Золото Сербии ч. 9 Водяной шайтан

                Водяной шайтан.
«Неужели, дядька Микола был прав, и Беляна подлюгой оказалась? Да как такое может быть?» Глаза у Сашко предательски подёрнулись слезой. Поспешно сморгнул и рукой отмахнулся, словно под веко мушка залетела. Затряс чубатой головой и побрёл дальше к берегу, таща плетёную ловушку полную рыбы. Под ивой, на сухом белёном брёвнышке сидел такой же старый Швырь, наблюдал, как один из сербов выбивает соль из утром замоченной в море кошмы, кивал, давая изредка ценные указания.  Соли добывали немного, но на день на семерых хватало и ещё чуть-чуть для нужд Швыря. Дед, перетирал её в порошок вместе с углями, мешал с белыми комками из турецкого матраса. Сушил опять перетирал, добавлял порох.  Часть, забивал в полые камышинки разной длинны, часть смешивал с соком чистотела, пропитывал полоски кисеи. Расплетал куски верёвки, опять заплетав уже с кисеёй  Узнав, что на крыше форта есть дымовая труба, сказал, что когда нужно будет, все турки из форта сами вылетят как пчёлы из улики, когда хозяин их дымом окуривают.
 - Нет, ещё быстрее. Такую вонючку сотворю, мир не видел.
Изредка уходил подальше, испытывал свои запалы и вонючки, по новой тёр, перемешивал.
 - Батько, а соль Вам зачем. Она ж не горит.
- И хорошо, замедлитель тоже нужен.
 Сейчас пожилой казак находился в благостном состоянии, видно всё получалось как нужно.
Первые звёзды через тонкие облака как бы мигали. С озера потянуло влажной прохладой.
 «Ну, как же она могла то, а?! Ведь так смотрела на меня! В любви клялась. Сыскать да спросить. Да так прижать, чтоб ответила!» Сашко вновь не удержался и снова шмыгнул носом. «И, как глаза под звёздами сияли. Нет, невозможно! Как же жить теперь с этим? Уволокла, чертовка с собой сердце.»
- Сашко! – раздался голос Швыря.
- Ась? – озабоченно спросил парень, с трудом вынимая из воды вторую  «морду» с рыбой. Ноги покалено в грязи, пот крупными каплями со лба стекает.
- Трясь! – передразнил старик и незлобно добавил. – Я тебя уже третий раз окликаю, а ты всё молчишь! И не: «Ась?», а: «Слухаю, господин подхорунжий» Дисциплина, - Швырь покачал головой осуждающе.
Сашко вытащил подальше на берег плетёную снасть, посмотрел, как тёмная, шевелящаяся масса начинает блестеть живым серебром, когда из облаков выглядывает луна и заметил:
- Ну, тогда «не слухаю», а «слушаюсь, господин подхорунжий».
- Учи меня. Вечно вы, молодёжь, больше знаете. Всегда говорили «слухаю». И не спорь! Молод ещё спорить!
- Да не спорю я, - Сашко махнул рукой, отошёл на шаг и сел, вздохнул, думая о своём.
 Чужая забота не укрылась от Швыря. Нахмурил седые кустистые брови. К ним уже спешили два серба, они несли плетёнку с крышкой,– крякали периодически от натуги. Старик оживился, приподнялся с места, грозно спросил:
- Наловили?
- Так.
- В воду пока опускайте. Да, крышку вяжите! И чтоб ни одна не ушла!
Из корзины протяжно заквакали. Сашко смотрел на полную корзину лягушек круглыми глазами.
- Слухаю, господин подхорунжий! – рявкнул бравый серб. Швырь быстро обернулся в сторону молодого казака и указал на говорящего ученика раскрытой дланью, потрясая скрюченными от артрита пальцами:
 — Вот! – старик вытаращил глаза. – Вот, как надо! Понимаешь? А, ты вечно споришь!
- Так ведь, так и теля можно научить, - попытался оправдаться Сашко.
 - «Теля», - передразнил Швырь. – А ты научи. Ишь, грамотей.
- И научу! – огрызнулся Сашко.
- И научи!
