13 глава. Прощание

На дворе стояли приятные майские деньки, некоторые деревья уже обзавелись редкими свежими листочками, и в воздухе чувствовалось тепло весеннего солнца. Учителя продолжали приходить к Андре, проводить занятия и раздражать Готье своим поведением. Он вообще не любил посторонних людей, чужое присутствие мешало уединению и свободному потоку мыслей. Особенно острую неприязнь вызывала Элоиза Бош. Эта женщина каждый раз жаловалась на долгую дорогу, на неприветливых хозяев и на другие мелочи вроде духоты или своего плохого самочувствия. Так и этот день не стал исключением. Мужчина уже провожал пожилую учительницу, наблюдая, как она застёгивает обувь, натягивает пальто и проверяет свою сумку, как вдруг та нахмурилась, ещё раз перебрала все вещи и подняла голову.

– У меня тут кошелёк лежал, это вы его взяли? – вежливо, но с явным упрёком и возмущением в голосе спросила она.

– Нет, ваших вещей никто не трогал, – просто ответил хозяин дома, желая как можно скорее закончить этот разговор и избавиться от надоевшей старухи. Ему не нравился ни её тон, ни её нелепая претензия, которая его совсем не волновала.

– У меня пропал кошелёк, в нём находилась приличная сумма денег. У меня есть все основания полагать, что это вы его украли, – с напором повторила Бош, возмущённо качая головой и ярко жестикулируя руками.

– Я здесь не при чём. Уходите, – холодно отозвался мужчина, недовольный тем, что ему приходилось ещё и оправдываться.

– Как вы смеете со мной так разговаривать? Что за хамство? Мало того, что вы меня обворовываете, так ещё и грубите мне! – разошлась Элоиза, продолжая напирать. Теперь она сражалась не за истину, а за свою правоту. Готье же лишь устало закатил глаза.

– Если вы не хотите по-хорошему, то я вызову полицию, – перешла на угрозы женщина, и на этот раз ей удалось встревожить собеседника. Визит полицейских мог обернуться роковыми последствиями, но парень не стал выдавать своего волнения и вёл себя уверенно и спокойно.

– Не стоит привлекать полицию из-за такого пустяка, – сухо хмыкнул он, пожимая плечами.

– Почему же это не стоит? Если бы вам было нечего скрывать, вы бы и не отпирались! – едко прищурилась Элоиза Бош.

– Что ж, делайте, что хотите, – не стал возражать мужчина.

– А вы думаете, что я шучу? Что не вызову? Ошибаетесь, ещё как вызову, и подожду, сколько угодно, и обратно всё получу! – обещала женщина, доставая телефон и набирая номер.

– Здравствуйте, – приложила трубку к уху, – меня только что обокрали, – во всех красках начала рассказывать она и, описав подробности и указав адрес, положила сотовый обратно в сумку.

      После этого разговора в коридоре возникло молчание; женщина неуверенно переминалась с ноги на ногу, стоя в пальто, а Готье лениво опирался о дверной косяк, но вскоре ему это занятие наскучило, и мужчина удалился в комнату к Андре, чтобы сообщить о ситуации. Мальчик тоже выразил недовольство, но помимо этого в его интонации звучало и явное переживание. Тогда парень сказал ему не волноваться и снова вернулся к нежеланной гостьи. Своё пальто она уже расстегнула, а сумку поставила на пол, положив сверху красный шерстяной берет и шарф. Спустя несколько минут раздался вой сирены полицейской машины, и Готье спустился на улицу открыть ворота. Из автомобиля уже вышли два сотрудника, одетые в рабочую форму, и, недовольно бурча, направились к дому. Видимо, они были рассержены из-за пустякового вызова некой пенсионерки, но проигнорировать звонок не могли.

– Здравствуйте, – кивнул им черноволосый парень, чувствуя быстрый стук своего сердца.

– Добрый день, – отозвался один из полицейских, – я так полагаю, вас обвиняют в краже, – механически произнёс он, показывая служебное удостоверение и ордер на обыск.

– Да, всё верно. Только я более, чем уверен, что миссис Бош просто оставила свой кошелёк дома, – довольно вежливо ответил брюнет.

– Ну, пойдёмте разберёмся, – не стал спорить всё тот же собеседник, и все трое мужчин зашли в помещение, где ожидающая женщина сразу начала сыпать обвинениями.

– Вы уверенны, что не могли забыть свой кошелёк дома? – устало уточнил полицейский. Выглядел он лет на сорок с небольшим, русые волосы уже стали обнажать лысину, а широкие плечи говорили о хорошей боевой подготовке. Его напарник же казался довольно молодым человеком с ясными голубыми глазами.

– Нет, конечно! Я ещё в своём уме и на память не жалуюсь, – оскорбилась женщина, – а кошелёк у меня дорогой, кожаный, и сумма приличная внутри, – добавила она, уверенная, что его действительно вытащили.

– А не могли вы его потерять, на улице выронить случайно? – продолжал допрашивать её широкоплечий мужчина.

– Да нет же, я его всегда в сумке ношу! – горячо воскликнула Элоиза Бош.

– Хорошо-хорошо, – пробурчал полицейский, – вы же утверждаете, что ничего не крали? – обратился он к Готье.

– Правильно, – кивнул брюнет, надеясь на благоприятный исход.

