Давай сыграем джаз. Действие первое

                Илья Полежаев

                Давай сыграем джаз
                (моноспектакль с картинками)

                Поколению наших родителей
                и Василию Павловичу Аксенову
                с любовью и уважением посвящается

Маргрет: Тишина. Та самая тишина, к которой мы всегда в конечном счете возвращаемся.
Гейзенберг: И, конечно, я знаю, о чем они думают.
Бор: О Гейзенберге, который сам, как потерявшийся ребенок, бродит по свету.
Маргрет: О наших собственных детях, которых мы потеряли.
Гейзенберг: И снова заклинивает румпель.
Бор: Так близко от лодки! Совсем чуть-чуть! Такой пустяк!
Маргрет: Он стоит в дверях, наблюдая за мной, затем поворачивает голову, отводя взгляд...
Гейзенберг: И снова исчезает в темной водяной пучине.
Бор: И прежде, чем мы успеваем разобраться, что к чему в этой жизни, она подходит к концу.
Гейзенберг: И прежде, чем мы успеваем постичь, кто мы и что мы, нас уже нет, и мы обращаемся в тлен.
Бор: В прах и пыль, что мы сами поднимали до небес.

Майкл Фрейн «Копенгаген»


Действующие лица

Никитский Сергей (он же автор) — скрипач, музыкант
Владимирова Светлана —  первая любовь Никитского
Никитская Иринка —  жена Никитского
Носов Кирилл — друг детства Никитского
Носова Катя — жена Носова
Казанский Василий Павлович —  писатель
Казанская Тая —  его жена
Дубницкий Вячеслав —  клавишник «Аякса»
Дубницкая Рита —  его жена
Охотин Сергей — гитарист «Аякса»
Шиловский Андрей — ударник «Аякса»
Измирский Антон — басист «Аякса»
Джими – ленинградский музыкант

Действие первое

Сцена первая

Автор. (не спеша) Приветствую тебя, Мой Дорогой Зритель!!! Как-то шаблонно получается у меня с самого начала. Наверное, надо попробовать по-другому. Был холодный… Вот, уже лучше! Да… Тяжко начинать делать что-то новое, тем более, если ты не занимался этим ни разу в жизни. Ведь я на самом-то деле музыкант, а не рассказчик. Мое предназначение — выходить на сцену и, извлекая из души звуки, дарить слушателям Радость. Люди говорят, что  у меня это неплохо получается. Я иногда им верю. Но, несмотря ни на что, я все-таки решился рассказать Вам все это — так сильно мне хочется поведать вам о музыке, которую мы слушали и которую играли… О музыке, благодаря которой мы выживали в те душные годы, которая являлась для нас единственной религией. Что ж, попробую начать…
Был холодный ноябрьский питерский… И я уже начинаю слышать, как слова складываются у меня в голове. Оказывается, они приходят подобно нотам! Получается, не так важно, что сочиняешь — музыку, стихи или что-то еще — процесс один и тот же.
Если говорить начистоту, мне хочется, кроме музыки, рассказать еще о друзьях, встретившихся мне на жизненном пути, вспомнить наши совместные радости, горести, нашу дружбу, нашу жизнь. И знаешь, Мой Дорогой Зритель, мне очень-очень хочется, чтобы Ты полюбил всех этих близких моему сердцу людей. Поверь мне наперед: все они — «настоящие люди».
Мне не терпится рассказать о самом главном — о Любви, о Прекрасной Даме моего сердца, той, ради которой мне хотелось становиться взрослее и совершать мужские поступки.
Сейчас я сижу в своей квартире в высотке на Котельнической набережной  и, глядя из окна, наблюдаю с высоты птичьего полета за тягучим течением Москвы-реки. Внизу куда-то спешат люди, мчатся машины, и я, пребывая наедине с самим собой, ощущаю, как из глубин моей памяти всплывают обрывки событий, давно запрятанных в самые дальние уголки души. Сердце мое начинает учащенно биться, и я понимаю, что, в сущности, мы ничего не забываем. Все, что случается с нами — люди, эмоции, мысли — все остается в нас; и в те моменты, когда мы хотим что-то вспомнить, вытащить на поверхность, наружу, все это проявляется как будто из ниоткуда. Я ощущаю священный трепет перед Временем, перед теми, о ком я хочу рассказать, и, конечно же, перед тобой, Мой Дорогой Зритель.
Как же все-таки непросто начинать что-то новое! Господи, дай мне сил не соврать, остаться самим собой, дай мне сил показать, что Ты есть всегда и везде — в каждой созидательной мысли, в каждой положительной эмоции и в каждом поступке… Господи, помоги мне, ибо только на Тебя уповаю.
В соседней комнате зазвучит Чет Бейкер, точнее, его «Wind». Вот это очень кстати! Словно Иринка знает, о ком и о чем я хочу сейчас написать, будто она догадывается, сколько тогда значил для нас Чет.
Да, нежнее его, наверное, в джазе сложно найти кого-то; пожалуй, только Ришар Бона может сравниться с ним в этом качестве да еще великий Жабим.  С чего бы все-таки начать…  Итак, я начинаю. Лето 1967 года.


Сцена вторая

Автор. (размеренно) Родился я в уездном городке. Был
самым обычным пареньком. Ходил в школу, не хулиганил. Про детство раннее мало, что могу рассказать, да это и не имеет отношение к нашей истории. А начну я свое повествование со встречи с Кирой. Как показало время, она была судьбоносной. Это было лето 1966 года.
Живя за железным занавесом, мы с большим трудом получали новую информацию, особенно о западной жизни. Государство нас ограничивало, сдерживало и оберегало. Не дай Бог, чтобы мы начали приобщаться к мировой культуре, не дай Бог, чтобы оказались в курсе всех зарубежных тенденций — как в музыке, так и во всем остальном. Но были такие люди, которые, поставив все на карту и зарабатывая правда на нас деньги, несли свет просвещения, если так можно сказать, в массы. Эти люди доставляли нам по сходной цене грампластинки, журналы и еще много чего интересненького.
Одним из таких был Саня, по прозвищу «Мик». Он плотно висел на «Роллингах», и мой Бейси или Миллер были для него лишь источником заработка, да и только. Саня не признавал никого, кроме «Роллингов», да и в них-то он ценил лишь только одного Джагера, абсолютно не замечая Кифа. Саня  постоянно говорил, что Мик — это бог, спустившийся в наш бренный мир с небес и указавший всем нам путь к свету.
Саня жил в общежитии медицинского училища, на самой его верхотуре. У него была крайняя комната на этаже, которая по праву считалась настоящим оплотом рок-н-ролла, да и вообще всей империалистической музыкальной индустрии.  Пластинки у него были педантично разложены по чемоданам. В первом, красно-бордового цвета, находился джаз, во втором — его любимый рок-н-ролл, ну, а в третьем — так же аккуратно, как в предыдущих, хранилось все остальное. Какие-то из имеющихся у него в наличии пластинок он выменивал у других продавцов, а какие-то покупал на свои деньги и, отслушав, продавал нам, то есть, молодому народонаселению. Я приходил к нему, когда узнавал, что у него появилась какая-то новая джазовая вещица. Как раз у Мика мы впервые и повстречались с Кирой.

Общежитие. Перед дверью Мика.

Кира.(шепотом) К Мику? Не бойся. Я свой. (говорит с широкой открытой улыбкой). Кирилл. Носов.  (протягивая руку).
Ник.(пожимая руку) Сергей.

стучат в дверь

Мик.(голос из-за двери) Кто?
Ник.(полушепотом) Это я, Сергей Никитский, и Кирилл со мной.
Мик.(грубо) Какой еще Кирилл?
Ник.(опять тихо) Носов.
Мик.(открывая дверь, уже спокойно) А… Понятно. Заходите. За пластами пришли?

Кира и Ник входят. Мик достает чемоданы.

Мик.(почти по блатному) Что, Кира, может, Кэша возьмешь?
Кира.(уверенно сходу) Хотелось бы вначале товар посмотреть.
Мик.(бережно передавая пластинку в руки Киру) На, смотри.(радостно ухмыляясь) Хороший денек у меня сегодня выходит. (открывает второй чемодан и сморит на Ника )  А ты чего хотел?
Ник.(не уверенно) Да мне что-нибудь из латиноамериканского джаза.
Мик.(перебирая пластинки) Вот. Только что у меня появилась.

протягивает Нику пластинку

Ник.(читая название) «Song for My Father». Хораст Сильвер.
Кир.(наглея) А товар то свежак или запиленный?
Мик.(не давая спуску) Да все нормально. Свежак. Я тебе когда-нибудь фуфло разве впаривал.
Ник.(рассматривая пластинку) Ладно. Беру. Вроде все нормалек.

