Тайга. Часть2

В один из тех редких летних дней, когда Трофим Алексеевич находился дома, подросший Денис попросил его рассказать что-нибудь о старом житие-бытие. Дед, как всегда, что-то мастерил. На сей раз - сидя на берёзовом чурбане, отбивал косу, готовясь, на днях, отправиться косить сено-благо июль выдался жарким, сухим. Да и вод в обмелевшей реке ещё должно быть достаточно, чтобы тяжело нагруженная лодка благополучно одолела все перекаты и мели.
-Про что ж тебе рассказать-то, да еще и про старое. ну-у-у… разве что про Бабу Ягу,а что было еще раньше - я не помню. Или  забыл, или не видел,- уклончиво ответил дед, выдержав паузу, прекрасно понимая - к чему клонит внук.
-Ну-у-у… давай от Бабы Яги и рассказывай,- пытаясь подражать ему, ответил Денис.
Дед, видя и понимая все это, с улыбкой в душе отметил - растет внук.
-Да что ж про нее рассказывать, пойди сам у нее и спроси.
На застывший немой вопрос в глазах внука дед, лукаво улыбаясь, указал ему за спину. Обернувшись, Денис не увидел никого. Кроме бабушки.  Та стояла неподалёку с метлой в руках и, слыша о чём разговор, подбирала в уме словцо покрепче, дабы ударить сначала словом, а уж потом -   метлой. Понимая, что затянувшаяся пауза не предвещает ничего хорошего, дед, опережая бабку, сделав строгое лицо и, взявшись за косу, вдруг захохотал со словами:
- Не подходи, старая, скошу!
Покачав головой и поставив метлу, оперев ее на забор с одетыми на штакетник стеклянными банками и глиняными кувшинами, бабушка, пробормотав - «старый ты идол», улыбнулась и, поправляя на ходу платок на голове, направилась в дом.
…Прошло лето. Прошли годы. Вырос, когда-то бывший неприметным кустом, клён у калитки. Деревня, шумная прежде, быстро пустела. И из уличного ряда всё чаще и чаще смотрели на мир пустыми глазницами окон, заросшие бурьяном, брошенные хаты. Стоявшее на высоком обрывистом берегу реки село всё плотнее обступала тайга. Наступил тот переломный момент, когда дикие кабаны и медведи, бродившие за околицей, стали навещать малочисленных местных жителей чаще, чем заезжие гости. Собаки исправно несли свою службу, отгоняя диких зверей от манящих их огородов. Ночами близкий волчий вой, словно некая панихида по лежащей на смертном одре деревне, навевал тоску. И собаки, задрав морды, выли, тщетно пытаясь подражать своим более крупным собратьям. Но нудный собачий вой не шел ни в какое сравнение с леденящей кровь, мощной и завораживающей «песней» безжалостных, умных, одних из самых скрытных и осторожных лесных хищников.
Лишь река, как и прежде, преодолев шумные пороги и перекаты, вырвавшись, наконец, из тесных скалистых берегов на равнину, да разбившись, напоследок, о гранитный останец, который словно мощный страж веков стоял неподвижно на пути и делил реку надвое, как будто отделяя добро и зло, слилась воедино. И, извиваясь по равнине, выделывала причудливые излучины, вгрызаясь в берега,  унося с собою ни в чём не повинные деревья. Река словно пыталась спрятаться и отдохнуть после долгого бега по теснинам, но неведомая сила продолжала толкать её вперёд, не давая присесть. И она, по-прежнему повинуясь ей, уже медленнее, но ползла свинцовой змеёй, отражая в себе солнце. И несла на себе неприветливый холод далёких, покрытых лишайниками,  скал, запах лиственниц, которые словно грешники, наказанные природой, были изгнаны из привычных мест обитания.  А теперь ютились в камнях, цепко держась корнями за скалы, в безмолвной молитве протянув к небесам кривые сучья, будто бы жалуясь кому-то на своё, практически лишенное и скрытое от глаз человеческих, житьё. И всё это притомившаяся река медленно несла по равнине вместе с тишиной безлюдья. Лишь в вышине, среди высоких скал, теперь уже далеко позади,  парил большой серый орёл. Он с тоской смотрел вниз не в силах что-то изменить в этой безнадёжной, но неповторимой и завораживающей картине. Лишь он один пронзительным криком, нарушая тишину поднебесья, словно пел гимн величественной и беспощадной красоте природы. Но этот крик не долетал до земли - его заглушал шум разбушевавшейся реки…
Всплеск большой рыбы заставил вздрогнуть и спугнул воспоминания ветхого старика, дремавшего с удочкой наперевес, о далекой молодости, да хранящего в памяти все изгибы и проходы на опасных перекатах реки.
