была приличная. Я абсолютно земной человек, мог только держаться на воде и даже проплыть некоторое расстояние. Решил рискнуть. Сначала собралось переплывать человек десять. Поплыли. Доплыв до середины, я обнаружил, что нас осталось двое: рядом плыла девушка из медицинского института, звали её Света. Я посмотрел вперед и назад: до берега было вроде одинаковое расстояние. Так мне показалось. Раз решил переплыть, надо плыть дальше и только вперед, достигать цели. Сил что-то осталось совсем мало, я умел плавать только саженками, другим способом я плавать не умел. Некоторое время я понимал, что плыву. Сколько еще плыть, я уже не понимал, только махал руками из последних сил. Очевидно, я почти не двигался, потому что Света стала кричать мне: «Ляг на спину, отдохни». Все это я хорошо помню. Я попытался перевернуться, чтобы лечь на спину, но почему-то пошел ногами вниз. Я едва выкарабкался наверх, нахлебался воды вдоволь. Снова плыву вперед. Берег перед глазами качается из стороны в сторону. И небо, и горы качаются. Вижу до берега осталось совсем немного. Но сил совсем нет. Руки не могу поднять, чтобы плыть. В голове мелькает мысль: «Так глупо умирать…» Слышу, что Света кричит: «Помогите! Он тонет!», а какой-то мужик на берегу говорит: «Он что на самом деле тонет или шутит? Почему он сам молчит?» А я молчу, потому что боюсь воды нахлебаться. Вижу уже, что берег совсем близко. Вдруг Света кричит: «Уже дно! Встань на ноги!» Я попытался встать, нащупать дно ногами, но рост у меня 158 см: вода плещется у самых глаз. Я задрал голову, высунул только лицо, стал дышать носом, который едва виднелся над поверхностью воды. Так медленно я пошел ногами по дну до берега. Вылез и повалился. Кто-то перевернул меня на живот и стал выдавливать из меня воду. Я отлежался и медленно побрел по берегу на другую сторону, где раздевался, оставил одежду, к ребятам. Через минут 40 я добрался до них. Говорю им: «Я чуть не утонул, а вы все вернулись назад, бросили меня». Они стали смеяться, расспрашивать, как я тонул. Свое «геройство» я запомнил навсегда. Больше 20 метров я больше не переплывал, не рисковал. Но главное – я переплыл Варзобское озеро, достиг цели, не бросил на полпути намеченное.

                Комсомол изнутри: познание и кипение
     В октябре 1966 года меня неожиданно пригласили в Октябрьский райком коммунистической партии к 1-му секретарю Мирзоалиевой Каромат Мирзоалиевне. Когда я вошел в её кабинет, она пригласила меня присесть к её столу и сказала, что есть мнение рекомендовать меня первым секретарем райкома комсомола. Я удивился, поблагодарил за доверие, но сказал, что пока работаю секретарем комитета комсомола пединститута и на полставки преподавателем на кафедре, что в будущем году я буду поступать в аспирантуру, поеду учиться в Москву. Уже послана заявка для поступления в аспирантуру. Я сказал, что не имеет смысла идти на комсомольскую работу, ведь мне уже исполнилось 27 лет. Нужно искать более молодых на эту должность: был убежден: что в комсомоле должны работать люди комсомольского возраста, то есть до 27 лет, потому что они сами еще молоды и понимают запросы молодежи. Я решил связать свою жизнь с преподавательской деятельностью и наукой, поэтому отказываюсь от предложения. Мирзоалиева К.М. на прощанье сказала: «Подумайте еще».
     Где-то недели две спустя мне сказали, что в 10 часов утра меня приглашают ко второму секретарю Душанбинского горкома партии. Я уже понимал, зачем меня приглашают. Мне казалось, что я вполне убедил Мирзоалиеву К.М. Значит, не убедил. Так я познакомился со вторым секретарем горкома партии Абакановым Николаем Дмитриевичем. Он внимательно слушал меня, кивал головой, когда я приводил свои аргументы. Смотрел на меня доброжелательно, казалось, одобрял всё, что я ему говорил. Затем беседа приобрела для меня неожиданный оборот.
     Абаканов Н.Д.: Скажите, пожалуйста, Вы кандидат в члены КПСС? Вы собираетесь вступать в партию коммунистов?
     Я: Да, я кандидат в члены партии. У меня кандидатский стаж истекает в ноябре.
     Абаканов Н.Д.: Зачем установлен кандидатский стаж для будущего члена КПСС?
     Я: Чтобы тщательно усвоить Устав и Программу КПСС, затем получить рекомендации двух членов партии, что я достоин быть членов КПСС. Затем меня должны принять в члены КПСС на общем собрании первичной организации.
     Абаканов Н.Д.: Значит Вы принимаете Устав и Программу партии. А как Вы относитесь к вопросу о партийном поручении?
     Я: Работу секретарем комитета комсомола института можно рассматривать как партийное поручение. Меня рекомендовал партком института, а институтская конференция комсомольцев избрала на эту должность. Кроме того, я являюсь членом райкома и горкома комсомола.
     Абаканов Н.Д.: Октябрьский райком партии считает необходимым дать Вам другое поручение – рекомендовать Вас первым секретарем райкома комсомола. Горком партии поддерживает это поручение. На сегодняшний день у Вас важнейшая задача – подготовить себе преемника. Настоящего вожака молодежи. Или Вы можете предложить другую кандидатуру?
     Я: У меня нет какой-либо конкретной кандидатуры, такая задача передо мной не стояла. Надо подумать. Другую кандидатуру мог предложить Джура Латифов, бывший первый секретарь райкома комсомола. Он же теперь первый секретарь горкома комсомола, ему работать с кем-то.
     Абаканов Н.Д.: Поверьте, мы взвесили все кандидатуры, которые предложил Латифов Д. На данный момент мы считаем Вашу кандидатуру наиболее подходящей. И Центральный комитет комсомола республики с этим согласен. Ваши личные планы об аспирантуре нужно отложить как минимум на два года. Сейчас важны общественные, партийные интересы. Это ваш долг перед партией. Как коммунисту Вам придется считаться с этим мнением и поручением. Мы можем пойти Вам навстречу и разрешить в виде исключения и дальше вести преподавательскую деятельность в институте. Надеюсь, такой компромисс может всех устроить.
     Мне трудно было не согласиться с таким подходом. Я понял, что с аспирантурой пока придется распрощаться. Как минимум на два года. Завкафедрой русского языка и общего языкознания Каракулакову В.В. придется кем-то другим заполнять место в аспирантуре: заявка в Москве пропадет, если не найдут кандидатов. Затем прошли беседы со мной в отделе вузов и школ ЦК ЛКСМ Таджикистана, состоялся разговор и с Гульджахон Бобосадыковой, первым секретарем ЦК комсомола республики. Она произвела на меня большое впечатление. Меня поразила её убежденность, знание людей, фактов. Она вникала в детали моей биографии, семейного положения. Самое главное, Бобосадыкова Г.Б. беседовала со мной, как с равным, как с соратником. Она убеждала, не «давила». Я согласился с её доводами. Надо сказать, что комсомолу Таджикистана того времени повезло на его республиканского руководителя. Бобосадыкова Гульджахон не была двуличной или карьеристом. Она доверяла людям. О ней создавалось впечатление как о жестком человеке. Она жестко могла отстаивать свою позицию, была иногда решительна в поступках. Но всё она делала искренне. Когда она спросила о моих планах на будущее, я честно признался, что даю согласие работать в райкоме потому, что рассматриваю её как поручение партии, а сам планирую в будущем заниматься наукой. Спустя несколько лет, будучи в аспирантуре, мы встретились на каком мероприятии, проводимом постоянным представительством Таджикистана в Москве. Она заинтересованно спросила, как у меня идут дела, а потом добавила: «Правильно поступил, что ушел в аспирантуру».
     Затем у меня пошли беседы в отделах ЦК партии республики, завершилось мое хождение в кабинете секретаря ЦК Компартии Таджикистана Рахимовой Ибодат.   
     Я понимал, что со мной не только знакомились, изучали мои анкетные данные, но и составляли личное впечатление, мнение. Меня расспрашивали о многом: о личных пристрастиях, о курении, об отношении к выпивке, о положении в семье, о родителях и т.д. До заседания пленума райкома комсомола, на котором должны были избирать секретаря, еще было далеко, а со мной уже побеседовали до десятка людей из различных органов. Для меня всё это было ново. Я понял, что это был механизм отбора кадров. Понял и то, что многое в нашей той советской жизни зависит не только от твоих личных качеств и способностей, они, конечно, составляли главное в оценке человека, но и от мнения, впечатления тех, кто занимает более высокую должность, обладая при этом своими нравственными критериями. Субъективизм не исключался. За кем было последнее решающее слово? Кто сказал первым «а» при выдвижении моей кандидатуры? Потом у меня не раз возникали различные вопросы о наших способах и действиях при выдвижении кадров. Различных кандидатур по разным проблемам. Со многими я не мог согласиться, противился как мог. Не всегда мне удавалось убедить в ином подходе, другом взгляде. Я воспринимал всё как обычный рабочий момент. Только надо найти правильное решение. У меня вырабатывался критический взгляд, поиск решений тех или иных проблем, ситуаций. И не только в общественной, комсомольской, но и в дальнейшей научной работе.