 - Чего расшумелись, - вместе с ручейком мелких камешков спустился Гамаюн. - Рыбу не потрошим. Жабаков заготавливаем. Зачем?
- Лягушки зачем, - старый казак ещё обижался, кряхтел, когда садился на брёвнышко, - булгачить сегодня пойдём. С собой молодого возьму. Буду учить уму разуму…
- Пока жив, - подсказал Сашко. - И лягух возьмём?
- Визьмём. А шо? Вон ещё Димитра прихватим.
Швырь повернулся к Гамаюну, - А он всё огрызается, да скалиться.
 - Так- то со страху. К кому швыдка Настя приходит, а малёк забыл, как с офицером разговаривать должно. А мы его, зараз вылечим, руки по кантику и под шашку до полуночи.
  - Прошу прощения, господин подхорунжий, только я не со страху, а с досады. Неужто девка меня обмануть смогла.
- И вправду ты ещё теля. В воинских делах мы, о-го-го, а в любовных девке, у которой только титьки начали расти в подмётки не годимся. У них ум особый, от того и беды наши и радости неземные. Ты бед-то ещё даже не зачерпнул, так рядышком прошёлся, а уже губу отклячил.
 Разрядил обстановку Михайло:
- Кто такая швыдка Настя?
- Ну это, когда быстро,-Гамаюн жестами показал, откуда быстро.- Понос по-русски называется. Сербы перебросились парой фраз и засмеялись в кулаки, повторяя себе под нос, чтоб запомнить, швыдка настя, швыдка настя.
 Они стояли в высокой траве, мялись. Один разглядывал улов, другой спросить хотел, да не решался. Швырь изогнул бровь. Здоровенный мужик снял шапку.
- Дозвольте?
- Не топчись уже! А то голова кружится! Чего хотел?
- А, правда, что в России казаки все герои?
Старик крякнул. Потрогал мясистый нос. Поглядел пронзительно на сурового Сашка, тот ожесточённо вспарывал рыбинам брюхо, полоскал воде и кидал на берег, сказал:
- Правда. Но не все в ратном деле. Некоторые герои-любовники.
- Чего это? – набычился Сашко.
-  При французском дворе такие были, - пожал плечом Швырь. – Из гвардии тамошней. Мне бабка одна рассказывала.
Сербы, опять прыснули в кулаки.
- Я не француз. Я - казак. – и дальше себе под нос, - У дядьки Миколы попрошу самое опасное задание, посмотрим, кто из нас француз.
- Красивей умирать в поле, чем в бабьем подоле, - согласился Батька Швырь и улыбнулся.
Сотник Билый на задание не поскупился: велел под конец вылазки пристань взорвать, что со стороны казармы.
 Ночью пока перебирались к форту, Сашко всё боялся порох подмочить или пулю в мешок поймать, но плыли тихо, без всплесков. Батько управлялся с шестом, выдав сотоварищам по соломинке велел, надувать лягушек.
Глянув на Михайло сурово прошептал:
 - Не хрен морщится, просто вставляешь соломинку, дуешь, вынимаешь, берёшь следующую жабу. Главное у соломинки концы не перепутай, а потом вместе посмеёмся.
Никого не потревожив. Выгрузили корзину. Выбрались на берег, оставив Сашка удерживать лодку. Ночь наполнилась кваканьем. Одна тень, с пустой корзиной, метнулась к лодке, другая возилась у одной бойнице, потом у другой. Два удара кресала, уже у лодки. Шипящий, брызгающий во все стороны огонёк стал медленно приближаться к каменным стенам.
 - Посунься, - Батько по-молодецки бесшумно спрыгнул в лодку.
- Туда, - показал на густую часть камышей. – Быстрее, у пристани басурманский пост. Хорошо, что костёр запалили. Ничего вокруг не видят. Сердце учащённо билось. В ночи это казалось набатом
. Швырь махнул рукой, - Сюда. -  Врезались в камыши.
- Ещё нажми. Хорош. Ждать здесь. – Он соскользнул по грудь в воду.
- Порох давай.
- А запалы?
 - Здесь. – Батька коснулся папахи.
- С богом!