-Оть, твою в ангелочков беленьких…- и, добавив еще несколько крепких слов в сказанное для полноты образа, он, чертыхаясь, коря себя, теплое солнце, отсутствие комаров и клёва за то, что это всё, вкупе с прожитыми годами, сыграло с ним злую шутку.  Едва совсем не заснув, проспал все на свете! Червя на крючке давно объели мелкие рыбёшки.  И ему, крючку, прочно уцепившемуся острием за один из крупных камней, устилавших дно переката, досталась отдельная  часть крепкой, отшлифованной поколениями, цитата старика.
Наспех нацепив как попало сразу несколько червей на крючок, Трофим Алексеевич забросил похожую на крошечного осьминога приманку как можно выше по течению. Проводил взглядом стремительно проплывающий мимо поплавок и вновь забросил его к началу переката. Один заброс, второй, третий...
Едва различимая сквозь рябь переката темная тень метнулась к приманке. Уже через мгновение засуетился старик. Под тяжестью пойманной рыбы удочка согнулась  дугой. Опасаясь, что конец удилища сломается, старик осторожно подтягивал рыбу к берегу. Не спеша, выматывая её. Рывки становились всё слабее и, подтянув добычу к поверхности, Трофим Алексеевич отчетливо разглядел рябую спину рыбы-ленка.  Выбрав момент - потянул добычу вверх из воды - на берег. Очередная отчаянная попытка рыбы освободиться увенчалась успехом: не выдержал видавший виды и давно не новый, но, по-прежнему, служивший верой и правдой, крючок. Устав за годы службы, он, предательски разогнувшись, пощадил добычу своего владельца. А удилище, сыграв роль рессоры, тотчас же зашвырнуло леску с поплавком, грузилом и пришедшим в негодность крючком, в самое «сердце» кроны раскидистого и колючего, словно чёртов язык, куста боярышника, который, как будто наблюдая за происходящим,  склонился над дедом.
-И-и-и… Открыл рот старик, хотя и обладал огромным запасом подходящих для подобной ситуации слов. Но, взглянув в воду на заарканенных, продетой сквозь жабры верёвкой трёх пойманных до этого рыбин, махнул рукой: живи, нам со старухой и котом этих хватит. Взглянул на надёжно «засевшую» удочку, пожелал кусту ещё сто лет жизни, обвинив при этом чёрта лысого, по вине которого, якобы,  вырос здесь, повинный во всех смертных грехах, несчастный куст! Позабыв совсем, что идя сюда сам, издали приметив его, укрылся под этим кустом боярышника от палящего солнца. Вытащив из кармана плоскую потёртую баночку из-под леденцов, ныне используемую в качестве табакерки, завернул самокрутку, закурил, задумчиво глядя на воду, в которой сновали стаи мальков.  И в памяти, почему-то медленно, одна за другой, поплыли картинки прожитых лет.
Вспомнился маленьким уже взрослый Денис, бесследно сгинувший в тайге вместе с конём Акинфка-Шатун, тайга, исхоженная вдоль и поперек на многие десятки, а то и сотни километров, вокруг.
Почти двадцать лет дед проработал в заготконторе, числился зверобоем, охотился на речке Садорге.  Привычно, каждую весну, уже в конце марта, пока не сорвало лёд на реке, напряженно вслушивался вечерами в звенящую тишину. Долго не мог уснуть.  «Глядел» на скрытый ночной тьмой  серый от времени и никогда не беленный дощатый потолок, наизусть помня все трещины и неровности на нём, закрыв глаза и надеясь  различить в тишине гул гусеничного трактора. Каждую весну заготконтора отправляла его по охотничьим участкам вывозить добытое за зиму мясо, пушнину и, соответственно, самих охотников, после долгих месяцев одиночества и спартанских условий существования.
