Книга в моей жизни. Публицистика

               
   Я не помню, когда научилась читать,                не помню, кто меня учил. Конечно, это были мои мама и старшая сестра. Больше-то некому. Читала я всегда, но обилием прочитанных книг не могу похвалиться. У меня были и есть любимые книги. Они читались и перечитывались мною по многу раз.
Помню тёмный зимний вечер, я, шестилетняя, одна в нашей маленькой комнатушке сижу за столом. На столе горит керосиновая лампа, лежит раскрытая прекрасно иллюстрированная, книга «Сочинения» Н. В. Гоголя. Я рассматриваю картинки, читаю тексты и боюсь оглянуться назад. Передо мною – чудный красочный, полный фантазии мир, а позади - полутёмная комнатка с некрашеным полом, с кроватью и печкой, которые составляли почти единственное убранство нашего жилища, если не считать стола, за которым я сидела, да деревянной этажерки, где толпились наши бесценные друзья -  книги.
В доперестроечные годы в СССР насчитывалось (не помню, где я почерпнула такую информацию) 8 тысяч писателей. Из этого количества я могу назвать десятка два имён. Но зато какие это имена! М. Шолохов, М. Горький, Э. Багрицкий, Н. По-годин, И. Эренбург, К. Симонов, К. Паустовский, М. Булгаков, В. Астафьев, Б. Ва-сильев...
В детстве я очень любила читать произведения А. Гайдара, Л. Воронковой,  Б. Житкова, Н. Носова, Л. Толстого, А. Н. Толстого, сказки Пушкина, Андерсена, П. Бажова и многих-многих других авторов. Их рассказы и повести поражают лаконизмом, наполненностью сюжета, светлой доброй энергетикой. Они делают детство детством, учат доброте, порядочности, терпению, мужеству.
Во взрослой жизни пришли другие чувства. Когда я читала русские сказки своему маленькому сыну, вдруг ужаснулась: «Господи, кого же я воспитываю на этих книгах?!» В сказках побеждает счастливчик, которому в руки попадает то волшебница щука, то лягушка – заколдованная  Василиса Премудрая. А сам-то герой сказки бездельничает, всё за него делают другие: то серый волк, то какие­ то добрые волшебники, а он только грустит да плачет. И царь-батюшка зря обидел двух своих старших невесток. Они, хоть и плохо, но сами пекли хлеб и шили рубашки, а за Василису Премудрую всё делали другие: мамки-няньки да всесильный её отец.
И всё-таки о детской литературе у меня чудесные и самые лучшие жизненные воспоминания. Любимейшими моими сказками были и есть «Серебряное копытце" П. Бажова и «Серая Шейка» Д. Мамина-Сибиряка ...
Детство кончилось. Пришла пора других книг. Восприятие их связано с информа-цией о трагических событиях в истории нашей страны и зарубежья в ХХ веке. Революции, войны, большие и малые политические потрясения, которым не было конца, придавили многих, напугали, дезориентировали, сделали их зависи­мыми от обстоятельств, деморализовали.
У меня возникла потребность в прочтении книг, герои которых отличались, прежде всего, своей порядочностью. Это пенталогия Фенимора Купера об охотнике Натаниэле Бампо («Пионеры», «Прерии», «Последний из Могикан», «Зверобой» и «Следопыт» , роман Шарлотты Бронтэ «Джейн Эйр», романы Джейн Остин «Гордость и предубеждение», «Разум и чувства» и другие.
Появилась у нас, в стране, повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие», по ней был поставлен одноимённый фильм. Я ознакомилась с этими произведениями и почувствовала себя комфортно. Раньше ощущала себя падчерицей в своей стране. Как ни старалась вести себя в соответствии с коммунистической моралью, следовать всем предписаниям социалистической реальности - ничего не получалось: не так училась, не так работала, не так выглядела ... и так далее. У героев Васильева тоже всё было не так, как надо: тонули в болоте, нарывались на фашистский нож, влюблялись в женатых мужчин. А уж старшина Федот Басков –  совсем провальная личность: кинулся в бой с пятью девчонками. Но именно эти растеряхи и неумехи победили в бою, а ведь их было в три раза меньше по количеству, чем фашистов, по качеству же и того меньше. Я впервые ощутила свою похожесть на героев литературного произведения и кинофильма, созданных в нашей стране.
