Израильский десант на Эльбрусе

   Мощные аккорды шестой симфонии Шостаковича звучали в наушниках Виктора, поднимая в его душе новую волну протеста и негодования, и он,сидя с закрытыми глазами, больно сжимал кулаки в своём постоянном бессилии противостоять огромной, всеразрушающей машине именуемой Союзом Советских Социалистических Республик.
  -Дорогие друзья, наша передача «Опера и концерт» на сегодня закончена.
До встречи в следующий четверг. Вёл передачу Вилен Фукс,- прозвучали слова диктора «Голоса Америки». От неожиданности Виктор подскочил не понимая, что произошло. Не первый раз он слушал «Голос» на этой волне, но сегодня новая передача. Её первые звуки заставили его отложить на час все планы.Что-то заставило дослушать её до конца, и он не ошибся. Передачу подготовил и вёл Вилен Маркович, его бывший учитель английского языка, товарищ и наставник.
  -Вот где он,- пронеслось в голове Виктора,- значит поиски в Израиле ни к чему не приведут. Уже прошёл год с момента его отъезда, с тех пор от него ни слуху, ни духу - и вот тебе, на! Ну и молодец, Вилен Маркович, ну и умница! Виктор опустился в кресло, и перед ним, во всех подробностях пронеслась сентябрьская ночь 1972 года
Та самая . . .

  -Знаете, Вилен Маркович, кажется, ваша дочь и жена заснули, пора приступить к настоящим делам,- сказал Виктор, вынимая из кармана серого, в крупную клетку пиджака партмане. Раскрыв его, Виктор вынул пачку денег, и отсчитав шесть бумажек протянул их Вилену Марковичу.
  -Что это? - в недоумении спросил тот разглядывая пятидесятидолларовые купюры.
  -Это доллары вам и, пожалуйста, не возражайте. Я знаю, вы очень щепетильны в этих вопросах, но поверьте, это от чистого сердца. В Чопе, при переезде границы они вам очень пригодятся. Можете мне поверить. Виктор, бывший зек, один из тех, что прошли огонь, воду и медные трубы, перочинным ножичком, медленно  подпарывал нитки на ручке Симыной сумки.
  -Сима спит и не знает об их существовании,- продолжал Виктор, свернув деньги в трубочку и засовывая их в образовавшееся отверстие в ручке. Когда они полностью исчезли, он склеил ручку 88 клеем, который прихватил с собой из дому.
  -Её не будет мучить совесть, когда с вами будут беседовать таможенные работники,- закончил Виктор возвращая сумку на прежнее место.

   Вилен Маркович, после долгих раздумий, решил уехать с женой и дочерью в Израиль Шёл 1972 год. Эмиграция евреев из Советского Союза шла полным ходом. Торжества по этому поводу тоже. В конце концов все проблемы уладились - оформление документов, страхи, заботы - всё позади. Для Вилена Марковича это была последняя ночь в стране где человек человеку друг, товарищ и брат - ни больше, ни меньше... На улице шёл проливной дождь, а доме Вилена Марковича и Симочки проводы. Он навсегда прощается с друзьями, однокашниками, студентами, с которыми прошла целая жизнь.
  Преподаватель Киевского университета, на факультете романо-германской группы Вилен Маркович не предполагал, что так тяжело переживать прощание. Особенно со студентами, которым отдано столько сил и опыта, и которые первыми поверили в его новые методы преподавания иностранного языка. На его лекции приходили студенты с других факультетов: философского, биологического, исторического и других. Студенты ценили в нём готовность в любой ситуации найти нужный ключ, дать нужный совет и даже прийти на помощь, если они в ней нуждались. Новшество в преподавании заключалось в том, что Вилен Маркович никогда не разговаривал со студентами на их родном языке. Вряд ли, кто-нибудь из студентов слышал его говорящим на русском языке, и тем более на украинском.

