Не думай о смирении свысока

- Смирись, Иван! Не то будет сполна расплата за лопату!

Маленький Ванька сидел на диване, приковав глаза к большому экрану, где шёл фильм "Морозко". Он так был поглощён сказкой, что не обратил внимания на мой призыв попрощаться, пробурчав невнятное "Пока", больше походившее на "Отстань!" Я мог бы оторвать его внимание - ведь собирался уезжать на целых три года! Я это знал наверняка, а для трёхлетнего Ваньки в его пространстве, занятом чародейством, места и для часа разлуки не было. А годы - это для него мираж, который ни о чём не говорил.

В печи экрана разворачивался сказочный сюжет, где ожили старые засохшие пни и швыряли героя, как футбольный мячик.

"Смирение, только смирение" - сказал я сам себе, застёгивая куртку. Сыну сейчас важнее, как герой выпутается из паники чувств, взяв себя в руки для главной цели - найти ту, что потерял походя, наслаждаясь своей силой и удальством. Тому Ивану было не до семейных ценностей, хоть он предлагал Настеньке жениться. Оцени меня: мою меткость, моё умение, мою готовность сразиться со зверем. Иван не видел такой же женщины в медведице, что и Настенька. Медведица даже не видела Ивана и не знала, что в её облике Иван ищет потенциальную угрозу. Сможет ли мой сын, которого сказки только приглашают войти в жизнь и её поворота, понять всю глубину смысла, заложенного в сказке? Сможет ли взрослый человек, захваченный слепой игрой чувств, осознать мудрость сказки? Нет, нет и нет. Сын не знает жизни, взрослый забыл сказки. Мудрость приходит только тогда, когда эти два пути начинают переплетаться в одну косу.

В моём уме сразу вспомнилась пшеничная толстая коса жены, которой она так гордилась и выставляла напоказ, переплетая её тоненькими пальчиками. Это было там, где-то там, в начале сказки, в начале встречи, где всё было ясно и гладко, как на скатерти-дорожке. Я не прошёл мимо этой девичьей гордости, когда она оставалась спокойной и вроде неприветливо встречающей все мои попытки привлечь её внимание к себе. Но почему эти моменты приглаженного и причёсанного счастья вспоминаются тогда, когда уже невозможно ничего вернуть, когда любовь заснула в своём хрустальном ложе?

Три месяца - огромный срок для маленького ребёнка. За три месяца он заметно вырастит, а я не буду рядом, чтобы заполнить этот рост своим вниманием большого тела и большой любви к себе, маленькому. Моя печаль жизни и страсть сына к сказке не сплелись в одном моменте. Я уходил, чтобы он наслаждался тем, что я теряю в данное мгновение. Лена всё также гордо высказывала безразличие к моему присутствию, выйдя на кухню. Она отрезала косу. Сразу, как только мы расстались, и выкинула её в помойку. Я чувствовал себя такой же косой, дорогой, машиной, которую теснят в обочину. И в этом бессилии сносящего потока, мне тоже уже ничего не было жаль. В сложившейся ситуации, где всё уходило от связи со мной и дома, и на работе, я был труп, который мог только принять происходившее, без попыток внедрения в центр величия моей значимости. Лене открылись перспективы - войти в свет общества через новое замужество. Продюсер ведущего телеканала предлагал ей руку со всеми почестями королевы, а на работе - проект, которому были отданы все силы и время с ущербом для семейного счастья, потерпел полное фиаско. Лена для меня стала Иудой Искариотом, а Пал Палыч с его умыванием рук - великим прокуратором, не сделавшим ничего, чтобы моё имя хотя бы не поносили, как выжатую до дыр тряпку, которая теперь ни для чего не нужна, кроме как подстелить под ноги и ходить по ней так, будто она всегда была предназначена только для этого.

Я смирял себя с этой проходящей неизбежностью со всем терпением Христа, которому, как и любому человеку, предстоит когда-то потерять тело. Тело, полное жизни и цветения, тело, которое, как наливное яблочко красуется на ветке в семейном кругу и не хочет знать жестокости осени, когда созревший плод сбрасывается на землю, втаптывается в грязь или съедается в жаркой печи утробы, чтобы выйти снова ничем... вернее, удобрением цвета сгнившей листвы, отдавшей жизни весь кислород.