И вдруг, как всегда неожиданно, словно гром среди ясного неба, ночную тьму нарушил долгожданный далёкий гул мотора.
Наспех засунул ноги в сшитые из сохатиной шкуры латанные-перелатанные подобия сапог, накинул на «голое пузо» потрёпанную за зиму куцую ватную телогрейку с давно оторванными карманами, вышел на улицу. Вслед за ним из открытой двери тёмной избушки вырвались клубы пара и запах зажаренного луком вермишелевого супа, в котором мяса было больше, чем картошки, в целях экономии последней.
На улице звук был слышен куда лучше - не мешал треск дров внутри печки, и доносящиеся, вперемешку с позывными радиостанции «Маяк», хрипы из недр древнего, висящего на стене, радиоприёмника, соединённого проводами с пуповиной почти «сдохшего» за долгие месяцы эксплуатации аккумулятора, спрятанного под дощатыми нарами.
Вскоре далёкий шум мотора превратился в угрожающий натужный гул, через него уже отчётливо слышался металлический стук гусениц. Издалека, сквозь голые ветви деревьев, пробивался к зимовью свет фар, освещая человека и собаку. Ещё пара минут и рычащая, заснеженная, смердящая дизельным выхлопом, стальная громада-гонец из «цивилизации», волоча за собою на стальном тросе большую волокушу, с треском подминая под себя стоящие на пути молодые берёзки и ели, наконец, докатилась до избушки. Едва не уткнувшись в стену, взревев и выпустив столб чёрного дыма, стала круто разворачиваться, обнажая мерзлую землю и прошлогодние листья от снежного покрова. Сквозь настежь распахнутые двери кабины трактора С-80 на Троху смотрел и  махал рукой, весело улыбаясь,  до боли знакомый, закутанный в ватник силуэт замерзшего Артюши. Вечно развеселого, слегка придурковатого, но отлично знающего все дороги, тропы и направления, бессменного тракториста заготконторы.
Подтащив сани-волокушу к лишенному окон бревенчатому срубу, служившему складом для добытых за зиму косуль, оленей, кабанов и сохатых, трактор, беспрекословно повинуясь воле Артюши, остановился.  Сбавив обороты двигателя, смиренно притих, продолжая устало отравлять воздух выхлопом до рассвета, словно понимая, что с рассветом предстоит обратный, далекий, стодвадцатикилометровый путь.  Необходимо посетить еще четыре избушки. Только потом его ждет теплый гараж, от него, наконец, отцепят тяжело нагруженную волокушу.
Артюша, направляясь к избушке, откинул полу ватника и, заговорщицки подмигнув, дескать есть что-то для «согрева». Со словами: «Здоров Алексеич», - направился прямиком к печке, греть свое хилое, насквозь озябшее, тело, по пути, приподняв крышку кастрюли, радостно добавил: «О, супенция! А я хлеба привез, сейчас отогреем его и заживем! Чтобы ты без меня делал, а?»   Наспех отогрев заскорузлые пальцы, приволок из кабины увесистый мешок и принялся доставать из него промерзший, словно кость,  хлеб, завернутые в полиэтилен квашенные разбухшие бочковые огурцы, внутрь которых из-за обилия соли не решился проникнуть даже мороз, завернутое в газету соленое сало, вареные куриные яйца в полопанной скорлупе и прочую деревенскую снедь. И, наконец, с самого дна бережно, трясущимися, не то от волнения, не то от долгой езды руками, достал, словно сокровище, завернутое в старый ватник «нечто». Бережно положил сверток на нары. Осторожно развернув - достал трехлитровую банку самогона!  И две поллитровки «мутной» аккуратно достал из рукавов все того же ватника.
