Андерсен-Кафе. Отрывок из повести. Спектакль

III. СПЕКТАКЛЬ

1. Первая репетиция


 Я собрала, подписала, аккуратно сложила в папку конкурсные работы всех семерых участников состязания и отдала папку жене рыбного магната. Муза только что вернулась из путешествия и сгорала от нетерпения, как можно скорее ознакомиться с творениями Романтиков.

Ну а мы, Романтики, решили не терять времени даром и приступить, наконец, к репетиции спектакля «Дом, где разбиваются сердца». Пьесу эту, как я говорила, наш Кирилл адаптировал: он не просто сократил реплики, но и убрал пару второстепенных ролей. По-моему, сделал он это очень удачно, потому что у нас всё равно не хватило бы актёров.

Если вы не очень хорошо помните содержание пьесы, я напомню.

В доме старого капитана Шотовера собирается народ: две его взрослые дочери, а так же беспутный муж одной из них и глуповатый воздыхатель другой. К ним в придачу — семнадцатилетняя, романтическая девица, её отец — нищий идеалист, потом — скряга-миллионер — акула капитала… Вся эта компания, собравшись, немедленно начинает выяснять отношения, влюбляться, разлюбляться, лгать, говорить друг другу правду в глаза… У каждого из них по разным причинам разбито сердце, а у кого ещё не разбито, у того разбивается по ходу действия… В результате этой бурной толкотни идеалисты вдруг оказываются практичными умницами, деловые люди — бездарными ослами, лгуны — возвышенными поэтами, дети — мудрецами… И надо всей этой кутерьмой царит невозмутимый и мудрый старик — капитан Шотовер, словно некое божество, управляющий сердцами и умами своих гостей…

Примерно такое содержание. Ну а мы начали репетировать.

Вот как, после долгих споров, были распределены роли:

1. Капитана Шотовера играет Валентина (поэтесса)
2. Мужа Гесионы — враля и волокиту Гектора — играет наш сценарист Кирилл.
3. Гесиону играет домохозяйка Ольга.
4. Сестру Гесионы (самоуверенную и бессердечную) теперь играю не я, как предполагалось раньше, а Катерина (художница).
5. Юную и наивную девушку Элли играет Лена (хрупкая блондинка)
6. Отца Элли — Мадзини, не слишком удачливого, но всё же любимого дочерью человека играет Евгений (библиотекарь)
7. Богатого и противного старика Менгена пришлось играть Зое (полная, курносая): двое мужчин-романтиков, как вы знаете, заняты в других ролях.


Итак, вся наша творческая компания ровно в три часа дня собралась в кафе и мы начали репетировать. Роли ещё никто не выучил. Читали по бумажке.

Я, хоть и была формально назначена режиссёром спектакля, хорошо понимала, кто на самом деле здесь режиссёр. Разумеется, это Валентина. А я не против, даже наоборот — обеими руками за. Я уж лучше побуду зрителем или критиком. Надеюсь, что я в первый и в последний раз буду критиком доморощенного спектакля, потому что, честно говоря, ничего хорошего от нашей постановки я не ожидала.

Правда, я понимала: что-нибудь похожее на настоящий спектакль у нас всё же может получиться, ведь у Валентины есть опыт постановок любительских спектаклей, а у Романтиков — опыт участия в них. Что ж! Посмотрим. Мне уже и самой любопытно.

Оказалось, Романтики вовсе не так уж наивны. Они не стали начинать с нуля и придумывать что-то оригинальное, а взяли за основу известную постановку Театра Сатиры. (Постановка, кстати, просто великолепная).

Наша художница Катерина, изображающая сестру Гесионы, равнодушную красавицу, оказалась на редкость артистичной. Произнося слова пьесы, она преображалась до неузнаваемости, становясь надменной и своенравной.

Валентина уже на первую репетицию пришла в ужасных мешковатых мужских брюках. Перед выходом она нахлобучила на голову жуткий парик с прилепленными к нему огромными седыми бакенбардами. Впрочем, если вспомнить, кого ей пришлось играть, то и взлохмаченный парик и мужские брюки смотрятся вовсе не так ужасно. Читая роль, Валентина умудрилась придать своему голосу прокуренную хрипотцу и пообещала нам вскоре раздобыть большую курительную трубку для пущей внушительности. Впрочем, внушительности Валентине и так не занимать. По-моему, эта дама и без грима очень напоминала старого, грузного морского волка.

Евгений в роли интеллигента-неудачника, отца Элли, тоже казался вполне на своём месте. Красавица Гесиона, у которой муж — ловелас и враль, в исполнении нашей Ольги приобрела, пожалуй, чрезмерную теплоту и мягкость, а ведь у героини характер должен быть твёрдый, — если не циничный. Богатый и противный старик Менген, над которым все подшучивают, в исполнении полной и курносой Зои приобрёл несколько гротескный характер.