   Университет то был украинским. Может только между преподавателями, и то в деканате. Общаясь со студентами во время занятий и в свободное время, Вилен Маркович находил любые темы для бесед, включая рассказы из собственной жизни. Студенты заслушивались о его восхождении на Эльбрус. Его рассказы о переходе через Догуз-Оранский перевал, Чегет и Бечо, были красочны и насыщены удивительными аллегориями и реальными образами. И всё это на английском языке. Это была удивительная манера внедрения иностранного языка, которая, несомненно, приносила большую пользу. Самым впечатляющим было описание приюта Одинадцати и приюта Пастухова, расположенных перед самыми вершинами Эльбруса. Все рассказы подкреплялись фотографиями, картами и туристскими значками, которые, в своё время, были приобретены им у проводников. На одной из фотографий была запечатлена группа из четырёх молодых людей у приюта Одинадцати, одним из которых был Вилен Маркович. Они были в горнолыжных костюмах и триконях( ботинки с острыми металическими шипами
для хождения по ледникам). Шерстяные шапочки и тёмные очки, прикрывавшие глаза от до боли слепящего снега, делали их похожими на духов, только что спрыгнувших на эту вершину с низко проплывающих туч. Они стояли в позах покорителей вершины, улыбаясь, радуясь жизни, которая била в них ключом. Крайний справа, Яшка, моряк дальнего плавания и неутомимый балагур, держал на вытянутой руке, бог знает откуда взявшийся, красный арбуз. Третим был Саша, молодой, красивый шатен из Одессы. Ему всегда было море по колено, даже Чёрное. Его молодое мускулистое тело отливало бронзовым загаром, а добродушный характер и одесский юмор делали его неотразимым кавалером и замечательным собеседником.Группу из четырёх завершал Валера, дополняя сцену напоминающую сражение Банту с Бушменами с наскальной живописи в Южной Африке Никто из нас так до конца и не понял откуда Валера и чем он занимался в обычной жизни, да это и небыло столь важно тогда. Он примкнул к нашей группе, неожиданно рассказав смешной еврейский анекдот, который оказался очень кстати, а его восторги победами израильтян над арабами, удивляли своей осведомленностью в этой, тогда ещё не очень открытой теме для бесед, даже в очень узком кругу друзей.

  Так и застыли они на фотографии, как память о тех прекрасных днях в их жизни - беззаботной, радостной и счастливой.
  Сегодня к Вилену Марковичу и Симочке пришли самые храбрые, не побоявшиеся запятнать честь советского студента. Пришли проститься с человеком, который не только помогал им становиться дважды людьми, посвящая их в таинства другого языка, но и открывал для них способы нормального человеческого общения, которые были известны только свободным людям. Одним из таких студентов был Виктор. Он был свободным студентом, то есть, официально не числившимся. Вилен Маркович познакомился с ним случайно возле памятника Тарасу Шевченко, когда милиция, отобрав у Виктора кисти и краски, пыталась запихнуть его в воронок. Провокационные надписи на пьедестале памятника, могли оказаться очередной проблемой. Только вмешательство Вилена Марковича, предъявившего милиции документ преподавателя университета и заявившего, что Виктор его студент и будет наказан должным образом, спасло того от очередной неприятности. Никаким студентом Виктор небыл, просто добрая душа Вилена Марковича терпеть не могла попирательства свободы личности. И не пожалел, потому-что личность эта оказалась неординарной.