     2 ноября 1966 года состоялся пленум Октябрьского райкома комсомола, на котором меня избрали первым секретарем. Заседание проходило для меня как в тумане: не помню повестку дня, кто выступал с докладом и в прениях. Я волновался, всё-таки это было важное событие. Наконец настал третий вопрос – организационный о выборах первого секретаря. Я помню, кто-то спросил: «Хашимов не является членом бюро райкома комсомола. А что из членов бюро никого нельзя было рекомендовать первым секретарем?». Латифов Джура, первый секретарь горкома комсомола, он был в президиуме, ответил, что рассматривали все кандидатуры, не только членов бюро, но и членов всего райкома. Он сказал: «Горком комсомола считает, что нужно рекомендовать Хашимова Рахима. Если есть возражения, давайте высказывайтесь». Возражений не было. Избрали меня. Единогласно. Кто-то поздравлял, ничего не помню: я был в какой-то прострации. У меня начался новый, незнакомый этап жизни.
     Мне вручили ключи от кабинета и сейфа, печать. Я сидел в кабинете один, перебрал все папки, читал названия, если они были. Мое внимание привлек список комсомольских организаций. Я пришел в ужас: в районе свыше 100 организаций. Среди них два десятка промышленных предприятий, среди них крупнейший в Средней Азии цементный завод, Такобский комбинат, три вуза, больше полсотни техникумов, училищ, школ и т.д. Это же сотни имен и фамилий комсоргов, руководителей, парторгов, еще телефоны. Если по делу, то надо все эти фамилии и телефоны держать в памяти. Да...
     Рабочий день в райкоме начинался в 10 часов утра. Я приехал где-то в восемь утра: надо было продумать план действий на мой первый рабочий день. Конечно, перво-наперво надо поближе познакомиться с работниками райкома, с которыми я изредка сталкивался раньше.  Их личных дел в кабинете не было, я не мог узнать даже простые анкетные данные. Понимал, что надо знать, чем они займутся в этот и последующие дни, какие мероприятия намечены в ближайшее время. Нашел план заседаний и список членов бюро райкома. Если честно, я не понимал характера работы самого райкома комсомола как рабочего органа. Ведь любая работа или учеба проходит в первичной организации. А райком чем должен заниматься? Неужели только проводить заседания и принимать в члены ВЛКСМ? Что значит провести мероприятие на уровне района? В чем смысл деятельности райкома комсомола, если это касается производства или учебного процесса? Вопросов было много. А ответы надо было искать уже не завтра, а сейчас.
     Не успел я вникнуть в распределение обязанностей работников, как раздался звонок из приемной первого секретаря райкома партии Мирзоалиевой К.М. Меня попросили срочно зайти к ней. Когда я вошел к Мирзоалиевой К.М., она сказала, что обычно комсомольцы несут транспарант с названием района и знамена в голове колонны на демонстрации 7 ноября. Нужно подобрать надежных людей, лучше студентов одного вуза. Списки людей представить уже завтра. И чтобы я сам лично был с ними на демонстрации. Заворготделом Гусейнов Олег сказал, что 10 ноября во Всемирный день молодежи в клубе горпромторга состоится торжественный вечер. Организует горком комсомола, а нам нужно рекомендовать 2-3 человека для выступления на концерте. И в этот же день необходимо принять участие в праздновании Дня советской милиции. Если учесть, что до ноябрьских праздников остался один рабочий день – 4 ноября, пятница, а 5-го и 6-го выходные дни, то это был настоящий цейтнот. Нужно было срочно принимать меры. Второго секретаря райкома комсомола не было: он был в отпуске. Как потом выяснилось, он переходил после отпуска на работу в ЦК комсомола. Но и мне трудно было принять решение. Подбор студентов-знаменосцев, несение транспаранта с названием района я взял на себя, проведение вечера Всемирного дня молодежи поручил Гусейнову О. Заведующая школьным отделом Нажмиддинова В., миловидная татарочка, смотрела на меня, как ягненок на волка. Было видно, что она очень боялась, что ей достанется какое- то поручение. Я сказал: «Венера, выясните срочно, где, в какой школе в субботу проводится праздничный вечер. Отправляйтесь в те школы, где уже составлена программа концерта. Один номер подберите из русской школы, это может быть 14-ая или 8-ая, один номер из таджикской школы. Позвоните в 34-ю или 53-ю школы. Я в свое время проходил там педагогическую практику, они обычно всегда готовили концерт».
     Два года работы первым секретарем райкома комсомола были для меня школой становления как вожака молодежи, руководителя и познания жизни, людей, судеб и событий. Вся работа советской молодежи, комсомольцев была и многообразной, и ударной по своим результатам. Сталкиваясь с различными людьми, рядовыми и директорами, парторгами предприятий, ректорами вузов, я стал понимать основное назначение райкомов. Реальная производственная, учебная и общественная работа сосредоточена в первичных организациях. Я понял главное – результаты – успехи или неудачи – этой работы зависели от конкретных директоров, инженеров, мастеров, ректоров, деканов. Коммунисты и комсомольцы были обязаны быть примером передовых идей и дел, а райкомы партии и комсомола призваны были стать органами, создающими условия для реализации всего прогрессивного. Однако все воспринимали эти органы как руководящие, главные. На мой взгляд, такой подход сложился, когда шла борьба прошлого, отжившего, иногда враждебного и нового, прогрессивного, патриотического. После Великой Отечественной войны, после великой Победы над фашизмом, ситуация изменилась коренным образом. Страна, народ стали бороться не против чего-то или кого-то, а за что-то, за кого-то. Но старое мышление, мышление противодействия довлело и пагубно влияло на реальные дела. Эти мысли и открытые суждения шли от простого труженика, они звучали на партийных, комсомольских или профсоюзных собраниях.  Всё это заставляло меня задумываться о многом. Я говорил открыто об этом на собраниях, совещаниях, на заседаниях бюро различных уровней. Но меня стали все чаще обвинять в необоснованной критике, в критиканстве.
     Я хорошо помню, что в Душанбе однажды, по-моему, весной 1967 года, проводилось зональный форум комсомольского актива Средней Азии и Казахстана. Этот актив был посвящен проблемам развития культуры. Актив проходил в тот период, когда в Китае в активной фазе находилась так называемая «культурная революция», когда хунвейбины и цзаофани, громившие органы власти, обвиняли профессоров, интеллигентов в ревизионизме и при этом уничтожали культурные ценности. Мне было предложено выступить на этом активе. Я позволил себе сравнить наши достижения и реальные дела по развитию культуры на селе с действиями китайских хунвейбинов. Конечно, я осуждал китайцев на фоне наших достижений и предлагал ряд мер по развитию, созданию стадионов, секций спорта, проведению новых форм художественной самодеятельности, вокально-инструментальных эстрадных ансамблей, популярных среди молодежи. Моё выступление не понравилось кому-то из представителей ЦК ВЛКСМ, который сделал замечание нашим руководителям комсомола республики, что надо проверять текст выступлений. Очевидно, какому-то секретарю райкома нельзя было затрагивать международную проблематику. А я, признаюсь, в то время при подготовке выступления намечал только тезисы в виде кратких проблем, вопросов и примеров, но не писал полный текст выступления. С тех пор меня всегда приглашали в какой-нибудь отдел ЦК или горкома комсомола для проверки текста выступления, например, на пленуме или конференции. В дальнейшем это сослужило плохую службу в моей дальнейшей деятельности: я стал всегда писать и читать текст выступления. А это сковывает мысль, которая может прийти во время выступления. Это был один из негативных моментов работы чиновников от комсомола. Рабочий момент. Но из таких моментов для некоторых складывается суть деятельности, вырабатывается консерватизм, подмена живой работы бюрократизмом. А это – смерть организации молодежи.