– Что ж, в таком случае мы обыщем ваш дом, и если не обнаружим пропажи, то оставим вас в покое, – объяснил сотрудник. Первым делом он проверил карманы мужчины, но ничего, кроме ключей и пачки сигарет, там не обнаружил. Дальше они открыли и проверили шкаф, стоящий в коридоре, после чего двинулись осматривать другие комнаты. Ленивые увесистые шаги и шорохи напрягали мужчину так, что вены, казалось, могли лопнуть от скопившегося адреналина и страха. Парень уже и сам удивлялся силе своего волнения. Оно, думал он, непропорционально происходящему. Вот люди в форме зашли в детскую, где Андре всё ещё сидел за столом и неуверенно поглядывал на незнакомцев. Те, в свою очередь, тоже разглядывали ребёнка с интересом, но после того, как быстро осмотрели все ящики, направились на второй этаж. Тут к горлу Готье подступил ещё более тяжёлый ком, а спину пронзил холодный пот. На всякий случай брюнет последовал за ними, и каждая ступенька казалась необычайно высокой и скрипучей. Когда полицейские зашли в комнату самого хозяина, то наткнулись на полки со странной сатанической атрибутикой, на стены с чёрными разводами и тёмными тумбами, в которых мирно спали оружия, начиная с боевых ножей и стальных лесок, заканчивая различными пистолетами.

– Вы имеете разрешение на оружие? – увидев подозрительную коллекцию, холодно спросил старший сотрудник.

– Нет, – также холодно ответил Готье без единой эмоции в голосе. Тогда полицейский серьёзно нахмурился, а во взгляде первый раз засветилось настоящее подозрение. Перебросившись двумя словами друг с другом, они зашагали дальше. И в каждой комнате их ждало новое потрясение. Никогда прежде им не доводилось видеть в частных домах столько картин с демоническими существами, среди которых висели работы Ганса Рудольфа Гигера, картины: «Ад», «Проигрыш разума перед материей», «Отрубленные головы» и «Крик», но этим двум порядочным, законопослушным гражданам скорее всего не были знакомы ни их названия, ни создатели, творившие и видевшие настоящее искусство в смерти. А вот черноволосому господину эти эмоции трогали душу, в этих шедеврах он видел подлинную красоту, видел величие и некое восстание над смертным миром. В другой, маленькой комнатёнке, практически ничего не находилось, кроме одинокого гроба, покрытого чёрным лаком, который также вызвал множество вопросов, но мужчина ответил, что он ему достался со своей работы. Готье чувствовал, что напряжение, возникшее в воздухе, усиливалось, как и подозрение в этих юных голубых глазах. Он ощущал, что происходило что-то важное и непоправимое, что этот день проводил границу между жизней прошлой и жизнью будущей. Последнюю черту подвело то, что молодой сотрудник выглянул в окно, открывающее вид на родное Спящее Царство.

– А это что ещё за чертовщина? – прищуриваясь, произнёс он, подзывая своего напарника. Вот тут-то и взорвалось сердце молчаливого синьора, оно замерло вначале вместе с дыханием, а потом забилось раскалённым шаром в обожжённой груди. Веки сами собой потянулись вниз, а ноги подкосились так, что спина заскользила по стене. Руки, эти чёртовы, бледные руки закрыли лицо, пытаясь загородиться от реальности, но вскоре повисшими плетями упали вниз.

– Боюсь, мы вынуждены вас задержать и допросить в отделении по новым, выяснившимся обстоятельствам. Оружия мы у вас конфискуем, – объявил главный полицейский, застёгивая наручники на иссини-белых запястьях Готье.

– А как же мальчик? – обернулся он, холодея всем телом.

– Не беспокойтесь, инспектора по делам несовершеннолетних определят его в государственное учреждение, а пока он проедет с нами в участок, – сухо ответил мужчина, ведя задержанного вниз.

– Ну, что там? – подалась вперёд Элоиза Бош, заслышав шаги.

– Ваше обвинение мы вынуждены отклонить, езжайте домой и ещё раз проверьте свой кошелёк там. Скорее всего, вы просто забыли его в прихожей или где-то ещё, – вежливо отозвался сотрудник полиции.

– Но как же так? – растерянно заморгала женщина, – а почему же тогда вы задерживаете этого господина? – с любопытством спросила она.

– А это вас не касается, можете идти, – коротко отчеканил всё тот же мужчина. Тогда явно неудовлетворённая пенсионерка нехотя надела свой берет, наспех набросила шарф и, взяв сумку, вышла на улицу, не попрощавшись.

***


      Спустя час и сорок минут Готье уже находился в кабинете у следователя. Стены имели бледно-голубой цвет, посреди комнаты стоял письменный стол с несколькими стульями напротив, а у окна располагался большой шкаф с пухлыми папками бумаг внутри. Андре же оставался в приёмной, дожидаясь инспекторов, которые определят его в гос. учреждение. Готье надеялся, что его мальчика оставят там временно, но в глубине души он знал, что ему больше никогда не вернут ребёнка. И это расстраивало сильнее всего. Металлические браслеты продолжали сжимать руки, да так сильно, что на коже появлялись красные полосы. Перед мужчиной сидел следователь, сцепив пальцы в замок и нахмурив брови, да ещё и губы сложив в трубочку. Весь его внешний вид говорил о глубокой задумчивости, но уже через несколько секунд он вздохнул и, расположившись поудобней, ещё раз уточнил личность подозреваемого.

– Что ж, для начала я оповещу вас о всех ваших правах, – смотря в какие-то листы, проговорил он, – вы можете хранить молчание и отказаться от дачи показаний. Также мы предоставим вам частного адвоката, и перед допросом вы можете побеседовать с ним. Но я надеюсь, что вы не станете мешать и задерживать следствие, и ответите на мои вопросы сразу для заполнения протокола. Ну что, будете рассказывать? – взглянул на него полицейский.

– Предпочту хранить молчание, – сухо отозвался парень. Сейчас его лицо выглядело ещё более бледным и худым, а погасшие глаза казались впавшими внутрь. Волосы безжизненно свисали с плеч, и даже свою шляпу брюнет оставил дома.