Красавца, ловеласа и враля, Гектора, играл наш Кирилл. Он в этой роли всем хорош, — просто всем: у него и внешность внушительная, и дикция отличная. Есть, однако, и один небольшой недостаток: всякий раз, открывая рот на сцене, он орёт так, что штукатурка со стен осыпается. И тут Кирилла не унять. Остальные, оказывается, давно привыкли к этой оглушительной манере играть и говорят, пожимая плечами: «Его не переделаешь — стиль такой…» Ну, стиль так стиль – придётся купить беруши и пользоваться ими во время его выходов.

Но в целом первая репетиция мне понравилась: очень живо. Энтузиазм так и распирает всех участников. Даже меня. У меня в руках листок со всеми ролями, я дублер, суфлёр и координатор, потому что мне со стороны виднее. Несмотря на то, что команда подобралась дружная, между участниками спектакля нет-нет, да и разгораются споры по поводу того, как нужно играть тот или иной эпизод. К сожалению, споры иногда принимают слишком горячий характер, потому что каждая сторона уверена в своей правоте. А поскольку, как известно, сколько людей — столько и мнений, иногда поднимается невообразимый гвалт, — только держись.


2.  ВТОРАЯ РЕПЕТИЦИЯ


На второй репетиции роли почти выучены, — вернее, они выучены совершенно, но время от времени то одного, то другого, как говорится, замыкает. Тогда они, разумеется, смотрят на меня. Пальцем водя по бумажке, я отыскиваю забытый текст и подсказываю актёру. Все уже запомнили, кто где стоит и кто куда должен идти. Вторая репетиция идёт на удивление гладко. Но вдруг во время диалога между ловеласом Гектором и юной Элли раздаётся оглушительный окрик капитана (то есть, Валентины). Она грозно обращается к Кириллу:

— Ну что ты на неё орёшь?! Разве так обольщают? Она же тебя боится!

У Лены и в самом деле немного испуганный вид.

Все смотрят на Кирилла.

— Она меня раздражает! – нервно говорит он. — Почему она от меня всё время пятится?

— Ещё бы не пятиться, когда ты так орёшь! — вступается за подругу Зоя, играющая противного старика-богача.

— А он орал, орёт и будет орать! — сердито говорит художница Катерина.

Кирилл в сердцах ударяет ребром ладони в прочную стену комнаты и, негромко охнув от боли, отправляется на кухню. Остальные сердито смотрят друг на друга и напряжённо молчат. Наконец мне захотелось прерывать молчание:

— Ну что ж! — очень громко и бодро говорю я. — Видимо, спектакль придётся отменить!

Я стараюсь кричать настолько громко, чтобы Кириллу на кухне тоже было слышно. Сердитое выражение лиц актёров мгновенно сменяется на озабоченное. Они подозревают, что я и в самом деле могу отменить спектакль. И ещё они подозревают, что я не очень-то верю в их артистические способности. А ведь я в их способности очень даже верю! В любом случае их артистические таланты гораздо выше моего режиссерского. Но спектакль отменить я и в самом деле не против: энтузиазм Романтиков вызывает у меня серьёзные опасения. Честно говоря, для меня весь этот спектакль только лишняя головная боль, к тому же Кирилл и в самом деле всё время орёт как ненормальный, а перепуганная Лена неудержимо пятится от него.

Да, это вам не Театр Сатиры! В моей душе уже начинает теплиться преступная надежда на отмену спектакля: «А может и правда…» Однако через несколько минут из кухни выходит Кирилл. Он виновато смотрит на пригорюнившихся актёров и говорит:

— Разве я виноват, что у меня голос такой громкий?!

Валентина подходит к Кириллу и, умоляюще сложив руки на своей пышной груди, проникновенно, как лиса в мультфильме, говорит:

— Кирилл, дружочек, ну не обижайся на меня, пожалуйста. У тебя ведь такой прекрасный, яркий голос!

«Ага, конечно!.. — думаю я не без ехидства. — А Лена, видимо, прекрасно, ярко пятится!»

— Валентина, — украдкой наклонившись к уху нашего капитана, задушевно просит Кирилл, — вы, пожалуйста, скажите Лене, чтобы она от меня не шарахалась.

— Скажу, скажу, — успокаивает Кирилла Валентина, тут же подходит к Лене и просит: — Лена, голубушка, ты его не бойся! Ты же видишь, он всё время орёт. Его уже не переделать. Ты так сделай: когда он к тебе обращается, ты смотри не на него, а на меня, — а я тебя буду взглядом поддерживать. Хорошо?

— Хорошо, — соглашается Лена. На самом деле она Кирилла и не боится, а шарахается от него, просто потому, что хочет сохранить дистанцию, из чувства самосохранения. Вы бы на её месте тоже шарахнулись, потому что Кирилл в образе каким-то невменяемым становиться.

Ладно. Начинаем всё сначала.



3.  ИНВАЛИДЫ ТВОРЧЕСКОЙ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ, или МАЛОХОЛЬНЫЕ.


Мы репетируем третий день — последний. Сегодня — пятница, а в воскресенье — премьера. Роли выучены, костюмы почти полностью готовы, и… казалось бы, о чём теперь спорить? Но нет же! — между актёрами опять возникают бурные дебаты. Кто-то принял не ту позу, не так улыбнулся, неправдоподобно рассмеялся, не там сделал паузу. Снова шум, гам, дым коромыслом!