протягивает деньги Мику

Мик.(беря деньги и пересчитывая их). Хороший выбор. Везунчик ты все таки. Некоторые за такими шедеврами годами гоняются, а ты пришел, и пласт сам к тебе в руки просится. (обращаясь к Кире) А ты чего замешкался? Или не хочешь брать?
Кира.(сомневаясь) Ладно, беру. Вот только если не понравится — верну. Договорились?
Мик.(хлопая Киру отечески по плечу) Лады. По рукам. Ну, вот двойная сделка и совершена. Рад, что вы получили новую музыку, а меня нежданно-негаданно  обогатился на (смотря на деньги и делая паузу) несколько рублей. (начиная суетится) Ладно. (смотря в сторону) Чаи мне с вами сегодня некогда гонять. Если все, то линяйте, (на лице появляется детская улыбка) Сейчас ко мне чувишка одна придет и …(стоит задумавшись не обращая на ребят никакого внимания).
Кир.(выводя Мика из стопора и улыбаясь) Тогда бывай, Если мотоцикл опять починить надо будет, ты знаешь, где меня найти.
Ник.(с уважением) Счастливо оставаться.
Мик.(пожимая ребятам руки) Слушайте «Роллингов». (благословляя как пастор) это Боги спустившиеся к нам с небес, дабы указать нам путь истинный.
Кир. Счастливо.


Кир и Ник на улице у входа в общежитие.

Кир.(радостно) А я тебя знаю. Ты на танцах на басу играешь.
Ник.(удивленно) Да. Вы меня все знаете, я имею ввиду, тех, кто ходит на танцы, а я Вас почти никого.
Кир.(расстроенно) Если бы у меня были таланты, то я бы точно играл на басу, (махая по воздуху рукой) А так… Ни на чем не научился играть. Как ты умудряешься и петь, и играть одновременно? Не понимаю.
Ник.(рассуждая) Да я и сам не знаю, (зажимая в воздухе струны) Просто слушаю ударника, зажимаю ноты и пою. (смеется).


Сцена третья

Автор. С Кирой мы прообщались целый год. Хороший это был год, последний год нашего детства. Пришла пора выпускаться из школы и определяться, кем мы дальше будем. Про меня все было ясно. Я собирался в Москву, в Консерваторию, а вот Кира все еще выбирал. Это было начало лета 1967 года. Я носился по городу, прощаясь со всеми. Матушка моя собирала на стол. Было похоже, что меня отправляют на фронт. Она пригласила всех соседей на проводы. Я приехал к Кире в гараж, чтобы пригласить его. Он традиционно копался в мопеде, но я не успел начать разговор. Мое внимание, а затем и Киры привлекла юная симпатичная особа в легком, колышущемся на ветру ситцевом платьице. Она шла по противоположной стороне улицы, точнее сказать, плыла по ней.
Жизнь — очень интересная штука. Бывает так, что ты десятилетиями общаешься с одними и теми же людьми, ходишь по одним и тем же дорогам и вообще, живешь однообразной размеренной обывательской жизнью. И вроде бы, все у тебя хорошо, вроде бы, и зарплата нормальная, и жена-красавица, и дети здоровы. Но в какой-то момент ты понимаешь — хочется чего-то нового. И — как по щучьему велению, по твоему хотению в твоей жизни начинают появляться новые люди. И в этот раз все произошло именно так. Кира смотрел на девушку, как завороженный. Я же, по своей природной застенчивости, жутко боялся знакомиться с девушками на улице. Даже когда они подходили ко мне после концертов, я чувствовал себя как-то неловко. Но Кирилл был не из «таких». Он быстро сориентировался в ситуации и в тот момент, когда девушка поравнялась с нами, быстро и без запинки выпалил залпом из всех орудий:

Кир.(с улыбкой) Привет, Марин.
Катя.(удивленно) Извините, а мы знакомы?
Кир.(сходу) Ой! Извините, ошибся. Но коль вы остановились, то разрешите уж тогда познакомиться с вами. Кирилл Носов.

протягивая руку

Катя.(смущенно улыбаясь) Екатерина.
Ник.(неуверенно) Сергей.
Кир.(Нику) Слышите, Сергей, какое красивое имя — Екатерина. Так вот, Екатерина, мы, то есть я и Сергей, приглашаем вас на танцы сегодня вечером в парк. Вы придете?
Катя.(неуверенно) Не знаю. Мне, вообще-то, надо к зачету готовиться.
Ник.(нежно) Приходите, пожалуйста, Екатерина. Нам будет очень приятно.
Катя.(уже освоившись) Хорошо, тогда в 19.00 в парке, у входа на танцплощадку. Договорились?
Кир.(торжественно) Так точно.

Катя уходит, оборачиваясь на ребят и улыбаясь.

Ник.(растерянно) Как у тебя так легко получается? Не знаю.
Кир.(по-отцовски) Не боись. Научу. Ничего сложного. Просто будь самим собой.
Ник.(с досадой) Да это как раз самое сложное для меня.