– В таком случае мы отведём вас в изолятор временного содержания, – качнул головой следователь и, поднявшись, повел Готье по коридорам. Дойдя до комнаты, ограждённой решёткой, мужчина завёл его внутрь и, выйдя, вновь закрыл дверь. В помещении находилось несколько металлических коек со старыми матрасами, которые занимали люди. Некоторые из них молчаливо держались в стороне, а некоторые наоборот горланили во всё горло. Кто-то выпрашивал сигареты, кто-то отчаянно доказывал свою правоту, а кто-то спорил на другие темы, не имевшие отношения к задержанию. Готье же отнёсся к первой группе и, прислонившись к стене, стал изучить облупленную штукатурку, которая легко поддавалась пальцам и осыпалась на пол. Отказался он от дачи показаний потому, что сам не мог осознать происходящего. Он столько раз представлял этот роковой момент, столько раз он снился ему в кошмарах и столько раз оказывался обычным сном, что сейчас разум не мог в него поверить. Для защиты парень просто отгородился от реальности с помощью апатии, и все события имели пресный вкус, всё виделось через туманную пелену, и адаптация протекала легче.

– Эй, длинноволосый! Сигареты есть? – окрикнул его кто-то из задержанных, но кто именно, брюнет не разглядел. У него, кстати, имелись сигареты, но в полиции изъяли все личные вещи, поэтому Готье не стал отвечать.

– Эй, ты что, не услышал? – вновь пробасил голос, и в толпе возникло движение. Теперь парню удалось разглядеть обладателя этого хриплого баса. То был хмурый мужик с ежиком колючих волос и лёгкой щетиной. Спустя несколько минут он оказался у молчаливого человека и, схватив его за плечо, развернул к себе.

– Что не отвечаем? – возмутился мужчина, но Готье лишь одарил его холодным взглядом своих пустых глаз, и пустота эта, казалось, напугала собеседника. Внутри чёрного господина не возникло ни волнения, ни какого-либо рефлекса самосохранения, и это нечеловеческое поведение отталкивало от себя. Поэтому всё оставшееся время его никто не трогал и не беспокоил, и лишь когда пришёл адвокат, и они оказались наедине, мужчина открыл рот.

– Добрый день, – протянул ему руку его защитник, на что парень лишь незаметно кивнул в ответ, – я ознакомился с вашим делом и полагаю, что ваше имущество находят странным, подозревая в причастности к убийствам. Также на месте предполагаемых преступлений проводят более детальный обыск, а именно – ведут раскопки на заднем дворе. Я же являюсь вашим адвокатом, и вы можете мне доверять, – говорил белокурый мужчина, сидя в открытой позе, как-бы располагая к свободной беседе, – к вам у меня есть несколько вопросов. Будьте добры отвечать чистую правду, поскольку от меня не стоит ничего утаивать. Вы согласны? – спросил он. Готье вновь кивнул.

– Так вот, – приготовил ручку адвокат, – как вы объясните наличие оружия в вашем доме? В каких целях вы его использовали? – взглянул на подозреваемого он. Брюнет шумно вздохнул, понимая, что бессмысленно что-то скрывать, поскольку полиция и так проводит обыск, и Андре ему всё равно не вернут.

– Я думал, что помогаю людям, – облизнул пересохшие губы парень. Адвокат непонимающе уставился на своего подзащитного.

– Так-так, продолжайте, пожалуйста, – вертя ручку, попросил он.

– Все люди такие несчастные. Все они страдают. Все они хотят умереть. Но не все решаются на самоубийство. И тогда я помогаю им. – Тоскливо вздохнул Готье, вспоминая каждую жертву, детально отложившуюся в памяти. Перед взглядом вновь просыпались картины замерших трупов, пустых глаз, лишённых боли, и ран, через которые в организм и проходила смерть.

– То есть вы действовали из хороших побуждений? Интересно, – поджал губы пожилой мужчина, – и что же вы делали дальше?

– Я хоронил их. Я любил их хоронить. Мне казалось, что тогда они улыбались и шептали мне: «Спасибо». Я бы сам благодарил своего спасителя, но, к сожалению, у меня не было такого человека, который избавил бы меня от страданий.

– Хм, занятно-занятно, – пробурчал собеседник, – а вы не думали, что лишали их не только мучений, но и счастья? Вы не думали, что этим приносили страдания их родственникам, нет? – снова заглянул ему в глаза он.

– Я не знал, что в мире существует счастье, – рассеянно отозвался черноволосый парень, – не знал, пока в моей жизни не появился мальчишка…

– К слову, о мальчишке, – перебил адвокат, – кем он вам приходится? Как он у вас оказался?

– Я взял его из приюта, – бархатным голосом сказал Готье. При мысли об Андре на сердце вновь потеплело, но теперь эти думы омрачались неминуемой разлукой.

– Почему же вы его усыновили? – не отрываясь от записи, поинтересовался блондин.

– Я хотел убить его, помочь… – начал унылый господин, но мужчина напротив снова его прервал.

– Умоляю вас, только не говорите так на суде! – всплеснул он руками, – это может плохо отразиться на исходе дела, – предупредил адвокат. Но брюнет не надеялся на благоприятный вердикт, поэтому не видел смысла ни в своей защите, ни во всех этих допросах и советах.

– И да, почему же вы выбрали именно этого мальчика? – спросил в конце мужчина. Готье не хотелось рассказывать эту историю, он не желал марать её в чужих проекциях и мнениях на этот счёт, ведь она была сокровенной частицей души. Однако, он всё-таки передал кратко суть случившегося.

– Но этот мальчик оказался как раз-таки тем человеком, который избавил меня от внутренних терзаний, а я смог освободить его душу от тяжких мучений. Только не с помощью смерти, а с помощью жизни. Этот ребёнок показал мне счастье, он научил меня смеяться, и больше я не испытываю потребностей в убийствах, – закончил синьор.

