Ангел-хранитель. Война и оккупация

  Уже больше 20 дней не появлялись новые нарывы. У меня появилась надежда, может болезнь отступает? Неужели мои молитвы к Николаю Угоднику помогли? Я молилась каждый день и каждую ночь, больше никакого лечения не было, только и была надежда на Бога, на мои просьбы к нему и мои молитвы.
    Однажды, когда обтирала влажной тряпочкой его нежную, тонкую, на которой были видны все сосудики, кожу, то ужаснулась. Коленный сустав правой ножки распух и у него начала опять нарастать температура. Снова вернулась эта болезнь, вернее она никуда не уходила, а только чуть заглохла, приостановилась. Уже коленка стала как шар, температура поднялась до 40 градусов, а врачи ничего не предпринимали. Они не знали что делать. Два раза делали рентгеновские снимки коленного сустава и всё чего-то ждали. Мой Лёлька стал вялый, ни на что не реагировал, ничего не брал в рот, только пил воду.
   Смотрю кожа на ноге стала краснеть и уже дошла до коленного сустава и пошла дальше вверх. Я ничего не понимала, почему врачи молчат, почему отказываются ему помогать?
   Где-то в конце шестого месяца пребывания в больнице в палату ко мне пришли зав. отделением и лечащий хирург.  У меня ёкнуло сердце, я почувствовала, что-то опять что-то будет ужасное с моим сыном и не ошиблась
        -  Фаина Сергеевна! Будьте мужественной и наберитесь терпения, выслушайте нас внимательней. Мы давно заметили, что гной накапливается внутри коленного сустава, сделали рентгеновские снимки и заметили, что в суставе пошли изменения в накостнице, т.е затронута кость, мы не знаем как сделать операцию и остановить нагноение накостницы. Вашему сыну грозит гангрена и выход один, надо ампутировать ногу -
   Я вскочила с кровати и с гневом прокричала, глядя им в глаза
         - О чём вы думали раньше? Почему так далеко запустили? Почему не делали операцию во-время?  Я не дам вам сына отрезать ему ногу!  И это ваша вина, что вы протянули время и довели до такого состояния. Делайте скорей операцию по очистке колена от гноя! -
   Я не знала, что они не знали как подступиться к этой операции. Они ни разу не делали таких операций. Это они мне сказали уже при выписке из больницы. И уже этим вечером собрали большой консилиум всех хирургов города и на следующий день назначили операцию. Делали под общим наркозом и мне оставалось только ждать и волноваться. Через 5 часов вышли уставшие, но довольные
        - Мы сделали всё возможное и невозможное, чтобы спасти ножку вашему сыну. Теперь всё будет зависть от него —
    Только на пятые сутки его привезли из реанимации. Он ещё больше похудел, стал как маленькая мумия. Носик заострился, глаза провалились, одни кости и кожа. На первые пять перевязок меня не пускали в перевязочную. Я поругалась с хирургом и только потом меня пригласили присутствовать на перевязке.
   И это называется всё они сделали? Да они изуродовали коленный сустав. Чашечка провалилась, или её удалили? Коленка невероятна широкая и плоская. По бокам с двух сторон большие разрезы.
   Через две недели опять пошёл воспалительный процесс, коленка раздулась, наполнилась гноем и опять моего сыночка повезли  на повторную операцию. Когда же закончатся его мучения? У меня уже силы были на исходе, так мне казалось. Нет! Я должна поднять мальчика, он должен выздороветь!
 Три месяца раны на суставе не зарастали. Перевязки, чистки длились бесконечно. А ещё на шее с левой стороны возник нарыв, разрезали и опять гной с кровью. Почему - то шов от разреза был очень глубокий и, как всегда, плохо зарастал новыми тканями.
И когда коленка начала заживать, когда уже месяц не возникали новые нарывы, вдруг под подбородком на шее быстро возник новый, и такой большой нарыв, что сыночек стал задыхаться.
Сделали укол, я держала его за головку, две сестры за руки и плечи, чтобы он не вздрагивал. Хирург сделал надрез и фонтаном на него хлынул поток крови и гноя. Я не выдержали и криком
          - Вы его зарезали!!! - упала в обморок.
     Очнулась от нашатырного резкого запаха, вскочила и к сыну. Ему врач уже чистил рану.
      Весь халат залит кровью ис гноем.
      Это был последний нарыв и последняя рана.
      Вот уже месяц гнойники не появлялись. У меня вновь появилась надежда на полное выздоровление.
