Старый семейный альбом

   Валерий Григорьевич вошёл к себе в кабинет и сел за стол. Он с тоской оглядел свою комнату. Последние годы часто стало томить его одиночество. А сегодня, в День Победы, особенно, и к тому же преследует  нелепое ощущение, словно кто-то стоит за спиной, и разглядывает, разложенные на столе, письма. Это чувство мешало сосредоточиться. Никого, кроме него, конечно, в комнате не было. Опять начался озноб. Каждый вечер теперь поднимается температура. Давно нужно отлежаться, но какая-то сила поднимает и начинает ворошить пережитое. Валерий Григорьевич достал из стола старый альбом, привычно наклонился над ним, скользнув взглядом по обветшавшей обложке, открыл его. Перевернув несколько страниц, он замер и, как цветное кино, развернулось перед ним прошлое.
   
При взятии Перекопа в рядах доблестной Красной Армии  геройски сражался и погиб   дядя, старший брат моего его отца Леонид. 7 ноября 1920 года, бойцы Красной Армии вступили в ледяную воду залива Сиваш (Гнилого моря), чтобы уничтожить последнее гнездо контрреволюции на территории Советской России - засевшую в Крыму белую армию барона Врангеля. Последний оплот белых был так близок и в то же время почти недосягаем. Но его надо было непременно взять! В кратчайший срок, до зимы. В темноте начали переход через Сиваш.  Шли, молча, с трудом отрывая ноги от илистого дна Гнилого моря. Стояла  ранняя и суровая зима. Холодный, пронизывающий до костей ветер, мороз 12-15 градусов. Не только враг, но и природа словно испытывала большевиков.  Сапоги полны солёной жижи, одежду схватывало  морозом, и она дубела.  Спустя сутки пошли на последний и решительный штурм Турецкого вала. Это был стремительный, неудержимый бросок, когда даже убитые "… прежде чем упасть, делают шаг вперёд", как сказал о героях Перекопа Николай Тихонов. Никакой заградительный огонь не смог остановить атакующие цепи.

Фрунзе написал: "Пусть вспомнит каждый из нас о тех десятках тысяч бойцов, которые закрыли глаза навсегда в дни славных сражений, которые жизнью и кровью своей закрепили торжество труда"

 В старом семейном альбоме хранилась единственная фотография дяди Леонида, ещё совсем юного молодого парня в будённовке. Всматриваясь в его молодые весёлые глаза, уже на склоне лет чувствуется боль уходящей эпохи.
 А вот детское фото отца. Как самый маленький в семье, он при странных обстоятельствах в то смутное время оказался в детском доме. Воспитатели и педагоги  были добры и внимательны к сиротам. С большой любовью они старались передать свои знания этим полуголодным детям. Будучи способным ребёнком, отец окончил техникум, затем военное училище, освоил немецкий язык и неплохо играл на фортепиано.

В 1935 году в заводской столовой  отец - молодой специалист познакомился с официанткой, и они вскоре поженились.  С пожелтевшей  старой фотографии смотрят на  Валерия Григорьевича  молодые влюблённые родители. Сердце щемит у него от боли, глядя на них.

 Мама Валерия Григорьевича была  полной противоположностью отца: стройная, с длинными косами и не лишена обаяния. Она обладала неукротимой импульсивной энергией, с гонором, переходящим в эксцентричность,  но была прямолинейна и честна. Трудно понять, как такой набор качеств не мешал ей быть  общительной, и она, как ни странно, не наживала себе врагов. Она, как и отец вышла из многодетной семьи. Дочь обрусевшей немки и украинца, она впитала в себя многие, казалось бы, не совместимые национальные особенности. Село Михайловское под г. Лозовая,  на Харьковщине, где проживали её родители, не страдало от повышенной религиозности и национализма.
 
За плечами отца, кроме мудрости и возраста (он был старше матери на восемь лет) была солидная школа жизни, поэтому он очень дорожил семьёй. В 1936 году у них родился  первенец - сыночек Леонид, названный в честь любимого брата отца, погибшего под Перекопом.  Отец бредил иметь много детей, но судьба распорядилась иначе и отпустила ему лишь несколько лет жизни после рождения первенца.

 г. Перемышль.
В 1939 году половина города отошла Советскому Союзу, а западная часть – Германии. Перемышль оказался на самом острие атак вермахта в 1941-м.
Итак, город Перемышль в конце  1939 года.
 Город разделён рекой на две части и, глядя с возвышенной части города на тот берег, даже не вооруженным глазом можно было заметить, как быстро укрепляется та сторона фортификационными сооружениями и дзотами. Стратегически наша часть проигрывала в любой ситуации, так как она просматривалась противником, как на ладони.