Во время одной из таких творческих, деловых, но незаметно переходящих на личности перепалок в дверь кафе, где мы репетировали, очень громко и настойчиво постучались. Мы предусмотрительно закрыли дверь нашего кафе на время репетиции.

— Тише! Тише! Прекратите, наконец, вопить! — стараясь перекричать не в меру разошедшихся актёров-романтиков, попросила я. — К нам, кажется, гости!..

— Кота не вы потеряли? Бурый такой, на медведя похож! —услышав эти слова, я больше не колебалась ни секунды — сразу же открыла дверь. На пороге стояла сердитая низенькая старушка, одетая в жёлтый рабочий халат. Голову её покрывала разноцветная пятнистая косынка. «Это местный дворник!..» — догадалась я. В руках она держала Андерсена.

Я открыла рот от изумления. Андерсен же одарил меня невинным взглядом и спрыгнул с рук дворничихи на пол. Позже выяснилось, что старушку звали Аграфеной Ивановной или тётей Грушей. Я удивлённо погрозила Андерсену пальцем: с его стороны было неуместным приводить сюда посторонних. Он вполне мог вернуться в кафе, как обычно, через окно. И зачем ему понадобилось навязываться в компанию Аграфены Ивановны?

— Он у вас оголодал! — недовольно заявила Аграфена Ивановна и добавила поучительным тоном: — Кота вообще-то кормить надо!

— Да ведь… — возмущённо начала оправдываться я.

— Кормишь? — строго перебила тётя Груша.

— Кормлю.

— Ну да, как же!.. — недоверчиво возразила Аграфена Ивановна. – Чего ж он тогда колбасу в колбасной лавке цельными днями клянчит? А? Не знаешь? Вот то-то! — она торжествующе подняла маленький толстый указательный палец.

«Так значит, эта колбасная лавка, о которой писал Кирилл, и в самом деле существует?! — про себя изумилась я. — Надо же! А я-то думала, что сценарист её выдумал».

— Вот подожди, я ещё к хозяевам той мелкой собачки схожу! Той, что ножки, будто спички. Пусть они тоже своё животное кормят! Скареды!

— Да они кормят, я точно знаю! — для убедительности приложив руку к сердцу, заверила я дворничиху.

— А ведь у тебя тут кафе, да? — перебила меня тётя Груша. —Хочу посмотреть!

И она, не спрашивая разрешения, приготовилась ринуться из прихожей в комнату, где проходила репетиция. Но в последний момент почему-то передумала.

Романтики же, давно переставшие спорить, так увлеклись процессом репетиции, что не обратили на гостью ровно никакого внимания. Да они и про меня-то, похоже, забыли. Что ж тут удивительного: вошли в роли, — сегодня генеральная репетиция, всё-таки!

— Так это они, значит, три дня подряд орут на весь квартал? — догадалась Аграфена Ивановна.

— …А что, разве слышно? – невинно поинтересовалась я.

— Ещё бы! — хмыкнула тётя Груша. — У нас во дворе глухих нет! Знаешь, как жильцы вашу малохольную компанию называют?

— Не знаю, — призналась я. — Как?

— Подожди, дай вспомнить… — Гостья задумалась, а потом, стараясь очень чётко выговаривать каждое слово, произнесла: — «Инвалиды творческой специализации»! Звучит?! Вот то-то! Это один пенсионер-шахматист придумал! Умный дядька!.. Ну, а я вас попросту малохольными называю, — доверительно добавила она. — И почему же они орут который день? А? По какой причине?

Я объяснила, что вызывающее поведение нашей малохольной компании связано с репетициями спектакля.

— Спектакль! — всплеснула руками Аграфена Ивановна. — Когда? В воскресенье? Так я тоже приду посмотреть! Не возражаешь?

И тут я вспомнила, что как главный организатор всех мероприятий в кафе, должна обеспечить явку зрителей! Правда, если говорить начистоту, я втайне мечтала, что, может быть, как-нибудь всё же обойдётся… вообще… без зрителей. Видимо, не обойдётся.

— А как спектакль называется?

— «Дом, где разбиваются сердца».

— Да! — задумчиво произнесла тётя Груша. — Название ничего, хорошее. Я и Колю приведу, соседа моего. Не возражаешь?

— Конечно, приводите, — согласилась я. И в самом деле — где один, там и двое. Решив, что мы с Аграфеной Ивановной уже обо всем договорились, я мягко, но выразительно посмотрела на входную дверь: мне всё-таки настала пора возвращаться к актёрам, несмотря на то, что в пылу репетиции они обо мне совсем позабыли. И всё же, я — суфлёр и критик спектакля, и вообще… неизвестно, куда уведёт их фантазия без моего мягкого, но чёткого руководства.

Тётя Груша, кажется, намёк поняла. Она тоже посмотрела на дверь и проворчала:

— Стою тут с тобой, а у меня дел по горло…

Я обрадованно и понимающе кивнула.

— А спектакль-то во сколько начнётся? — спросила она.

— Ой!.. — спохватилась я. — А мы ещё и не решили!