-Ну, слава Богу, не разбил! Всю дорогу переживал, как она там, родимая!  У бабки Кузовчихи взял, под твою, Алексеич, зарплату, - словно оправдываясь произнес Артюша, оглянувшись на Троху.  Троха  молча сидел у печки о чём-то задумавшись, курил самосад и вприщур смотрел на суетливого гостя, понимая, что если не выпить с ним, то он выпьет все без него.  И придется слушать Артюшу до утра. А ведь  трезвый человек пьяного долго слушать не сможет…
На вопросительный взгляд гостя он, затянувшись едким дымом, махнул рукой, что означало – наливай. И, сняв винтовку со стены, вынес ее на улицу, сунул на чердак - таков закон: дружба дружбой, а пьянка - дело такое… подальше от греха.
С улицы доносился мерный рокот не заглушенного трактора. А внутри дома,  в тепле, поминая добрым словом бабку Кузовчиху, сидели двое: старый и опытный охотник, да суетливый, болтливый, верящий в сказки, простой деревенский мужичонка, слушая, открыв рот, неторопливые рассказы охотника.
Выпив пол литра, Трофим Алексеевич принялся наводить порядок перед отъездом - подмел пол, помыл посуду и задул коганец - самодельную свечку, сделанную из скрученной полоски ткани, продетую сквозь отверстие, прорезанное в картошке, торчащей в стоявшем на подоконнике стакане, наполненном медвежьим жиром. Артюша крепко спал после долгой дороги и выпитого. Под дверью поскуливала и, время от времени, чихала собака, надышавшись тракторного выхлопа: трактор исправно продолжал травить воздух. Начинался рассвет…
Вспомнился Кузьма. Они вместе долгие годы бок о бок работали в тайге - его зимовье стояло «всего» в тридцати километрах ниже по течению Садорги.
В начале девяностых лет  заготконтору посчитали нерентабельной и попросту поставили на ней жирный «крест», оставив без работы десятки опытных промысловиков и разнорабочих. Кузьма, здоровый сорокапятилетний мужик, до этого исправно делавший свое непростое дело, оставшись без работы, запил и, однажды, по пьяни, не разобравшись, пнул подвернувшуюся под ноги собаку во время их, собачьей, «свадьбы».  Он тотчас же был атакован пятью крупными свирепыми кобелями. По привычке, всегда ходивший с ножом на поясе и, не понаслышке, умевший им пользоваться, Кузьма отправил в мир иной сразу же трех собак. Но алкоголь  сыграл свою роль - упал Кузьма, а две уцелевшие собаки доделали свое мерзкое дело. Подоспевшие свидетели отогнали рассвирепевших собак, но было поздно - через несколько минут не стало Кузьмы. И тогда он, Троха, кинулся в дом, через мгновение выбежал на улицу, прихватив с собою карабин, который всегда стоял у порога за шторкой, и, выгнав стаю уцелевших собак за околицу, вскинул оружие. Прогремели, с интервалом в одну-две секунды, семь выстрелов, уничтожив, почти всех взбесившихся собак, а уцелевшие поспешили скрыться в высоком бурьяне. Но все пули нашли своих жертв, не одна не пропала даром. Окинув взглядом разбросанных по округе собак, Троха взглянул в синее июльское небо и, размашисто перекрестившись, медленно пошел обратно…
Артюша- тщедушный, маленький, никогда не унывающий балагур, живший в маленькой, покосившейся, похожей на собачью будку избенке, не дожил свой век по вине все того же алкоголя – зимой, в изрядном подпитии, выйдя из бани, заплутал в собственном огороде и «благополучно» околел на морозе…
Баба - Бородавка, в миру Светлана Кубанкова, получившая свое прозвище из-за перенесенной в детстве оспы, которая словно плугом прошлась по ее лицу, оставив после себя глубокие шрамы, по глупости сама, бросившись навстречу смерти, загубила свою и без того непростую жизнь. Она  кинулась спасать годовалого теленка, бродившего осенью в убранном огороде и не подозревавшего, что через мгновение на него набросится большой бурый медведь, голодными глазами битый час наблюдавший за ним.
Дурная баба, размахивая руками, побежала на выручку, не понимая, что помогать уже некому - медведь, по размеру намного превосходящий теленка, в первое же мгновение перекусил позвоночник своей жертве.