– Это очень прекрасно, что вы больше не намерены совершать преступлений, но боюсь, что этого недостаточно. Ваше дело слишком серьёзно, и добиться мягкого приговора будет очень тяжело. Вы не могли сообщить конкретное числа убитых вами людей? – со слабой надеждой попросил адвокат. Узнав все обстоятельства, он ни на шутку озадачился, и лишь расположение подзащитного его радовало.

– Официально эти люди считаются без вести пропавшими, в газетах встречались упоминания о них. Я собирал эти упоминания, и их документы я собирал, если те имелись. Убивать я начал с семнадцати лет, – говорил Готье, умалчивая о животных и тех, что спали на обычном городском кладбище, – но помочь мне удалось не менее сотни человек, – говорил парень спокойно, словно о повседневном занятии, и его безмятежная речь явно шокировала адвоката, которому с каждой минутой это дело нравилось всё меньше.

– Что ж, ясно, – вздохнул он, – а почему у вас вообще сложились такие стереотипы? После чего возникло такое мнение? Данная информация также является важным фактором в следствии, – осведомил его пожилой человек. Но Готье не хотел вытаскивать эти воспоминания из глубины души и тем более делиться ими с посторонними людьми. Особенно с чопорными и лицемерными личностями с масками порядочных жителей вроде его адвоката.

– Кажется, я имею право не отвечать на этот вопрос, – напомнил бледнолицый парень, желая скорее отделаться от надоевшего болтуна и закончить разговор.

– Но это очень важно, – мягко напомнил тот, но после очередного отказа подытожил их беседу, – я рад, что вы не вводите следствие в заблуждение и доверяете мне. Дело предстоит сложное, скорее всего нам не удастся избежать заключения. Но мы попробуем смягчить наказание. Во время допросов, а также в зале заседания советую вам делать акцент на свои положительные намерения. Говорите, что вашим мотивом служило милосердие, но теперь вы признали свои убеждения ошибочными и больше не намерены совершать убийства. Выражайте своё раскаянье и активно просите минимального срока. Не ввязывайтесь в драки, не ведитесь на провокации, – советовал адвокат. И после ещё нескольких наставлений их диалог подошёл к концу. Готье снова отвели в изолятор временного содержания, в котором всё также толклись люди. Парень не любил находиться в обществе, присутствовать в толпе, поэтому сейчас общий галдёж действовал ему на нервы. Очень хотелось курить, но даже это стояло под запретом. Время тянулось медленно, поскольку не представлялось никаких дел, и в голове, подобно задержанным, толкались мысли. Парень понимал, что ситуацию отрицать бессмысленно, что внутренняя борьба лишь сильней измотает душу, поэтому ему оставалось только принять её и смириться со своим положением, хоть и попал он в него ужасно глупо. Столько раз убийца умело скрывал свои преступления, что загреметь в тюрьму по случайности было вдвойне обидно. Особенно, когда жизнь перестала казаться обречённым существованием, когда в ней появился смысл. Готье боялся представить, что сейчас чувствовал Андре, ведь он только что обрёл новую семью и тут же её потерял. Пожалуй, судьба выбрала самый удачный момент и способ, чтобы ударить как можно больнее. Но сожалением невозможно что-то изменить. Оставалось только смириться и набраться терпения.

      Примерно через час парня снова отвели к следователю на допрос в присутствии адвоката, и звучали в воздухе те же вопросы, и те же слова звучали в ответ. Следователь что-то записывал в протокол, серьёзно хмурил лицо и всё хмыкал, хмыкал, хмыкал…

      После допроса у Готье взяли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас и опять оставили в изоляторе. И шли часы, и тянулись мысли, и мешали голоса, и штукатурка осыпалась на пол. Всё это время он лишь глубже погружался в апатию, а когда падал на самое дно, то продолжал копать дальше. В душе опять шевелилась вина, и будущее казалось унылым безрадостным заточением, и воспоминания наводили ужас. Только надежда на то, что все убитые им действительно испытывали мучения, бросала слабый свет, а иначе вся его жизнь теряла значение.

      На удивление, полиция действовала оперативно, и уже на следующий день состоялось заседание, в котором Готье приговорили к аресту на неопределённый срок, пока шло следствие. Такая спешка объяснялась серьёзностью преступлений, тем болею, что другие дела посвящались мелким кражам и взломам, и лишь одного обвиняемого также судили за убийство. Такое сравнение явно не играло на руку адвокату, поскольку на фоне лёгких преступлений это казалось ещё более жутким и отвратительным. После заседания черноволосого парня поместили в следственный изолятор, где условия были ещё хуже, а соседи ещё громче. К тому же, Готье определили к более буйным товарищам, и часто ночами доносились звуки ударов до тех пор, пока не вмешивались охранники. Брюнет же вёл себя тихо, ни с кем не разговаривал и всё время размышлял о своём ребёнке. Он скучал по нему, тосковал по его улыбке и светящимся глазам. Ему снова хотелось готовить для него завтрак и слушать его нескончаемые рассказы. Не забыл мужчина и о вороне. Интересно, до сих пор ли ждёт его Граф? Или он уже улетел? От этих размышлений в голову взбрело стихотворение Пушкина «Узник», уж больно оно напоминало его положение, вот только Граф никуда его не звал. И депрессия, словно болото, всё глубже засасывала в трясину из понурых мыслей и угнетающих чувств.