Сцена четвертая

Автор. Мы посидели с мамой и гостями. Попели песни и рванули на танцы. Это был мой последний концерт в нашем городишке, так сказать, прощальная гастроль. Я не сильно переживал по этому поводу, но странный холодок пробегал по телу. Мы стояли с Кирой у входа в парк и ждали Катю. Я первым увидел как легко, будто порхая, она шествовала по направлению к нам. Не могу сказать, что она была радостна, даже скорее наоборот, она была очень серьезна. Как мы потом узнали, жизнь у нее складывалась непросто. Ей пришлось всего добиваться самой. Особенно меня поражала ее немногословность. Она сознательно прикрывала свои эмоции, не выставляя их напоказ. Я любовался ею. Она была все в том же своем легком летнем платье зеленого цвета, а на голове у нее был зеленоватый платочек, который был ей очень к лицу, делая ее образ, как сейчас модно говорить,   привлекательным и стильным.   "Какая прекрасная девушка, — думал я тогда. — Когда-нибудь у меня будет такая же."
В нашем уездном городке, ребят, слушающих джаз, было немного. В те годы всех скрутила битловская лихорадка. Я тоже очень любил битлов, которых нельзя было не любить. Их притягательность, на мой сугубо личный взгляд, была в том, что они создали абсолютно свою, ни на кого не похожую реальность. Их кажущаяся, на первый взгляд, простота и какая-то неземная мелодичность покоряли всех. Вот и мы, играя на танцах в нашем парке, частенько исполняли их песни.
В те годы я был — Пол, то есть служил на басу. Могу смело заявить, без особого преувеличения, что в те золотые деньки я был лучшим басистом нашего городка. Димка был Ринго, он стучал в барабаны, Илюха служил Джорджем (как вы понимаете, второй гитарист), ну, а Евгению, само собой, досталась должность Джона. Это была моя первая, еще не профессиональная, но уже группа. Кстати, мы имели огромную местную популярность, как говорится, были широко известны в узких кругах. Если честно, то мы зарабатывали этими выступлениями довольно приличные деньги. За один концерт  я приносил домой столько же денег, сколько моя матушка зарабатывала за месяц в библиотеке. Поэтому она особо не ругалась на меня за это мое увлечение, тем более, что оно не помешало мне закончить музыкальную школу с отличием. Но вернемся к повествованию.
Мероприятие началось. Мы вышли на сцену и взяли инструменты. Зал встретил нас первыми аплодисментами. И мы начали играть «Love Me Do». Надо сказать, играли мы слаженно, программа была накатана так, что если бы нас разбудили ночью, то мы даже в полусне сыграли бы четко свои партии. Эта песня была нашей визитной карточкой. Зал заводился с пол-оборота, лишь только заслышав первые аккорды. Как показало время, в концерте самое главное — правильно выбрать первую песню. Но первой песней, которую я услышал у «Битлз» была не «Love Me Do», а «Yesterday». Помню, это было на какой-то вечеринке в медучилище. Кто-то достал рентгеновский снимок, на котором была записана только одна песня, и это оказалась именно «Yesterday». В тот вечер я прослушал ее раз пятьдесят. Я слушал, слушал и никак не мог оторваться. Это была настоящая магия. Ничего подобного по легкости и простоте я до этого не слышал.
А тем временем на танцплощадке Димка был просто великолепен. Он вырос на моей памяти в настоящего профи. Играя все партии чисто, ритмично на своих почти развалившихся за годы работы барабанах, он еще успевал засматриваться на девчонок. Это был мой любимый Ринго. Как я узнал позже, сначала в «Beatles» на ударных играл Пит Бест, но он ушел из группы, и на его место был призван Ринго. Я думаю, что именно с его приходом и начался тот «Битлз», который все мы любим. Оставшейся на тот момент троице не хватало человека, способного просто любить их всех. Пол и Джон были авторами, Джордж был великолепным музыкантом, а Ринго, будучи настоящим человеком, смог все это сцементировать. Если Пол, Джордж и Джон ссорились, все примирения проходили традиционно в доме у Ринго. Когда распался «Битлз», его как-то спросили: Что вы думаете по поводу этого распада? Ринго ответил, что Пол МакКартни — лучший басист в мире, и ему очень нравится с ним играть. Таков был ответ этого парня. Концерт шел своим чередом. Отыграли еще пару песен других групп и опять вернулись к «Битлам». Мы переглянулись с Илюхой, Димка дал счет, и мы заиграли «I Wanna Be Your Man». Это была любимая песня Ильи. Я и Евген стояли и пели по-битловски в один микрофон. Было ощущение, что от вырабатываемой нами энергии можно было запустить все освещение в городе. Начальство подходило и говорило, чтобы мы играли поспокойнее, но в тот вечер нас было не остановить. Мы делали музыку и получали настоящее удовлетворение от этого процесса. Илюха, будучи Джорджем, всегда старался быть хорошим гитаристом, насколько его хватало. Самый близкий друг Джорджа Эрик Клэптон говорил: «Я думал, что я рок-звезда, но когда мы оказывались в компании с Джорджем, все внимание автоматически переходило на него». По словам все того же Эрика, он был лишь только блюзовым гитаристом, а Джордж, смешав блюз и английскую балладу, создал совершенно новую, ни на что не похожую до этого музыку. И даже сам сэр Пол признавался, что когда он заходил мелодически в тупик, он шел к Джорджу, и тот показывал ему аккорд и говорил, что надо уйти сюда, и мелодия совершала неимоверный поворот. Позже Джордж сыграет первые благотворительные концерты в помощь жителям Бангладеш, положив начало целому ряду благотворительных мероприятий, на которых музыканты будут собирать средства в помощь нуждающимся. Господь будет  милостив к Джорджу и даст ему (при наличии опухоли мозга) возможность досвести последний альбом, и заберет его к Себе через три дня после окончания работы.
Мы отыграли несколько быстрых песен и начали играть «Girl». Эта песня больше всего нравилась Евгену, нашему Джону. Он всегда начинал немного грустить, слушая или играя эту песню. Вероятно, вспоминал свою первую любовь. Я так и не спросил его об этом ни разу. Ну, а про Джона Леннона не стоит много говорить. Надо просто слушать его песни. 
Этот танец, как и все медленные, в этот вечер Кирилл танцевал с Катей. Я смотрел на них со сцены и думал: какая странная пара. Он, такой разбитной, рубаха-парень, — и она, утонченная, хрупкая. Но тем не менее, было в них что-то такое, указывающее на их родство, что-то, заставлявшее поверить в реальность любви, при том, любви с первого взгляда. Мне казалось, что Кирилл в тот день не совсем понял, что произошло в его жизни. Он думал, что он просто включил свою всегдашнюю схему и просто закадрил очередную девчонку, но как показало время, он ошибался на этот счет. Они кружились, прижавшись друг к другу, не говоря ни слова.
Да, я совсем забыл рассказать о Поле МакКартни. Я же все-таки был в те годы басистом, и связь с этим человеком у меня была, да и сейчас остается, очень крепкой. Тандем Пола и Джона был для коллектива определяющим. Большинство песен они написали вдвоем. Но после распада коллектива Пол написал персонально еще немало прекрасных песен, доказав тем самым, что является яркой самостоятельной творческой единицей. Многие считают, что эти песни — более низкого порядка, кто-то вообще их не слушает, а я лично их очень люблю. Каждый раз, когда я слышу, что сэр Пол готовит к изданию новый альбом, я начинаю ожидать выхода этой пластинки, и ни разу не было такого, чтобы диск мне не понравился.
И еще одно хотелось бы добавить. Где-то в середине двухтысячных годов я оказался в Лондоне в одном закрытом ночном клубе на вечеринке по поводу выхода альбома моих друзей. Мы много джемовали, играли наши любимые стандарты, пили шампанское и веселились, как мальчишки. На сцене стоял классический джазовый бардак. Вечер клонился к закату, и в этот момент на сцену вышел опоздавший, и притом очень сильно, сам сэр Пол. Зал взревел от восторга. Я стоял со скрипкой в руках и не мог поверить своим глазам. Этого никак не могло произойти в моей жизни. Мои друзья о чем-то с ним пошептались, и барабанщик с басистом начали играть боссоновный ритм. Сэр Пол сел за рояль и заиграл «Yesterday». Это было чудо! Он сыграл тему и показал мне взглядом:  начинай импровизацию. Я ударил по струнам смычком, и звуки сами полились беспрерывной рекой.
Но это было много-много позже. А тогда, стоя на нашей провинциальной танцплощадке, мы добрались до последнего нашего номера, и меня охватило какое-то особенное чувство, не передаваемое словами. Ты стоишь на сцене и играешь последнюю песню. У тебя внутри нет ни печали, ни радости — ничего. Ты просто стоишь, весь наполненный благодарностью Богу и тем ребятам, которые с тобой, за то, что все это происходит сейчас. Ты ясно понимаешь, что часть тебя навсегда останется здесь, на этой сцене, в этом парке, под этими огромными деревьями. Ты стоишь и понимаешь, что ты молод и у тебя еще все впереди, и от этого ощущения тебе становится легко и радостно на душе.
В тот вечер в гримерной я сказал ребятам, что никогда их не забуду и что они навсегда останутся частью моей семьи. Мы встали, обнялись, как это всегда делали перед выходом на сцену, и молча простояли несколько минут. Ребята продолжали стоять обнявшись и с улыбкой смотрели мне вслед.
Димка так и остался в нашем городке. Играл на свадьбах и похоронах на тубе. Пристрастился к портвейну и в конце концов спился. Илюха несколько раз привлекался за фарцовку, но власти ни разу не смогли пришить ему срок. В конце семидесятых, найдя у себя еврейские корни, он при первой же возможности рванул в Израиль, на историческую родину. В девяностые мы с ним случайно встретились в Яффо. Меня кто-то окликнул по-русски, я обернулся и никак не мог узнать, кто стоит передо мной. Илюха растолстел и стал настоящим еврейским папой с четырьмя детьми и красавицей-женой. Мы с ним всю ночь просидели в полупустом баре. Пили то джин, то виски, то водку с пивом и никак не могли напиться. Он-то мне и сказал, что в семидесятых Женька стал настоящим хиппаном и подсел на травку. Весь высох и не был похож сам на себя. Однажды он шел по ночному городу и два пьяных бывших зека пристали к нему и начали его избивать. Потом один разбил бутылку и розочкой пырнул его в живот. Женька, этот тонкий вежливый человек, который любил всех и вся, который ни разу не сказал никому грубого слова, который был сама любовь, был убит в пьяной драке двумя подонками жестоко и хладнокровно. Их потом нашли, дали им сроки, но человека уже было не вернуть. В последние годы Женька играл в знаменитой в городе группе «Окна». Закончив музыкальное училище по классу альта, он связался с рок-музыкантами. Как-то мама его ударила в сердцах по лицу, сказав, что не для того она его растила, чтобы он играл эти песенки. Когда она увидела на похоронах, сколько людей,  пришли с ним проститься, то была в шоке. Все подходили к ней и говорили, сколько их сын сделал для них, и целовали ей руки. Вечером после похорон она сказала Илье, когда все уже разошлись, что она и не подозревала, что ее сын настолько был любим всеми. Все это Илюха рассказал мне ближе к утру, когда бар начали прибирать уборщики. Хозяин бара, видимо, уже хотел нас выпроваживать, но увидев, как два взрослых мужика сидят и тихо плачут, запивая слезы водкой, отошел в сторону и сказал уборщикам, чтобы они нас не трогали. Так мы и сидели молча, два советских человека в израильском баре, и только подливали друг другу водку и заталкивали ее в себя. Илюха оставил мне свои координаты. Иногда, когда мне становится совсем хреново и я начинаю хандрить, я набираю его номер и, услышав Илюхин оживленный голос, просто слушаю его, а он, не дав мне вставить ни слова, начинает рассказывать о своих детишках, о том как один поступил в Гарвард, другой уехал в Швецию, третья все никак не выйдет замуж, четвертый — весь в него, а жена вообще растолстела до неузнаваемости и все хочет сделать себе какую-то дорогостоящую операцию и наконец-то избавиться от лишнего веса. Я слушаю его и улыбаюсь. Что может быть лучше друга, который может рассказывать о своей семье часами?


Сцена пятая

Автор.(торжественно) А теперь самое время рассказать про Маэстро, то есть про Василия Павловича Казанского.  Это была суббота 30 декабря 1967-го. Москва готовилась к встрече Нового года. Мы тогда еще не знали, что это будет последний год нашей оттепели. Не ведали, что в следующем году наши войска войдут в Чехословакию, разделив тем самым наши жизни на «до» и «после», и что потом мы будем называть этот наступающий 68-й  "шестьдесятпроклятым" годом. Мы со Славкой спешили на джазовую вечеринку. Попасть туда было нелегко. Московская джазовая тусовка была очень закрытой. Туда не мог войти некомпетентный, инакомыслящий человек. Мы были начинающие музыканты и через одного знакомого, который играл в тот вечер, получили наши «звездные билеты».

У столика в кафе. Маэстро за столиком. Ребята подходят к толу.

Маэстро.(с нежной улыбкой) Что, ребята? Тоже джазу хочется послушать? Присаживайтесь.
Славка.(восторженно) Не то слово.

Маэстро подходит к халдею и стучит в него.