— Ладно, я попозже к тебе зайду, узнаю. Ты когда спать ложишься? Я ведь знаю — ты сейчас здесь живешь! Правильно?

— Правильно, — подтвердила я. — А ложусь… ну… часов в одиннадцать, примерно.

— Хорошо. Зайду, — кивнула Аграфена Ивановна и ушла.

Андерсена же и след давным-давно простыл, только его и видели. Очень ему интересно смотреть, как мы тут репетируем!.. Он привёл ко мне дворника и ушёл обратно на свой любимый двор, играть с Клавой или клянчить колбасу в Колбасной лавке. Привёл ко мне потенциального зрителя и ушёл. Ну, и ладно. Репетиция продолжается, — я снова занимаю почётное место суфлёра и критика.



4.  ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОДНОЙ. СУББОТА


Наконец-то наступила суббота! Мой единственный и неповторимый выходной. Даже не верится, что сегодня не будет никаких репетиций, чаепитий и всей этой суеты.

Так-то так, но ведь завтра — день премьеры! Завтра…

Эта простая мысль сразу же вывела меня из благодушного субботнего состояния. Однако усилием воли я постаралась отогнать тревожные мысли, а себя успокоила так: ну хорошо, даже если на бездумный и бесхлопотный выходной рассчитывать не приходится, всё равно в моём распоряжении — целый день. Первым делом я, конечно же, отправилась в магазин, потому что мой холодильник начал забывать, как выглядят продукты.

По дороге в магазин мне встретилась Аграфена Ивановна: у неё тоже, как выяснилось, выходной. Тётя Груша прогуливалась по двору с бодрой старушкой в прозрачной шляпе. Настроение у обеих было хорошее; я на несколько минут остановилось, и мы поговорили о погоде. А потом тётя Груша и её подруга сообщили мне, что наш спектакль с нетерпением ожидают уже десять зрителей. Услышав эту новость, я пожалела о том, что вышла на улицу и о том, что у меня нет личного вертолёта, на котором можно переправляться в магазин, избегая опасных встреч. Однако я вежливо поблагодарила тётю Грушу за активные поиски зрителей и продолжила свой путь.

Шагая по улице, я размышляла о декорациях и костюмах к спектаклю. Дело в том, что поскольку один из главных героев спектакля, капитан Шотовер, большую часть жизни провёл на флоте, мы решили придать сцене вид корабля. Корму у нас изображала старая некрашеная скамейка без спинки, (её мы с Романтиками подобрали на улице), а парус — огромная белая простыня, которую ещё следовало крепко прикрутить к двум швабрам. Если одновременно открыть окна в Зелёной и Оранжевой комнатах, а также на кухне, то хотя и поднимется сквозняк, зато простыня надуется и станет похожа на парус. У нас ведь парусный корабль!

Задник нашей импровизированной сцены мы собирались закрыть картинами Катерины. Это были большие акварели на ватманах, изображавшие почти то, что нам требовалось: на одной — то ли солнце, то ли луна, в окружении серых облаков, на другой — стая птиц, спешащих на юг. Катерина случайно нашла эти ватманы при раскопках в своей мастерской.

Спектакль будет проходить в Оранжевой комнате — она самая большая. Стулья возьмём в соседней библиотеке, — об этом я договорилась.

Мысли о спектакле не покидали меня и в самом магазине, а потому, вернувшись домой, я с сожалением обнаружила, что купила далеко не всё, что собиралась, и совсем не то, что нам с Андерсеном нужно для правильного питания. Впрочем, кое-что полезное в моих сумках всё же нашлось.

Справившись с некоторыми домашними делами, я решила позвонить жене рыбного магната, узнать, успела ли она прочитать конкурсные работы Романтиков. Я ни в коем случае не собиралась сообщать Музе о завтрашнем спектакле: по-моему, с нас хватит и её руководства конкурсом. «А может, Музы вообще дома не будет?» — с надеждой подумала я и набрала номер нашего спонсора. Но Муза Андреевна оказалась дома.

Она мне очень обрадовалась:

— Вы долго жить будете, Люба! Я ведь только-только о вас вспоминала! Какая вы молодец — так быстро собрали все конкурсные работы! Я думаю, Люба, нам непременно нужно продолжить сотрудничество! Вы ведь не против, надеюсь?

— Ну, разумеется, не против, Муза Андреевна! А как у вас в целом впечатление от работ Романтиков? — поинтересовалась я.

— Романтиков? — переспросила она. — Они так себя и называют — «Романтики»?

Это простое слово почему-то очень развеселило Музу:

— Ха-ха-ха! Вот именно: Романтики!

Она отсмеялась и продолжила:

— Работы ваших Романтиков, Люба, мне очень понравились! Все. Кроме одной!

— Какой же именно? — встревожилась я.

— Детектив про рыбака совершенно не годится! К тому же, я детективы вообще терпеть не могу!

Я на какое-то мгновение запнулась и даже не нашлась что сказать: мне-то детектив Евгения как раз и понравился больше всех прочих работ. «Неужели, мне необходимо поддакнуть Музе? Подыграть человеку, от которого зависит исход конкурса?» — мгновенно пронеслось в моей в голове.