      Готье потерял грань во времени, день казался длиннее недели, а неделя длиннее месяца. Ещё ситуацию угнетало отсутствие сигарет, но с этим мужчине удавалось справляться. В азартные игры он не играл и общение ни с кем не поддерживал. Нередко парень отказывался от еды и целые сутки напролёт проводил на нарах. Готовился он к самому худшему и уже подвёл черту под своей прошлой жизнью. Иногда его навещал адвокат и сообщал о том, как обстоят дела, но Готье не интересовался ходом следствия и лишь молча кивал в ответ. Он с грустью наблюдал, как его сокамерников вызывают на свидание с родственниками, и как после них те возвращались с ободрёнными лицами и косыми улыбками. Готье же не имел возможности видеть Андре, поскольку его лишили родительских прав, да и возраст мальчишки не подходил для таких мероприятий. Так он совсем перестал улыбаться, и его губы забыли, как это делать. Впрочем, ему здесь приходилось легче, чем многим другим, поскольку брюнет привык к постоянному унынию и одиночеству. Остальным же заключённым приходилось привыкать к новому социуму и новому мироощущению. Впрочем, у всех оно было разным.

      В СИЗО он провёл два месяца, пока уточняли список всех убитых, разыскивали их родных и оповещали их о смерти. К сожалению, опознать трупы не удавалось, поскольку все они уже стали скелетированными, и возникали трудности с захоронением. Уж лучше бы оставили их в его Царстве Спящих, думал Готье. Адвокат же ездил в детский дом, где пытался поговорить с Андре, но удалось ли у него это, парень не знал. Зато вскоре поступила информация о дате суда. О дате, когда решится его дальнейшая судьба. Впрочем, вариантов имелось немного, и они мало чем отличались друг от друга. Итак, заседание назначили на одиннадцатое июля. Перед этим числом адвокат стал чаще приходить к своему подзащитному, ещё раз обговаривать с ним их позицию и настраивать на худший результат. Всегда полагалось рассчитывать на худший исход событий, чтобы быть к нему готовым, а рухнувшие надежды могли ещё сильнее опустить моральный дух. Адвокат просто не знал, что у Готье и так не осталось ни надежд, ни веры в лучшее, ни горя, ни сожаления. Ему было не в чем разочаровываться, и лететь ниже было нельзя. Поэтому в зал суда господин зашёл без волнения и без интереса. Его даже не удивило большое количество людей, среди которых присутствовали не только юридические лица, но и родственники его жертв. Все они сидели на стороне обвинения. И все они смотрели глазами, полными ненависти и презрения. Их ноздри тяжело раздувались, а руки сжимались в кулаки. На стороне защиты не сидел никто. Это тоже не удивило Готье.

      Вскоре прозвучал приказ всем встать, и все действительно поднялись со своих мест. Судья объявил присутствующих лиц и открыл судебное заседание. Первым заговорил прокурор.

– Исходя из данных, полученных после проведения обыска и раскопок, подсудимый обвиняется в убийстве ста сорока восьми человек, а также в жестоком обращении с несовершеннолетним. Также в его доме незаконно хранились оружия с его отпечатками пальцев. Прошу заметить, что все убийства были заранее спланированы, и никаким психическими заболеваниями наш герой не страдает. Более того, он оформил усыновление на ребёнка-инвалида и крайне жестоко с ним обращался: держал голодом, наносил тяжкие травмы. Так, у пострадавшего были обнаружены многочисленные ожоги второй и третьей степеней. В связи со всеми обстоятельствами, просим суд назначить пожизненное заключение в колонии особого режима.

– Вы признаёте свою вину? – глядя в документ, сухо спросил судья. Им являлся пожилой мужчина в строгой выглаженной одежде, но зато с ужасно мятым старческим лицом.

– Да, ваша честь, – отозвался обвиняемый.

– Ну, что ж, расскажите, как всё происходило? Сколько лет вы этим занимались? Какие преследовали мотивы? – посмотрел на подсудимого он. Готье уже устал повторять одно и то же. Не раз он обсуждал эти вопросы с адвокатом, не раз повторял свои ответы следователю, но упрямые люди всё равно продолжали спрашивать.

– Я считал, что каждый человек на самом деле желает умереть, поэтому я помогал им осуществить свои тайные мечты. Я дарил им свободу и покой, – медленно потянул парень знакомую до чёртиков речь, – убивать я начал с семнадцати лет, но за последние годы изменил свою точку зрения и перестал этим заниматься, – как ни в чём не бывало произнёс он. Судья же удивлённо вскинул брови.

– То есть у вас в порядке вещей вначале множить трупы, а потом спокойно поменять своё хобби? – со сдержанным призрением уточнил он, – и вас совсем не мучает совесть?

– А какой смысл сожалеть, если уже нельзя ничего исправить? – недоумевал брюнет, – остаётся только верить, что все они действительно страдали и радовались своей смерти, – ответил он, краем глаза замечая, как морщилось лицо адвоката. Наверное, ему совсем не нравилась его речь. Такое предположение оказалось верным. Его защитник считал, что столь явное равнодушие и отсутствие раскаянье серьёзно повлияют на срок лишения свободы.

– Как вы объясните своё поведение по отношению к несовершеннолетнему? – задал следующий вопрос судья. Тут адвокат напрягся всем телом, опасаясь, как-бы его подзащитный не сболтнул лишнего.

– На самом деле я любил этого ребёнка. Да, вначале я хотел его убить, но потом понял, что не могу этого сделать, – пожал плечами длинноволосый парень. Он знал, что его защитник протестовал против таких показаний, но Готье не хотел врать. Он не видел в этом никакого смысла. Он даже не понимал, зачем вновь разбирать и без того разжёванные на кусочки факты, искать виноватого, называть какие-то вещи плохими, а какие-то благородными. Зачем всему придавать положительную или отрицательную окраску, если это просто произошло. Да, обстоятельства сложились так, но и что? Почему-то брюнет упорно не мог этого понять и взять в толк.

– Что ж, дадим слово адвокату, – прожевал одними сморщенными губами судья.