Маэстро.(окидывая взглядом ребят) Что ж, ребята, присаживайтесь. У меня пока свободно. Давайте знакомиться (протягивая руку). Василий Казанский. А вас как величать будут, молодые люди?
Славка.(не скрывая восторга) Что… Тот самый?
Маэстро.(смеется открытой улыбкой) Да, тот самый. А что? Не похож?
Славка.(приходя в себя) Да нет, похож. (протягивая руку в ответ) Вячеслав Дубницкий —  студент консерватории, фортепиано.
Ник.(ошарашено) Сергей Никитский —  скрипка, студент того же вуза.
Маэстро.(со знаем дела) А, так вы музыканты! Тогда понятно, (с хитрой улыбкой) А кого вы предпочли бы молодые люди: Каунта Бейси или Глена Миллера?
Ник.(сходу) Конечно, Байси. Он мой любимый музыкант.
Маэстро. А почему?
Ник.(четко и уверенно) Он очень лаконичен, и у него много «блюзовости».
Славка.(переводя тему) Вы знаете, Василий Павлович, а ведь мы на вашей литературе выросли.
Маэстро.(заинтересованно) Да? Очень интересно, (с отеческой улыбкой) И как вам она, моя литература?
Ник.(уже освоившись) Если бы я мог складывать слова в предложения и еще к тому же делать, это как вы, чтобы за этими словами оставался смысл, то я бы написал все точно так же.
Маэстро.(дружески смеясь) Здорово. Очень приятно, что мои произведения нравятся молодому поколению. (потирая руки) Может быть, что-нибудь перекусим? (ребята переглядываются) Не беспокойтесь, ребята, я Чарли-миллионщик, и я вас сегодня угощаю.

входят трое

 Маэстро.(по-отцовски) Вот, ребята, знакомьтесь — «Короли темпов и ритмов» Андрей и Антон и их верный соратник Сергей, в будущем, надеюсь, великие музыканты. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы так было.
Ник.Сергей Никитский.

пожимают  руки

Славка.Вячеслав Дубницкий.
Маэстро.(показывая на Ника) Вот, ребята — он, как и вы, любит Бейси.
Андрей.Нет, мы Бейси на самом деле не очень любим, Мы фанаты его ритм-секции. Она божественна. (смачно оттягивая фразу). Это факт.
Охотин. Согласен, но Бейси так же еще и прекрасный мелодист, как Эллингтон, (через паузу) как и Миллер.
Славка. В музыке, особенно в джазе, должно быть все гармонично: и мелодия, и ритмическая основа. А у Каунта с этим все хорошо.
Антон.(как профессионал) Да, С этим нельзя поспорить, но мне кажется, все таки Бейси немного архаичен по своей сути. А вот ритм-секция, (показывая указательным пальцем вверх) как мне известно из достоверных источников, у него репетирует даже отдельно от оркестра и, по-моему, сутками, судя по их результату.
Ник.(вступая в полемику) Насчет архаичности не могу с вами, ребята, согласиться, Кроме него тогда много кто еще архаичен, и не только в джазе.
Маэстро.(прерывая спор). Молодые люди, вы мне сейчас напоминаете каких-то дедов, прости меня, Господи, за такие слова. Все чего-то шипите, ругаете, все вам не так. Это архаично, в этом мало новаторства. Вот взяли бы собрались и придумали вместе что-нибудь новое и прекрасное. А то одни разговоры...  (все переглядываются)
(вместе не сговариваясь) Легко!!! (все смеются) Что ж, молодежь, я вижу в вас решимость преобразить мир к лучшему, а это немало. Поверьте мне, каждый в восемнадцать лет должен мечтать преобразить мир к лучшему. А так как я, вроде бы, присутствовал при зачатии, если так можно сказать, вашего коллектива, то предлагаю тогда дать имя новорожденному и назвать его… (короткая пауза) «Аякс».
Антон.(удивленно) А почему «Аякс»?
Маэстро.(поставленным голосом лектор). Аякс Великий был сыном Теламона, царя Саламина, а также был двоюродным братом Ахилла. По одной из версий, его тело было неуязвимо, ибо Геракл его завернул в свою львиную шкуру, но уязвимым местом осталась подмышка. Я хочу, чтобы вы стали такими же великими и были такими же неуязвимыми, и ни кому никогда бы не подставили подмышку для удара. (смех).
Андрей.(с глубоким уважением). Что ж, Василий Павлович, ваше слово для нас закон. Надеюсь, принято единогласно? (смотрит вокруг) Завтра прошу всех на репетицию в нашу каморку.


Cцена шестая

Автор. 7 января 1974 года… Мало того, что был светлый праздник Рождества Христова, так еще и Василий Павлович Казанский затеял свой творческий вечер. Я обещал вам рассказать о музыке, о друзьях, о Светке… Но Маэстро — это совсем отдельное. О нем я не могу не рассказать. Он с самой первой нашей встречи стал для меня Учителем. Да не только для меня, а для очень многих людей на просторах нашей необъятной Родины. Мы все росли на его книгах, и все мечтали быть, как его герои, смелыми, честными, настоящими. Мне было тогда 24. Маэстро любил нас, как своих детей. Он говорил, что мы — его самая любимая на свете «голодная молодежь». И в этой фразе не было ни иронии, ни сарказма. Просто нам всем в те годы постоянно хотелось есть, в прямом смысле этого слова. Кроме того, мы еще были голодны до новой музыки, литературы, кино и вообще до всего, что люди называют прекрасным словом "Жизнь". Мы впитывали всю новую информацию, которая по большей части была запрещена в нашей стране. Музыкальные записи достать было непросто, и Василий Павлович стал для нас настоящим проводником в чудесное пространство мирового искусства. Так вот. Маэстро недавно исполнилось сорок, и он решил устроить свой юбилейный творческий вечер в Центральном доме литераторов, имея, кстати, на это полное право по Уставу Союза писателей СССР. Но ведь надо было знать Маэстро! Он хотел не просто провести это мероприятие, но и непременно подразнить нашу советскую власть. Было принято решение, что в первом отделении друзья Василия Павловича поздравят его персонально на сцене, во втором он ответит на вопросы из зала и почитает что-то из новенького, а в третьем отделении выступит наш «Аякс» со своими джазовыми экзерсисами. Василий Павлович очень любил джаз. Вернее сказать, был настоящим его фанатом в хорошем смысле слова. Еще со своей казанской молодости он пристрастился к этой, как говаривал Алексей Максимович Горький, «музыке толстых». В послевоенной Казани был знаменитый оркестр Олега Лундстрема, великолепного джазмена. На его музыке и вырос наш Маэстро. За несколько дней до творческого вечера я попросил Василия Павловича договориться с дирекцией ЦДЛ о том, что наш «Аякс» придет пораньше для установки и настройки аппаратуры на сцене. Дирекция дала «добро». Они еще не понимали, на что подписываются! В день мероприятия мы настроили  аппаратуру и начали репетировать, наигрывать что-то из своего репертуара, на наш взгляд, абсолютно безобидное. Через несколько минут на сцену вылетел разъяренный директор и объявил, что он не допустит этого безобразия в своем помещении и что нам, то есть «Аяксу», надо сворачивать свои манатки и убираться восвояси. Запахло скандалом. Я ушел со сцены, отыскал Маэстро и сообщил ему о решении директора. Василий Павлович попросил меня не предпринимать никаких действий до его особого распоряжения. Он пошел к директору и пообещал, что берет на себя всю ответственность за возможные проблемы. Лишь только после этого директор пошел на уступки члену Союза писателей СССР и все-таки разрешил выступить нашему коллективу, играющему, как он выразился, «неправильную», то есть, несоветскую музыку. Мы сидели в гримерной и ждали своей участи. Маэстро вошел с очень серьезным видом. Нам всем стало ясно: мероприятие срывается. «Жалко, — подумал я, — ведь мы приготовили для Маэстро такой сюрприз, почти месяц все «сшивали»». Василий Павлович молча посмотрел на меня, потом на ребят и, меняясь в лице, сказал растекаясь в улыбке, что «Они» согласны! Нам было ясно, что все только начинается и что Москва надолго запомнит этот вечер.
Зал потихоньку заполнялся людьми. Пришли всякие бабушки, заслуженные работники культуры и всевозможные лауреаты ленинских и сталинских премий. Были и прочие завсегдатаи этого помещения. Я вышел из-за кулис и сел в первом ряду, на самом краю, чтобы спокойно посмотреть первые отделения. Погасили свет. На сцене появился ведущий — Александр Быстров. Несмотря на то, что этот человек был младше Василия Павловича и даже, правильнее сказать, из немного другого поколения, Маэстро доверил вести этот вечер именно ему. Он понимал, как никто другой, что лишь Александр с присущим ему тактом и чувством внутренней интеллигентности сможет настроить зрителя на правильный лад. Зал встретил ведущего аплодисментами. Александр подошел к микрофону и объявил выход Маэстро. Василий Павлович появился из-за правой кулисы. Всем было ясно: на сцену выходит настоящий «Лев». В этот момент он был — сама Царственность. Всем своим видом, уверенной походкой он сообщал, что рад оказаться здесь и сейчас в этом зале, в кругу своих друзей и почитателей его таланта. В нем не было ни надменности, ни чувства превосходства. Его родные добрые глаза смотрели в окружающее пространство со всеобъемлющей любовью. Василий Павлович был безупречно элегантен. На нем был светло-синий джинсовый костюм. Как же мне хотелось в те годы иметь такой же!!! Маэстро подошел к столу, стоявшему слева на сцене, и сел на трон. Точнее сказать, на самый обычный стул возле небольшого столика, на котором были разложены всякие бумаги. Александр стал рассказывать некоторые факты из биографии Маэстро. Он вкратце назвал основные вехи творческого пути Василия Павловича, а потом пригласил на сцену первого гостя.  Это был Шота Циргвава. Настоящий московский интеллигент, небольшого роста, немного сутулый, он, говоривший тихим голосом, стал символом целого поколения. Шота прошел всю войну и, дойдя до Берлина, встретил там День Победы в свой день рождения. Он как-то рассказывал, что бутылка вина, распитая им с друзьями на развалинах рейхстага, была самой дорогой в его жизни. Мы все (я, Шота, Маэстро) были из разных поколений, но, несмотря на это, мы все были одной крови. Шота говорил об умении Маэстро дружить, о его настоящем таланте в любых ситуациях оставаться человеком, о его умении покорять всех и вся.  И в этот момент из темноты зала, прямо ко мне на руки, споткнувшись, упал какой-то приятно пахнущий, теплый и очень мягкий комочек с распущенными кудрявыми волосами смоляного цвета. Это была «Она». «Она» начала падать, я пытался удержать ее. И вдруг наши взгляды встретились! В первую же секунду мне все стало понятно. Это была «та самая», та единственная женщина, которую я искал всю свою пока что еще не слишком долгую жизнь. Внутри как будто что-то взорвалось, что-то щелкнуло, и кто-то неведомый для меня включил «небесный рубильник». По моим жилам потек волшебный, освещающий и наполняющий меня радостью, Великий Ток Любви. Я смотрел в ее по-детски глядящие на меня светло-голубые глаза и понимал, что я уже все знаю про их обладательницу, хотя и вижу ее впервые в жизни. Ее глаза были настолько чистыми, искренними и такими родными, что от этого ощущения становилось немного не по себе. Казалось, будто очень родная душа смотрит на меня и говорит: «Привет. Вот мы и повстречались с тобой опять. Я же говорила тебе, что мы еще обязательно пересечемся. Нам никуда не деться друг от друга. Вспомни, как мы любили друг друга во времена Атлантиды, вспомни Египет, наши долгие прогулки по берегам Нила. Вспомни войско Александра Великого и его походы. Вспомни, как он нес свет нового знания покоренным народам. Вспомни отца Сергия, его благословение на ратный подвиг Дмитрия, вспомни Александра Благословенного и еще многих, многих, многих… Я всегда была рядом с тобой во все эти времена. Сколько раз мы уже встречались! Сколько расставались! И вот теперь мы снова вместе, потому что мы просто не могли не встретиться. Нам есть, что друг другу сказать, есть то, что мы должны вернуть друг другу и что должны сделать теперь друг для друга! Я узнала тебя из тысяч по твоему сиянию и теперь говорю, как и в прежние времена:

            ВСЕ МЫ ВЕЧНЫ и ВСЕ МЫ ЕДИНЫ!!!

Так говорили мне ее глаза, и все это я уже знал, но до сих пор это знание было у меня глубоко внутри. И как я ни старался сохранить ее равновесие, она все-таки плюхнулась на мои колени и тотчас обернулась ко мне. Я ей представился. Она мне ответила, что ее зовут Светлана Владимирова и что все места заняты и ей негде присесть. Я сказал ей, что она может присаживаться здесь, так как я скоро уйду, и она сможете спокойно наблюдать за происходящим.
Вечер продолжался. Шота ушел со сцены, и ему на смену вышел великан Рудольф Преображенский. Немного заикавшийся в жизни, слегка неуверенный в себе, он полностью преображался, когда начинал читать стихи со сцены, оправдывая в эти мгновения свою фамилию. Рудольф, единственный из всей этой компании свободолюбивых людей, сознательно вошел в Правление Союза писателей, стал самым что ни на есть функционером. Он всегда говорил, что только так он сможет защищать своих друзей от нападок недоброжелателей и от советской власти. Как показало время, он выполнил эту роль на «все сто». Никто из друзей не мог упрекнуть его в бездействии, когда наступали тяжелые минуты, когда казалось, что уже нет выхода из сложившейся ситуации. В такие мгновения на горизонте неизменно появлялась фигура поэта-великана, и он, как истинный Дон Кихот,  бросался на защиту дорогих его сердцу друзей. Рудольф начал читать стихи, посвященные Маэстро. Голос его был четок и ровен. Василий Павлович сидел и очень сосредоточенно, словно боясь упустить самое важное, вслушивался в речь своего друга. Светлана, примостившись, сидела передо мной на краешке кресла. Я аккуратно ее обнимал, придерживая за талию. Сколько же ей тогда было?.. Ну да, 19… Такая юная, красивая, воздушная… Я думаю, не один парень в те времена мечтал за ней приударить. Была в ней какая-то особая открытость к миру, к людям, да и вообще ко всему. Она сидела передо мной, и я восхищенно рассматривал густую копну ее кудрявых волос смоляного цвета. «Брюнетка с голубыми глазами… Да, Сережа, надо себе признаться — это твоя судьба», — говорил себе я. — «В такую прекрасную девушку нельзя не влюбиться. Не облажайся».
Рудольф дочитал стихи, подошел к Маэстро, и они обнялись. Он передал в руки Василию Павловичу листок с поздравительным стихотворением и удалился за кулисы. Вечер продолжался. Александр объявил, что на сцену выходит Антон Антонович, и зал взорвался минутной овацией. Еще совсем недавно, каких-то несколько лет назад, Никита Сергеевич Хрущев орал на Маэстро и на Антона чуть ли не матом с высокой трибуны собрания в Кремле. Тогда обоим казалось, что все — жизнь закончена и впереди их ждут лагеря. Но очень уж они были известными персонами в СССР и за рубежом. Власти не решились упечь их в места не столь отдаленные. Антон был первоклассным поэтом. Его способность жонглировать словами была безгранична. Худой, с мальчишески тонкой шеей, он становился настоящим богатырем, когда начинал читать стихи. Было просто невозможно оторвать от него взгляд в эти удивительные минуты творческого порыва. Я сидел и, вдыхая Светкин запах, наслаждался ее ароматом. В какой-то момент мне показалось, что ее аромат очень похож на мой. Я вдруг почувствовал, что наши запахи одинаковые, и понял, что они состоят из таких похожих маленьких частичек, которые невозможно увидеть ни в один микроскоп. Я увидел, как эти частички встретились друг с другом, и … появилась Любовь.
После перерыва на сцену снова вышел Александр, открывая вторую часть вечера. Соседнее кресло, к моему большому сожалению, освободилось, и Светка пересела в него. Я сидел и думал: как же с ней легко! Никакого напряга, никакого страха, все просто и понятно. Я обернулся к ней и, увидев, что ее рука лежит на соседнем подлокотнике, аккуратно положил свою руку поверх ее руки. Она, встрепенувшись, резко обернулась, и увидев мои бесконечно влюбленные в нее глаза, все поняла и нежно улыбнулась в ответ. Она мне потом как-то призналась, что ей очень хотелось, чтобы я именно в этот момент взял ее руку в свою.
Александр объявил выход Маэстро, и Василий Павлович снова появился из-за кулис. Зал ликовал. Маэстро начал рассказывать о том, над чем он сейчас работает. Потом он вспомнил, как появлялись на свет его предыдущие произведения, какие люди и события стали прообразами его персонажей и еще много чего интересного.
У Светки никогда не было никакого кокетства, жеманства, никакой напыщенности, никакого ненужного флирта, и это было так здорово. Она время от времени оборачивалась и с улыбкой смотрела на меня. В эти мгновения я мог видеть ее прекрасные, нежно смотрящие на меня глаза.  Я держал ее руку и думал, что не найти еще на земле такого открытого и жизнерадостного человека. Особенно это невозможно в наше время, когда каждый пытается подставить, насолить, навредить да еще получить от этого глубокое удовлетворение.
А Маэстро продолжал. Он говорил спокойным ровным голосом, четко проговаривая каждое слово. Все присутствующие в зале сидели, как завороженные. Я уверен, что Василий Павлович, судя по его книгам, был бы хорошим психотерапевтом, учитывая, что по первому образованию он был врач. Да, Маэстро пополнил ряды великих медиков-писателей российских и присоединился на полном основании к Чехову, Булгакову, Горину и иже с ними. Второе действие закончилось.
Снова объявили антракт. Я сказал Светке, что мне пора, но я еще вернусь. Я рванул в гримерку, чтоб подготовиться к входу на сцену. В гримерке мы с ребятами присели и помолчали несколько секунд и пошли на сцену.
А на сцене уже стоял Маэстро и рассказывал зрителям о том, что будет происходить здесь дальше. И вот когда он сказал, что сейчас на сцене появится всеми  любимый,  ни на кого не похожий и даже единственный в своем роде джазовый ансамбль «Аякс» под управлением Сергея Никитского, зал взревел, как заводской гудок, призывающий рабочих на смену. Вдруг в зал отовсюду, как тараканы из углов, повалили хипаны. Длинноволосые, в непонятной одежде, они заполняли все свободное пространство зада. Грянула музыка. Мы играли выборочные части из рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда». Именно эту вещь мы и отрепетировали с ребятами в качестве сюрприза Маэстро. Публика была подготовленная, как говорится, наша. Зал с первых аккордов буквально стоял на ушах. Очумевшие от такой музыки бабушки и вся случайно оказавшаяся публика рванули прочь. Выбегая из зала, они ругались и клеймили последними словами музыкантов и всех этих хиппи, которые в данный момент получали кайф от доносящихся со сцены звуков. Маэстро в это время стоял за кулисой, и по его лицу было видно, что он несказанно рад всему, что творилось в зале. Получался настоящий, не опереточный, а джаз-роковый скандал. Зал бесновался. Хипари свистели, музыка грохотала. Почти все «иноверцы» уже покинули зал, только некоторые зрители сидели, как приклеенные к стульям, с выпученными от удивления глазами и открытым ртом. А кто-то уже начинал пританцовывать в проходах. Василий Павлович потом сказал мне в приватной беседе, что в тот момент он был на пике радости. Он пошел наперекор всему тому, что творилось вокруг него в его любимой стране. Он выступил против однообразности, всепоглощающей пошлости, лицемерия, вранья, которые пропитали все слои общества. Он ринулся в свой крестовый поход наперекор живущему внутри каждого страху. Он все поставил на карту и, как показало время, вытянул «джокер». Мы отыграли «Иисуса», и когда зал был уже в экстазе и не хотел, чтобы заканчивалась эта мистерия, я сказал, что хочу пригласить на сцену моего друга и прекрасного саксофониста Алексея Ослова.  Зал взорвался невиданными доселе аплодисментами. Мы начали играть всеми нами любимую «Ночь в Тунисе» Диззи Гиллеспи. Вначале мы играли тему вместе с Алексеем: я на скрипке, а он на саксе. Затем я перешел в импровизацию на заданную тему, а Алексей замолчал. Он стоял на сцене рядом со мной и, улыбаясь, смотрел, как я легко и непринужденно извлекаю ноты из своего инструмента. Он всегда мне говорил, что  я просто настоящий скрипичный Гиллеспи.
Светка сидела на своем месте. Казалось, она вообще не понимает, что происходит. Она никак не могла осознать, куда попала и чем все это может закончиться. Ее глаза, прекрасные и так уже мною любимые к тому моменту,  были широко раскрыты и застыли в изумлении. Мне показалась, что она даже не моргает, боясь пропустить что-то из творящегося на сцене. Когда я играл импровизацию, зал уже было не остановить. Сбоку от сцены появился директор и начал предпринимать попытки закрыть занавес и тем самым положить конец «этому безобразию». Свободный от соло Алексей начал делать пассы руками в сторону этого ненавистного всем директора, как будто он гипнотизер, а директор — его пациент. И самое смешное, что в тот момент, когда Алексей делал в его сторону эти пассы, директор на мгновение застывал, как вкопанный, а потом отмирал и пытался закрыть занавес заново. И так продолжалось все мое соло. Я уже не мог удержаться от смеха. Перейдя позади занавеса с одной стороны сцены на другую, Василий Павлович напомнил директору об их договоренности, и тот сдался на радость победителю. Я доигрывал свое соло, а Алексей уже был готов принять эстафету. И вот звуки саксофона полетели в зал! Скорость игры у Алексея была просто сумасшедшая. Нам всем стало жарко от ходящего ходуном зала, от нас самих, стоящих на сцене, от этой прекрасной музыки. Мы играли с таким остервенением, как будто делали это в последний раз. Я иногда поглядывал на Светку и понимал, что у нее самый обыкновенный культурный шок. Улыбка уже не сходила с ее лица ни на секунду. Как же она была прекрасна, как одухотворенна и светла! Зал ревел, и когда казалось, что дальше уже некуда развивать эту тему, тогда Андрей выдал свое соло на барабанах. Все музыканты смолкли, пропуская его. Он заиграл с перкуссионных тамтамов и, не снижая темпа, начал продвигаться к основной барабанной установке, включая томы и в то же время отбивая ногой сильную долю в бочку. Зал, услышав редко стучащую бочку, начал откликаться и вторить ей. Андрей продолжал наращивать интенсивность своей партии. Когда он почти ушел на основные барабаны, я подбежал к перкуссии и начал долбить в нее изо всех сил. Мы вытворяли с Андрюхой что-то неописуемое. Андрей начал свою знаменитую проходку, показывая, что его соло заканчивается, и мы (я уже опять на скрипке, Алексей на своем саксе, а Славка на клавишах) грянули все вместе главную тему произведения, наполняя пространство энергией радости и любви. Светка смотрела на меня так, как смотрят дети на тех, кого они любят. Мы играли, и никого и ничего больше не существовало в мире в эти мгновения. Наши сердца стучали в такт музыке, стучали совместно и едино. И была Любовь, и была Свобода, и был Свет…
Выступление закончилось. Мы ушли со сцены. Зал аплодировал несколько минут, и с большой неохотой зрители стали расходиться по домам, а точнее, по всевозможным квартиркам, мастерским и полуподвалам, чтобы там продолжить этот вечер в кругу родственных душ.