— А вам, Люба? Вам самой этот детектив разве нравится? — настороженно спросила Муза Андреевна.

— Мне? — Я смутилась. — Мне… э-э-э… Честно говоря, да, нравится! Очень. Хотя я тоже не слишком люблю детективы.

На несколько секунд на другом конце нашей беспроводной связи воцарилось неопределённое молчание. Но вскоре в трубке снова зазвенел добродушный голос отходчивой Музы:

— Ну и ладно! Понравился, так понравился. Не зря же говорят: сколько людей, столько и мнений! Во всяком случае, утешительные призы всё равно получат все участники, — как и договорились! Кстати, Люба, вы не могли бы ко мне сегодня заехать? Хочется обсудить с вами подарки для… Романтиков, — то есть утешительные призы. Всё-таки вы вкусы ваших… Романтиков лучше знаете. Успели ведь уже к ним присмотреться немного? Да?

Едва я открыла рот, чтобы ответить, как она нетерпеливо добавила:

— Приезжайте сегодня, Люба! Можете?

— Да нет… — замялась я, — сегодня как раз и не могу, к сожалению. Работы много: нужно концы простыни к швабрам прикрутить и ещё…

Тут я поняла, что проговорилась, — но отступать было уже поздно, да и некуда. В конце концов, что для меня столь же важно, как литературный конкурс? Только завтрашний спектакль…

— Мне, Муза Андреевна, как раз сегодня нужно поставить декорации: завтра мы вряд ли успеем… — твёрдо продолжила я.

— Декорации? Значит, у вас там будет спектакль? — голос Музы затрепетал от нетерпеливого волнения. — Или концерт? Люба!

Порою Музе удавалось весьма своеобразно произносить моё имя. Тогда в её устах оно звучало одновременно, как капризное требование, победный клич и мольба о помощи.

— Спектакль, Муза Андреевна! У нас завтра спектакль, — честно призналась я.

— О-х-х! — восторженно выдохнула Муза. — Спектакль?! И что же — в нём будут играть сами Романтики? Да? Люба!.. — голос её задрожал.

— Да, вы угадали, — подтвердила я. — Именно наши Романтики, то есть участники конкурса, и будут играть.

— Люба! — восторженно произнесла Муза. — Как я хочу посмотреть ваш спектакль! Можно?

— Ну, разумеется, — уныло согласилась я. — Можно…

— А как он называется?

— «Дом, где разбиваются сердца», по пьесе Бернарда Шоу.

— «Дом, где разбиваются сердца»… — мечтательно протянула Муза. — Люба, а вы в этом спектакле тоже играете? Или вы — режиссёр? Или — что-то иное?

— Иное, — пояснила я. — У меня забот хватает: я в этом спектакле и суфлёр, и критик и корректор возможных ошибок. То есть, если вдруг что-то пойдёт не так…

— Понятно, Люба. Вы отвечаете, за весь спектакль! — радостно воскликнула Муза.

— Да, — согласилась я, не разделяя её энтузиазма. — Отвечаю.

А сама подумала: «Интересно, чему она так радуется?» — и в ушах у меня зазвучала грозная фраза из старого кинофильма: «Вам придётся, придётся ответить за всё! За всё!»

— Люба, в котором же часу начало спектакля? — решила уточнить Муза.

Мне показалось неудобным ответить: «А мы ещё не решили!..» — поэтому я сказала первое, что взбрело на ум:

— В двенадцать часов. В полдень.

— В двенадцать? — недоверчиво переспросила Муза. — То есть, как детские утренники?

— Нет, не совсем… — поправилась я. — Скорее, в час дня. Да, именно в час дня.

— Люба, я непременно приеду на этот спектакль! И вот что: сразу после его окончания мы и подведем итоги нашего конкурса! Как вам такая идея?

— Как? Завтра? И спектакль, и конкурс? — изумилась я.

— А зачем тянуть-то, объясните мне! — тон у Музы стал не просто настойчивым, а прямо-таки железным. — Кстати, Люба, как вы думаете, этот ваш знакомый писатель… Чернышевский, кажется?.. он сможет завтра прийти?

— Вот уж этого я точно не знаю!.. Я даже не уверена, что успею созвониться с ним сегодня.

— Но вы постарайтесь! Постарайтесь всё-таки созвониться. Пожалуйста, я вас очень прошу. Мне бы так хотелось, чтобы он тоже присутствовал. Я просто мечтаю хотя бы… хотя бы глазком взглянуть на этого знаменитого Чернышевского. Вы меня понимаете, Люба?

К сожалению, желание Музы познакомиться с самим Чернышевским мне было вполне понятно, а поэтому пришлось ответить:

— Хорошо. Попробую с ним созвониться.

С этой фразой мои последние мечты о единственном выходном дне сами собой улетучились — рассеялись, как зыбкий утренний туман.