     Будучи освобожденным комсомольским работником, я пришел к глубокому убеждению, что в сложившаяся в 60-е – 70-е годы структура органов общественной, комсомольской организации все больше отдаляется от реальной работы среди молодежи. Для хозяйственной деятельности территориальное деление города на районы, возможно, обоснованно. Но общественная деятельность органов комсомола должна быть приближена к первичной организации, которая непосредственно объединяет молодежь. На деле в городе лишним органом, на мой взгляд, являлся райком. Он, конечно, ближе к первичной организации, чем горком. Но почти во районах есть вузы (школы, техникумы, училища), которые сами чаще имеют функции и статус райкома. Никто не будет отрицать, что все вузы города имеют одинаковые проблемы, приемы и сферы деятельности. Аналогичным образом и общественные функции организаций заводов, фабрик и т.п. являются едиными. Однако они разобщены, действуют разрозненно, потому что нет единого органа. Таким единым органом может быть только горком комсомола. В 60-е – 70-е годы фактически горком комсомола являлся промежуточным органом между райкомом и ЦК комсомола: горком никак не связан с первичной организацией. Следовательно, лучше и эффективнее действовали бы специальные отделы в структуре горкома, которые бы взаимодействовали с первичными организациями. А городские райкомы можно было бы расформировать, а его работников перевести в состав отделов горкома комсомола. Сельские райкомы комсомола надо сохранить, а обкомы не нужны. И ЦК комсомола в лице своих штатных работников должен тоже иметь связь с первичными организациями. Прекрасно помню, что даже первый секретарь ЦК Коммунистической партии Таджикистана Д.Р. Расулов приезжал в колхозы, особенно в период сева или сбора хлопка, посещал заводы и фабрики. А работники горкома и ЦК комсомола за время моей работы в комсомоле ни разу не были в первичной организации района. В самом начале своей работы в райкоме, в ноябре 1966 года раздался звонок. Звонил заведующий организационным отделом ЦК комсомола республики, который сначала спросил, в нашем ли районе находится троллейбусное управление. После моего утвердительного ответа он сказал: «Дайте фамилию водителя троллейбуса, девушки местной национальности, которая работает не менее 5 лет и не сделала ни одной аварии». Я ответил, что троллейбусное управление находится в пяти остановках от ЦК комсомола, пусть работник сам съездит туда и подберет нужную кандидатуру. Конечно, пошли угрозы, что я забываю, с кем разговариваю. Я положил трубку и позвонил Бобосадыковой Гульджахон, первому секретарю ЦК комсомола и сказал, что меня выбирали первым секретарем райкома для работы с молодежью района, а не для того, чтобы я собирал какие-то сведения для работников ЦК, пусть сам работник съездит и познакомиться с работой троллейбусного управления и т.п.
     Когда я начал вплотную знакомиться с работой райкома, то обнаружил, что работники не всегда могли подробно рассказать о той или иной первичной организации. Так, никто из работников райкома не мог сказать что-либо о комсомольской организации Такобского комбината и школьной организации в Такобе. Только Бабушкина Раиса, завсектором учета, сказала, что из Такоба давно никто не приходил, взносы не поступают, а из такобской школы никто не вступал в ряды ВЛКСМ. Это была тревожная информация. Не ожидал такой запущенности.
     Я предложил (без обсуждения), чтобы каждый работник райкома в неделю посещал как минимум две первичные организации, а по пятницам обсуждать эти рабочие посещения и решать проблемы этой организации, если возникнет необходимость.
     В середине ноября сам отправился в Такоб, который находился фактически на территории Варзобского района, в сорока километрах от Душанбе. Но горно-обогатительный комбинат для добычи обработки плавикового шпата, который шел на изготовление криолита, применяемого в электрометаллургии алюминия, и поселковая школа почему-то были закреплены за нашим Октябрьским городским районом. Очевидно, сохранили традицию, что заводы и фабрики обычно относились к городу. Комбинат возник в годы войны, когда была нехватка алюминия для строительства самолетов. В середине 60-х годов население было около двух тысяч.
     Проехав на автобусе Душанбе-Ходжи-Оби-Гарм где-то минут сорок, я вышел из машины на развилке у входа в Такобское ущелье и дороги Душанбе-Ленинабад (сейчас Ходжент, Худжанд). Далее надо было пройти пешком километров 8-10 до поселка Такоб, где располагался комбинат. Чуть выше поселка находился одноименный кишлак, который относился уже к Варзобкому сельсовету. Представьте себе – пустынная горная дорога вдоль узкого ущелья, вокруг горы, необыкновенная тишина. Красота необыкновенная. Самое время размышлять о жизни.
     Добрался я до поселка Такоб к вечеру. Я понимал, что рабочий день закончился и надо искать место для ночлега. У первого встречного спросил, есть ли гостиница. Естественно, такой роскоши иметь гостиницу поселок не мог себе позволить. Оказалось, что имеется общежитие, куда я и отправился. В общежитии я разыскал коменданта. Оказывается была такая должность еще со времен войны, так как в общежитии жили еще спецпереселенцы. Я представился и попросил устроить на ночлег, заодно побеседовал о жизни на комбинате, расспросил о руководстве. Комендант даже провел к буфету, где я кое-что купил себе из еды, выпил чаю. В комнате стояло несколько коек, но жильцов не было. Долгий путь и напряжение дня сделали свое дело: я заснул как убитый.
     Утром я отправился в управление завода, в отдел кадров, чтобы узнать, как можно разыскать комсорга или секретаря партийной организации. Сейчас фамилии, к сожалению, не помню. Но мне сразу сказали, где быстро можно было их найти. Комсоргом оказался бригадир электриков Дмитрий. Мы договорились, что он соберет комсомольцев, чтобы провести короткое собрание в обеденный перерыв, минут за 15 до его окончания.
     Перейдя по мосту небольшую речушку, нашел среднюю школу, переговорил с директором и со старшей пионервожатой, которая сказала, что в школе всего 11 комсомольцев. Они позвали комсорга. Я попросил вожатую помочь провести комсомольское собрание, чтобы принять в ряды ВЛКСМ новых достойных членов. Оказалось, что никакой связи учащихся с молодежью комбината нет. Они провели 4 ноября торжественное собрание и вечер, посвященное Великому Октябрю. Договорились, что шефство молодежи комбината над школой может пойти на пользу, что совместное проведение концертов будет полезным.
     Собрание комсомольцев комбината провели оперативно. Выслушал много предложений. Было откровенно сказано, что молодежь чувствует себя изолированно, нет общих дел, а когда-то комсомольская организация жила активной жизнью. Пришел парторг комбината, который заметил, что кое-то из молодежи появляется на работе с «запахом», особенно по понедельникам. Стало очевидно, что пьянство в поселке – это распространенное явление. Оказывается, в клуб не завозят вовремя популярные фильмы, невозможно создать эстрадный оркестр: нет инструментов. Говорили откровенно: чем может помочь райком. Я попросил парторга довести пожелания молодежи до директора, помочь создать комсомольско-молодежную бригаду и связаться с комсомольской организацией цементного завода, провести совместный концерт со школьниками, дать возможность комсоргу приезжать в райком. Надо сказать, что в дальнейшем комсомольская организация Такобского комбината принимала самое активное участие в делах не только комбината, но и района.
     Посещение комбината привело меня к мысли, что вторым секретарем райкома должен быть человек, знающий изнутри работу заводов и фабрик. Пришлось тщательно знакомиться с комсомольским активом кирпичного, пивоваренного, винодельческого, цементного и других заводов. Хотя я сам работал слесарем на заводе, но нужен был человек, который бы непосредственно курировал бы весь производственный сектор района. Встречался с директорами и парторгами, слушал их суждения и рекомендации о кадрах. Выбор был, но не очень широк. Больше всех мне понравился секретарь комсомольской организации цемзавода Шашин Анатолий. Это был худощавый, с живыми глазами молодой человек, говорил он открыто и, главное, заинтересованно и по-деловому о производстве цемента, о проблемах молодежи вообще, а не только о внутрикомсомольских делах. Анатолий работал мастером, то есть знал, как организовать людей, общаться с ними.
     Своими впечатлениями и мыслями я поделился с Мирзоалиевой К.М., первым секретарем райкома партии. Самое главное, Шашин Анатолий был из заводской среды, он сможет глубоко вникнуть в производственные вопросы, будет по-деловому курировать организации из сферы реального производства. А собственно комсомольские, общественные приемы работы он освоит. Мы все этому учимся на собственном опыте, и я в том числе. Она спросила, знаю ли я лично Шашина А. Я, конечно, раньше не сталкивался с Анатолием, но я сказал, что он произвел на меня хорошее впечатление, что он может стать настоящим освобожденным работником комсомола, вожаком молодежи. На пленуме райкома комсомола я выдвинул кандидатуру Шашина А. Его кандидатуру поддержал и Джура Латифов, первый секретарь горкома комсомола. Анатолий был избран единогласно вторым секретарем райкома комсомола. Вскоре после пленума заведующий организационным отделом Гусейнов Олег сказал, что уходит из райкома. После Бабушкина Раиса как-то обмолвилась, что Олег рассчитывал стать вторым секретарем райкома. Я развел руками: в райкоме нужен был производственник, а Гусейнов не был таковым.
     Вскоре мне рекомендовали (не помню, кто точно, кажется, Латифов Джура) на должность заворготделом Гугкаева Мурата. Передо мной сидел молодой громадный детина под сто кило, высотой под метр девяносто, как оказалось еще и борец вольного стиля. Перед ним я выглядел пигмеем. Я побеседовал с ним и понял, что это очень серьезный и ответственный человек, он учился заочно на юридическом факультете, занимался различной комсомольской работой на общественных началах.
