Осенняя серенада

Когда мы вышли на улицу, утро ёжилось, кутаясь в расползающиеся на лоскуты одежды тумана. Однако уже к полудню солнце, решив побить все столетние рекорды, поддало жару. Зеркальные витрины, в которых плавились резные листья клёнов, напоминали об очищении мира огнём… Возможно, именно поэтому запоздалое тепло не будило ностальгии по прошедшему лету, а, наоборот, тревожило, как досадный пересол, мешая насладиться поздним теплом в полной мере. Люди часто рассматривают чёрный цвет как атрибут смерти, не замечая, что её первым символом скорее является жёлтый, мумифицированный, звучащий в тональности фа-диез минор. Если зелёные клёны выглядели единым целым, то теперь, выкрашенные в золотое, они напоминали надтреснутые яйца, от которых во все стороны разлетаются скорлупки-листья, потому что изнутри их долбит клювом пока невидимый птенец. Иллюзию этого создавал озорник Ветер. Ему нравились и блестящая седина клёнов, и их звучание. Он весело носился по верхушкам, забирался внутрь кроны, отыскивая всё новые и новые мотивы и мотивчики, которые тут же разносил по окрестностям. Под эту музыку мы блуждали по территории «Флакона», выныривая из тишины и пустоты одной улочки в шумную говорливость толпы на другой.
     Фонари зажгли раньше, чем стемнело. Это внесло в обычную суету оттенок некоторой таинственности, от которой невольно ожидаешь чуда. Именно в таком лирическом настроении мы толкнули двери полупрозрачного кафе-стекляшки, рекламный щит перед которым обещал всякие восточные вкусности. После обилия света небольшое помещеньице явило сумрачный мир, в котором блуждали волнующие запахи специй, чего-то жареного и варёного. Девушка за стойкой усердно принимала заказы у прибывающих, а мимо сновали официанты с подносами, то поднимаясь по лихо закрученной лесенке на второй этаж, то заныривая в нижний зал, который мы и выбрали. Снаружи он казался полупустым. На поверку же практически все места были заняты, кроме одного, видимо, только недавно оставленного — на нём ещё стояла почти полная миска с жидкостью тёмного цвета, в которой плавала лапша. Оставалось только надеяться, что это чужое наследство быстро уберут. Мы присели и огляделись. У окна молчала молодая пара. Девушка маленькими глоточками прихлёбывала кофе, а парень с унылым видом гонял ложкой по миске точно такую же лапшу, как та, что была оставлена нашими предшественниками. Ещё два столика составили семейные пары с детьми. Из-за разноцветных шариков, привязанных к спинкам их стульев, то и дело доносились взрывы весёлого смеха. Потом я повернулась в другую сторону и встретилась глазами с маленькой птахой, вначале показавшейся волнистым попугайчиком. Он сидел на жёрдочке посередине клетки. Круглые карие глаза смотрели в упор с таким вниманием, что я невольно смутилась.
     — Привет, дружочек! Как дела?
     Он, не реагируя, продолжал изучать нас, переводя взгляд то на меня, то на мою спутницу.
     — Красавец, — сказала она. — Интересно, он певчий?
     — Попугайчик?
     — Ещё чего! Разве не видишь, что это кенарь?
     До этого мне не приходилось видеть живого кенаря. А познания об этих птицах имелись только из Маяковского, который в целях и рамках политической борьбы с мещанством призывал всех сознательных граждан сворачивать канарейкам шеи. Словно услыхав мои мысли, птах недовольно покрутил головкой и в упор уставился на подругу.
     — Спой, — попросила она.
     Кенарь, казалось, раздумывал, переминаясь на узкой жёрдочке с лапки на лапку. Чтобы немножко расшевелить его, я засвистела какой-то простенький мотивчик. И он не выдержал! В первую минуту мне показалось, что зазвучала флейта. Высокий яркий голос, подобно солнечному лучу рассыпал вокруг себя искры звуков. Они фонтанчиком взметнулись к потолку, потом поплыли в разные стороны, наполняя тесное пространство тем особым светом, который способна дать только очень хорошая музыка. Снаружи к окну тут же прилипла ветка с резными листьями, которые посыпались, поплыли, закружились в воздухе, исполняя особый ритуальный осенний танец. Маленький певец пел полностью отдаваясь своей песне. Он славил сегодняшний день и осень; грустил об ушедшем лете, которое видел лишь из окна, но успел подружиться с зелёными листьями и яркими цветами, что постоянно заглядывали в его обитель… Это была необычная мелодия. Она завораживала, очаровывала, звала куда-то в неведомые края.
     Потом он раскланялся. Очень вежливо, ужасно вежливо и с огромным достоинством. Хлопали все — и скучавшая прежде пара, и семьи с кучей ребятишек…
     На улице, казалось, ничего не изменилось — только стемнело. Разбойник-ветер качал фонари и пригоршнями швырял на асфальт резные скорлупки листвы. Одно дерево стояло уже совсем обнажённое. Неожиданно к горлу подкатил ком — значит, он оказался там не зря. Он всё-таки вылупился!