После многих раздумий и сопоставлений я пришла к выводу, что наша поря­дочность, созданная во время гражданской войны и после неё, носила принуди­- тельный, навязчивый характер, была антигуманная, шла вразрез с природой чело-веческих чувств и отношений между людьми (впрочем, такова была судьба любой морали, которая идёт от людей, захвативших власть в стране). Отсюда возникло чувство сиротской неприкаянности у многих из нас, особенно у тех, кто мыслил больше, чем предписывали непреклонные правила арифметики. У Бориса Васильева это мощно прозвучало.
     В русской классической литературе XIX века больше всего тема порядочности была заметна в повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка». Конечно, есть она у Ф. М. Достоевского, А. Н. Островского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, А. И. Куприна и у многих других, но там всё носит такой страдальческий, надрывный характер, что в торжество правды, ума и справедливости совсем не верится. Исключением, пожалуй, являются рассказы Л. Н. Толстого «Кавказский пленник», «Хозяин и работник», «После бала» и рассказ Куприна «Чудесный доктор».
Интересно то, что в повести «Капитанская дочка» Пугачёв – злодей, мятежник, авантюрист – спасает своих, казалось бы, заклятых врагов Петра Гринёва и его невесту Машу Миронову и ни при каких обстоятельствах не прибегает к ненормативной лексике, чего не скажешь о героях современных российских писателей. Увы! У нас давно уже царит культ духовного и умственного убожества.
     Налицо явная деградация нравов. Ещё раз скажу: это можно рассматривать как последствие навязанной нам советской морали, которая при соприкосновении с реальностью теряла свою привлекательность.
Кое-кто от культуры и литературы пошёл по пути заигрывания с отсталой, косной частью общества, пытаясь угодить низкопробным вкусам этих людей, подсовывая им завлекательные картинки на любые темы.
Помню, пришла я в библиотеку, села перед стойкой абонемента, заставленной стопками книг. В ожидании библиотекаря открыла на середине одну из книг, чи-таю: «Вот, блин! А он уже ушёл. Ну, мне теперь писец...». Закрыла я эту книгу, положила на место. Я не самоубийца, и мне «писец» не нужен.
Поскольку я увлекалась классической литературой, книгами про так называемый дикий капитализм, я оказалась более защищённой в период расцвета финансовых пирамид. Они мною не попользовались. Но меня очень огорчало то, что на поверхность всплыла нравственная грязь, всплыла почти на другой день после отмены советской власти. Больно было смотреть на своих вчерашних товарищей, как они все вдруг прозрели, всё поняли, освободились от прежних пут, иллюзий и тут же влезли в другие сети. Не так-то это просто - всё взять и отменить.
Вдумайтесь: «По дороге в Париж, среди глубокой тишины и безлюдья, тащились возы огородников, мерно покачиваясь на ухабах, и громыхание колёс эхом отдавалось между домами, спавшими по обе стороны шоссе за смутно видневшимися рядами вязов. На мосту Нейи к восьми возам с репой и морковью, выехавшим из Нантера, присоединились ещё две подводы - одна с капустой, другая с горохом ... А на дороге, на соседних дорогах впереди и позади, далёкий гул колёс возвещал приближение таких же караванов – целый транспорт тянулся в два часа ночи сквозь мрак и непробудный сон, баюкая тёмный город мерным шумом возов, на которых везли ему пищу».
Эмиль Золя «Чрево Парижа».
Неправда  ли, есть чему позавидовать? А чем наполняется чрево наших горо­дов и во сколько. Ну, уж, конечно, не в два часа ночи.  А продукты? Я уже давно не ела сливочного масла, сыра, колбасы, потому что это всё безобразные подделки, которые есть противно и опасно.