     Впоследствии у нас сложились не только рабочие, но и дружеские отношения. Наша райкомовская дружба помогала в работе, старались не подводить друг друга.
     Как-то спонтанно сложился примечательный интернациональный коллектив работников райкома: Бабушкина Р. – русская, зав школьным отделом татарка, правда вскоре её сменил русский Лебедев Станислав, и заворготделом – осетин и я – наполовину узбек, полутаджик.  Был еще у нас внештатаный секретарь райкома комсомола – Аникин Александр. Это была официальная, хотя и общественная должность. Саша работал в городском управлении водоканала. Многонациональности нашего дружного коллектива, естественно, никто не придавал никакого значения, потому что так сложилось спонтанно. Да это – многонациональность – было характерно для любого коллектива в советский период. Национальные трения были только в анекдотах, иногда вспыхивали в быту и то без злобы, ненависти. Только среди так называемой творческой интеллигенции вопросы национальной справедливости имели хождение, да и только на «кухне», в быту. Официально национальный вопрос был «решен».


     Хотя наши профессиональные пути в дальнейшей жизни разошлись, мы еще долго встречались, ходили вместе на футбол, сами играли на стадионе «Спартак» или между парком имени Айни и цемзаводом, на берегу Душанбинки, отмечали семейные праздники, ходили к друг другу в гости. Я признателен судьбе, что в комсомоле повстречал этих людей, а также комсомольских коллег из ЦК, горкома, других райкомов комсомола – Бобосадыкову Гульджахон, Латифова Джуру, Саидову Манзуру, Насреддинова Сироджидина, Рахимову Бибиходжол, Штатнова Михаила. Это были настоящие вожаки молодежи. Конечно, работая в такой сфере, как комсомол, возникали и спорные моменты, и несогласие в каком-то конкретном деле, эпизоде. Но все искренне отстаивали свои суждения, свою правоту. Мы служили единой цели, своей Родине.
     Все органы комсомола практически занимались одними и теми же проблемами, задачами: созданием и организацией соревнования молодежных бригад в сфере промышленности, транспорта, строительства, конкурсами художественной самодеятельности, спортивными мероприятиями, проблемами обучения в школах и вузах, проведением патриотической игры «Зарница». Все это, конечно, проходило в рамках воспитания молодежи в духе дружбы, взаимопомощи, честности, справедливости. Они составляли основу нравственности и морали. Были и традиционные лозунги об интернационализме и коммунистической убежденности. Но эти лозунги и были лозунгами, они фактически были атрибутом любой сферы советской жизни.
    Хочу написать, о некоторых делах и событиях, которые произошли во время моей работы в райкоме.

                50-летие Октября
     1967 год в Советском Союзе и за рубежом прошел под знаком встречи 50-летнего юбилея Великой Октябрьской социалистической революции. Как бы сейчас не оценивали советский период жизни, могу точно сказать, что в юбилейный год все мы жили на самом деле в ожидании большого праздника, действительно считали, что надо добиваться трудовых успехов, побеждать в социалистическом соревновании в труде и учебе. Сейчас много ёрничания по многим советским приметам жизни. Но ведь на самом деле даже творческие работники писали свои произведения (рассказы, стихи, очерки, живописные полотна) и посвящали Великому Октябрю. Уверяю всех недоброжелателей, никто из них и не думал занять какую-то должность. Получить премию, звание победителя конкурса, в том или ином виде спортивного состязания – да, это было. А что в этом криминального или пошлого, как это сейчас представляют? И еще об одном моменте таких конкурсов. Победителями становились чаще те, кто ни словом, ни мазком не прославлял Советскую власть или КПСС, ВЛКСМ. Именно в эти годы на страницах газет и журналов зазвучали во всю ширь стихи студентки университета Гулрухсор Сафиевой, ставшей известной поэтессой. Правда, в период таджикской смуты конца восьмидесятых годов у неё потух поэтический дар, но прорезалась митинговая страсть к политическим лозунгам. Как всякий талантливый человек, она могла «зажигать» как любовь, так и ненависть. Учитывая национальный менталитет, броское афористичное слово – это была горная сель: сметает всё, даже то, чем дорожит. А на митингах любви совсем не было. Но это другая тема.
     В конце шестидесятых годов экономика страны оправилась от последствий Отечественной войны: на прилавках свободно можно было купить мясо, молочные продукты, сладости и одежду. Сортов продуктов не было великое множество, одежда не отличалась разнообразием. Старались купить одежду и обувь, которые поставляли из Чехословакии, Польши, Венгрии, Болгарии, Югославии. Товары этих государств пользовались повышенным спросом. Было абсолютное чувство уверенности в завтрашнем дне, что можно достичь любой мечты.


     Во время работы в райкоме произошла одна знаменательная встреча. В преддверии праздника проводились встречи и торжественные вечера. Тех, кто совершал Октябрьскую революцию, практически не осталось. Ветеранов установления Советской власти уже оставались единицы. Одним из них был Мукум Султанов, пленивший в тридцатые годы последнего курбаши, главаря басмачей в Средней Азии. Такую встречу с ним мы организовали в средней школе №9, которая тогда располагалась рядом с драматическим театром имени Абулькасима Лахути, в котором когда-то я проходил педпрактику и даже работал пару месяцев вторым пионервожатым.
     Я сам впервые видел вживую легендарного человека – Султанова Мукума, командира добровольческого мусульманского отряда краснопалочников пос. Шуриянбаш. Когда мы организовали встречу, это был уже сухонький старик, небольшого роста. Было ему свыше 70 лет. В небольшой актовый зал школы пришли школьники разных возрастов. Представляя ветерана, я сказал, что очень повезло встретиться с живой легендой, что это редкая удача. На удивленье гость, хоть с акцентом, но на довольно приличном русском языке рассказал, как в камышах у реки Кафирниган, в Эсанбае он со своим отрядом взял в плен курбаши Ибрагим-бека. Тогда же я впервые из его слов узнал, что в период существования Бухарской народной советской республики он был награжден первым орденом Красной Звезды. Оказывается за время краткого существования этой республики (1920-1924) были свои награды. Школьники и учителя поблагодарили ветерана, вручили ему цветы. Состоялся традиционный концерт художественной самодеятельности учащихся.

                Уникальный случай
     К этому ж периоду относится один удивительный случай из моей жизни. Мои воспоминания о Расулове Джабаре Расуловиче относятся к периоду, когда он руководил республикой, т.е. к 1961 году до своей кончины в апреле 1982 года. Будучи Первым секретарем ЦК Коммунистической партии Таджикистана, он сумел создать в Таджикистане атмосферу честности и доверия. Жители всегда отмечали один интересный факт: выполнение плана по сбору и сдаче государству хлопка всегда было делом не только трудоемким, но и зависящим от погодных условий. Республика часто недовыполняла план на 1-1,5 процента. В то время широко использовалась практика приписки по выполнению плана. Джабар Расулович не допускал и не принимал этой практики. Он не любил любой вид показухи. Когда в других хлопкосеющих республиках СССР всегда рапортовали о досрочном выполнении плана и первые лица республики получали Звезды Героя социалистического труда, то Расулова Д.Р. награждали только орденом.  Звание и Звезду Героя руководитель Таджикистана получил только за год до своей кончины.
     Как очевидец и непосредственный участник, я хочу рассказать о двух фактах, которые характеризуют Расулова Джабара Расуловича и как человека, и как первого лица государства. С 1961 года по 1966 год я учился в Душанбинском государственном педагогическом институте имени Т.Г. Шевченко и занимался активной общественной работой: был секретарем комсомольской организации факультета русского языка и литературы, а в последний год учебы работал освобожденным секретарем комитета комсомола института на правах райкома. Именно тогда мне посчастливилось познакомиться с Ириной, дочерью Расулова Д.Р. Она сначала училась, а затем работала на факультете иностранных языков. Мы не были тесно знакомы с Ириной Джабаровной, но сталкивался с ней по незначительным комсомольским делам. Можно сказать, что это было шапочное знакомство. Сам я избегал тесного общения с людьми, имеющими какое-либо высокое должностное положение в обществе или родственные отношения. О своих родственниках, добившихся известности в республике, я всегда умалчивал. Имя одного из них после его смерти носит улица, на которой он жил. Но меня всегда поражало то, что дочь Джабара Расуловича, первого лица республики, вела себя скромно, никогда не выпячивала свое высокое родство. Она училась и трудилась, как все обычные люди, не стремилась к должностям, всегда была почтительна и вежлива со своими коллегами. Было видно, что она была так воспитана своей семьей, своим отцом.