   Молодой, горячий Виктор только отсидел восемь лет за то, что офицеру, назвавшего его жидом, выбил зубы, и не где нибудь, а в Кремле, во время церемонии, какого-то очереднрго праздника. С тех пор Виктор кларнет в руки не брал и играть разучился, хоть хранил инструмент, как память. И вот теперь опять дурь в голову лезет, лозунги писать надумал и где, подумать только. А ведь только на работу устроился. Знакомые люди помогли, слово замолвили. Проводником в поездах дальнего следования работает. Работа не пыльная.
  -С разными людьми встречаться приходится, опыта жизненного набираюсь,- рассказывал он,- поработаю с годик, а там и на международный устроюсь.
  -Вот с языком у меня проблема, сам в жизни не выучу английский,- говорил Виктор, когда они ещё раз, по предложению Вилена Марковича, встретились в Ботническом саду университета. Вот так Виктор стал внештатным  студентом. Как только есть свободное время - бегом в университет. И как может показаться смешным, студентом он был одним из лучших. Только много позже, Вилен Маркович понял, для чего молодой человек так усердно изучал английский язык. Частые совместные прогулки и продолжительные беседы раскрыли перед Виленом Марковичем целеустремленный характер этого молодого человека.

   Виктор ненавидел советскую власть всем своим существом. Впервые, мальчишкой, попав в музыкальную военную школу при Кремле, он понял разницу между рядовыми гражданами и теми, на кого советская власть возлагала свои надежды, надеясь воспитать из них преданных себе рабов. Курсанты всегда были сыты, чисто одеты и вышколены под струнку. В кремлевском буфете было абсолютно всё, что душа пожелает. Там можно было, почти за бесценок, купить любые колбасы, балыки, чёрную и красную икру, шоколадные торты и конфеты. В любое время года - фрукты и овощи отечественные и заморские. В то же время, шляясь по Москве даже слепой мог увидеть пустые полки магазинов и толпы злых, постоянно голодных людей, рыщущих в поисках пищи и готовых на любое деяние, лишь бы прокормить себя и своих детей. Всё это Виктор видел и понимал зная, как нищенствует  его мать и младшая сестра. И он сам, ещё не оперившийся юнец, помогал им, чем только мог. Да и только ли это вызывало желание у Виктора уехать куда-нибудь в другую страну? Нет не только. Восемь лет проведённые в тюрьме ещё больше укрепили в нём желание жить в свободной стране, без постоянного унижения, без подсказок, указаний, заученных правил и постоянной идеологической муштры.

   Это, и многое другое повлияло на Вилена Марковича, и он решил подняться со своей семьёй, оставить всё нажитое годами и уехать навсегда. Его беседы с Виктором были последней каплей переполневшей чашу терпения. Итак, всё позади. Собраны справки о сдаче документов в ОВИР, выкупе советского гражданства, сделан ремонт в квартире и получена справка из ЖЭКа, а также справка от Симоной мамы не возражавшей о выезде дочери, и не имеющей к ней никаких материальных претензий.
И конечно, возвращены друзьям и знакомым деньги, одолженные у них для уплаты государству за два диплома о высшем образовании. Повезло - накануне власти отменили закон об уплате за образование с отъезжающих. Ну, хоть на это у них хватило ума, да и только потому, что за границей подняли шум, будто Америка в обмен на евреев продаёт зерно по очень низким ценам, а Союз, пользуясь ситуацией, ещё сдирает с людей шкуру, установив денежный побор за образование. Сложнее всего было Симочке получить справку для ОВИРа с места работы. Работала она в Киевском танковом училище в библиотеке, занимаясь переводами с английского на русский военной технической литературы и последней военной периодики касающейся всех событий в разных уголках земного шара. Она была штатским работником, но отдел кадров в справке просто отказал, утверждая, что она занималась секретной работой и никуда уехать не сможет в течение ближайших пяти лет, даже уволившись из училища.

