Петровск-Забайкальский

Его звали Трофим. Её — Фёкла. Их детей — Лида, Клава, Шура, Варя, Вася, Валя и Зина. Жили они в Петровске-Забайкальском, но не сейчас, и даже не пятьдесят лет назад, а ровно сто лет тому назад, в начале прошлого века. Дом выстроил Трофим без единого гвоздя, и не только себе, а и всей улице выстроил!
На Пасху Фёкла пекла во-о-от такие куличи, а вместе с ними — поменьше, меньше, меньше, и так до самого маленького куличика. Отец ходил в тайгу на зайца, младший брат Вася помогал ему ставить петли. В тайге — грибов, ягод — не только немерено, а и огромные-преогромные они: что черника, что земляника… Была ещё у них собака Байкал. Было ещё много скота — и корова, и козы, и овцы, и гуси-куры… Был «ледник», куда на зиму складывали слепленные пельмени, а лепили их всем семейством — целый ритуал. Однажды дети, Варя, Вася и Валя, заблудились в тайге, Вася кричит — нам туда, Варя — нет, туда вот! Валя молчит, не знает, что сказать. Маленькая ещё — и очень боится. Вывел их старичок (неужели лесовичок?) - прямо по тайге — чап, чап, указал дорогу. И вышли они, но аж с противоположного края города. А однажды медвежат им привели, и - ох, как они мёд стали есть! А однажды брат Вася подружился с волчонком, вырастил его, назвал «Серый»…
Давайте сыграем в игру: что из этого — правда, а что — выдумка? Ей Богу, не важно, а для меня никогда важно и не было. Важно то, что это было счастье. Одна большая повесть о незыблемой семье, об отправной точке, о золотом детстве.
Но всё течёт, дети повзрослели, первая замуж вышла Клава. Уехала с мужем во Владивосток. Потом откололась Лида (пошла в комсомол, также вышла замуж, уехала в Алма-Ату). Потом Шура. Потом Варя. А потом всё закончилось. «И начался двадцатый век», хочется сказать. По финансовым причинам в тысяча девятьсот тридцатом году пришлось продать дом, переехать в Екатеринбург, ютиться там в одной квартире (семья до последних лет оставалась дружной, все всё друг о друге знали, поддерживали друг друга). Часть уехала к Лиде в Алма-Ату. Часть осталась у Вари в Екатеринбурге. В тридцатые годы перестали приходить вести от Клавы из Владивостока. Она вместе с семьёй исчезла. Навсегда. Во время войны погибла самая младшая и любимая дочь — Зина. И даже на фронте, а просто так… Несчастный случай. Она была талантливым поэтом — и в стихах предсказала свою гибель. Нельзя подробно рисовать собственную смерть в поэзии. «Знаете ли, сбывается» - дополняла в таких случаях Анна Андреевна Ахматова. Мужа Шуры лишили свободы, как тогда часто бывало, ни за что (художник, делал зарисовку покупателей в магазине — видать, шпион) — и они больше с ним никогда так и не увиделись, а замуж она больше не выходила. В один год с Зиной ушёл из жизни отец — Трофим Иванович. «Смерть придёт к вам нынче летом! Старец Пантелеймон.» - увидала однажды семья записку на крыльце. И смерть пришла. А Вале в это же время снится сон: две чёрные кошки ка-а-ак запрыгнут в одно окно, неистовое «мя-я-я-яу-у-у!» - и вылетают в противоположное. Очень боялись за Васю, он воевал, был лётчиком. Но Вася вернулся. А в доме в это время не было уже ни отца ни сестры.
Никто из пятерых братьев-сестёр так и не побывал в родительском доме. Уже в самые последние годы двадцатого века Валентина Трофимовна получает письмо от сестры Варвары и читает: «Я себе этого никогда не прощу». Откладывает письмо и добавляет. «И я. Никогда. Никогда не прощу себе, что так там и не побывала».
Никто не побывал. Один раз Варвара Трофимовна вместе с дочерью Галиной проезжала станцию. Вышли на перрон. Постояли… Подышали воздухом, тем самым воздухом. Слишком мало стоял поезд, чтобы подойти к дому.
Лидии, Варваре, Василию и Валентине посчастливилось прожить длинную и полную жизнь, Лидии и Василию - в Алма-Ате, Варваре - в Екатеринбурге, Валентине - во Львове. Были они людьми семейными, их дети выросли, получили хорошее образование.
Один из этих детей, сын Валентины — мой папа.
Бабушке было уже за восемьдесят, и жить ей оставалось совсем немного, когда я спросил у неё: «А про медвежат и про волчонка — правда?»
Бабушка задумалась, но увидев, что перед ней сидит, как-никак, взрослый восемнадцатилетний человек, задорно-стесняющимся голосом произнесла:
«Ну-у… Это я тогда сочинила!»
Потом добавила: «А про то, как мы заблудились — правда...»

Сейчас сижу в номере небольшой гостиницы, надо же, здесь, в Петровске-Забайкальском. Заветный дом, тот самый дом — напротив. Всего-навсего напротив. Если выглянуть в окно, то не увидишь его только из-за ночной темноты. Я нашёл его. По подсказкам, по воспоминаниям, по памяти. Он, представляете, жив. И, похоже, он единственный, оставшийся в живых, из всех домов, выстроенных прадедом. Подходя к нему, я понимал, что знаю его намного лучше всех его теперешних жильцов, а также всех его обитателей вместе взятых за последние семьдесят лет. И один могу рассказать его жителям о том, откуда он взялся. Если это им, конечно, интересно.

А в то, что сегодня мы с ним увиделись, мне до сих пор не верится.