Сцена седьмая

Автор. Мы вышли из здания ЦДЛ и пошли по улице Герцина. Светка взяла меня за руку и я понял, что Она ВЫБРАЛА меня!!! Не я ее, как бы мне хотелось, а она меня. Многие мужчины думают, что они выбирают женщину, но это их глубочайшая иллюзия. Мужчина может предложить женщине: вот я могу это и это, а кроме этого еще и вот это, и поэтому тебе со мной будет хорошо. Но выбор всегда остается за женщиной. Умная женщина делает так, что ты думаешь, что ты сам принял такое важное решение в своей жизни, но на самом деле она-то точно знает, что именно она тебя подвела к принятию этого решения, она сделала так, чтобы ты ощутил себя настоящим мужчиной. Правда, повторюсь, это относится к умным женщинам, точнее сказать, мудрым. Так что, мужчины, ищите мудрых женщин! Мне повезло. Я встречал таких в своей жизни дважды. Могу сказать с полной уверенностью, что именно они и сделали из меня того, кто я есть сейчас, помогли мне добиться всего, чего я добился в своей жизни, и все мое творчество — это лишь попытка вернуть им тот свет, которым они озарили мою жизнь. Мы шли по переулку, и как же радостно было у меня на душе оттого, что я видел ее интерес ко всему, о чем я говорю. Мне казалось, что я люблю этого человечка уже целую вечность. Если бы кто-то посмотрел на меня в эти мгновения со стороны, то увидел бы, что я иду, практически не касаясь земли, словно лечу при помощи каких-то невидимых крыльев. Это был настоящий кайф. Так внезапно для меня самого в моей жизни появилась прекрасная юная женщина,  разделявшая со мной мои пристрастия. 

На кухни у Светки.