   После двух бессонных ночей она пошла к начальнику училища, заявив, со слезами отчаяния в голосе, что объявит голодовку, а иностранным корреспондентам скажет, что переводила для него в рабочее время тексты спортивной зарядки по системе йогов, Кама-Сутру - эротические трактаты и о том, что после Шестидневной войны в Израиле весь высший офицерский состав училища в течении трёх дней, с утра до поздней ночи изучал военную стратегию и тактику ведения войны под руководством
«израильского Кутузова», в прошлом архитектора, а ныне блестящего военного стратега Моше Даяна. Выслушав её, начальник училища решил с ней не связываться и приказал выдать нужную справку. Два дня проведённые в Москве для посещения Голанского посольства, представлявшего интересы Израиля в эмиграционных делах, ещё раз убедили Вилена Марковича и Симочку в правильности принятого решения.
   Очередями Москву трудно было удивить, но у посольства была совсем другая очередь. Каждое утро люди со всех концов страны приходили сюда засветло. Человеческий хвост длинной, почти, в километр, извивался змеёй, прячась за домами и петляя в проулках. Естественно, власти выделяли целые наряды милиции для охраны людей от хулиганов и просто любопытствующих. Кого здесь только небыло. Люди из больших городов и местечек - украинские, бакинские, грузинские, молдавские,  бухарские евреи. Неужели не появится среди этих людей новый Иосиф Флавий, который сможет описать этот Исход. 

   Уезжали евреи, оставляя могилы, родственников, друзей, квартиры, имущество, пенсии, институтские дипломы. Единственное, что у них нельзя было отобрать, это их жизненный опыт и знания.
   Какая ирония! Очередь всегда оттожествлялась в понятии советского человека с дефицитом. Зачем ещё, можно проводить своё время в очереди, если не за колбасой или заграничной парой туфель. И отходили в сторону разнося по Москве удивительные, ещё не всем понятные слухи - евреи уезжают.
   Вот и закончен последний этап перед отъездом. Четыре чемодана с барахлом - весь багаж, всё остальное брату. Может и он, когда-нибудь соберётся. Сейчас ещё не созрел, да и жена у него русская красавица-патриотка.
   На часах четыре часа утра, дождь не утихает. Такое впечатление, что природа тоже прощается плача. Через пятнадцать минут подъедут заказанные такси. Поезд отправится в сторону Чопа. Там граница, там проверка документов и багажа, там последняя точка соприкосновения с советской действительностью.
   Проходящий поезд прибудет ровно в шесть утра, в 6.06 отправка. В составе поезда пустой вагон, который должен быть заполнен отъезжающими за 6 минут. Мокрый от дождя вагон постепенно заполнится отъезжающими, родственниками и друзьями.

   Все ждут с нетерпением поезд, который должен подойти с минуты на минуту. Начало светать. Недалеко от входа в вокзал две скорые помощи. Окна плотно зашторены и только в одном видна синяя фуражка неосторожного милиционера. Без гудка, медленно пыхтя и посвистывая паром к перону подкатывает поезд. Ну, вот и всё. Смех, плач, крики и истерики. Женщины с детьми в стороне. Мужчины расталкивая друг друга врываются в пустой вагон. Оставшиеся на перроне забрасывают через открытые окна: чемоданы, баулы, рюкзаки, сумки, мешки, не считаясь с тем чьи они. Там видно будет.
  -Вилен Маркович, вы с ребятами грузите вещи, а я с вашей женой и ребёнком зайду в вагон с другой стороны,- крикнул Виктор и подхватив Ренату на руки он с Симой бросился в сторону паровоза. Пробежав вперёд Виктор остановился возле купейного вагона и, вытащив из кармана ключ открыл дверь, толнув её во внутрь тамбура.
   Симочка заскочила в вагон за ним и, не останавливаясь ни на секунду, они по совершенно пустому спальному вагону пробежали в свой. Поезд тронулся простояв на пероне ровно шесть минут. Неуспевшие сесть прыгают на подножки вагонов, цепляются за поручни и друг за друга. Кажется всё обошлось. Поезд медленно набирает скорость Люди уставшие от нервного напряжения постепенно приходят в себя и начинают разбирать свои вещи.

   Виктор передаёт Ренату Вилена Марковичу и обняв за плечи Симочку пытается успокоить её, рассказывая какую-то историю.
  -Виктор, уже отвечая улыбкой на его шутку говорит Симочка,- похоже на то, что вы едете с нами.
  -Было бы замечательно, но, к сожалению, пока это невозможно,- отвечает он. Вот и всё, кажется, я свою задачу выполнил. Пора прощаться. Мы подъезжаем к Дарнице.
Ещё раз обняв Симочку и, крепко пожав руку Вилену Марковичу Виктор соскочил с подножки вагона и крикнув, пишите, исчез, будто растворился.