Что я хотел получить от ребёнка, от моего семени? Что меня не отпускает от этой картины полного безучастия моего присутствия? Ведь сын - моя последняя капля, посланная вперёд, в будущее. Я чувствовал свою вину перед этой каплей, ради которой я по сути и старался что-то сделать, что доказать самому себе, как моё могущество в мире, который крутится и крутился без меня. Рождение сына меня окрылило, как царя. Тут же пришло и предложение - поднять забытый и оставленный надолго в сторону проект, у которого было мало шансов реализоваться. Но они всё же были! В случае успеха всё встало бы на свои места. Фирма заняла бы прочное место среди сегодняшних конкурентов, открыв вентиль в новое незаполненное пространство жизни, где нет и самой конкуренции. Это был бы виток, прорыв к росту нового потребления. Это сулило и моё личное повышение и улучшение благосостояние семьи, к чему мы с Леной и стремились. Нужно было только увидеть чудовище, медвежью услугу от конкурентов, дающие инвестиции для того, чтобы лапу сосать вместе. Пал Палыч всё видел, как и я. Он видел, что банку, с которым давно установились прочные отношения у наших соседей по бизнесу, нужна идея роста. Она была у нас, у них были деньги. Но нужно было выложить всё, что в банке было. Всё, как в игру в рулетку. В этом случае всё получилось и только в этом случае. У главного банкира не хватило ни терпения, ни фатальной уверенности. Он увидел крах посередине. Половина средств для него была равносильна полной смерти банка. Он умрёт всё равно когда-нибудь без этой новой перспективы, но Вадим Семёнович - главный управляющий - сказал мне в глаза честно: "Я не могу терять семью и работу и всё, что нажил, ради того, во что я сейчас не верю, вернее, не вижу. Я должен видеть доход. А его нет и не будет может года три. Я не готов к этому. Пусть мой сын растёт и занимается чем-то с нуля. Я это уже сделал. И по долгому опыту банковского дела я знаю, что если в старом источнике доходов ещё не виден конец, то новую перспективу не тянут, а откладывают, создавая только задел для нового роста. И это я тоже сделал. Потому проект придётся снова заморозить".

Что я мог противопоставить этой правде жизни, этому откровению? Себя, своё желание, свою жизнь? Но она не вписалась в водоворот времени. Нужна была передышка, только передышка, чтобы показался конец "водокачки нефти". А в момент толкания новой идеи обнаружилось ещё два источника старого сырья, которым все пользуются. Да и правительство страны делало всё, чтобы шёл этот рукав. Нужно было ехать на Запад, где нефти не было, и где новая идея имеет хорошую почву для продвижения нашего проекта. Лене это было уже безразлично. Три года - тоже большой срок жизни, чтобы больше не ждать, а ловить момент удачи перехода в то, что в моём случае может случится в далёком будущем или даже не в этой жизни.

Я никого не судил. Судили меня за растрату средств. Судили полгода, выпустив окончательно под залог этого скрытого будущего, который всё ещё имеет шанс бытия. В этой долгой сумятице и неразберихе у меня почти не было времени подумать о жизни, увидеть, как моя жизнь остывает, сходя на обочину, отрывая от меня семью. Предложение развода было мягким для ..неё, с поцелуем прощания и просьбой прощения и понимания. Для меня же это сразу наступила ночь в Гефсиманском саду, где друзья и спутники, засыпая по очереди, отпускали судьбу на самотёк. Мне же оставалась лишь молитва смирения. Хотелось всё взорвать и послать по ветру! Но кого взрывать? Любимую жену, друзей-спутников, которые поддерживали меня в пути к новой жизни? А может быть сына? Я должен был их всех оставить и уйти. Я мог бы их проклинать, и мне было бы легче.. легче выразить своё бессилие в сложившейся ситуации. А я застыл в огне, не смея его скинуть на всех, кого любил и ценил в своей жизни.

Загасив любовью и всепониманием бушующее пламя души о маленький комочек, уткнувшийся в сказку, уже в повороте к двери, я вдруг отчётливо увидел, как Ванька сильно прижимает к себе огромного медведя, которого я принёс в прощальный подарок ему и которого вроде бы сын принял без восторга. И в этот момент я осознал всем сердцем, что эта картина в последней вспышке уходящего солнца будет мне верным спутником в неизвестной дороге.

Стремительно, как шквал ветра, вырывающий корни, я метнулся к лифту, спустился вниз, вышвырнул дверь наружу, сел в машину и завёл мотор. Уже на ходу в уме заиграла песня Штирлица из далёкого детства: "Не думай о смирении свысока, наступит время - сам поймёшь...наверное". Я понимал и смирялся, смирял прошлое ради будущего.