Сверчок. На царских харчах. Гл. 5 Папашка

                Сверчок.
                Часть 1
                На царских харчах            
                5       
                Папашка               
               
 Папашка у меня – плаксивый, клювастый, как попугай, с проворными движениями.
Чувства у него всегда впереди.
 Опишут Болдино, Сергей Львович плачет, когда у него денежек хотят занять – плачет. Когда мужики из Михайловского приехали жаловаться на управляющего, папашка только слюнями брызгал, негодовал и прогнал крестьян.  Когда у него снова просят денег на дрова и сахар он ударяет себя по лбу и восклицает: «Что вы ко мне приступаете? Я несчастный человек!» О, не такой уж он несчастный. Просто он не любил никаким делом заниматься. Своих наследных поместий он за всю свою жизнь не посетил ни разу, и управление поручил крепостному своему Михайле Калашникову, мошеннику первостатейному!
 Крестьянин сельца Михайловского, крепостной человек сначала Ганнибалов, потом Пушкиных. В молодости служил при генерале Петре Абрамовиче Ганнибале, моем двоюродном деде и помогал ему гнать самогонку и делать настойки. Этот Калашников воровал запоем. Первый раз, только став управляющим, он прислал 13000 рублей, на следующий год 10000 рублей, и так уменьшал, что через три года присылать стал всего 1000 рублей.
Ворье!
Как его папашка терпел!
Впрочем, сам я тоже попался с этим Калашниковым…, но об этом – потом.
Мы остановились на том, что мой отец, Сергей Львович Пушкин не любил дел, а любил нежиться.
 Жизнь он считал лугом удовольствий, человека – мотыльком, которому предназначено порхать по оному лугу и пить с цветочков сладкий сок.
Еще он любил сидеть у камелька и смотреть на огонь. Говорят, когда он был офицером, он офицерской тростью помешал огонь, да так с обгорелой тростью и пришел к командиру. Командир, заметив обгорелую трость, сказал: «Уж, вам бы, господин поручик, лучше явиться на учение с кочергою».
Тем не менее, с грехом пополам, папашка дослужился до статского советника и ушел в отставку. Кстати, он постоянно терял перчатки, так что зря меня матушка бранит, что я теряю носовые платки. Папан – мой пример! Рассеян и ленив до самозабвения! Стихи любил писать и по-французски, и по-русски. Он даже страсть к бумагомаранию имел чрезвычайную и использовал ее для амурных записок.
 Ну, и конечно mon pеre охоч был до девочек. Это семейное, генетическое, природное, породное.  И стихами их, стихами услащал, как мог.
Я даже запомнил одно такое послание, когда он влюбился в Машеньку – соседку по Михайловскому.  Чего только в нем не было и клятв в любви без упованья, но не без счастья для сердца, и того… и сего…Одним словом, поток строф, сдобренный сентиментальным умилением.
Да, поэзия – это не шутки!
Для меня – жизнь!