Первое письмо из Натании.

Здравствуйте, Виктор!
Появилась маленькая возможность написать вам письмо. Вас, наверно, удивит, что пишу я, а не Вилен. Он, пока что единственный кормилец в семье, и мы его почти не видим - ужасно устаёт и приходит поздно. Город в котором мы живём называется Натании. Мы, как все, а как все и всё здесь в Израиле, тема другого письма. Сейчас я хочу остановится на том месте, когда мы расстались и вы исчезли в кромешной тьме того далекого утра.
   Через некоторое время, когда страсти улеглись, мы познакомились с очень приятными людьми. Фактически это сделала Рената заговорив с сидящей рядом девочкой и мы завели разговор с её родителями. Разговорившись, мы поняли, что знаем друг друга, так как жили в одном районе и наши пути-дороги, где-то пересекались. На душе сразу стало теплее. Думаю, что это чувство возникло и у них, а вместе всегда легче шагать в неизвестность. Не мне вам, Виктор, об этом говорить. Жизнь вас потрепала достаточно, горя-пуд пруди, но наша жизненная ситуация была совсем другой. Мы уезжали из страны в которой родились, и теперь приходится, будучи взрослыми людьми, начинать все сначала. Ни родственников, ни друзей здесь у нас нет и рассчитывать на кого-то в чужой стране с неизвестным нам языком, другим, непривычным образом жизни, было бы абсурдом.

   С новыми знакомыми мы провели время пока ехали из Чопа. О том, чтобы пройти в этот же день таможню не могло быть и речи. Таможенный зал был забит до отказа отъезжающими, которые приехали ещё вчера. Мы заняли очередь, а Вилен и наш новый знакомый побежали на второй этаж в гостиницу, надеясь снять хоть одну комнату на две семьи. Конечно, их попытки оказались безуспешными. Всё было занято на неделю вперёд. Эту ночь мы провели на ногах, а детей уложили на чемоданы, укрыв пиджаками. Вы бы видели, Виктор, что тут творилось. Дети, старики, инвалиды стояли сидели, лежали прямо на бетонном полу в ожидании своей очереди, чтобы пройти через скрипящий турникет, отделяющий их от свободного мира. Из тщательно упакованных чемоданов таможенники выбрасывали на столы вещи, пытаясь найти запрещённые к вывозу предметы. Искали золото, бриллианты, ценные книги и прочее. Отбирали у художников их собственные картины, у музыкантов инструменты, если за них не была уплачена пошлина. Если с отъезжающими небыло родственников, которым можно было отдать эти предметы: они конфисковались. Нужно было видеть состояние старухи, у которой отобрали костыли и, разрезав их ножовкой, проверяли не спрятаны ли там какие-нибудь ценности. Нужно было видеть молодую девушку, которую заподозрили в контрабанде - её заставили сесть в гинекологическое кресло, чтобы убедится, что она ничего не провозит. О многом сказали бы вам заплаканные глазёнки девочки, возраста нашей Ренаты, когда таможенный офицер отобрав у нее куклу, вспорол её ножом, проверяя не запрятано ли там чего. И всё это делалось с чувством выполняемого долга. Эти люди были цепными псами системы от которой мы уезжали. Системы, мстившей своим бывшим гражданам, за нежелание мириться с мерзостями развитого социализма.