– Уважаемый суд! – начал он, – я откровенно не понимаю, почему все так ополчились на моего подзащитного! – говорил он громко, воодушевлённо и с чувством, – прошу обратить ваше внимание, что им двигали исключительно хорошие намерения. Он совершал все данные убийства, только исходя из милосердия. Мой подзащитный всего-навсего ошибался, но сейчас, как вы все сами слышали, он признался в том, что переменил свои взгляды и больше не собирается совершать подобных злодеяний. Более того, хочу отметить, что мой подзащитный не отрицает своей вины и раскаивается в содеянном. Также во время проведения в СИЗО он вёл себя прилежно, спокойно относился ко всему окружающему. В связи со всеми смягчающими обстоятельствами прошу применить суд минимальную меру наказания. У меня всё, ваша честь, – сел на место адвокат.

– В таком случае просим выступить свидетелей обвинения, – прикладывая белый платок к носу, пробубнил пожилой мужчина.

– Мне удалось поговорить со сотрудниками обвиняемого. Давайте послушаем, что же они о нём говорят, – кивнул прокурор, назвав имя приглашённого. Вскоре это имя прозвучало ещё раз, только из уст судьи, и в дверях появилась статная женщина в заострённых очках, одетая в строгую чёрную юбку и белую блузку. Готье действительно работал с этой девушкой в одной конторе, но так никогда с ней и не разговаривал.

– Здравствуйте, уважаемый суд, – ровным голосом поздоровалась пришедшая, – мне доводилось общаться с этим человеком, и за это время у меня сложилось очень неприятное впечатление. Этот господин вёл себя довольно странно, постоянно молчал, носил грим и чёрную одежду. Также его можно характеризовать, как человека, склонного к равнодушной жестокости. Я не раз замечала, как он рассматривал мёртвых. Понимаете, мы работали в похоронном бюро. Так вот, он часто разглядывал усопших, даже тех, что хоронили в закрытых гробах, получивших страшные травмы в автокатастрофах или смертельные раны в пожарах. Его нисколько не пугали обугленные тела, он даже мог к ним прикасаться, – закончила она. Следующей вызвали работницу из детского дома, которая ещё раз оповестила о душевном и физическом состояниях Андре, а также о том, что мужчина держался холодно и действовал целенаправленно. Адвокат нервничал всё сильнее, понимая влияние этих характеристик, хоть и не подавал вида. Время от времени от вытирал платочком вспотевший от жары лоб и вновь убирал его в карман. В зале действительно становилось душно, и слушать все эти сухие факты, повторяющиеся доводы и аргументы давалось всё трудней. Поэтому со временем Готье перестал вникать в бессмысленные речи пришедших людей, которых собралось много, и всех их интересовала его судьба. Всех, кроме него самого. Парень уже давно не следил за ходом дела, и лишь только когда адвокат представил Андре, как свидетеля защиты, вновь обратился во внимание. Ему безумно не терпелось увидеть своего мальчика. Сильно ли он изменился за это время? А что он скажет? Как теперь посмотрит на Готье? Спустя несколько секунд в помещение вкатили инвалидное кресло, на котором сидел мальчишка. Такой знакомый и такой неузнаваемый. Его глаза также потускнели, а в лице больше не отражалась радость. Он вновь превратился в того запуганного ребёнка, каким мужчина увидел его в интернате первый раз. Кресло остановили около трибун и, выслушав вступительную речь адвоката, ребёнок начал.

– На самом деле Готье очень хороший человек, он был очень добр со мной, покупал мне одежду, оформил обучение. Мы много времени проводили вместе, встречали вместе праздники. Да, с незнакомыми людьми он не общителен, но с близкими открыт и проницателен, – сбивчиво говорил мальчик, потирая руки.

– Да, Андре, – обратился к нему адвокат, – а что ты можешь сказать о том, что послужило созданию таких стереотипов у подсудимого? – задал наводящий вопрос он. Мальчишка виновато покосился на Готье, а потом, опустив взгляд, ответил.

– Он мне рассказывал, что видел, как убивали его родителей, и после этого он стал считать, что все люди несчастны, – всё также сбивчиво продолжал парнишка.

– Вот видите, ваша честь, – поднял ручку адвокат, – данные убеждения у моего подзащитного возникли из-за детской травмы, что также смягчает обстоятельства.

      После Андре вывели из зала, и слово вновь взял прокурор.

– Ваша честь, я склонен считать, что на ребёнка могли оказать моральное воздействие и подговорить выдать эту информацию. Ничего из вышесказанного мы проверить не можем, зато убедиться в ожогах мальчика вполне. Также я не заметил раскаянья в глазах этого бездуховного человека. К тому же, нет никаких гарантий, что подсудимый вновь не совершит убийство. Перед нами настоящий маньяк, ваша честь, забравший множество жизней. Все преступники с таким стажем склонны к рецидиву, и мне жаль, что нам не удалось поймать его раньше. Но наибольшее сожаление у меня вызывает запрет в нашей стране на смертную казнь, потому что такие люди заслуживают только смерти. У меня всё, – закончил он. Готье смотрел на этого мужчину с плохо скрытой усмешкой. Какой же он глупый, думал он. По его мнению, смерть являлась самым гуманным наказанием. Человеку, унёсшему сотни жизни, будет страшно хотя бы на минуту оказаться наедине со своим настоящим лицом. Он не сможет этого вынести. А ещё он не сможет целыми днями думать о своих преступлениях, капаться в своей грязи, не выходя в социум. Он сойдёт с ума. Он будет кричать по ночам, искать ржавый гвоздь или вилку, чтобы вскрыть горло, будет просить выключить чёртовый белый свет. Только в тюрьме нет вилок, и в ней никогда не выключают свет.

      Затем ещё долго шло трение сторон. Готье что-то спрашивали, Готье что-то отвечал. Наблюдатели, среди которых в основном присутствовали родственники убитых, затаивали дыхание, напряжённо следили за ходом заседания и пытались хоть что-то разглядеть в глазах длинноволосого мужчины. Напрасно.