     Второй факт связан с одним из ряда выходящим событием, участником которого стал автор этих строк. В 1967 году вся огромная страна – СССР – готовилась к достойной встрече 50-летия Октябрьской социалистической революции. Будущий праздник в жизни Советского Союза во всех организациях старались встретить трудовыми успехами, проводились различные мероприятия, которые посвящались этой знаменательной дате. Помню только, что это событие, о котором я хочу рассказать, произошло субботним вечером в апреле месяце. Суббота обычно является нерабочим днем во всех организациях, но в вузах шли занятия, а студенческие вечера проводились практически каждый месяц. Работники райкома в субботу тоже могли не приходить на работу, но кто-нибудь всегда дежурил в это время.
     Во время моего дежурства около 7 часов вечера раздался телефонный звонок. Звонил секретарь комитета комсомола медицинского института Аюбов Мирзиё, который сказал, что молодежь собралась провести вечер, наметили концерт, а сторож не пускает их в актовый зал, потому что ему никто из руководства таких указаний не давал. Я спросил, нет ли кого-нибудь из начальства института, чтобы разрешить конфликт. Аюбов Мерзиё сказал, что никого не нашел, а домашнего телефона ректора Таджиева К.Т. у него нет, что нужно срочно помочь и решить вопрос. Я попросил пригласить сторожа к телефону. Спустя некоторое время они сообщили, что сторож отказывается подходить к телефону.
     Обычно в горкоме или ЦК комсомола бывали дежурные, но чаще по праздничным дням. Я по списку телефонов попытался позвонить по нескольким телефонам, но никто не подошел к телефону. И тогда из особого списка номеров телефона, который находился в райкоме партии, я нашел домашний телефон (рабочий не отвечал) первого секретаря ЦК компартии Таджикистана Расулова Д.Р. и позвонил.
      К телефону подошел сам Расул Джабарович. Я представился и извинился за звонок. Я сказал: «Расул Джабарович, я прошу меня извинить, но у меня не было иной возможности, чтобы решить своевременно эту ситуацию. Дело в том, что молодежь мединститута собралась провести вечер, а сторож их не пускает, не дает ключ, чтобы открыть зал. Огромна масса студентов столпилась у дверей главного корпуса мединститута. Сторож требует разрешения только ректора, телефон которого нам неизвестен. Прошу помочь». Расулов Д.Р. ответил: «Хорошо, я понял. Перезвоню Вам через 20 минут».
     Я понимал, что совершил непозволительную дерзость. Но я отвечал за деятельность комсомольской организации целого района, которая насчитывала почти 28 тысяч человек, перед которыми я чувствовал ответственность как вожак молодежи. Я выполнял свой долг перед ними.
     Через 10 минут раздался звонок первого секретаря ЦК комсомола республики Г. Бобосадыковой, которая отругала меня за неслыханный поступок. Но самое главное – вечер молодежи в мединституте состоялся. Потом долго работники райкома комсомола шутили: «Если не сделаешь, как сказал Хашимов, он позвонит Брежневу». Вряд ли кто из первых лиц республики, кроме Расулова Д.Р. стал бы обращать внимание на звонок какого-то секретаря райкома комсомола. Это был настоящий руководитель, который жил и работал по совести.

                Обмен билетов
     По постановлению ЦК ВЛКСМ с 1-го января 1967 году необходимо было провести обмен комсомольских билетов. Этот процесс должен был активизировать деятельность не столько райкомов и горкомов комсомола, сколько первичных организаций. Это была сверка не только количества комсомольцев, но и качества работы всех уровней комсомольской организации республики. Для нас, райкомовцев, вникнуть ближе в общественной работе в самой гуще молодежи: узнать, чем она живет, чем дышит, что интересует. Конечно, обмен билетов давал возможность нам всем непосредственно встретиться с комсомольцами. Конечно, были прорехи: выявили много выбывших, но не снявшихся с комсомольского учета. Таких комсомольцев приходилось разыскивать через последнее место учебы или работы. Поскольку комитета комсомола вузов работали сами на правах райкома, они сами проводили сверку и обмен комсомольских билетов. Но наши бывшие городские школьники, поступив в вузы, не всегда снимались с учета в райкоме, где они состояли. Конечно, в организационном и техническом плане это была очень кропотливая работа. Одна Бабушкина Раиса, завсектором учета с этим не справилась бы.  Я поручил заведующим школьным и организационным отделом посетить все школы, взять списки всех выпускников последних двух лет. Если есть возможность, то узнать, в какие вузы и техникумы, училища приблизительно или точно поступили эти выпускники или они устроились где-то на работу.  Именно среди выпускников школ было наибольшее количество неизвестно выбывших. Комитетам комсомола вузов и секретарям комсомольских организаций техникумов, училищ, ПТУ поручили представить списки всех первокурсников, поступивших из города Душанбе. В общем, организовали такое двустороннее движение: школа – вуз, техникум и первокурсники вузов, техникумов – школа. Это оказалось эффективным приемом сверки и учета. Это стало залогом успешной работы и при обмене билетов.
     Свои трудности были и при организации обмена билетов производственников, различных учреждений: в райком не все могли прийти организованно во время рабочего дня. Приходилось задерживаться допоздна, иногда до 10 часов вечера, в общем был чистой воды ненормированный рабочий день у работников райкома, особенно у завсектором и секретарей: первая вместе с секретарем-машинисткой должна была заполнить, выписать все билеты и учетные карточки, а секретари всегда лично вручали комсомольские билеты, проводили индивидуальные беседы с комсомольцами, записывали их предложения.
     Однажды Бабушкина Р. зашла ко мне в кабинет и сказала, что пришел комсомолец, который не хочет менять билет, а хочет выйти из рядов ВЛКСМ. Сейчас не помню его фамилии, но помню, что это был инженер-проектировщик, кажется, из гипроводхоза. Я пригласил его к себе, попросил Раю никого ко мне не приглашать и не звать к телефону (он был один на весь райком). Мне было интересно узнать о причинах такого решения из уст самого отказника. Когда он подтвердил свое решение выйти из рядов ВЛКСМ, я сказал, что это его право, что он не может просто положить комсомольский билет и выйти из комсомола. Он вступал в первичной организации, она его принимала в ряды ВЛКСМ, она и должна принять решение о выбытии из комсомола и представить его в райком на утверждение. Это по Уставу ВЛКСМ. Надо же быть последовательным в своем решении, не скрывать его от своих коллег, товарищей. Он согласился, что нужно решение первичной организации. Дальше я спросил о причинах его решения. Молодой человек сказал, что после Великой Отечественной войны комсомол, как и профсоюз, изжил себя, что эти общественные организации самостоятельно не могут повлиять на жизнь коллектива и работу человека. Они бесполезны. В его аргументах, суждениях я отчетливо почувствовал антисоветские отголоски повести А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Это было очень серьезно. Мне впервые пришлось защищать советский образ жизни не лозунгами, а конкретными фактами, не публично в выступлениях, а в острой дискуссии. И я это делал не потому, что был первым секретарем райкома комсомола, а потому что это были мои убеждения. Следовательно, нужно было привести аргументы в пользу своего убеждения в первую очередь. Я стал защищать не абстрактный советский образ жизни, не должность, а свою личную жизнь и убеждения.
     Мой оппонент в ходе дискуссии согласился, что после войны молодежь вообще и комсомольцы в частности действительно оказали государству, народу великую помощь в освоении целины. Я рассказал, что принимал небольшое, но непосредственное участие, что награжден даже медалью за освоение целины. Я сказал, что встречал при этом не только энтузиастов-добровольцев, но и тех, кто поехал за длинным рублем, что были и обычные уголовники. Но комсомол не только вспахал целину, потом собрал миллиард килограммов зерна, но и создал сотни поселков, совхозов там, где не ступала нога человека. Сейчас вся страна, комсомольцы в первую очередь строят БАМ. Я напомнил, что именно в эти месяцы в Хабаровском крае комсомольцы Таджикистана строят свой участок БАМа и создают поселок. Я спросил, сколько человек до 35 лет работают в его гипроводхозе над проектами, связанными со строительством Нурекского ГЭС, Всесоюзной комсомольской стройки. Оказалось, почти 40% сотрудников, которые были в основном комсомольцами. Я спросил, знает ли он, что только комсомольцы из всех концов СССР работают вожатыми в знаменитом пионерлагере «Артек» в Крыму, они воспитывают детей со всех концов не только Советского Союза, но из других стран мира. А я согласился с моим оппонентом в том, что есть первичные комсомольские организации, которые представляют собой болото: нет живой общественной жизни. Есть недостатки, но они не носят системного характера. Поэтому нельзя делать отрицательные выводы обо всем комсомоле. Надо понимать, что комсомол – это не райком или горком, а сами комсомольцы, рядовые, а органы комсомола только координируют работу первичных организаций, иногда выступают и с инициативой, если требуют интересы большого дела.