   Наша очередь даигалась медленно и перед нами было ещё очень много людей, уставших, измученных ожиданием и страхом перед предстоящей проверкой. Опыта прохождения таможенного досмотра небыло, ведь за границу почти никого не пускали. Еврей был невыездным классом, и эта необычная процедура, подогреваемая установленными на таможне правилами и издевательским отношением, настораживало и пугала. Даже не наблюдательному человеку без особого труда, можно было увидеть разницу в поведении людей, прошедших досмотр и расположившихся на перроне в ожидании поезда, и тех, кто находился в томительном ожидании предстоящего.
Извините, Виктор, что прерываю письмо не закончив, у нас воздушная тревога. Будьте здоровы, от всех большой привет. Обнимаю, Сима.

Второе письмо из Иерусалима.

Здравствуйте, Виктор!
Чувствую себя виноватой в том, что так долго не писала, тем более, что первое письмо не закончила по уважительной причине. Воздушная тревога, о которой я писала, оказалась учебной, и к этому нужно привыкать. Как видите, письмо пишу уже из Иерусалима, так как Вилен нашёл работу здесь по своей специальности, а это уже кое-что. Но об этом в другой раз. А сейчас продолжу о том, что случилось с нами в Чопе. Итак, мы не прошли таможенный досмотр в первый день и провели всю ночь на ногах, то простаивая в очередях в туалет, то расхаживая с Ренатой, оставив Вилена при чемоданах. Наши новые приятели собирались в Штаты к каким-то родственникам и наши пути-дороги дороги должны были разойтись в Риме. Как выглядит процедура разъезда, нам ещё предстояло узнать. Но мы точно знали, что главный вопрос будем решать только мы и никакого давления на нас ни с чьей стороны оказано не будет. Так построен свободный мир.
   Утро выглядело сумрачным и неприветливым. Оставались последние часы нашего пребывания в этой стране. Несмотря на всё пережитое, необъяснимое чувство печали не покидало нас до самого последнего момента перед прохождением таможенного досмотра. И тут ... Неожиданно, открылись внутренние двери и вошли таможенники - трое мужчин и одна женщина, одетые в форму пограничных войск. На перроне прогуливались ещё трое с овчарками. В зале воцарилась мертвая тишина. Вилен был бледен, как полотно, а в моих висках стучала одна и также мысль - боже, какое счастье, что мы уезжаем. Да, совсем забыла сказать, что в это же утро, первым поездом из Киева в Чоп проститься с нами приехал мой брат, который, по какой-то причине небыл у нас на проводах. Как только он сошёл с поезда, к нему подошли два милиционера и попросили предъявит документы на выезд. Естественно, у него таковых не оказалось и они, объявив ему,  что он находится в пограничной зоне, обещали его арестовать если он немедленно не уедет обратно. Пообещав уехать, он направился в туалет, а оттуда сбежал в город, где и был арестован, просидев в тюрьме три дня. Все это мы узнали позже из письма мамы. Встретились мы с ним через год за границей.

  Перед нами  и нашими новыми знакомыми проходила досмотр семья евреев из Полтавы:
мама, папа, трое детей, бабушка с дедушкой. При них пятнадцать чемоданов. Было жалко смотреть на этих пожилых, измученных бессонной ночью людей, которых проверяли с бесчеловечной жестокостью. Все пятнадцать, тщательно запакованных чемоданов были открыты и всё содержимое выброшено на столы, где каждая вещь прощупывалась, прозванивалась, просвечивалась в попытке обнаружить недозволенное к вывозу заграницу. Это было самое настоящее издевательство, так-как кроме носильных вещей эти люди ничего другого не везли. Когда мы уже прошли таможню эти люди ещё продолжали укладывать свои вещи в чемоданы. Вслед за ними, перед стражами советской границы предстали наши новые знакомые. Очевидно, они заранее знали о предстоящем спектакле и были к этому готовы. Их поведение во многом предопределило и наше. Во всяком случае, у меня, глядя на них, создалось впечатление, что если бы у них отобрали всё, что они с собой везли, они бы и глазом не моргнули. Спокойные внешне, уверенные в правоте того того, что делают, они без проблем выдержали этот экзамен. И вот, наконец, наступил наш черёд и здесь Виктор, я должна дословно рассказать, чтобы вы поняли, что же, всё таки, с нами произошло.