5.  КТО КАК ЖИВЕТ И КТО ЧЕМ ДЫШИТ

С автором нескольких прекрасных книг, в том числе моего любимого романа «Весенние ливни» Александром Ивановичем Чернышевским мне, как ни странно, удалось созвониться сразу. Более того, он почти согласился заехать к нам завтра. Сказал, что твёрдо обещать не может, но если будет у него такая возможность то непременно заедет. «Себя показать и на вас посмотреть», — пошутил он.

Оказывается, его больше всего заинтересовали не спектакль, не конкурс, а сам факт существования нашего Литературного кафе и его завсегдатаев, Романтиков.

Узнав, что Чернышевский и вправду может прийти, Муза Андреевна совсем потеряла голову от счастья. Она перезванивала мне раз ещё восемь, просила продиктовать названия книг, написанных Чернышевским, выведывала, где их можно приобрести. На её удачу, это было как раз не сложно: книги Чернышевского продаются сейчас в нескольких книжных магазинах, в том числе и в Доме Книги на Невском, — туда я Музу и направила.

Но она звонила мне снова и снова. Её интересовали вкусы и пристрастия Романтиков, — ведь она собиралась подарить каждому из них по ценному призу, и Музе очень хотелось, чтобы призы понравились награждённым.

В конце концов, мне надоели эти бесконечные звонки, и я перестала всерьёз размышлять о вкусах Романтиков, и стала плести всё, что только приходило в голову. Я заверила Музу, что Лена обожает баллады, Катерине жизненно необходимы хорошие кисти и краски, Евгений увлекается стиркой вручную — и так далее… Но Муза догадалась, что я просто хочу поскорее избавиться от неё, и, то ли назло мне, то ли из свойственной ей дотошности упорно продолжала выпытывать, кто из Романтиков как живёт и кто чем дышит.

Мне показалось, что легче быть суфлёром и критиком любительского спектакля, что приятнее есть гадкую фиолетовую кашу, запивая её армейским коньяком, чем беседовать с этой измученной праздностью дамой. Я утешала себя тем, что так или иначе, а завтра всё кончится — и конкурс, и спектакль. О том же, что послезавтра непременно начнётся что-нибудь другое, мне сейчас не хотелось думать. Тем более что покамест ужасное Завтра не только не кончилось, но даже ещё не наступило.

…Итак, Муза сообщила, что подведёт итоги конкурса на лучшее произведение об Андерсене сразу после окончания спектакля. Она ещё раз подтвердила, что утешительный приз получат все участники, без исключения. Но открыть тайну, кому именно она решила присудить первый приз, Муза решительно отказалась. Что ж, зато у меня есть гарантия, что я не смогу проболтаться никому из Романтиков, а значит, для счастливчика-победителя награждение будет настоящим сюрпризом.

Сцену, между прочим, я украшала в одиночку — Андерсен в этом деле не участвовал. Он с интересом понаблюдал за процессом, не включаясь в него, а потом и вовсе убрался на свой любимый двор. Оформив сцену, я принялась за сооружение суфлёрской будки. Для этого мне понадобилось ещё две простыни.

Ну и намучалась же я с этой суфлёрской будкой!.. Сначала я шилом проделала дырочки в простыне, чтобы иметь возможность видеть актёров и зрителей. Но оказалось, что через дырочки от шила ничего не увидишь, — пришлось вырезать дырки ножницами, а для этого снова снимать уже закреплённую на каркасе из деревянных палок простыню. Когда я наконец справилась с этим ужасным делом и посмотрела на будку стороны, то ужаснулась, какой она вышла некрасивой. Тогда мне пришло в голову украсить её звёздочками из фольги, — для чего пришлось купить два килограмма конфет в серебряной обёртке и коробку булавок. Потом нужно было эти звёздочки вырезать и закрепить булавками на простыне… В общем, измучалась я невероятно, — не понимаю, как вообще справилась… Но звать на помощь кого-то из Романтиков мне всё равно не хотелось: честно говоря, за три последние дня надоели они мне все ужасно! Ещё успеем завтра повидаться…


6. ВОСКРЕСЕНЬЕ


Ну вот, и воскресенье наступило. Актёры-Романтики уже давно готовы и рвутся в бой, зрители вздыхают от нетерпения. Все пришедшие благополучно расселись в зале — стульев из библиотеки мы принесли предостаточно. На лучшие места мы, разумеется, посадили Музу Андреевну и Александра Ивановича Чернышевского.

На самом деле все места были примерно одинаковыми, а стулья расположены так удобно, что никто никому не мешал. Зрителей набралось всего одиннадцать человек, — это вместе с нашими почётными гостями, Музой и Чернышевским.

Я вылезла из своей «звёздной» суфлёрской будки и торжественно объявила:

— «Дом, где разбиваются сердца!» По мотивам пьесы Бернарда Шоу. Говорю «по мотивам», потому что пьесу наш Кирилл изрядно подсократил!..

После чего я снова залезла в свою будку и приготовилась к большой работе. В будке стояла неуклюжая кухонная табуретка, и всякий раз, как я чуть шевелилась, табуретка подпрыгивала и при этом будка сотрясалась так, что разрушение казалось мне неминуемым. Впрочем, пусть всё рухнет, — но после спектакля! А пока я постараюсь как можно меньше тревожить эту хлипкую серебрянно-звёздную конструкцию.