Составы поездов шли в обе стороны равномерно, но в 1940-ом году уже наметился их спад и под различными предлогами с немецкой стороны он всё увеличивался. Отец Валерия Григорьевича рассказывал матери и про нарастание провокаций против пограничников - ситуации были непредсказуемы: границ, как таковых, можно сказать не было, поэтому встречи с мирным населением были ни в новость, что и использовалось противником в полной мере. Обычно, отец старался маме меньше о них рассказывать, по причине её беременности, но иногда и у него нервы сдавали, и ей кое-что удавалось понять из его коротких рассказов.

Мать с её общительностью быстро освоила уклад  жизни и оценила его преимущества. Она впервые познакомилась со стиральными машинами, с честностью проживающих здесь людей, когда утром на входе в частный дом, оставляли разносчики парное молоко или телятину и ни кто не пытался их своровать....

У неё появился обширный круг подруг, как среди жен пограничников, так и среди польских женщин. Шла спокойная и размеренная жизнь и ощущение, что это может вскоре оборваться, придавало жизни какое-то особое обострённое ощущение времени.
Оставшись одна дома, мама, укладывая сыночка Лёню спать, часто, в предчувствиях беды, горестно нашёптывала молитвы  - Владыко господи, вседержителю … душу рабы твоей … от всякой узы разреши и от всякая клятвы свободи, остави прегрешения ей, еже от юности, ведомая и не ведомая, в деле и слове …   и прими в мире душу рабы твоей … и покой в вечных обителях со святыми твоими … -   неся под сердцем  младенца.

В декабре, своим появлением  младенец сильно огорчил мать - она ностальгически была настроена на девочку, а родился опять мальчик. - Её настрой сказался на психологии ребёнка и некоторые мягкие поведенческие черты передались и ему, – так думал Валерий Григорьевич, вглядываясь в портрет матери и этим ребёнком был он.
Отца такое положения вещей ничуть не огорчило - он был рад второму сыночку и очень любил его, а мать утешал: не переживай, у нас всё впереди, будут ещё и девочки и мальчики …
Вначале 1941года предчувствием беды, казалось, была уже пропитана вся атмосфера: страх и угрюмость пронизывали всех без исключения. Напряжённость на КПП (контрольно пограничный пункт) накалилась до предела, но все, молча, пытались прикрыться иллюзией, что всё происходящее, лишь провокация.
В среду на базаре мать услышала, что в воскресенье будет начата война, и она спросила об этом отца.  Он отрицательно относился к слухам. Но, думаю,  отец об этом догадывался и сам, и, утешая мать, говорил сердито, что это очередная провокация.

Война.
В воскресенье на рассвете родители подскочили от грохота канонады. Отец сказал: Оля - это война ...!  Он быстро оделся и убежал на КПП.
Война! Война, как-то это слово не соответствует смыслу происходящего: слово бойня более точно отображает действительность, так и смысл озверевшей человеческой натуры.
На протяжении веков всё тысячи раз вновь повторяется - накапливается оружие и становится бизнесом, разделом сфер влияния.  Все привыкли настолько к проявлениям войны,  что тупеют к человеческим трагедиям, а вспоминают о них, лишь тогда, когда она их лично коснётся. Даже для религий она, в какой-то мере, необходима – есть,  кого утешать.  Можно только удивляться человеческой глупости  на фоне высочайшего технического прогресса.
 От бомбёжки жены пограничников прятались в полуподвале дома. На второй день, когда очередная бомбёжка прекратилась, все женщины, оцепенев от страха, даже не попытались разойтись.  Наступила зловещая тишина, лишь плакали дети.  Точнее хныкали, как будто ужас матерей передался и им.   Вдруг, послышалось топанье подкованной обуви, и мать увидала в просвете окна ноги бегущего немецкого солдата, она в ужасе вскочила и, теряя сознание, выронила грудного ребёнка на бетонный пол.  – Так произошло моё первое знакомство с войной, - прикрыв глаза рукой, произнёс  вслух самуму себе Валерий Григорьевич.
В среду шум боев стих - немцы применили тактику окружения очагов сопротивления,  и пограничники выбили немцев из города.  Появился отец, и заставил мать собрать всё самое необходимое: документы, пелёнки и немного пищи. Он повёл нас на пункт сбора семей пограничников, откуда их должны были вывезти на вокзал для отправки в тыл. Следить за отправкой был прикомандирован старший лейтенант, семья которого находилась с ним. Отец обнял нас всех и расцеловал, осознавая, что больше нас не увидит, и побежал к местам обороны пограничников. В этот момент мы попрощались с отцом навсегда.