Светка.(игриво) Сережа, давай тогда знакомиться. Рассказывай, откуда ты? Кто?
Ник.(раздумывая) Да, собственно, нечего рассказывать-то. Родился в уездном городке.  Скрипач, гитарист и пианист. Недавно закончил Консерваторию. Играю в оркестре и в джазовом ансамбле. Вот, в принципе, и все. А ты?
Светка.(бодро) А я москвичка, Сейчас учусь на первом курсе в МГИМО. Буду юристом-международником. А кто твои родители?
Ник. Они… (запинаясь, опустив глаза) отца я никогда не видел. А мама — библиотекарь.
Светка.(сочувственно) Извини, пожалуйста.
Ник.(переводя тему) Да все нормально. А кто твои родители?
Светка.(радостно) Мой папа — юрист-международник. Работал в Америке, помогал нашему правительству налаживать экономические, если так можно сказать, отношения СССР с зарубежными бизнесменами. А мама — преподаватель русского языка и литературы.
Ник.(садясь на свой конек) А ты, выходит, тоже любишь джаз?
Светка.(восторженно) Да. Очень. Мне кажется, что в нем есть все: и любовь, и радость, и горечь расставаний, а самое главное — свобода.
Ник.(небрежно, как бы играя) А кто тебе больше всего нравится? Глен Миллер или Дюк Эллингтон?
Светка.(четко) Нет, Миллер, конечно, очень мелодичен, а Эллингтон — это вообще просто классика бигбендовской музыки. Но мне, если честно, больше всего нравится Каунт Бэйси. Он очень лаконичен в своей игре. Всегда пропускает своих музыкантов вперед, давая им место для импровизации, а главное, у него была и есть ну просто сумасшедшая ритм-секция.
Ник.(удивленно) Ты знаешь, вообще-то, он и мой любимый музыкант! А какие пьесы тебе нравятся у него больше всего?
Светка.(со знанием дела) Если честно, то мне нравятся у него целые альбомы. Вот, например, "Frank Sinatra Meets Count Basie" или, например, "Basie On The Beatles". Как же они великолепно переиграли Beatles!
Ник.(не веря ее словам, с удивлением) Знаешь, это уже чересчур. Это МОЙ любимый альбом. А из Миллера?
Светка.(четко чеканя слог) Из Миллера "In The Mood", "Moonlight Serenada" — она очень нежная и какая-то совершенно простая, искренняя, пронзительная… Еще "April In Paris" — там есть совершенно фантастическая тема на саксофоне. Когда я слушаю эту композицию, мне хочется плакать. А еще "Pennsilvania 5000" — очень задорная. Я бы даже сказала, хулиганская. И, конечно же, "Chatanoga Choo Choo" — это вообще, по-моему, лучшая композиция Миллера, хотя многие, возможно, не согласятся со мной.
Ник.(улыбаясь) Ты знаешь… Такого не может быть, но ты называешь все те пьесы, которые нравится мне.
Светка.(нежно смеясь) Да? Видишь, значит, такое бывает. Так что, придется тебе в это поверить. (оба смеются)
Ник.(с большим интересом) А откуда ты столько знаешь про джаз?
Светка.(вспоминая, не торопливо) У меня мама с папой очень его любят, к тому же, у нас много пластинок. Мы их привезли из Америки. Если что там выходило интересного, папа сразу покупал. А тебя кто с джазом познакомил?
Ник.(трепетно) Я начал слушать его еще у себя в городке. Потом в Москве, но это уже Василий Павлович нам стал поставлять пластинки. Он в меня буквально закачивал джаз, да и не только его, а вообще всю мировую культуру. Он всегда говорил нам, что если мы хотим быть «создателями культуры», то должны переработать все ее лучшие образцы, должны быть такими же разносторонними, как люди Возрождения, должны разбираться во всем и обязаны стать профессионалами. Ты знаешь, я с ним сейчас полностью согласен.
Светка.(очень нежно) Я смотрю, у тебя с Василием Павловичем очень теплые отношения.
Ник.(с любовью) Да. Он мой учитель, и мне бы хотелось думать, что он мне еще и друг, если я, конечно, имею на это хоть какое-то моральное право. Просто мы с Маэстро из разных поколений, но у нас есть общая любовь — к джазу, к поэзии и к нашей Родине. (возвращаясь к старой теме) Но знаешь, Эллингтон мне все равно очень нравится. Он ведь новатор. Он постоянно меняется. У него всегда новые ритмы, темы и самое главное, — он не повторяется. Да и стиль "Джунглей" — это он создал.
Светка.(голосом профессионального критика) Да. А еще он изменил роль контрабаса. А как у него зазвучали тенора и саксофоны! Да и человеческий голос он первым начал использовать как музыкальный инструмент.
Ник.(восторженно) Молодец. Все правильно говоришь. Откуда тебе известны такие тонкости?
Светка.(уверенно) Я хорошо читаю по-английски. У отца много джазовых журналов и книг. Про что мы говорили до этого? Да, про Эллингтона. Он ведь написал великий "Караван". Мне кажется, с этой композиции начался весь джаз с латиноамериканскими мотивами. А какой он пианист! У него прекрасно отточенная "ударная техника" и при этом всегда сложные гармонии. Ты знаешь, мне кажется, его произведения —  будто маленькие симфонии.
Ник.(осматриваясь вокруг) Какой у вас красивый дом!
Светка.(нежно) Да, это дом "Моссельпрома". Я его очень люблю. Мне кажется, что он — живое существо. Это, кстати, первый советский небоскреб. Он вот так выглядит уже с 1925 года. Прямо на здании в первые годы была написана фраза: "Нигде, кроме как в Моссельпроме". А знаешь, кто был ее автором?
Ник.(удивленно) Нет.
Светка.(восторженно) Владимир Владимирович Маяковский. Вот так. Представляешь?
Ник.(с удивлением) Ничего себе. Не знал, что он и рекламу писал.
Светка.(быстро продолжая) На этом доме в 20-е годы вообще много рекламы было. А в 30-е, когда папины родители сюда заселились, уже все постирали со стен. А жалко. Красиво, наверное, было. Во всяком случае, он как-то выделялся из ряда других домов. (возвращаясь к теме джаза) Знаешь, когда я еще жила в Америке, мне очень нравился Луис Джордон. Его бигбенд по популярности уступал лишь Дюку Эллингтону и Каунту Бейси. Папа его много слушал, и мне тоже понравилась эта музыка, — говорила она входя и снимая ботинки. — А знаешь, как американцы его называли?
Ник.(растерянно) Нет. А как?
Светка.(гордо) "Король музыкальных автоматов". У него были прекрасные мелодии "Is You or You Aint My Baby" и, конечно, "Caldonia". Ты чего?
Ник.(выходя из оцепинения) Заслушался тебя. А кто тебе нравится из барабанщиков?
Светка.(со знаем вопроса) Конечно же, Арт Блейки. Судьба у него, правда, непростая была. Ему сначала пришлось брать уроки игры на фортепиано, выступать в барах, чтобы содержать семью, а уж потом он стал таким барабанщиком. Помню, я прочитала о нем в журнале, а потом всю ночь проплакала.
Ник.(растерянно) Слушай, а ты ведь о джазе знаешь больше, чем я. Я-то только саму музыку слушаю, а ты про музыкантов так много знаешь, об их жизни, о судьбах. Здесь такой информации почти нет. Да, Блейки —  красавец. А мне еще Макс Роуч нравится. У него есть альбом 1960 года с Аббей Линкольн, просто потрясающий. Прямо с первой "Priva Man" — настоящая Африка.
Светка(спокойно) Да, А мне там нравится больше всего "All Africa". Сейчас приду.

Уходит с кухни. Из комнаты звучит "All Africa". Возвращается.

Ник.(очень нежно) Девушка, а вас можно пригласить на танец?
Светка.(игриво) Можно. О чем вы спрашиваете, молодой человек?

Таннцуют. Возвращаются за стол.

Светка.(спокойно) Кстати, а как тебе Майлз Девис?
Ник.(восторженно) О, Майлз —  король модального джаза.
Светка.(радостно) А мне у него больше фьюжн нравится.
Ник.(игриво) Это вы правильно заметили, девушка. Он, конечно, не обладает такой виртуозной техникой, как Гиллеспи, но его длинные ноты без вибрато божественны. А еще мне нравится, что он играет короткими фразами и делает многозначительные паузы.
Светка.(поддерживая игру) И все-таки альбом "The Birth Of The Cool" —  это первый альбом, где появляется термин "Cool". А это, ни много ни мало, новое направление в джазе. Вот только всякими глупостями ему надо было меньше заниматься. Кстати, мы забыли про Гиллеспи. Как он тебе?
Ник.(смакую фразу) Диззи —  бог. 75 процентов современного джаза - это все он. Вся импровизация —  тоже он, ну и, конечно же, его друг Паркер.
Светка.(не спеша, глядя ему прямо в глаза) Согласна. А еще что?
Ник.(ускоряясь, говоря быстро как фильме «Девчата). А еще у него нервно-импульсивный свинг, повороты и изломы мелодии, неожиданные акценты и паузы.
Светка.(уверенно) Да, ты тоже много чего знаешь о джазе. Я-то его люблю и что-то знаю о музыкантах, а ты понимаешь его изнутри. Ты видишь его суть.
Ник.(как бы рассуждая в слух, медленно) Хочется на это надеяться.
Светка.(быстро продолжая) К тому же Диззи еще и родоначальник латиноамериканского джаза. А какой у него был перкуссионист —  Пако Гансалве! Знаешь, почему у Диззи была изогнутая труба?
Ник.(удивленно) Нет. Не слышал.
Светка.(четко говоря) На вечеринке в честь дня рождения одного музыканта он оставил свою трубу на подставке для инструментов, но кто-то из танцоров свалился на нее и погнул. Теперь ее раструб был направлен вверх, и появилось новое звучание.
Ник.(удивленно) Вот, оказывается, как все просто. Ну, а про Паркера, как я понимаю, и говорить не стоит?
Светка. Да, "Птицу" надо слушать. Мне очень нравится "Yardbird" и "Bird Feathers".
Ник. (говоря, как обиженный ребенок). Опять ты называешь мои любимые композиции.
Светка.(с улыбкой) Что же делать, если у нас с тобой вкусы так совпадают. Я думаю, тебе придется с этим смириться, — играющим и повелительным голосом сказала мне Светка.
Ник.(смотрит на часы) Ё моё. На метро опоздал. Придется пешком идти.
Светка.(нежно) Сереж. (делает паузу) Если хочешь, то оставайся.
Ник.(растерянно) Да… вроде, неудобно...
Светка.(уверенно и быстро, как командир) Да ты не бойся, я постелю тебе в маленькой комнате. Так. Иди в душ. Полотенце на машинке. Почисти зубы и постирай носки. Повесь их на трубу. Уж очень не люблю я неаккуратных мужчин, хотя ты, вроде бы, к ним не относишься.
Ник.(рапортуя по-военному) Есть, моя повелительница.
Светка.(улыбаясь) Молодец.

Уходит. Звучит музыка. Возвращается из ванной.

Светка.(нежно) Спокойной ночи.
Ник.(тихо) И тебе тоже.

Гаснет свет. Через какое-то время.

