Алексей Толстой, или о тайнах любимого романа

Первоначальное название эссе – «Из уцелевших книг советской эпохи». Но подумал, что звучит как-то зловеще :)



***



Так сложилось, что совсем недавно побывал в местах Самарской области, связанных с именем Алексея Николаевича Толстого (1883-1945). Это не только столица губернии и его дом-усадьба в исторической части моего родного города. Детские годы будущего писателя прошли на хуторе Сосновка, неподалёку от Самары (в настоящее время – пос. Павловка в Красноармейском районе). В 1897-1898 годах Толстой жил вместе с матерью в городе Сызрань, а затем уже переехал в Самару.

В Самаре и губернии происходит действие многих произведений писателя – цикл Заволжских рассказов, повесть «Детство Никиты», роман-эпопея «Хождение по мукам». Тут возникает искушение произнести высокие слова о том, что историческая Самара незримо хранит дух Алексея Николаевича, но я не уверен, что это так (быть может, лишь его музей-усадьба). Но что отметить – и важно, и правильно – как и в случае со всяким крупным писателем, Толстой у каждого – свой. Для детей – изумительный сказочник, для взрослых – блестящий беллетрист; для тех, кто напрямую отождествляет личность писателя с его произведениями, а литературу с политикой, оценки Толстого бесконечно разнятся.

Для меня вся биография писателя указывает на то, что эта история – не о том, как поставить дар слова на службу личному конформизму. Идеи советской власти и т.н. «Нового Мира» он принял искренне, не будучи скован несвободой выбора – в мае 1923 года граф Толстой прибыл в СССР после пяти лет эмиграции и встретил столь же тёплый приём, как Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Советская республика первого (ленинского созыва) дорожила лучшими из умов царской России, невзирая на официальные речи для газет и съездов. А эмиграция для людей душевного устройства Толстого неизбежно предстала тяжким бременем, вне зависимости от внешней сытости существования. Потому, его выбор был очевиден.

Но вот что интересно. На крупный писательский компромисс Толстой идёт лишь однажды, в трилогии «Хождение по мукам» (1922-1941). Да и то, вопрос о компромиссе остаётся открытым. Меня не покидает ощущение, что Алексей Николаевич и в самом деле воспринял октябрьскую революцию, как акт «высшей правды» и единения народа с интеллигенцией. А вопрос о том, искупают ли вера (пускай, и наивная), а также искренность заблуждений глубину ошибок и личную неправоту остаётся открытым во все времена, и я не думаю, что кто-то знает точный ответ в этой жизни; хотя бы потому, что для каждого человека он – свой.

Но едва ли многие «считывают» философичность восприятия писателя, о которой я бы и хотел порассуждать сегодня на примере зачитанного до дыр лет с 17-ти «Гиперболоида инженера Гарина». Так случается с любимыми сердцу книгами: первое прочтение идёт взахлёб, но чуточку поверхностно, повторное уже с долей переосмысления, а годы спустя, зная каждую страницу наизусть, начинаешь осознавать и формулировать те самые, сокрытые между строк смыслы.

Собственно, в этом для меня – один из неотъемлемых признаков подлинности произведения, равно как и таланта автора – вне зависимости от внешнего жанра. Потому что словосочетания «беллетристика» и «научная фантастика», коими привычно обозначают роман, для Толстого лишь  с р е д с т в о  передать чуткому читателю то, что интуитивно-безошибочно осознала душа писателя – прежде, чем его острый ум и искусное перо.

Давайте я попробую провести вас путём субъективного, но обоснованного восприятия своего любимого романа...



***



Шельга минуту молчал, глядя в глаза Хлынову.

– Да, – ответил он, – про Гарина. Вы знаете его?

– Очень, очень способный человек. Хлынов сморщился, будто взял  в рот  кислого. – Необыкновенный человек.  Но – вне науки. Честолюбец. Совершенно изолированная личность. Авантюрист. Циник. Задатки  гения. Непомерный темперамент. Человек с чудовищной фантазией. Но его удивительный ум всегда  возбуждён низкими  желаниями. Он достигнет многого и кончит чем-нибудь вроде беспробудного пьянства либо попытается «ужаснуть человечество»... Гениальному человеку больше, чем кому бы то ни было, нужна строжайшая дисциплина. Слишком ответственно.

Красноватые пятна снова вспыхнули на щеках Хлынова.

– Просветлённый, дисциплинированный разум – величайшая святыня, чудо из чудес. На земле – песчинка во вселенной, – человек – порядка одной биллионной самой малой величины... И у этой умозрительной частицы, живущей в среднем шестьдесят оборотов земли вокруг солнца, – разум, охватывающий всю вселенную... Чтобы постигнуть это, мы должны перейти на язык высшей математики... Так вот, что вы скажете, если у вас из лаборатории возьмут какой-нибудь драгоценнейший микроскоп и станут им забивать гвозди? Так именно Гарин обращается со своим гением...