    Наконец пришли зав. отделением и лечащий хирург и с радостными улыбками сообщают
        - Ваш сыночек почти здоров, главное анализы показали, что кровь чистая, все бактерии стафилококка исчезли. Нет их в крови. Поэтому новых нарывов не будет.
   Это чудо, что сын выздоровел. Мы уже больше 40 лет работаем по больницам, видели столько смертей детей от этого заболевания, что даже вспоминать об них не хочется.  А с вашим сыном - это уникальный случай, первый в нашем городе и в нашей практике. Ваш сын сумел побороть эту неизлечимую болезнь. У него сильный иммунитет и желание жить.
   А перед вашим мужеством, Фаина Сергеевна, вашей  стойкости, порой настойчивостью, веры в лучший исход — мы преклоняем колени. Вы необыкновенная мама и женщина. Ничего подобного мы не встречали.
   У вашего сыночка есть ангел-хранитель. Он в вашем лице помогал ему переносить все эти мучения и вытащил его с того света. Мы знаем, что вы верите в Бога, отблагодарите его за сына. Это он спас его.
   А вот с ножкой сына мы вынуждены вас огорчить. Он долго не будет ходить. Мы при операции выскребли ткани накостницы и пока они не нарастут, он не сможет даже встать на ногу, у него будут резкие боли. Как минимум год или больше он будет лежать и коленный сустав в дальнейшем может будет не сгибаться. Он будет ходить на прямой ноге. Но главное он остался живым -
     При нашем разговоре с врачами рядом был и Серёжа. Я не помню чем мы отблагодарили врачей, это делал муж.
   З43 дня, не выходя из больницы ни на один день, мы с сыном пролежали в палате.
    И вот мы на воле. Радости и счастья от того, что сын живой, не было предела. Я знала, была уверена, что подниму сына и он будет ходить своими ножками, чего бы мне это не стоило. Олечка около Алёшки прыгала от счастья и ни на шаг не отходила от него.
   Уже шёл 1940 год Это был необычный год. Я вышла на работу и мои дети были под опекой мамы, а лучше родной бабушки для них никого не может быть. Репрессии приутихли и люди ожили. На улицах и работе при встречах улыбались и делились своими радостями и невзгодами. Нам всем увеличили зарплату в два раза. И несмотря на то, что шла финская война на прилавках магазинов появились все товары, ничего не было в дефиците.  И люди буквально накинулись покупать, сметали всё подряд с прилавков, но на следующий день опять они были заполнены товарами. Именно  в этот год мы накупили много всяких отрезов дорогих тканей, хозяйственных товаров и даже изделий из золота и серебра.
   А Алёшка, мой несчастный Лёленька, почему-то не поправлялся, только посвежело лицо, появился румянец на щёчках. Нога побаливала и дотронуться до коленки он не позволял, ему было больно, поэтому он не вставал с постели.
   И вот грянула Отечественная война. Серёжа уже в первый месяц ушёл добровольцем, несмотря на бронь, которая у него была. Его зачислили в роту связистов и проходил месячные сборы на учениях. Иногда прибегал на несколько минут, чтобы посмотреть на нас и поцеловать. Перед отъездом на фронт пришёл попрощаться. Он был одет в шинель и с ним был тяжёлый рюкзак. Разделся и кинулся к ребятишкам поиграть с ними. У него было только один час побыть с нами. Уселся а кровать сына, а Алёшка улыбается и не сводит с него взгляда, а потом сказал
              - Пап! Сделай мне из газеты трубочек, я буду пускать мыльные пузыри. Маме некогда, а Оля не умеет их делать -
   Серёжу навертел ему горку трубочек
              - Теперь тебе их надолго хватит -
    А я в оцепенении смотрела, и смотрела на Серёжу. Я старалась запомнить каждую складочку на его лице, его стеснительную, детскую улыбку, его проницательные глаза, его спокойный, и одновременно, встревоженный взгляд. Я знала, я была уверена, что вижу его последний раз. Уже люди на нашей улице начали получать «похоронки» и в числе первых была моя младшая сестра Вера. Её муж служил на заставе и погиб в первый день войны.            Серёжа не разрешил его провожать на вокзале, так как они отправляются специальным составом с военной техникой и на перрон никого не пустят.
    Я всё на него смотрела, и смотрела, а по щекам у меня текли слёзы, я не могла остановиться, они непроизвольно лились ручьём.