Светка.(с придыханием) Сереж, ты не спишь?
Ник.(спокойно) Нет. Чего-то не спится.
Светка.(очень нежно) И мне тоже. Хочешь…(пуаза) иди ко мне.

Автор. Я ничего не ответил, просто взял подушку и нырнул к ней в постель. Она придвинулась ко мне и положила голову на мое плечо. Как же было прекрасно ощущать ее рядом с собой, понимать, что ты лежишь совсем рядом с родным существом! Она провела рукой по моему телу и …  была Ночь, была Радость, была Любовь…
Мы спали обнявшись. Точнее сказать, спала она, а я лежал и смотрел на нее. Я лежал и думал о том, что готов сделать все, чтобы этому человечку было  хорошо со мной всю оставшуюся жизнь. Начало светать. Я аккуратно, чтобы не потревожить ее, вылез из постели. Подошел к пластинкам и из всей этой кучи выбрал диск самого моего любимого исполнителя, любимого настолько, что даже вчера я ничего о нем не говорил, когда мы обсуждали со Светкой джаз. Как вы догадываетесь, это был — Чет Бейкер. Да, это был тот самый Чет, который стал первым белым трубачом «кул»-стиля. Тот Чет, который, выходя на сцену, (или сидя на репетиции), каждый раз играл, как в последний, выдавая все, что у него было внутри, в окружающее пространство. Это был тот Чет, который будет найден в 3 часа ночи 13 мая 1988 года в голландском отеле с серьезными ранениями головы, и вскрытие покажет, что в его организме находилось огромное количество героина и кокаина. Да, это был тот самый Чет... Я достал пластинку и поставил мою любимейшую «Wind». И зазвучала прекрасная музыка. Рядом спал мой любимый человек, за окном шел снег, и я был счастлив. Светка зашевелилась. Она проснулась и лежала, беззвучно плача, точнее сказать, она не плакала, а просто слезы сами катились из ее глаз. Я спросил ее, ты что, малыш? Она сказала, что влюбилась в него сразу, как может влюбиться девчонка впервые в жизни, а он ничего не понял. Точнее наоборот, он все понял и начал просто издеваться над ней. Он ненавидел джаз, ненавидел все, что было связано сней. Он был такой правильный комсомольский вожак…
Я не дал ей договорить и прижал к себе что было сил, чтобы она не разрыдалась еще сильнее. Вот так мы и сидели, обнявшись, в это январское утро в Малом Кисловском переулке, в уютной квартире на верхнем этаже, откуда было немного ближе до звезд, и понимали, что уже не сможем прожить друг без друга и дня.;
Сцена восьмая

Автор. Однажды без приглашения Кирилл примчался к нам в Москву. Он всегда помнил, что у Светки 1 июня день рождения. Да, это был 1975 год. Светке тогда как раз исполнилось 20 лет. Я только что проснулся и лежал, обдумывая план действий на сегодня. Светка еще спала детским сном. В дверь позвонили. А там Кира. Из Питера приехал. Светка, радостная, вся растрепанная, выбежала в коридор и, увидев Киру, бросилась к нему на шею. Как же она его любила! Да по-другому и не могло быть. Они кружились в прихожей. Я смотрел на них и был несказанно рад, что у меня такая прекрасная любимая (которой сегодня опять восемнадцать лет) и что у меня есть настоящий друг, примчавшийся к нам сегодня из Питера, несмотря ни на что. Весь день мы бродили по нашей любимой Москве. Сходили на Красную площадь, потом пошли вверх по Никитской до площади Никитских ворот. Затем прошлись по бульварам и, уже уставшие, доползли до Чистых прудов. Там мы и рухнули на лавку около «Современника». Погода была роскошная, Светка была счастлива, а про меня и говорить нечего. Потом мы бродили по арбатским переулкам, вспоминали с Кирой наш городок и вечером наконец-то добрались до дома.

Светка.(сонным голосам, зевая) Ладно. Вечер подходит к концу. Именинница устала и покидает вас, мальчики. Вы ведь хотите пошептаться на кухне о своем?
Кир.(бодрым голосом) Молодец, Светка. Спасибо! Хотя, если хочешь, оставайся. У нас от тебя нет секретов.

Светлана уходит. Кир и Ник на кухне.

Ник.(переключаясь на разговор) Кирилл, а ты чайку будешь?
Кир.(с улыбкой) А завари-ка.
Ник.(философски смотрит в сторону и вверх) А помнишь, как я первый раз приехал к тебе в Ленинград?
Кир.(нежно) Да, мы с тобой гуляли по городу. Были белые ночи. Ты еще говорил, что скоро должна приехать Катя. А на следующий день рванули на Финский залив.
Ник.(восторженно) Как же там было здорово!
Кир.(радостно) Хорошее время было.
Ник.(задумавшись, вспоминая) Сколько же мы тогда с тобой джаза переслушали в то лето? Ты как раз у финнов тогда пластинки покупал.
Кир.(растягивая слова) Майлза Девиса, Телониуса Монка. Мы сидели тогда, слушали все это и обалдевали от их игры.
Ник.(ускоряя речь) А я все Бейси тебя просил купить. Прекрасное лето семьдесят второго.
Кир.(с теплом в голосе) Мы еще тогда думали, а что, если взять и уплыть в Финляндию?.. А потом у тебя Светка появилась, и вы уже ко мне вдвоем стали приезжать. Мы гуляли по Ленинграду. Она все Бродского читала. Как же она его любила! Столько наизусть стихов помнила… По-моему, все-таки она его любила больше всех.
Ник.(уверенным голосом) Это точно, Кира. А потом ты взял себе новую машину. Помнишь, ты мог о ней разговаривать часами.
Кир.(детским обиженным голосом) Да я и сейчас могу часами, только никто слушать не хочет меня.
Ник.(уходя от темы) Извини. Но сегодня я тоже не готов разговаривать на эту тему.
Кир.(размеренно) Вот и ты соскочил. Ты знаешь, Ник, мне иногда кажется, что мы неправильно живем. Не как все.
Ник.(растягивая слово так) Так… Интересно…

Разливает по стаканам портвейн.

Кира.(четко проговаривая все слова) Какие-то мы не такие. Не как все.
Ник.(удивленно) И что в этом плохого?
Кира.(размеренно) Просто получается, что мы как будто какие-то избранные, а они вроде как все обыкновенные.
Ник.(прищурив глаза и пристально вглядываясь в Киру) Так, признавайся, что-то с Катей случилось?
Кира.(растерянно, с детской улыбкой) Ник, о чем ты?
Ник.(четко и быстро говоря) Давай. По маленькой.

Выпивают до дна.

Кира.(собравшись с силами) Знаешь, мы с Катей решили пожениться, Она ко мне в Ленинград переезжает.
Ник.(восторженно) Ничего себе! Рассказывай!
Кира.(радостно) Да рассказывать особо-то нечего. Ездила она ко мне, ездила. Ну, я и говорю, перебирайся, мол, ко мне. Сколько можно так жить! А она спрашивает: это предложение? Я говорю: считай, что да.
Ник.(бодро) Предлагаю еще по одной.
Кира.(по-гусарски) Согласен. До дна.
Ник. До дна.
Кира. Поехали.

Наливают. Выпивают до дна.

Ник.(удивленно) И что же ты молчал, пока Светка здесь была?
Кира.(стесняясь) Да у нее праздник был, не хотел на себя перетягивать внимание.
Ник.(кричит из кухни) Свет, вставай! У нас тут такое творится!

Светка входит на кухню

Светка.(сонным голосом) Что тут у вас такое происходит?
Ник.(восторженным голосом) У нас тут Кирилл-то —  женится!
Светка.(с удивлением) Ничего себе.

Автор. Свадьбу играли в Ленинграде. Все было очень скромно, как того хотела Катя. Из Москвы приехали мы со Светкой, Славка Дубницкий с Риткой, Андрей, Антон и Серега. Из местных был молодой человек, представившийся как Джими. Весь день мы гуляли по городу, пили шампанское, портвейн, радовались за молодоженов. Я видел, какими глазами Светка смотрела на невесту. Как же ей хотелось того же! Но родители поставили условие: вначале институт закончи, а потом уж и замуж выходи! Вечером мы посидели в кафе, отметили образование новой ячейки общества, а потом проводили молодых в их апартаменты, точнее сказать, в комнату в коммуналке, после чего вся наша московская компания рванула к Джими.
Я тогда и подумать не мог, что через какие-то пять лет этот человек примет самое активное участие в моей судьбе и поможет мне заново начать жизнь уже в Ленинграде. В тот вечер Джими пел нам свои песни почти до утра, изредка отвлекаясь на употребление напитков и на небольшие исторические справки по поводу той или иной композиции. Его песни не были похожи ни на что из слышанного мною ранее на русском языке. Это был настоящий рок-н-ролл. А потом, когда все улеглись штабелями спать, кто как и кто где, мы остались с Джими вдвоем на кухне и говорили обо всем на свете: о кино, о театре, о поэзии и никак не могли наговориться. Бывает такое, что встречаются две родственные души — и все. Меня тогда поразили его знания. Он мог спокойно рассуждать о роке, потом переключиться на фолк, затем поговорить о классике и в конце концов остановиться на бардовской песне.