   Проверяя содержимое наших чемоданов, таможенники отложили в сторону альбом с фотографиями и отснятый, в своё время Виленом, любительский кинофильм. Он был прокручен, тут же в соседней комнате и запрещён к вывозу, так-как там присутствовали кадры с военной техникой, выставленной на уличной выставке для обозрения В Севастополе. Это были пушки, танки, миномёты и прочий металлолом времён Второй мировой  войны. Листая наш семейный альбом, таможенница, вдруг, вынула из него фотографию и протянула её старшему офицеру. Тот долго рассматривал её и потом повернув тыльной стороной сказал:
  -Прочтите громко, вслух, что здесь написано. Не ожидая подвоха, Вилен прочитал:
  -Израильский десант на Эльбрусе, Сванетия, 1969г. Это была одна из тех фотографий, которая была сделана во время восхождения на Эльбрус.
  -Расскажите,каким образом израильский десант попал на советский Эльбрус,-
 с металлическими нотами в голосе спросил таможенник.
  -Но это ведь шутка,- ответил Вилен, понимая, что офицер ищет любую причину, чтобы придраться.
  -Из-за этой шутки, вам прийдется собрать свои чемоданы и пройти всем вместе вон в ту дверь,- сказал он. Спорить с ними, и тем более, что-то доказывать не имело никакого смысла.
   
   В кабинете начальника таможни никого не было и мы прождали хороших сорок пять минут, пока не появился офицер, которого мы раньше не видели.
  -Начальник таможни отсутствует и вам придётся  иметь дело со мной,- усаживаясь за стол сказал он. Я его заместитель и мне только-что передали вот эту фотографию. Должен сказать, что у вас могут возникнуть большие неприятности с отъездом, если вы чистосердечно не расскажите её историю. Мы звонили в Киев и теперь знаем, кто вы и что собой представляете. Интеллигенция, подобно вам не имеет за душой ни гроша и поэтому нам нет никакого смысла тратить время на проверку таких, как вы. Но это - особый случай и, возможно, данная фотография поможет нам раскрыть новую антигосударственную группировку. Предлагаю чистосердечно во всём признаться, и мы вас отпустим, раз вы решили бежать. Вы предатели родины! Пожалейте, хотя бы своего ребёнка, у неё, ведь, вся жизнь впереди.
   Мы с Виленом очумели от подобного поворота дела, не зная смеяться нам или плакать.Глаза заместителя начальника немигающим, холодным взглядом в упор смотрели на Вилена. Бледный, с холодными росинками пота на лбу, Вилен сказал:
  -Вы можете думать и делать, что угодно - ваша власть, но за этим ничего, абсолютно ничего не кроется. Это просто неудачная шутка моего приятеля, которого вы видите на той же фотографии и предполагать, что за этим кроется какая-то провокация, или тем более, как вы сказали, антигосударственная группировка - полнейший абсурд.

  -Вот вам ручка и листы бумаги, опишите подробно, не упуская мельчайших подробностей, все события вашего отпуска в тот период, начиная с вашего перелёта из Киева в Минеральные Воды,- перебил Вилена таможенник,- нас интересуют имена, адреса и телефоны, места встреч, шифры, пароли, ну, вообщем всё что вас связывает с этими людьми. Если вы расскажите всю правду и за этим, действительно, ничего не кроется - скатертью дорожка. Если же, вы соврёте, вы понимаете, что вас ждёт,- продолжал офицер аккуратно подпиливая ногти на левой руке. Понимая безвыходность создавшегося положения, Вилен Маркович принялся писать. Офицер медленно вышел из кабинета. Поверьте, Виктор, даже в самом кошмарном сне такое не приснится. Меня трясла лихорадка, горло сжимали спазмы. Кто мог предполагать, что какая-то фотография может стать причиной этого ужаса. Рушились все наши планы и надежды на благополучный выезд из этой страны. Виден лихорадочно писал историю того отпуска, совершенно чётко понимая, что за этим ничего нет, и он не сможет никому ничем повредить, называя имена и фамилии ещё и потому, что двое из той четверки уже давно, в конце 1971 года, уехали в Израиль, а третий был полуеврей и коммунист и это была его родина. К счастью, переписка с ними была заранее уничтожена и никаких вещественных доказательств об общении с ними не было.