      Когда все стороны высказались, судья удалился из зала заседания, чтобы принять решение. Все с волнением ожидали вердикта: адвокат вертел свою несчастную ручку, ещё раз просматривал все бумаги и вытирал вспотевший лоб, прокурор же, не шевелясь, наблюдал за дверью, а остальные участники процесса тихо шептались между собой. Только Готье устало смотрел куда-то на стену. А когда пожилой мужчина вновь занял своё место, все умолкли, и пришла тишина. Затем её, словно свист пуль, разрушил хрипловатый голос судьи. Длинным поездом тянулись названия статей, а затем наконец прозвучал вердикт: «Обвиняемый приговаривается к пожизненному заключению в колонии строго режима в одиночной камере.» И опять спёртый воздух оказался в тишине.

– Просьба всех встать. Суд окончен. – Стукнул своим молотком судья, и все встали, и зашагали на выход. Только к осуждённому подошёл судебный пристав, сковал его руки холодными стальными верёвками, и они тоже двинулись к выходу. Все спешно покидали здание, и только мальчик на инвалидной коляске ждал у дверей, надеясь поговорить или хотя бы взглянуть на своего господина. Увидев его блестящие надеждой глаза, Готье не выдержал и повернулся к сопровождающему его человеку.

– Позвольте мне поговорить с ребёнком! – взмолился он, – пожалуйста, всего один раз! – настаивал парень, пронзая слушателя глубоким взглядом. Того, видимо, впечатлила сила чувств, или же он просто сжалился, понимая, на что обречён мужчина. Не сказав ни слова, пристав утвердительно кивнул, оставаясь стоять рядом.

– Андре, мальчик мой, – присел на корточки Готье, – как ты? – спросил он, жадно рассматривая его лицо и пытаясь запомнить каждую деталь. Андре же лишь крепко обнял его за шею, и мужчина чувствовал, как надрывалась его грудь, сдерживая слёзы и тяжёлое дыхание.

– Всё в порядке, – проглотил мальчик ком в горле, – только жутко скучаю по тебе, – признался он. Готье хотелось обнять его в ответ, но, к сожалению, руки были скованны за спиной, и обнять своего мальчика он не мог. Также из-за наручников ему было трудно сидеть, он с трудом удерживал равновесие.

– Я хочу, чтобы всё стало, как раньше, – продолжал Андре, стараясь как следует надышаться родным запахом.

– Ты что, плакать собрался? – с наигранной серьёзностью взглянул на него брюнет, – прекращай расстраиваться, – говорил он, – понимаешь, мой дорогой, в жизни так случается, что приходится расставаться. Но в этом нет ничего грустного. Ведь для счастья достаточно просто любить человека, независимо от того, рядом он или нет. Любви неважна телесность любимого, она способна даже пережить физическую смерть. Так что я навсегда останусь с тобой. Я всегда буду рядом, слышишь? – на самое ухо прошептал Готье. Горячо прошептал, искренне. В ответ мальчишка закивал головой, нехотя размыкая руки и ещё долго смотря ему в глаза.

– Ну, всё, – буркнул судебный пристав, поднимая черноволосого парня. Тот со вздохом встал на ноги и направился по коридору, оглядываясь назад.

– Пока, папа! – поймав его взгляд, попрощался мальчик, тем самым согрев и встрепенув поникшее сердце. Впервые в жизни Готье называли отцом, и это слово казалось каким-то волшебным чудом. Оно окрыляло, поднимало над землёй и кружило в хороводе счастья. Никогда прежде мужчине не доводилось испытывать столь тёплые трепетные чувства, и от этого к глазам подступали серебристые слёзы. А в этом скромном «пока» звучало что-то родное, что-то повседневное, словно они расставались на несколько дней, а может, и вовсе на несколько часов. Впрочем, наверное, так оно и было.

      После суда Готье вновь поместили в следственный изолятор на ближайшие десять дней до отправки в колонию. Адвокат предлагал ему подать кассацию, но мужчина отказался, считая это бесполезным действием. Суд не изменит своего решения. Судили Готье за убийства, а приговорили к лишению свободы за равнодушие, смирение и готическую одежду. Но раз так сложились обстоятельства, значит, так суждено, и здесь ничего не поделаешь. Мужчина достойно принял своё наказание и спустя две недели уже находился в серой одиночной камере, в которой ему предстояло провести всю оставшуюся жизнь. В ней стояла одна привинченная к полу койка, около которой располагался санузел – старый ржавый унитаз и подвесная раковина с такими же бурыми царапинами ржавчины. У потолка имелось небольшое окошко, ограждённое решёткой. Смотреть в это окошко удавалось только лёжа на узкой койке, но это занятие не доставляло ни удовольствия, ни приятных мыслей. Точку слабого тусклого света также расчерчивали железные прутья. По началу такая скудная обстановка вызывала дискомфорт, но спустя несколько дней, которые казались длиннее недель, а недели месяцев, парень к ней привык. Привык он и к серой форме – лёгкой куртке на пуговицах с карманами, серым штанам, ботинкам на высокой подошве и кепке, которую парень обычно не надевал. Рацион питания, как и обстановка, был скудным. Впрочем, пресные супы и каши казались намного разнообразней пресной жизни. Сутками напролёт Готье молчал и всё думал, думал, думал…

      Думал он о своём милом мальчике, он вспоминал его улыбку и смех, его маленькие детские руки. Мысленно он всё ещё жил в своём особняке, снова поздравлял Андре с Новым годом и снова его обнимал. Парень сознательно убегал и закрывался от реальности. Когда же он этого не делал, то безразлично пялился в одну точку или же изучал холодные стены. Их было интересно изучать, ибо все они казались неровными, шершавыми и треснутыми. И гулял в этих трещинах парень часами, из них он рисовал замершие тела с крошечными пулевыми отверстиями и писал такие же превосходные картины, как сам Ганс Рудольф Гигер. И вскоре у Готье вновь собралась удивительная коллекция изображений смерти. Готье очень любил искусство.