(фрагмент романа)



***


«Гиперболоид инженера Гарина», в сравнении с иными знаковыми произведениями литературы («Овод», «Как закалялась сталь», «Тихий Дон») плохо давался идеологам советской власти, невзирая на внешне «правильный» финал – коммунист Шельга поднимает народное восстание, свергая получившего кратковременную власть над миром Гарина. Потому что проблематика, постановка вопросов романа намного глубже победы «своих» над «чужими», «праведных» над «грешниками».

Я беру знакомую наизусть книгу, листаю и перечитываю. Пытаясь тезисно сформулировать своё восприятие...


– «Гиперболоид...» (между строк!) изумительно бьёт по советским «заповедям» – о безусловной правоте большинства, слепом вождизме и даже сакральности государства. Потому что гении-одиночки, изгои-индивидуалисты (как сотни раз случалось в Истории) живя и творя вопреки, меняли Мир намного ощутимее масс, заражённых какой-либо «высокой идеей». Только маятник этих перемен мог в равной степени качнутся как к Добру, так и ко Злу. То, что Гарин потерпел личный крах, ничего не меняет: его изобретение будет служить человечеству.

– Толстой потрясающе тонко и точно раскрывает глубину и отзывчивость русской души, не прибегая к дешёвым патриотическим приемам. Когда-то вдохновлённый наукой ученый и аскет Гарин, всё более превращающийся в человеческое отождествление Зла, «Адвоката Дьявола», имеет в мире, невзирая на признание и обожание, всего двух друзей: любимую Зою и... антагониста Шельгу, который пытается вернуть его в СССР.

– Русские души, говорящие на одном (часто - невербальном) языке оказываются стократ важнее разницы полов и политических взглядов. Даже для законченного циника Гарина бесконечно важно победить идеалиста Шельгу словом, опрокинуть его воззрения интеллектуально. А в идеале – перетянуть на свою сторону: он для него ценней того же Роллинга со всеми миллиардами. Более того, Гарин лично позаботится о том, чтобы ни один волосок не упал с головы его идеологического оппонента. А Зоя – единственная, кто способна осознать таланты, авантюризм и масштаб амбиций Гарина; это ведь тоже о крайностях и полюсах огромной русской души.

– Толстой исчерпывающе отобразил бесчеловечную личность Роллинга (прообраз Рокфеллера и Ротшильда) и оказался пророком, угадав нашествие «роллингов» в сегодняшней России. Но, будучи искренне увлечён идеями большевизма, так и не смог разглядеть схожую бесчеловечность своих идеологов и вождей: земная любовь часто слепа...

– Толстой, как глубокий писатель, оставляет открытым вопрос – почему Гарин потерпел жизненное крушение (в прямом и переносном смыслах). Советскому читателю, конечно, дали идеологически разжёванный ответ в лит. хрестоматиях для старших классов средней школы: потому что он был ярым индивидуалистом с неправильными политическими взглядами и ошибочной «системой ценностей».

– Вопрос, однако, по-прежнему открыт для вдумчивого читателя. Гарин проиграл Партию Жизни вовсе не от недостатка таланта, самоуверенности, или несоветской системы координат. Что погубило его, превратив из талантливого учёного в чудовище? Ненасытная страсть разделять и властвовать? Взаимное предательство с Зоей? Фатум непонимания падшим миром – тоже двусторонний? Или...


Финал книги аллегоричен до гениальности. По сути, жестокая карикатура на Эдемский Сад: Гарин и Зоя в едином пространстве тропического островка, навсегда утратившие не только былое взаимопонимание, но даже желание общаться. А выхода – нет. Это то самое чувство выстраданной внутренней правоты писателя, когда автор и не мог закончить свой роман иначе...



***



Гарин и Зоя не разговаривали. Зачем? О чём? Они всю жизнь были одиночками, и вот получили, наконец, полное, совершенное одиночество.

Они сбились в счёте дней, перестали их считать. Когда проносились грозы над островом, озерцо наполнялось свежей дождевой водой. Тянулись месяцы, когда с безоблачного неба яростно жгло солнце. Тогда им приходилось пить тухлую воду…

Должно быть, и по нынешний день Гарин и Зоя собирают моллюсков и устриц на этом островке. Наевшись, Зоя садится перелистывать книгу с дивными проектами дворцов, где среди мраморных колоннад и цветов возвышается её прекрасная статуя из мрамора, — Гарин, уткнувшись носом в песок и прикрывшись истлевшим пиджачком, похрапывает, должно быть тоже переживая во сне разные занимательные истории.


— Алексей Толстой