Через мгновенье растворился в тёмной чаще камыша. Ещё через мгновенье кроме шелеста камыша под ветром, ничего нельзя было услышать.  Сашка потряхивало, не от страха – от возбуждения. Ничего поделать с собой не мог – нервы выкручивали тело так, что руки от возбуждения дрожали. Враг рядом, а он здесь. Сил столько прибавилось, что хотелось взлететь над речными зарослями, а дальше будь, что будет. Михайло словно чувствуя что-то за руку придержал, пальцем потыкал вниз. Мол, ждать приказано.
- Нужно было мне идти - думалось ему: «Он же старый» - но в тот же момент одумался, вспомнив, что равным на ножах мог против Швыря выйти только Гриц, а с пороховыми делами вообще, может только Билый. Вдруг Сашко понял, что в своём первом походе, он был только обузой, не в сшибках, а именно в походе. Действительно как ребёнок, как барчук капризный. Нужно доказать.  Он пластун. Родовой.
 Ах, как поступок нужен. Совсем ватажники его не уважают, и сербы тоже посмеиваются. Словно что-то почувствовав, в спину прохрипел сдавленный голос Михайло:
- Дождись Швыря. Слышишь?
- Да слышу я, понял.
Вдруг скинул черкеску, рубаху. Прижал палец к губам, молчи, мол.
- Подстрахую. Скользнул за борт. Выбрался на чистую воду. Поплыл по течению вдоль камыша. Увидел огонёк костра, осторожно стал пробираться к берегу. Беззвучно пробираясь сквозь камыш, наблюдал за пристанью. Небольшие волны с характерным хлюпаньем разбивались о сваи. У костерка двое караульных. Греются. Варят в котелке кашу. Говор тихий. Настороженный. Обсуждают дела свои служивые. Потянуло гарью со стороны острова. Сотник приказал зажечь камышовые маты, которыми османы ночью закрывали бойницы.
Сашко насторожился, сломал полую камышинку, зажал в зубах глубже, уходя в воду. Запалил маты Швырь,  так, чтобы загорелись одновременно на всех шести бойницах. Сейчас начнётся потеха. Только караульные на берегу не реагировали, увлечённые разговором, а из-за костра своего, не видели ничего. Сашко держался так, что только глаза были над водой. Поднырнул под пучок гнилой тины, листьев камыша и ещё чего-то гнилого, вонючего. Этот манёвр наклонил дыхательную камышинку, и казак хлебнул водицы. Без паники, поднял лицо выплюнув воду, потихоньку продул камышинку и опять погрузился по глаза. Всё он проделал без звука, но сердце чуть не оборвалось. Теперь он начал сомневаться правильно ли он поступил. Лягушачий концерт слышно было даже под водой, а эти горе часовые не чухаются. Сашко забеспокоился, «Надо делать что-то! Время теряется». Сейчас на острове начнётся.  Турки у костра замолчали. Заозирались. Старший караульный за ремень винтовки взялся. Решился сделать шаг к воде, всматриваясь в камыши. Другой солдат вытянулся в сторону горящих амбразур, не понимая очевидного злодейства, залепетал что-то тревожно. И тогда казачок, не помня себя, решился на безрассудство и резко поплыл к берегу.
Турки вскинули винтовки, привлечённые всплесками. Загорланили тревожно, готовые открыть огонь. Один из солдат потянул горящую головню с огнём и открылась им картина невиданная: по пояс в воде стоял белёсый водяной, изгибалась под ему слышимую музыку, из головы его росли водоросли, он призывно манил и громко шептал слова сладкие:
- Машалла! Машалла! – Воздавая славу аллаху, обещал, что всё будет очень хорошо, твердил, не переставая, - чок гюзель, чок гюзель.
- Машалла, - шептал неземной голос. – Машалла!
Винтовка у напарника предательски дрогнула, готовая выпасть из рук. Безумные глаза, с расширенными от гашиша зрачками, смотрели с ужасом, не желая воспринимать действительность ночи. Ахмед предостерегающе крикнул, глядя сурово на товарища, повелевая взять себя в руки. Махнул факелом, освещая цель. Щегольские усы ниточкой затопорщились каждым волоском, подчёркивая тонкие алые губы. И вдруг, разом они побелели. Из уголка рта потекла струйка крови. Ахмед выронил винтовку и судорожно пытался рукой нащупать что-то в спине. Другая рука продолжала цепко удерживать головешку, освещая немую сцену. Он пытался что-то сказать, но вместо слов фонтаном хлынула струя крови. Ноги его надломились. Внезапный порыв ветра в миг затушил головню.