      И текло время тягучей жижей, и где-то там танцевали вальс пожелтевшие листья, и снег огромным скрипучем облаком ложился на землю. Мужчина так и не сошёл с ума. Он не искал ни гвоздей, ни вилок, и свет он не просил погасить. Молчание и одиночество нисколько не обременяли его душу. Наедине с собой брюнет чувствовал себя комфортно, понимая, что он всё равно не мог поступить иначе. От сигарет он довольно быстро отвык, и горло больше не пересыхало, и тяги к куреву не возникало тоже. И шла тихо жизнь, и остывал принесённый чай, и тишина ласкала слух, и Готье созерцал своё существование.

      Сны перестали навещать его голову, и лишь однажды в сентябре парню снилось, как он шёл по красивому осеннему скверу. На нём было его любимое пальто и шляпа. Деревья тоже стояли в своих жёлтых нарядах, но стоило ветерку лишь приблизиться к ним, как красавицы всплёскивали деревянными руками, и с них слетали золотые украшения. Так господин бродил по бульвару, усыпанному жёлто-коричневой медью, и смотрел в голубые небеса. Воздух казался прохладным, но брюнету нравилась такая погода. Ему нравилось, как ветер перебирал его волосы, что-то напевал и гладил его лицо. Вдруг навстречу Готье вышел его знакомый любимый мальчик. Андре шёл на своих ногах и от этого казался очень высоким. Его тело ещё не покрывали ожоги, а волосы имели родной чисто-белый цвет. На парнишке висела расстёгнутая ветровка, и Готье хотел сказать, чтобы он её застегнул, но почему-то не сказал. Улыбаясь и шурша листьями, Андре подошёл к мужчине, глядя на него своими удивительно-ясными глазами, напоминающими чисто-голубое небо над их головами.

– Привет, – ещё шире улыбнулся мальчишка, – мы с тобой ещё обязательно увидимся, – сказал он, – точно, в октябре увидимся, – подмигнул мальчик, звонко расхохотался и закружился вместе с рыжими локонами деревьев. И так он всё смеялся до самого конца сновидения, не застегнув ветровки.

      Проснувшись, Готье ещё долго думал о своём сне. Разумом он понимал, что это всего лишь игра его воображения, но в глубине души, в бессознательной её части, парень спрятал сокровенную надежду, что таинственное пророчество сбудется. Эта надежда терпким вином разливалась в душе, трепетала и грела сердце. Теперь Готье любил смотреть в расчерченный голубой кусочек неба, потому что оно напоминало о смеющихся глазах мальчишки. В тайне от себя мужчина отсчитывал каждый день, веря, что он приближает его к заветной встрече. Теперь существование приобрело смысл, теперь у него было то, ради чего стоит жить. Но прошёл сентябрь, принеся с собой похолодания, начался обещанный октябрь, и сердце изменило ритм. Теперь оно стучало вдвое быстрее. Парень постоянно пребывал в волнительном возбуждении, ожидая, что его каким-то чудом выпустят, что тюрьму подкосят бомбы, и она рухнет на землю, превратившись в развалины. Только его не могли освободить, и бомбы не могли коснуться железной кожи тюрьмы. Поэтому его наивные надежды таили с каждым новым днём, и уныние всё чаще бродило в его мозгах. Октябрь неминуемо близился к концу, и больше Готье не хотелось просыпаться, есть пресную пищу и смотреть в расчерченное небо. Глаза потухли совсем, и если раньше в них сидела лишь пустота, то теперь в запылившихся зеркалах серебристыми рыбками плескались грусть и печаль. На мягких лапах к нему подкралась уже знакомая апатия, и теперь своё существование становилось невыносимо. Больше он не мог его созерцать, и всё чаще мужчина хотел разыскать старый ржавый гвоздь.

      Вместе с оранжевым ворохом листьев улетел и заветный месяц, и батарейки сели совсем. Сердце будто бы заглохло. Теперь даже прекрасные настенные картины не казались изысканным произведением искусства. Парень лишь неподвижно лежал на своей койке совсем один. Совсем. Весь огромный многообразный мир сократился до размеров одной тесной камеры и завис навсегда. В этом мире время не измерялось, и не существовало ничего, кроме чёрного сгустка уныния по имени Готье.

      Вместе с наступлением холодов мужчина подхватил какой-то вирус. Вирус этот его не беспокоил, и он никому о нём не говорил. Уже несколько лет мужчина ни с кем не разговаривал. Так и сейчас не стал нарушать своего безмолвия. Сухо кашляя, он не вставал, не прикасался к еде и уже ни о чём не думал. Он, словно свеча, догорал до конца. В последний день ему снова чудилось, что они вместе с Андре жуют бутерброды в беседке на свежем воздухе, а солнце приятно озаряет их лица. А потом это видение исчезло, и он погрузился во тьму. Так человек по имени Готье и остался лежать на узкой металлической койке, привинченной к полу, больше не шевелясь и не открывая глаз. Ему всегда казалось, что умереть он должен красивой смертью от меткой пули или от холодного лезвия ножа. Ему безумно хотелось, чтобы кто-то и на его горле нарисовал огромный алый рот и также бережно опустил в могилу. Но этого не произошло, и ушёл он скромной незаметной смертью. Смертью жалкого и слабого существа. Дрожащая свеча наконец съела себя полностью, и синьор вернулся в своё любимое Царство Спящих. И лишь где-то пронзительно каркнул ворон и навсегда покинул пустой особняк.