В тыл.
Подали пассажирский состав: все ринулись к нему - давка была неописуемая. В одном вагоне дверь не открылась и, когда подполковник выяснил у начальника станции, что в данном вагоне, перевозится мебель какого- то генерала, то приказал ему подсадить нас в этот вагон и, попрощавшись с нами, уехал. Мать всю жизнь вспоминала этого доброго и благородного человека.

Мама  смутно помнила, как она добралась до Киева, затем до города Артёмовск на Донбассе, где проживали её родители. Чем  мама со старшим  сыночком питались всё это время, одному богу известно. Младшенькому сыночку же она подносила свою пустую грудь, и он кричал от голода, надрывая пупок. Такая пытка продолжалась до тех пор, пока пожилой мужчина посоветовал ей отнять ребёнка от груди.
 
У её родителей была небольшая саманная постройка для летнего проживания, которую они  уступили дочери с её детьми, а сами с сыновьями (Володей и Федей) вынуждены были податься в село Красная поляна под Харьковом. Средняя их дочь Елена училась в Воронеже, а младшая осталась здесь, с семьёй  старшей сестры Ольги.
У маленького Валеры развился рахит тяжелой формы, думаю не от хорошей жизни, и мать решила, что ей одной не справиться с детьми, и ближе к осени отправила  младшего сыночка Валеру и свою сестру Аню, которая по сути сама была ещё ребенком, ей шёл семнадцатый год, в Красную поляну к родителям.

 - Не знаю почему, - говорит Валерий Григорьевич, - но моё осознание реальности включилось в этот самый момент, хотя в данный период мне было всего полтора года. Самое первое впечатление в моей памяти была посадка в вагон: народу было тьма-тьмущая и мест ни в вагоне, ни в открытом тамбуре не было, и меня тетя Аня кое-как пристроила на краю тамбура, а сама с чемоданом расположилась на ступеньках. Через несколько остановок она тоже втиснулась в тамбур. Как мы доехали до Барвёнково, я не помню, но дальнейшее наше пешее путешествие в моей памяти отобразилось со всей очевидностью. Помню, как мы брели по улицам городка, и вышли на шлях, по которому мы должны были добраться до хутора Красная поляна.  До конечной точки нашего путешествия было полных шестнадцать километров, - так эпизод за эпизодом всплывали в памяти Валерия Григорьевича подробности того времени.
 
Военное детство.
 Не трудно было в этот вечер представить Валерию Григорьевичу себя с большим животом и кривыми ногами и тетю Аню волокущую чемодан, как через небольшие промежутки расстояния малютка просился на руки, и ей приходилось часто устраивать привалы. Утром, очевидно, было еще терпимо, но жара набирала силу, и нам все чаще приходилось отдыхать в тени тополей, которые, словно истуканы, стояли вдоль дороги. Ближе к обеду несчастным путникам  повстречалась  единственная машина с полицаями, ехавшими в Барвенково. Малыш все больше и больше хныкал, просил пить и тетя Анна, изнемогая от  тяжести чемодана и  нытья ребёнка, разрыдалась, усевшись на чемодане. Малышу стало жалко её, и он утирал ей слезы и пообещал терпеть все невзгоды, но через небольшой промежуток пути все повторялось вновь.
Машина с полицаями, догнавшая их, сжалившись, подобрали их.
Малыш уже не плакал, а рыдал от усталости и жажды. За неимением воды, полицаи напоили ребёнка кофеином и  он уснул.  Наступил длительный провал в его памяти.

Артёмовск.
Итак, город  Артёмовск.  Он долго находился в оккупации, которая оставила глубокий трагический след в сознании населения. Недалеко от улицы, где они тогда жили, был организован концлагерь - несколько бараков были обнесены колючей проволокой под током, по углам  были установлены вышки. Все было устроено, как и везде, педантично по немецкому образцу. Валерию  довелось увидеть остатки фундамента от бараков, которые были снесены при вступлении в город наших войск.
Возле концлагеря, вдоль насыпи железной дороги, тянулись захоронения расстрелянных узников. Мама мало рассказывала о том периоде. Валера помнит, что она не могла слышать немецкую речь, даже в кино, ей становилось дурно. Вплотную со зверством оккупации он соприкоснулся несколько лет спустя. В 51-ом году были вскрыты меловые катакомбы, где были живьём замурованы еврейские семьи, у многих на руках были дети. Трупы хорошо сохранились, так как не было доступа воздуха, но побыв на свету некоторое время, вскоре почернели.