      Споры о профсоюзах свелись к тому, что он не проводит акции протеста, забастовки. Я спросил, что разве нужна забастовка, если нет притеснений по профессиональному признаку? Или: разве у нас самая продолжительная рабочая неделя или рабочий день? Забастовка нужна ради какой-то общей цели всех работающих на данном заводе, вузе и т.п. У нас же невозможно уволить человека за то, что появился пьяным на рабочем месте. Нужно сделать работнику по приказу несколько предупреждений и выговоров, только потом местный комитет мог дать согласие на увольнение.
     Беседа наша длилась более двух часов. Не во всем мы согласились друг с другом. О чем только не говорили! Открыто и доверительно. От культа личности до квадратно-гнездового способа посева кукурузы в Заполярье. Говорили откровенно. И даже остро, особенно относительно безальтернативных выборов. На прощанье он меня спросил: сообщу ли я в КГБ о нашем разговоре. Я только рассмеялся. Бабушкина Р. после сказала, что он забрал новый комсомольский билет.

                Трудные подростки – проблема на все времена
     Не секрет, что не все дети были паиньками, примерными пионерами или комсомольцами. Были и так называемые «трудные» подростки. Школа и родители не всегда справлялись с воспитанием этих детей. Традиционные методы и приемы, включая индивидуальные беседы и трудовое воспитание, не всегда оказывались эффективными. Нужны были не только распространенные спортивные школы и секции (футбола, волейбола, баскетбола, тенниса, бокса, байдарки и каноэ, вольной и классической борьбы), но имевшие негласный запрет на боевое каратэ. Самое главное все спортивные секции базировались в основном в вузах Душанбе и Ленинабада (Ходжента) и на стадионе имени М.Фрунзе, но не в школах. Об этом мне говорил неоднократно многократный чемпион СССР по вольной борьбе и самбо Азальшо Алимов. Именно в 60-е годы стали широко пропагандировали греблю на байдарке неоднократный призер Олимпийских игр, чемпионатов мира и СССР Ибрагим Хасанов (выпускник пединститута), стрельбу из лука абсолютная чемпионка мира Рустамова Зебиниссо (я помню, что был членом партийного комитета института, когда ее принимали в члены КПСС), победитель велогонок Станислав Шепель и многие-многие другие студенты и выпускники пединститута, мединститута и сельхозинститута из Октябрьского района города Душанбе. Результаты этой работы в дальнейшем сказались на многих мировых спортивных состязаниях. Конечно, райком комсомола к этим результатам не имел прямого отношения, но все спортсмены находились в той или иной комсомольской организации. Встречаясь с секретарем комсомольской организации футбольной команды «Памир» сначала с Олегом Хаби, а затем с Валерием Маруфи, выяснил, что очень мало тренеров детских команд. В основном этим занимались бывшие футболисты, но было очень мало организаций, которые могли содержать детского тренера по футболу. Тогда я впервые узнал, что зарплату футболисты получали из различных организаций, где числились на разных должностях. Так, действующие футболисты числились в такой организации Октябрьского района, как «Гипроводхоз». Такие там были «проектировщики» и «инженеры». И все потому, что у нас не признавали наличие профессионального спорта.
     В 1967 году на учете отделения детской комнаты милиции Октябрьского района числилось (если память мне изменяет) 42 подростка. Это были дети в основном с улиц Нагорной, Захматабадской района кирпичного, пивоваренного заводов. Надо было искать какие-то новые формы воздействия и воспитания таких детей, которые не только нарушали дисциплину в школе, но и были замечены в систематических хулиганских проявлениях в общественных местах, задерживались даже за мелкие кражи. По моей инициативе мы решили их собрать, чтобы узнать, что их интересует. Весной взяв домашние адреса трудных подростков, мы разослали им именные письма-приглашения. Указали куда прийти и время 16.00, сказали, что цель наша разнообразить их свободное время, что мы хотели бы кое-что предложить, что мы нуждаемся в их помощи. Если они не придут, то не будет какого-либо наказания.
     Кое-кто в райкоме высказывал сомнение во все этой затее, а приписка, что явка абсолютно добровольная, дает гарантию, что никто не придет. Я же полагался на обычное подростковое любопытство, на рассуждение типа: «А что, пойдем, послушаем, а там видно будет». Дети, наверняка, поделятся между собой информацией. Такое письмо обязательно вызовет интерес, если не у всех, то у части подростков. Я вспомнил свое безнадзорное детство в первые послевоенные годы, свои проказы, заботы и интересы нашей кодлы, как мы в начале 50-х годов называли своё сообщество малолетних хулиганов.
     Пригласить-то пригласили, но нужно было действительно что-то дельное предложить детям. Постепенно у нас сложилась идея создать особый отряд «Факел», сшить для них особые рубашки с эмблемой на рукаве. Связались с районной организацией ДОСААФ. Встретились с руководством и попросили распределить некоторое количество подростков в секциях водителей-любителей, парашютного спорта, заниматься стрельбой в тире в определенные дни и т.п. Не могу сказать, что наша идея была принята руководством ДОСААФ с энтузиазмом, но нас поддержал райком партии, а это был весомый аргумент. В ДОСААФе согласились принять где-то 10-12 человек. Я считал, что это уже неплохо. Хоть какая-то часть ребят будет занята. В это время я сам учился на платных трехмесячных курсах в одноэтажной автошколе барачного типа, которая располагалась на улице Ленина, рядом с шестым учебным корпусом пединститута. С руководством я сам договорился, что на общественных началах в каждой учебной группе рядом со взрослыми будут обучаться по четыре подростка, так не нужно будет создавать особые группы для подростков. Взрослое окружение должно было благоприятно действовать на детей. Таких групп было четыре. На лето мы запланировали 10-дневный выезд в Варзобское или Харангонское ущелье, где располагались пионерские лагеря.
     В день встречи с подростками я стал продумывать, что им сказать. От хода беседы, его содержания, формы общения, подбора слов многое зависело: примут дети наше предложение, заинтересуются ли тем, что им мы предложим. Я до сих пор помню, что я не просто волновался, а готовился как самому важному экзамену в жизни: если дети мне не поверят, то всё полетит к черту.
     Во внутреннем дворе райкома партии была беседка. За час до встречи с подростками поручил Лебедеву Станиславу быть готовым к всему. Он стоял у входа и провожал тех, кто приходил, к месту встречи, к беседке. Надо сказать, что многие пришли с нашим письмом-приглашением. Конечно, не пришли все 42 приглашенных. Но когда я подошел вместе со Стасом к беседке, там было почти два десятка подростков. Посчитал: 17. Можно было считать это большой удачей.
     На встрече я не стал спрашивать ни имен, ни фамилий, ни о школе, в которой они учились, ни о родителях. Не говорил им и о их прегрешениях. Я им представился, сказал, что работаю не только в райкоме, но и преподаю в пединституте. Затем я им рассказал о своем детстве, как рос с клеймом безотцовщины. В то время моя мама, встречая меня, называла меня Гаврошем, который на вопрос «Куда идешь?» отвечал «На улицу», а на вопрос «Откуда идешь?» - отвечал «С улицы». Этот момент рассказа подростки встретили смехом. Я понял, что взаимопонимание и доверие между нами возникло. На вопрос, почему мы пригласили именно их, я пошутил и сказал, что список на дали из КГБ, что они попросили узнать, кто из них мог бы стать разведчиком. Это снова вызвало смех. Но когда я им рассказал о создании отряда «Факел», о перспективах учебы в ДОСААФ и в автошколе, о стрелковом тире, парашютном кружке, о поездке летом своей компанией в горы и т.д., они шумно дали согласие. На вопрос, когда всё это будет, я сказал, что им нужно самим избрать командира, который должен принести в райком списки желающих заниматься чем-либо из предложенного или еще чем-то, о чем я ничего не сказал. Все вопросы будем решать сообща, а посредником будут их командир и Станислав.
     Все задуманное райком осуществил. Через фабрику строчевышитых изделий мы сшили рубашки для подростков, летом достали несколько больших палаток, которые разбили вблизи пионерлагеря «Пищевик», договорились через профсоюзы о питании ребят. Пожалуй, это было одно из удачных и содержательных дел райкома комсомола. В воспитании подростков приняли участие масса людей различных организаций. Самое главное – это то, что в октябре 1968 года в отделении детской комнаты милиции фамилий подростков из отряда «Факел» уже не было. Их сняли с учета.

                Ложка дёгтя, или первая логистика
     Одной из примет советского периода жизни называют очереди в магазинах, дефицит товаров. Сейчас немало публикаций, в которых раскрываются истинные причины очередей, особенно во второй половине восьмидесятых годов. Если эти события в какой-то степени были спровоцированы с умыслом, то была еще одна примета, которая тоже является рукотворной, обусловленной так называемым человеческим фактором.