Прошлым летом еду я в электричке, а в руках у меня повесть В. Г. Короленко «В дурном обществе». Читаю: «В подземелье, в тёмном углу, на лавочке лежала Маруся. Слово «смерть» не имеет еще полного значения для детского слуха, и горькие слёзы только теперь, при виде этого безжизненного тела, сдавили мне горло. Моя маленькая приятельница лежала серьёзная и грустная, с печально вытянутым личиком, закрытые глаза слегка ввалились и еще резче оттенялись синевой. Ротик немного раскрылся с выражением детской печали. Маруся как будто отвечала этою гримаской на наши слёзы...»
Слёзы подступили к глазам, когда я читала эти строки. Стыд и отчаяние ох­- ватили душу. Стоит ли говорить, почему?
«Поговорим о чём-нибудь хорошем, –   писал когда-то мой любимый писатель Шолом Алейхем. – Что слышно за холеру?» То есть, теперь мне хочется поговорить о политике. В связи с этим вспоминается несчастный, наивный, неискушённый царь Фёдор Иванович. Как он страдал, говоря такое:
«Шурин!
Прости меня! Я грешен пред тобой!
Прости меня – мои смешались мысли.
Я путаюсь, я правду от неправды
Не отличу!».
 А вот ещё:
«Бездетны мы с тобой, Арина, стали!
Моей виной лишились брата мы!
Князей варяжских царствующей ветви
Последний я потомок.
Род мой вместе
Со мной умрёт.
Когда бы князь Иван
Петрович Шуйский жив был, Я б ему
Мой завещал престол. Теперь же он Бог весть, кому достанется! Моею,
Моей виной случилось всё! А я –
Хотел добра, Арина! Я хотел
Всех согласить, всё гладить. –  Боже, Боже!
За что меня поставил ты царём!»
                А. К. Толстой, трагедия «Царь Федор Иоаннович».
Непросто быть царём. Даже Борис Годунов, уж на что он был твёрже и хитрее бедного Фёдора Иоанновича, а и тот взвыл под конец: «Ох! Тяжела ты, шапка Мо-номаха!». Это фраза из трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов».
Из всего этого можно сделать вывод: мы не первые на празднике жизни, не первые на арене всемирной истории, не первые, не самые умные и исключитель-­ ные. Если кто всерьёз верит в это, он рискует свалиться в сторону фашизма, ИГИЛа. Примеры этому уже есть.
Жизнь полна загадок, испытаний, противоречий. Порой она превращает пра-ведных, умных, целомудренных людей в их противоположность. Тогда история мо-жет повториться в виде фарса. Для того чтобы этого не случилось, надо «Учиться, учиться и ещё раз учиться», – как завещал нам великий Ленин Владимир Ильич. Учиться и читать, читать самых умных, талантливых авторов. А такие у нас были всегда и продолжают появляться. Помню, когда я в первый раз читала повесть М. Булгакова «Собачье сердце», подо мной стул прыгал от радости. До того это всё, что там написано было, надо нам, очень надо. А Астафьев Виктор Петрович! Недаром бабушка Катерина называла его, непослушного мальчишку, «батюшкой». Так к священнику обращаются, а она – к ребёнку. Астафьев подметил в героях своих книг те качества, о которых я грезила в юности, а именно: порядочность, доброту, здравый смысл. Кое-кому до сих пор эти качества кажутся странными и неприемлемыми. До сих пор. А ведь у нас в ХХI-м веке речь уже заходит о том, выживет ли человечество на земле, и если выживет, то как оно будет выглядеть?
У нас сейчас появилось великое множество самодеятельных писателей: про­заиков и поэтов. Так много, что тревожно делается. Их не тысячи, а десятки тысяч. Как не заблудиться в такой толпе, как найти в этом стогу сена свою единственную золотинку? Конечно, это явление трогает и умиляет до глубины души.
Понятно ведь, каждому хочется высказаться, каждому хочется быть услышан­ным. В такой ситуации я желаю самодеятельным авторам: думайте о тех, кого вы выставляете на всеобщее обозрение, думайте о героях своих произведений, заботьтесь о них, желайте им добра, ищите в них творения Божии, а не средство  для своего выдвижения из толпы собратьев по перу.