Видя, бегущую к нему и кричащую во всю мочь, Бородавку, он кинулся и на вторую жертву, не желая никому не уступать свою добычу. Со стороны казалось, что огромная серая «глыба», даже не прикоснувшись к женщине, просто, поравнявшись с нею, резко отпрыгнула в сторону на несколько метров.  И, разворачиваясь, вывернув когтистыми лапами комья земли, несмотря на внушительный размер и более чем трехсоткилограммовую массу, подобно кролику, мгновенно изменив траекторию движения, легко помчалась огромными неторопливыми прыжками, вытягиваясь при этом во весь свой без малого четырехметровый «рост», уже преследовалась, подоспевшими к шапочному разбору, собаками…
Но непросто, как казалось на первый взгляд, пробежал зверь мимо женщины, непросто неведомая сила, словно током, отбросила ее в сторону. Страшная сила и молниеносная реакция, казалось бы, неуклюжего зверя позволила ему сделать все так, что человеческий глаз просто не успел, если бы видел, разглядеть все детали произошедшего.
Стих вдали лай собак, догонявших зверя, остался лежать на огороде бездыханный теленок и несчастная Баба-Бородавка. И неизвестно, что было бы, если бы не местный мальчонка, бегавший в сопровождении своего кота на речку каждое утро и вечер проверять донки.
Увидев, что произошло, перепуганный малец забежал в ближайший дом и поднял тревогу. Сбежались малочисленные жители домов. На руках унесли пострадавшую в дом, позвали единственного на всю деревню «медицинского» работника - деда, работавшего еще при «живом» совхозе ветеринаром, а ныне прозванный портным за то, что время от времени, пользуясь доставшимися в «наследство» от совхоза инструментами, зашивал и лечил покалеченных в тайге дикими кабанами собак.
Наспех осмотрев повреждения, позвонили - благо в доме бывшего председателя сельсовета все еще работал телефон, в больницу которая находилась в полусотне километров в районном центре, но получили отказ – равнодушный  женский голос в трубке сухо, словно автоответчик, отчеканил, дескать, нет бензина, добирайтесь собственными силами. Наскоро снарядив единственный на всю деревню «дрововоз» -старенький ЗИЛ-157, залив в бак сто литров бензина и кинув в кузов сена, уложили на него, подстелив одеяло, Бородавку, и, все-таки, доставили ее в райцентр.
Доктор, осмотрев рваные раны на спине, обратил внимание, что у пострадавшей, помимо сильнейшего ушиба, сломаны несколько ребер. Поставил, скорее для приличия, укол и, разведя руками, сказал «золотые слова»:  «Хирург уехал на курсы повышения квалификации, мест в больнице нет», - но обещал помочь.
Положили Бабу-Бородавку на кровать, принесенную из соседнего отделения терапии и поставленную на протоптанный до дыр линолеум, покрывающий пол коридора реанимации «Обухвинской» больницы, придвинув ее к стене, покрытой холодным ветхим кафелем.
На следующий день констатировали факт смерти, не пришедшей в сознание, Кубанковой Светланы Никитичны, да забыли о происшествии…
Окурок самокрутки обжег пальцы погрузившегося в воспоминания старика и вернул его к реальности. Вздохнув, дед ткнул угольком цигарки в леску, пережигая, прочно и безнадежно запутавшуюся в ветвях,  освобождая удилище.  Вытянув из воды свой ранее пойманный улов, по-стариковски, вразвалку, на «погнутых» прожитыми годами ногах, отправился домой, гремя кирзовыми сапогами по крупной гальке, устилавшей пологий берег реки.
 Глядя на удаляющийся силуэт по-прежнему широкоплечего и кряжистого старика, несущего нанизанную на веревку пойманную рыбу, думаешь - а были ли в его жизни такие  моменты, о которых можно вспомнить с улыбкой? Во всяком случае - очень хочется верить в то, что их было намного больше, чем грустных, но кто знает? Кто знает…
А старик, тем временем перейдя галечную косу, мелькнул тенью среди деревьев и исчез, словно призрак в густых зарослях черемухи, растущей вдоль берега реки, унося с собою, так никогда и никому не рассказанную, историю своей непростой жизни, оставив после себя лишь опертое на куст удилище, в надежде вернуться сюда снова.