   На прощанье он обнял Лёшку, взял на руки Олечку и всю её расцеловал. Подошёл ко мне, долго на меня смотрел, видимо, тоже хотел хорошенько запомнить моё лицо, крепко, крепко обнял, вытер мне своей шершавой, но такой родной ладонью, мокрое лицо и всю, всю расцеловал. Потом накинул на плечи рюкзак и  не оборачиваясь, резко вышел. И всё! Больше мы его никогда не увидели. Только остались редкие фотокарточки с его лицом.
    Я разрыдалась, уткнулась лицом в одеяло у ног сына, а Олечка гладит меня по голове и сквозь слёзы приговаривает
        - Мамочка! Ну, успокойся, папа обязательно вернётся. Мы же его все очень сильно любим, и поэтому, он должен к нам вернуться! -
    А несмышлёный Лёлька говорит 
        - Мам! Ну чего ты плачешь? Папа постреляет немножко на войне и вернётся к нам -
    Как всё просто  у детей. Если бы было именно так? Но увы! Я осталась одна и надо думать о детях. Я обязана их воспитать честными, дать им образование, научить их любить людей и оставаться гордыми и незавасимыми.
     А жизнь продолжалась. Уже спустя три месяца после начала войны на завод стали поступать разбитые паровозы с фронта.  А работать некому. Половина мужиков с цеха ушли на войну. Набрали подростков из ПТУ, которые даже не закончили обучение. Основная нагрузка легла на старые кадры. Они не выходили их цеха, отдыхали по 3-4 часа и опять к станку  или наставником к молодым ПТУ ушникам.
    Даже я стала к станку. Ещё в Грузии я работала на токарном станке и у меня был второй разряд. Вот и сейчас после раздачи инструмента мне поручали сверление отверстий  в заготовках. После условной «пересменки» я опять шла  к станку. И так каждый день. Никаких выходных не было. Иногда на час, полтора прибегала домой узнать, как у них обстоят дела. Мама уже устала, ведь мы все три её дочери  подкинули своих детей и в доме был детский сад. А ведь надо приготовить поесть, постирать и сходить в магазин. Ей хорошо помогала старшая дочь Нины Лида, ей уже пошёл 16 год.
    Уже в конце января 1942 года начались бомбёжки города. Самолёты методично, в одно и тоже время ровно в полночь ночью и в 12 часов дня сбрасывали бомбы на вокзал и все промышленные предприятия. Наших самолётов не было слышно, да их и не было. Но мы не убегали в бомбоубежище и продолжали работать. Только во время свиста приближающей бомбы прижимались к станку. Уже почти полностью была разбита стеклянная крыша и в цеху было почти также холодно, как и на улице. Один раз бомба попала в наш цех, убило троих пацанов и двоих мужчин, раненых было больше. Я работала на другом конце цеха и мне повезло.
    В начале апреля завод остановили и начали готовить всё оборудование к эвакуации. Прямо в цеха подавала открытые вагоны, мы грузили и отправляли станки в Казахстан. Там в поле строился новый завод и станки подключали прямо в поле, а вокруг возводили стены цеха. Вместе с оборудованием уезжали рабочие с семьями, но жили они там в палатках. Нина со своими детьми уехала в Саратов. Их авиационный завод эвакуировали в первую очередь. А мы с Верой не решились уезжать. У Веры на руках старая мать и пятилетняя девочка Мила, она была ровесницей моему Алёшке. А мне куда ехать? Сын  не мог ходить, но вставал с постели и прыгал немножко на одной ножке. А дочери было только 9 лет. К тому по радио всё время твердили, что Воронеж не будет сдан врагу.
    Где-то в середине мая немцы подошли к Воронежу. На правом берегу реки Дон была укреплённая полоса для обороны Воронежа. Два месяца шли ожесточённые бои и всё это время бомбили город. Уже весь центр города был превращён в руины. Все заводы и фабрили были разрушены и сожжены. А сражения под городом продолжались. Круглые сутки гремела канонада от разрывов бомб и снарядов. Но наш  район не бомбили .У нас все домики были одноэтажные и не было ни одного завода или фабрики. Это была окраина Воронежа.
    И вдруг в конце июля 1942 года вечером стало тихо. Мы все были в недоумении, в чём дело? Никто ничего не мог понять. В тревоге легли спать, но ночью на лугу реки Воронеж, а луг у нас очень широкий до полутора-двух км., раздались очереди из автоматов и пулемётов, и только к рассвету всё стало тихо.
    Утром проснулись, а по улице ходит немецкий патруль. Ужас охватил всех нас. Значит Воронеж сдали немцам. Как же так? Ведь нас всех заверили, что Воронеж ни при каких условиях не будет сдан.