Второй турок закричал,
Ибрис!  - выронил винтовку, развернулся, бросился вдоль берега к воротам казармы.
- Шайтан! Ибрис! И что-то про Аллаха - Неслось в ночи.
Рассекая воду, в три прыжка рядом со Швырем оказался Сашко, на ходу скидывая на песок с головы дурно пахнущий клубок, срывающимся шёпотом бросил:
- Догоню!
- Нехай бежит! Так даже лучше. Теперь быстро. Винтовки их, воткни стволами в дно.
В форте закричали и вдруг пушечный выстрел, шрапнель с визгом полетела по воде.
- Ложись! Хорошо, что в другую сторону. Батько распластался на пристани, пихая мешок куда-то под настил. Сверкнуло огниво.
 - Берём дохлого турка и бегом к лодке, а дальше: иншалла.
- Чего?
 — Тащи говорю. Вот чювяк адыгейский! – на бегу бормотал старик, явно отзываясь о казачке поучительно назидательно, - а ещё учит меня постоянно. Иншалла – как угодно аллаху. Ложись! Язык врага знать надо. Учись, у меня чёрт водяной!
 Крики, выстрелы, топот, а он поучать не перестаёт- пронеслось в голове молодого пластуна.
Взрыв, свист обломков, стоны, крики.
- Ползком давай.
Медленно, но казаки оставляли очаг паники. Из форта опять выстрелила пушка.
-  И в кого они там палят?!
На горе опять заполыхал огонь.
- Я останусь, нужно узнать, когда и какое подкрепление они вызывают.
 - Батько, давай я. Потом сам доплыву.
- Ну, казаче, Бог на помощь. Будем ждать.
- Вы, Батько про водяного не рассказывай никому! – попросил Сашко.
- Ну, что ты. Не скажу никому, - заверил искренне старик, в голове которого уже рождалась очередная история - байка для зимнего вечера под самовар. – Здесь, никому. Никогда.
 Сашко благодарно кивнул головой, скрываясь в темноте.
В той же темноте, но на другой стороне Грицко укоризненно покачал головой, видя, как Микола в волнении крутит трубку.
- Ну хочешь я её утоплю, - в сердцах предложил казак, - она же тебе душу выматывает, как ты сам не чувствуешь?
- Тревожусь я, - признался сотник. – Староват Швырь для всего этого, а Сашко слишком горяч.
 — Это тебе никак его бабы доложили? – усмехнулся Грицко. Микола махнул рукой, не принимая шутки. – Успокойся. Справятся. Вон уже и амбразуры зашлись. Видишь?
Сотник кивнул:
- Ну, хоть так. Теперь, главное, чтоб живыми вернулись.
Из форта выстрелила пушка. Трёхметровый факел разорвал ночь. Картечины не долетели до берега два десятка шагов. Казаки залегли за валуны.
 В ночи грохнул взрыв. Красное пламя зализало небо. Зачадило. Потянуло дымом.
- Нет больше пристани, - сказал Грицко, пожимая плечом. – Всё. Пошли досыпать?
- Ты иди. Я дождусь.
Казак кивнул.
 - Не долго тебе ждать. Споро лодка к нам движется.
Микола прищурился, стараясь что-то разглядеть в темноте, но только цокнул языком – таким зрением Господь не наградил. Однако чутье подсказывало, что и на этот раз булгачинье прошло успешно. Улыбнулся радостно, пряча трубку в карман.
 Маты — это ерунда, завтра новые сплетут, но то, что шайтан и внутри достанет, пусть не забывают. Лягушачий концерт до утра, мужества тоже не добавит.
Лишение береговой пристани, заставит ежедневно раздражаться и терять доброе расположение духа в бытовом сношении с крепостью.
 Продолжение http://www.proza.ru/2018/11/02/668