     Речь пойдет об общественном транспорте. В Душанбе возникали давки в автобусах из-за якобы нехватки машин. Об этом говорили десятки лет на совещаниях, собраниях, пленумах, партийно-хозяйственных активах различных уровней. Но проблема не решалась. Этим непосредственно занимался райисполком депутатов. Обычно все критиковали автобазу, кажется директором был Либерман. Мы в райкоме решили проанализировать эту непростую ситуацию. Напрямую проблема очередей не являлась прерогативой или заботой райкома комсомола. Впервые, как сейчас говорят, мы решили провести мониторинг – реальный анализ движения автобусов, попытаться найти причину нестабильности работы автобусов. Известно, что с утра, когда едва люди не опаздывали на работу, невозможно было попасть в автобус. Реальный шанс – в автобус гарантированно можно было попасть только на конечной остановке. Час пик воспринимался обычной неразрешимой проблемой. После такой давки, толкотни, вечной ругани, настроение портилось с начала рабочего дня, а сама работа не была ни творческой, ни просто рабочей.
      Цель была проследить количество единиц автотранспорта на маршруте, временной промежуток движения: сколько времени уходит на один конец автобусного маршрута в промежутке между часами от 7.00 до 19.00. Самыми загруженными и длинными, почти равными маршрутами были №18 от Гипрозема до Водонасосной и №3 от аэропорта и до цемзавода. Все эти маршруты проходили фактически через весь город, пересекали его центр, проходили по значимым объектам для пассажиров: это были многочисленные заводы и фабрики, все вузы, все рынки, шесть крупнейших больниц и поликлиник. Мы определили по три основные точки наблюдения: два конечных маршрута и одну середину: для маршрута №18 остановку «Путовский базар» («Баракат») с двух сторон, а для №3 остановку «ЦУМ» для автобусов, идущих в сторону цемзавода, и остановку «Чайхона «Рохат» для автобусов по направлению к аэропорту. Именно на этих остановках люди чаще делали пересадку. На промежуточной точке мы решили поставить по два человека: один записывал в блокнот, а другой – смотрел на государственный номер автобуса того или иного маршрута. Затем блокнот с записями следовало передать следующему дежурному. Каждый должен был дождаться своего сменщика, чтобы не прерывать наблюдение. Если наши контролеры будут дежурить и фиксировать по два часа, то на один день нужно было задействовать как минимум 18-20 человек. Выбрать решили три дня для анализа: понедельник, среду и пятницу. Подбором людей я поручил заняться Шашину А. и Гугкаеву М., а сам сел за разработку схемы-таблицы анализа движения автобуса по маршрутам: включил название маршрута и остановки, выделил столбики для указания госномера автобуса и к нему столбик с указанием времени прибытия и отъезда этого автобуса с остановки. Каждому автобусу выделили одну страницы. Когда собрали комсомольцев в актовом зале райкома партии, они, надо сказать откровенно, к поручению отнеслись без особого воодушевления, но признали важность такого рейда-проверки.
     На практике это оказалась масштабная работа, особенно, когда сели анализировать результаты. Напечатали на четырех машинописных листах. Говоря современным языком, мы проверили логистику транспортного движения. Мы отметили почти равное количество машин на маршруте, но по времени появления машин на промежуточной остановке они отличались: у машин маршрута №18 был на 7-10 минут больше. Более ритмично шли автобусы маршрута №3 «Аэропорт – Цемзавод». Некоторые автобусы «исчезали» с маршрута, особенно в пятницу. Свои записи-наблюдения мы отнесли директору автобазы. Когда я принёс, он только спросил, по чьему поручению мы это сделали. На самом деле он хотел узнать, известны ли наши материалы в райкоме партии. Я его успокоил, сказал, что цель райкома комсомола помочь автобазе наладить ритмичную работу автобусов на маршруте. Самый главный вывод, что на автобазе учитывали только длину маршрута и выделяли приблизительно равное количество машин. Но автобусы маршрута №18 проходили фактически через все микрорайоны города, через многоэтажные застройки, в то время как на маршруте №3 таких микрорайонов не было. Именно поэтому самые негативные явления – давка, переполненность машин, которые часто не останавливались на промежуточных остановках, большой интервал между автобусами, более длительное пребывание их на конечных остановках – были характерны для маршрута №18.
     Анализ привел меня к выводу, что нужны социологические исследования в области хозяйственной деятельности. Нужен не только план, но и механизмы реализации планов работы на научной основе – на основе реальных критериев. Да и сам хозяйственный, производственный план должен составляться после экспериментального анализа реальных потребностей. К этим размышлениям привела меня выбранная мной тема научного исследования. Поскольку я готовился поступать в аспирантуру, то нужно было написать научный реферат или работу на определенную тему. В этот период я интересовался проблемами двуязычия с точки зрения социологии. Такой подход – социолингвистический – в СССР только начинался, а в Таджикистане этим никто не занимался. В двух-трех статьях касались частично роли русского языка в жизни советских людей, в том числе и в республике.

           То, о чем не писали в газетах, не говорили в публичных докладах
     В познании реальной жизни и людей работа в райкоме комсомола принесла мне немало открытий, радости, чувство полнокровной жизни. Но были некоторые проблемы, которые никак не обсуждались официально, но говорили практически всегда: местничество и национальный вопрос.
     Если смутные сведения о массовых беспорядках 1967 года во Фрунзе (Бишкек), Чимкенте, Степанокерте, Прилуки Черниговской области и других городах доходили до людей, когда было противостояние против действий милиции, то в конце сентября – начале октября в Душанбе произошли массовые драки молодежи. Причина? По сведениям, поступившим из милиции и КГБ, на одном из вечеров физкультурного техникума из-за девушки четыре-пять кулябцев избили одного выходца из Бадахшана. Еще вечер не закончился, когда ворвались человек двадцать памирцев и стали избивать всех молодых людей, за исключением лиц с европейскими чертами лица. Спустя два или три дня ночью в общежитие физкультурного техникума кулябцы устроили погром и избиение, причем участвовали в драках и избиении студенты многих вузов города. Затем массовые драки охватили практически всё студенчество.
     На ноги были подняты не только милиция, но и все райкомы партии и комсомола. Из КГБ поступали сведения о том, как неформальные вожаки по местническому принципу организовали сходку, специально собирались и договаривались о драке между кулябцами и памирцами за городом, в районе политехникума, завода холодильников. Стало известно, что студенты вооружались палками и даже арматурой. Среди таких зачинщиков комитетчики (КГБ) назвали фамилии свыше 10 студентов пединститута и сельхозинститута, в том числе был даже один член комитета комсомола. Мы решили провести выездное заседание бюро райкома комсомола с активом института. Секретарь комитета комсомола Шукронаев Савлатшо под угрозой исключения из института обеспечил явку всех, кто был нам известен по сходке. В стенах института мы заседали вечером почти до 11 часов вечера. Наша цель была не наказать за драку (хотя были и такие предложения), а воспрепятствовать будущим дракам, особенно на назначенное побоище в очередное воскресенье. Выступали все члены бюро райкома, комитета комсомола института. Убеждали, приводили самые немыслимые аргументы (допускали честную драку один на один), ссылались на общие национальные традиции, что будет с родителями, если кто-то получит увечья в драке. Есть же спортивные способы доказать свою силу и ловкость. Мы выразили согласие встретиться и с другими вожаками. Воскресная драка не состоялась.
     Тогда меня поразила скорость и организованность молодых людей, которые без раздумий бросились по одному зову «наших бьют» во все тяжкие за «своих». Тревожно было то, что «свои» объединялись абсолютно по месту происхождения, а не жительства. Среди «своих» были и рожденные в Душанбе и Кургантюбинской области. События конца восьмидесятых, гражданская война начала девяностых чётко обозначили грустную, даже неприятную историческую вещь – местническую раздробленность народа, нации, даже на уровне семейно-бытовой национальной идентичности.
     В быту, в «разговорах на кухне» и таджики, и русские, и узбеки посмеивались о такой черте советской государственной и партийной власти: вторым секретарем ЦК партии и комсомола, обкома, горкома, райкома обычно всегда был русский по национальности. Русские кадры в партийных органах воспринимались как ставленники Москвы, потому что в ЦК никто из местных русских не занимал этой должности. Надо заметить, что в профессиональном и человеческом отношении это были обычно достойные люди. На уровне ЦК все «назначенцы» остались в памяти народа Таджикистана как знающи, внимательные и профессиональные люди, вникавшие по делу в проблемы республики. Правда, только о втором секретаре ЦК партии республики Лучинском П.К. были негативные отзывы. Практика – обязательно иметь в составе власти в национальных республиках второго по значимости русского человека – сложилась со времен власти секретарства Н.С.Хрущева. Русские и таджики в равной мере могли занимать любые должности и в Совете Министров и Верховном Совете, обл. -и райисполкомах (только не председателя). Но и здесь прослеживалась принцип «своих» в меру своих возможностей и полномочий. Все органы власти «разбавляли» русскими людьми, чтобы местничество не расцвело пышным цветом. Это понимали и принимали не только в Москве, но и в самой республике.