Сначала всё шло как по маслу. Актёры-Романтики превосходно выучили свои роли, и костюмы, на мой взгляд, все приготовили просто шикарные. Особенно потрясающий костюм был у Валентины: я имею ввиду её знаменитый седой парик с длинными бакенбардами и просторные мужские брюки на подтяжках. Невозможно было заподозрить, что капитана играет женщина! Полная и низенькая Зоя тоже была весьма убедительна в роли противного и смешного старика Мэнгена.

Однако я чувствовала, что актёры нервничают, а некоторые из них и вовсе напряжены до предела. Не знаю, что заставило их так сильно волноваться, — скорее всего, присутствие в зале известного писателя Чернышевского. А может, величественный вид жены рыбного магната? А возможно, Романтиков угнетало сосредоточенное молчание зрителей? Так или иначе, но в конце концов эта напряжённость актёров сыграла-таки с нами злую шутку.

Совершенно неожиданно, в самом патетическом месте одного из монологов капитана, парик Валентины зацепился за одну из мачт нашего корабля. Из суфлёрской будки я изо всех сил шептала поэтессе, что ей нужно отойти подальше от мачты-швабры, однако, вошедшая в образ Валентина не обратила внимания на моё предупреждение. В результате потрясающий парик с бакенбардами слетел с неё и повис рядом с парусом, наподобие боевого знамени. Поэтесса попыталась с изящным движением вернуть на место свою шевелюру, но при этом случайно задела рукой единственную застёжку подтяжек, на которых держались её широченные мужские брюки. А поскольку брюки были на три размера больше, чем полагается, они тоже благополучно слетели с Валентины, — и на их место тотчас опустилась длинная юбка, прежде заправленная в штаны. В одну секунду бравый капитан преобразился в почтенную, хотя и слегка взъерошенную даму.

Возможно, если бы зрители засмеялись, пару раз хлопнули в ладоши или даже принялись подшучивать над горе-актёрами, ситуация разрядилась бы сама собой. Но зрители, как назло, до глубины души прониклись всей серьёзностью философии Бернарда Шоу, и теперь напряжённо молчали. Наша обычно находчивая Валентина до того смешалась, что вместо того чтобы продолжить свой монолог понесла какую-то несусветную чушь, — кажется, текст из чеховской «Чайки». Видимо, вместе с париком у бедной Валентины, как говорится, сорвало и крышу. Впрочем, нам было не до шуток. Тонкая нить, связывающая между собой все роли, неожиданно порвалась.

Я схватилась за голову: на реплики Валентины, взятые из совершенно другой пьесы, нашим актёрам нечего было ответить. А Валентина вдруг затараторила что-то про Новый год, Рождество, подарки и как она рада наступившему празднику. Бедная поэтесса! — она перепутала не только спектакль, но и время года. У неё уже зима наступила! Всем было яснее ясного, что спектакль провалился.

Но тут положение спас Евгений, игравший мягкотелого интеллигента, отца юной Элли. Он решительно поднял вверх обе руки и громко провозгласил:

— Это неожиданное превращение капитана и в самом деле похоже на рождественский сюрприз! Элли, дочь моя! Ты только посмотри, кто это! Обними же эту даму — ведь перед тобой твоя мать! Как долго я искал её!..

Лена, изображающая юную Элли, растерялась. Тупо переводя взгляд с Евгения на Валентину, удивлённо приоткрыв рот, она не спешила кинуться на шею своей, только что обретённой матери, но, как упрямый осёл топталась на одном месте. Тогда наш сценарист Кирилл, изображающий распутного Гектора, подлетев к Лене, стал тихонько подталкивать её к Валентине, так счастливо вернувшей свой природный пол. Ему на помощь пришла Ольга, и теперь они вместе пытались деликатно сдвинуть девушку с места. Что же касается Лены, то она совсем перестала соображать от волнения.

— Элли! Элли! Твоя мама нашлась! Поцелуй же её! — громко закричала Катерина (бессердечная леди Этеруорд), отчаянным жестом указывая на Валентину.

Отчаянный вопль Катерины пронял даже Лену. Вырвавшись из рук Кирилла и Ольги, она наконец бросилась на шею обретённой матери и, стараясь наверстать упущенное, зарыдала, сотрясаясь всем телом. Наверное, она рыдала от радости. Но и мне тоже хотелось зарыдать от радости: ведь до Лены всё-таки дошло, что нужно делать.

А вот зрители рыдать вовсе не собирались. Наоборот: именно теперь им почему-то стало очень весело, — их было просто не унять. Мне даже показалось, что писатель Чернышевский смеялся громче всех.

Между тем спектакль надо было как-то продолжать, вернее завершать. Схватившись за голову в своей усыпанной звёздами суфлёрской будке, я лихорадочно соображала, что делать дальше. Но тут вперед вышла Ольга, изображающая одну из дочерей бывшего капитана, и, обращаясь к Катерине, играющей вторую сестру, горестно произнесла:

— Всё это, конечно, прекрасно! Прекрасно! Но если капитан Шотовер оказался женщиной, то кто же тогда наш с тобой отец?! Элли нашла мать, а мы с тобой остались без отца!..