   Прошло уже больше часа с тех пор, как мы остались одни в этом кабинете. Время тянулось медленно и ожидание неотвратимой беды переполняло наши души. Рената прижалась ко мне ещё не понимая, что происходит. Наш растерянный и удручённый вид пугал ее и она испуганно спрашивала:
  -Мама, мама, что этот дядя хочет от папы, что папа сделал?
  -Ничего доченька, всё обойдётся, это ошибка, вот увидишь, всё обойдётся, мы скоро поедем дальше,- успокаивала её я. По моему , эти, вслух сказанные слова, больше успокаивали меня, чем её и постепенно я начинала понимать, что у них нет абсолютно никаких оснований задерживать нас здесь, и то, что это очередная издевательская игра, которая доставляет извергам удовольствие, видя, как уставшие, измученные неизвестностью люди страдают.
   Закончив писать объяснительную записку, Вилен сидел в ожидании предстоящего разговора. Мы не общались друг с другом боясь не пугать и без того перепуганного ребёнка. Вдруг, дверь резко открылась и в кабинет вошёл заместитель начальника чоповской таможни.
  -Ну, что, как наши дела?- ехидно улыбаясь спросил он,- надеюсь вы полностью изложили на бумаге суть дела? Честно признаюсь, не знаю, что мною двигало, но совершенно подсознательно я поднялась со стула и взяв у Вилена написапнную им бумагу обратилась к заму:
  -Извините, но эту записку мы отдадим в руки только начальнику таможни. Пожалуйста пригласите его в кабинет.

   Не ожидая подобного поворота дела, ожицер опешил. Удивленным выглядело и лицо Вилена.
  -Ну, что ж, вам же хуже,- произнёс зам. И вышел.
  -Сима, зачем ты это сделала?, спросил Вилен.
  -Хуже не будет, вот увидишь, сказала я. Какое-то чувство подсказывало мне, что всё обойдётся, все будет хорошо.
   Через несколько минут в кабинет вошли двое: уже известный нам зам и другой офицер в чине майора. В этот момент Вилен нагнулся, чтобы завязать развязавшийся шнурок на ботинке.
  -Ну, что тут у вас приключилось?- спросил майор, оказавшийся начальником чоповской таможни. Взяв в руки  фотографию он внимательно прочёл написанное и глядя на фотографию громко расхохотался и бросился к Вилену.
  -Виля, черт бы тебя побрал, так ты тоже решил свалить? А где же Саша и Яшка? Ах, да, ты же писал, что они в Израиле. Вилен с удивлением, не узнавая, смотрел на расшаркивающегося перед ним начальника таможни.
  -Да ты, что, черт рыжий, не узнаёшь меня? А кто мне жизнь спас, тогда, на леднике, когда мы переходили Донгуз-Орунский перевал - забыл что ли,- опять завопил майор.
  -Вилен, медленно приходя в себя, вдруг, произнёс:
   Так это ты Валера, тебя не узнать, время и борода здорово тебя изменили. Не думал, что тебя вообще когда-нибудь увижу, а тем более здесь в чине майора и начальника таможни. К тому же, твои подчинённые из-з этой фотографии пол жизни отняли у меня и моей жены.   
   -Николай Васильевич, ты что совсем с ума сошёл, неужели у тебя более серьезных дел нет,- обратился майор к своему заму, - мало того, что ты меня на фотографии не узнал, ты и почерк мой не узнал, а ведь это я фотографию подписал. Можешь идти, мы этот разговор закончим позже.


                Июнь,1999г.