Негасимому дню

К полуночи вышло солнце. Оно смотрело из-за туч, напоминая своим низким расположением традиционное зарождение заката, но в том-то и было дело, что никакого заката не предвиделось. «Ещё не вечер». Первый вечер случится не сейчас, первый вечер случится только в августе.
В 22:00 закрылся торговый центр, и я оказался на пасмурном дневном проспекте, осознав вдруг, что закрывается не только тот торговый центр, который теперь остался за моею спиной. В этом светлом дне переставали работать все магазины, кроме круглосуточных, все банки, кроме банкоматов, всё уличное движение, кроме такси. Какой удивительный день. И как же слаб человек. Слаб. Он слаб, потому что в какой-то момент вновь и вновь начинает хотеть спать. Его тянет тратить драгоценное время жизни на сон, полжизни он убивает на сон. Но где-то там, за горизонтом, там где на землю ежедневно спускаются настоящие сумерки, день как бы устаёт вместе с ним — и человек не чувствует своей слабости. Ему кажется, что он хочет спать, потому что наступил вечер. Прямо и просто: «наступил вечер — и мы захотели спать». А здесь — просто захотели спать и всё. Слаб человек. И отсутствие вечера перестаёт прятать его слабость.
Я шёл вперёд, потому что... Ну да, а ещё, потому что вспоминал, кому надо позвонить. Но вдруг, глядя на пронзительно-яркие солнечные лучи, вспомнил, что звонить уже поздно. И это было ново для меня. Лучи… Поздно… И именно в этот миг я понял, что у меня открывается второе дыхание — и спать я больше не хочу. Может быть, именно потому, что теперь спят все — и никто обо мне как бы и не знает. И я больше ничего никому как бы и не должен. Там, за километрами, это ощущение может возникнуть только в ночной темноте, сейчас же впервые я это ощущаю днём. И это ново. Но нет, именно это, как раз, не ново. Память очень быстро сверила знакомые картинки из детства с нынешним моментом. Вот дом. Вот я на него смотрю. Вот на него вместе со мною смотрит солнце. Мне в этот момент может запросто стукнуть лет пять. А может — двадцать или, к примеру, семьдесят. Сколько пожелаете? Вот только тридцать и сорок, пожалуй, нет. Тягостное настоящее в этом полярном дне больше не существовало.
Откуда-то взялись силы. Много сил. Хотелось смеяться от того, что ещё вчера мог взять такси от дома до метро, что хотелось прилечь от физической усталости среди бела дня (того дня, другого дня). Новость жизни была снова новой, новую жизнь хотелось снова исследовать, бегать по улицам, заглядывать в окна и в глаза прохожим, искать счастья там, здесь, везде.
Вместе с этим приходил страх: «А вдруг я к полярному дню когда-нибудь попривыкну? Вдруг он только на первых правах меня так оживил?» Мало осталось в жизни чего-либо нового. Мало! И тем оно ценнее, тем сильнее боишься потерять эту новь и эту жизнь. Закономерно то, что когда пребываешь в иных привычных широтах, ты уверен, что вон то сущее - и есть твоя жизнь. Так же, как обычно не осознаёшь факта своего сна во время сновидения. Зато пробуждение не спутаешь, конечно же, ни с чем и никогда.
Я дошёл до своего временного жилища, поднялся над ним на поросший мхом, черникой и низкорослыми берёзками и буквально светящийся от покоя пригорок, увидел точечные вкрапления снега на холмах, что были расположены километрах в пятидесяти от меня и от города. Сирень в городе только распустила листья. Берёза — только выбросила серёжки. Листья, впрочем, тоже. Апрель посреди июня. А может, таким и должен быть июнь? В слове "июнь" присутствует тонкое звучание «юный». Какой же он юный с южными клубниками да с черешнями, а?
Под ногами попадались черничные кусты. Волны их, как нечто вечное, со страшной скоростью уносили меня вверх, на пригорок. Отныне ведь будет только так, правда? Я нахожусь в правде. Живу ею. Всё, что происходит со мной — одна большая всеобъемлющая правда.
И я волею-неволею представляю мысленно, как под очередной низкорослой берёзой среди пятиэтажек, черничных кустов да белого-белого полярного дня я рассказываю юным головорезам и принцессам, словно собственным внукам, всяческие небылицы. Да ладно так, складно. Слаженно. Будто и впрямь где-то далеко за семью закатами этот смешной дедуля прожил далёкую, полную невиданностей и невероятностей, пустую и
звенящую, совсем какую-то иную человеческую судьбу.

Мурманск, 8.06.2018