Услышав это простое и естественное замечание, зал как по команде перестал смеяться и напряжённо затих: все от души посочувствовали осиротевшим сёстрам. Тогда, успевшая прийти в себя виновница этой неразберихи Валентина, решительно отстранив рыдающую Лену, грациозно вытянула руку в сторону Зои, то есть противного богатого старика Мэнгена, и с пафосом произнесла:

— Вот ваш отец, сёстры! Вот ваш отец! Он хотел скрыть это, но теперь его тайна вышла на свет!

Ольга и Катерина просияли.

— Отец! — радостно закричала Ольга,

— Папочка! — вторила Катерина.

— Какой счастливый день! — воскликнул Кирилл-ловелас. — О радость!

— В самом деле, сестра! — обращаясь к Ольге, произнесла Катерина. — Меня только что осенило: теперь мы с тобой богаты! Ведь наш новый отец — один из самых богатых людей в мире!

«Здорово! — восхитилась я. — Эта реплика полностью соответствует характеру прагматичной леди Этеруорд!»

И на сцене, и в зале все невольно призадумались над такой переменой в жизни сестёр. Наступила пауза, после которой Кирилл нервно повторил свою фразу:

— Какой счастливый день! О радость! — но уже без того воодушевления.

Моя работа суфлёром закончилась в тот момент, когда Валентина вернула себе дамское обличие. «Но теперь, — решила я, чувствуя, что богатая фантазия актёров иссякла, — похоже, мой выход!» Я с грохотом поднялась с табурета и полезла из суфлёрской будки, которая тут же накренилась и начала разваливаться. И пока она рушилась, роняя на пол серебряные звёзды, я проворно занялась парусом — быстро открепила простыню от швабры и бросила её на головы актёрам. Белоснежный парус, опустившись плавно и загадочно, накрыл собой всю труппу. Пока актёры вяло барахтались под простыней, я резво выскочила вперёд и, широко улыбаясь, произнесла:

— Дорогие зрители, наш спектакль закончен! Спасибо за внимание и… понимание! Как вы уже, наверное, заметили, пьесу великого драматурга Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца» под влиянием стихийных обстоятельств нам пришлось немного переделать. Однако надеюсь, что наш необычный спектакль вам всё-таки понравился!

Это была наглая ложь: ни на что подобное я совершенно не надеялась.

Продолжая широко улыбаться, я оглянулась назад. Артистам уже удалось выбраться из-под обломков корабля. Они выстроились в шеренгу и, гламурно улыбаясь, разом поклонились зрителям. И смею вас уверить: несмотря на малочисленность аудитории, аплодисменты были бурными! Думаю, Театр Сатиры нам бы ещё позавидовал!

Повернувшись к Музе, остроумный Чернышевский громко повторил фразу из известного фильма: «Сдаётся мне, что это была комедия!» Муза улыбнулась и даже зааплодировала шутке писателя. Уставшие смеяться зрители понемногу начали расходиться. Я прощалась с каждым из них особо, изо всех сил улыбаясь и мечтая только о том, чтобы они не задерживались, потому что не знала, как долго ещё смогу удерживать на своём лице приятную улыбку. Ведь это только зрителям было смешно до колик. Для нас же, участников, злополучный спектакль обернулся нешуточным стрессом. После спектакля актёры тут же ретировались — сбежали на кухню и очень плотно закрыли за собой дверь. Уж они-то устали совсем не от смеха.

Александр Иванович Чернышевский хорошо понял моё состояние, поэтому решил не оставаться на подведение итогов конкурса. Сославшись на неотложные дела, он пообещал заглянуть как-нибудь в другой раз. Писатель заверил меня, что актёры оказались находчивыми и остроумными, а потому спектакль получился хотя и очень смешным, но всё равно обаятельным. В заключение Александр Иванович сказал несколько тёплых слов Музе: она, мол, благодаря хорошему вкусу и интуиции, не только заметила наше кафе, но и разглядела, какие огромные таланты скрываются в нём. И как же это прекрасно, что она поощряет творчество Романтиков!.. От этих слов Муза Андреевна просто расцвела. Она тоже пожелала писателю новых творческих успехов и выразила надежду на «дальнейшее сотрудничество». Я широко улыбалась и кивала головой, но делала все это машинально, потому что думала я тогда только об одном: «Наконец-то спектакль закончился!» Чернышевский дружески пожал нам обеим руки и удалился, а мы с Музой отправились на кухню к нашим Романтикам.

Нам стоило большого труда выудить актёров из кухни и уговорить их перебраться в Оранжевую комнату. Ведь это была та самая злополучная комната, где они только что играли спектакль!.. Тут обессиленные Романтики заявили, что в конкурсе они согласились участвовать просто из интереса, для души, и что никаких призов им не нужно. А ещё они пообещали, что с этого момента никогда в жизни не выйдут на сцену.

Мы с Музой изо всех сил уговаривали Романтиков успокоиться, — уговаривали точно маленьких. Потом все вместе убрали обломки нашего театрального кораблекрушения и пошли пить чай.