     Однажды в райком комсомола пришел капитан КГБ, курирующий наш район, и сказал, что нужно проверить один из частных домов в районе Водонасосной. В этом доме тайно собирались, как он сказал, какие-то сектанты. Он посоветовал проверить этот дом не как секретарю райкома комсомола, а как депутату районного совета депутатов трудящихся, взять с собой медсестру и еще кого-нибудь из активистов-комсомольцев, из числа жителей этого района города. Никого из должностных лиц не привлекать. Нужны только представители из общественных организаций. С таким поручением я сталкивался впервые.
    В воскресенье часов десять утра я вместе с членом бюро Азизой (фамилию забыл), секретарем медицинского училища Матвеем Кифером отправились по адресу, сказанному комитетчиком. Это был двор, огороженный хилым деревянным штакетником. Во дворе стоял дом с двумя входами. Я позвал: «Хозяева!» Вышел мужчина лет пятидесяти среднего роста, слегка лысоватый. Когда он выходил, из дверей послышалось хоровое пение детских голосов. Я представил всех и сказал, что нужно посмотреть, что в доме происходит. Когда вошли в предбанник-прихожую, то через открытую дверь в комнате увидели вплотную стоящих на коленях детей в возрасте от двух до семи лет. Площадь комнаты была приблизительно 12-15 квадратных метров. Я только услышал, как дети пропели «Боже, возьми нас на небо», и вышел во двор, а Азизу и Матвея попросил пересчитать детей и составить акт о том, что они увидели.
     Прошла длительная и интересная беседа. Оказалось, что это баптисты. Я спросил, почему они не молятся в молельном доме баптистов на улице Чехова. Когда я был студентом на пятом курсе осенью 1965 года, то по предмету «Научный атеизм» мне достался доклад для семинарского занятия по теме «Баптизм». Я стал готовиться основательно, потому что всегда старался сделать доклад интересным и по существу темы. В публичной библиотеке имени Фирдоуси было мало литературы по этой теме. Но я знал, что в Душанбе действует такое религиозное направление. Я узнал, что есть такая церковь на улице Чехова. Тогда я попросил Свету Калаеву, свою однокашницу, православную, найти кого-нибудь из этой церкви, чтобы попасть на церковное служение. Мне это удалось. Что мне пришлось выдумывать для этого, возможно, я опишу в другом месте. В общем, в дискуссии с этим представителем баптизма я оказался немного сведущим человеком. Я сослался на то, что баптисты-евангелисты проповедуют крещение людей только после совершеннолетия. А тут собрали детей, да еще в таких антисанитарных условиях. Я сказал, что держать детей на полу на голых коленях жестоко, что в баптисткой церкви на улице Чехова есть длинные скамейки, на которых сидят верующие. На мое последнее замечание мой оппонент удивился и спросил, откуда я это знаю. Я ответил, что посещал эту церковь, даже слушал проповедь московских пресвитеров. Спор был жестким. Старик был очень подкован, он говорил о свободе вероисповедования, об отделении церкви от государства, о преследовании государства по религиозным причинам, о том, что обрезание детей у мусульман и евреев тоже можно назвать жестоким. Он сказал, что именно возраст для крещения является причиной раскола среди верующих баптистов-евангелистов. Он, конечно, отказался подписать акт о проведении религиозного мероприятия не в церкви, а в частном доме и в антисанитарных условиях. Акт я передал комитетчику.
     Никто и никогда официально не говорил и не писал о системе номенклатуры в СССР. Отбор кадров, начиная от руководства района, города и выше, на любые должности производилось по согласованию вышестоящих органов. Такое согласование – это порочная практика, потому что давала лазейку для нечистоплотных людей, которые были всегда при любой власти и при любом социально-экономическом строе. Всё это порождало личный карьеризм, когда человек старался занять высокую должность не по убеждению, способностям и деловым качествам, а по формальным признакам и поддержки кого-либо из «своих» из вышестоящих органов, вплоть до Москвы. Иногда о человеке судили по анкетным данным, а не из интересов дела и государства. Можно сказать, что общественная демократия существовала только на низовом уровне: можно было выбирать или «прокатить» кого-либо в первичной партийной, комсомольской, профсоюзной любой производственной, учрежденческой, учебной и т.д. организации, деканов факультета, заведующих кафедрами, доцентов и профессоров (тогда была такая практика), по деловым качествам могли назначаться директора, ректоры,  главные инженеры, бухгалтера, зоотехники, агрономы и т.д.
     В апреле 1968 года должен был состояться пленум Душанбинского горкома комсомола, на котором должен был избираться третий секретарь горкома. А это такая должность, кандидат которой должен был согласовываться с горкомом партии, ЦК ЛКСМ Таджикистана и, полагаю, организационным отделом ЦК ВЛКСМ. Не знаю, кто первым предложил мою кандидатуру, но думаю, что это был первый секретарь горкома комсомола Латифов Джура, которому в аппарате нужен был человек, думающий, инициативный и способный организовывать мероприятия. Третий секретарь в горкоме занимался вопросами агитации и пропаганды, учащейся молодежью –школьниками и студентами. Возможно, он учитывал мои деловые качества, ведь я окончил пединститут. Но до своей рекомендации он предварительно со мной не советовался, не спрашивал моего мнения о дальнейших моих планах, хотя я никогда не скрывал, что собираюсь поступать в аспирантуру, заниматься наукой. Если это так (он мне так и не сказал, кто первым произнес мою фамилию), то я благодарен за такую честь.
     Когда меня вызвали в горком партии, в орготдел и объявили, что будут рекомендовать меня на пленуме на должность секретаря горкома комсомола, я отказался. Сказал, выступлю на пленуме с самоотводом. Я не стал говорить ни с кем из горкома комсомола, потому что никто из них не поинтересовался моим мнением. Я понимал, что моя кандидатура была уже согласована во всех инстанциях, скорее всего и с ЦК ВЛКСМ. Я не хотел подводить ни Латифова Джуру, ни тем более Бобосадыкову Г.Б., которую я не просто уважал, а всегда восхищался ею. Я был твердо убежден, что профессиональная комсомольская и партийная деятельность – это не область моих интересов.
     В день проведения пленума горкома комсомола меня вызвали к 10 часам утра к первому секретарю горкома партии Пулатову Сайфулло. Когда я вошел в кабинет, там были и Бобосадыкова Г.Б., и Латифов Д.Л. Я напомнил всем, что в свое время второй секретарь горкома партии Абаканов Д.Н говорил мне, что после двух лет работы в райкоме я могу поступать в аспирантуру. Мне стали говорить, что меня потом рекомендуют в Академию общественных наук, что после окончания я стану кандидатом наук. В конце они согласились, что отпустят меня в сентябре в аспирантуру, как я хочу, но чтобы я пока согласился избираться на секретаря горкома. На что я ответил, что не имеет смысла избирать секретаря на полгода. Я стоял на своем. Хорошо помню, как Пулатов С. стал кричать и угрожать, что я в республике не найду работу даже простого учителя. Какими только словами меня он не обзывал. Они меня довели до слез, но я стоял на своем, что выступлю с самоотводом. В конце беседы мне сказали, чтобы я еще раз подумал до начала пленума, меня отвели в какой-то пустой кабинет, из которого меня выпустили только за полчаса до начала пленума. Я успел сказать Шашину Анатолию, второму секретарю, чтобы поддержали меня, если я выступлю с самоотводом, чтобы все члены пленума горкома комсомола из Октябрьского района поддержали меня при голосовании. Слава богу, до этого дело не дошло: сняли с повестки дня вопрос о выборе секретаря горкома комсомола.
     Именно из-за существования принцип согласования, породившего бюрократизм в таком живом организме, как комсомол, так настаивали на моем избрании. Другую кандидатуру до пленума не успели согласовать с Москвой, перед которой сложно было бы объяснить, почему руководство комсомола Таджикистана в последний момент меняет кандидатуру. Рекомендуя меня, очевидно полагали, что только неразумный человек может отказаться от чести занять высокую должность.
      Самое обидное, что после этого моего отказа не проходило ни одно бюро горкома комсомола, в котором мне бы не объявили или выговор, или предупреждение. Если есть желание наказать, то всегда найдется повод и формулировка с обоснованием. До 20 ноября 1968 года я успел получить 8 взысканий. Я уже не говорю о том, что к 50-летнему юбилею ВЛКСМ меня обошли такими наградами, какими были награждены все первые секретари райкомов комсомола города Душанбе. Это я, к слову, о принципе согласования, о бюрократизме, о «своих», которые всегда с «нами» и во всем не только в комсомоле.
     Работал не за награды, а чтобы сделать жизнь молодежи более яркой и полезной. А в аспирантуру Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова я всё-таки поступил, хотя меня отпустили с работы за три дня до вступительных экзаменов. Мог вполне провалиться на экзаменах. Но это уже другая история, это другие воспоминания. Если успею написать.

Октябрь, 2018 год