 Многие, пришедшие сюда люди, узнавали своих знакомых и родственников. Свидетели тех событий рассказывали, что еврейские семьи немцы согнали в строй, заставив взять с собой самые ценные вещи. Затем приказали всё сложить в кучу и устроили экзекуцию. Полный смысл злодеяния Валерий Григорьевич осмыслил чуть позже, когда пытался разобраться в истоках трагичности своего детства.

  Переселение нашей семьи  в Артемовске пришелся на окончание войны. Это не только голодные годы, но и сложный психологический климат, когда всплыли все накопившиеся противоречия оккупации и горести послевоенного периода. Неоднородность национального населения невольно отложилась на взаимоотношениях, особо в детской среде, которая сложилась в этот период.  Брат был старше основной массы окружающей детворы, да и рос с ними так, что на нем это отражалось  намного меньше.  Для Валеры долго оставалась загадкой, почему мать никогда не заступалась за него, а, наоборот, при конфликтах всегда лупила, как Сидорову козу.  Много лет спустя он понял, что одной из причин был ее  страх, оставшийся с оккупационного периода, что она дочь немки. Мама, боясь, что её выдадут, и по привычке, как бы заискивала перед ними. Брат был покладистым, он жил всегда при матери, поэтому  весь свой гнев она вымещала на младшем сыне.

 А в 51-ом году было открыто дело врачей. Болезненному мальчику часто приходилось лежать в больнице. Лучше об этом не вспоминать. Одним из чудовищных изуверских замыслов "советских" сионистов и их зарубежных покровителей вскоре после Великой Отечественной войны стало намерение лишить пополнения Советскую армию к началу-середине 60-х годов путем умерщвления мальчиков в родильных домах в конце 40-х - начале 50-х годов.
 В одном из родильных домов Москвы - в апреле 1951 года умер мальчик. За сутки до выписки у него началось заражение через пуповину. На следующий день его не стало. Другие мальчики заражались через глаза, уши, другие органы. Можно представить состояние молодой женщины, на руках которой внезапно заболевает и умирает младенец. Одна из аптек на Арбате в те годы выдавала отравленные лекарства населению, в частности - беременным женщинам. И была эта аптека отнюдь не единственная в стране. Впоследствии многие врачи роддомов и фармацевты были арестованы. На судебных процессах в ряде городов страны,  было установлено, что немалое число врачей, еврейской национальности выполняли задание - резко сократить численность Советской Армии к 60-м годам. Выяснилось также, что врачи-убийцы были связаны с посольствами США и Израиля в Москве, в частности - с тогдашними "сотрудниками" израильского посольства.
                В Москве явно назревало выселение примерно трех миллионов евреев.  Выселение евреев должно было произойти сразу же, как только закончится суд над врачами-убийцами. Товарные составы уже стояли на окружной железной дороге. Внезапная смерть Сталина в марте 1953 года помешала осуществиться этим планам. Дети Сталина в своих воспоминаниях утверждают, что врачи-отравители уже с 1949 года вводили паралитический яд замедленного действия в организм их отца.
     17 февраля 1953 г. агентами Берии был отравлен генерал Косынкин, начальник комендатуры Кремля, неоднократно предупреждавший Сталина о лицемерии и коварстве Берии. Затем были арестованы и отправлены в небытие личный врач Сталина Виноградов, начальник лечебно-санитарного управления Кремля Егоров, министр здравоохранения страны Смирнов и другие. Министром здравоохранения страны стал личный врач Берии Третьяков (сосланный в Воркуту).  Врачи, приставленные Берией к Сталину в феврале 1953 года, в марте того же года были расстреляны. Врач - эксперт, анатомировавший Сталина в середине марта 1953 года был также уничтожен. Уже в день похорон Сталина (10.03.53 г.) "дело врачей" было прекращено.

 Но был в этом для Валерия Григорьевича  и положительный смысл -  он развивался обособленно и приобрел независимые суждения.   В отрочестве он старался не попадать ни под чьё-либо влияние, что дорого ему стоило в дальнейшем.                Под окнами кто-то из мужчин запел  песню военных лет «Вьётся в тесной печурке огонь»,  Валерий Григорьевич отвлёкся от своих мыслей и  закрыл альбом.