Давай сыграем джаз. Действие второе

Действие второе


Сцена первая

Автор. Всю ночь на 1 августа 1976 года мы со Светкой просидели на Бауманской у Славки. Он только что женился на Ритке, и они пребывали в состоянии медового месяца. Мы много болтали, смеялись, и вообще эта ночь была какой-то легкой и непринужденной. Мы спорили о Гиллеспи, о Колтрейне, о том, кто из них круче, хотя непонятно, как их можно было сравнивать. Девчата ушли спать, а мы со Славкой сели на нашего конька и заговорили об истории.

Славка.(разливая по стаканам) Нет, старичок, ты неправ. Вот ты все: «Наполеон, Наполеон…» А чего хорошего он сделал-то, твой Наполеон?  Всех завоевывал, всех порабощал, а что толку? Все равно потом сослан был за все за это на остров.
Ник.(морщась от коньяка и закусывая) Знаешь, Слав, когда Наполеона спросили, что он считает своим наивысшим завоеванием, как думаешь, что он ответил?
Славка.(растеряно) Не знаю.
Ник.(торжественно, как победитель) «Гражданский кодекс» был для него наивысшим завоеванием. Ты понимаешь, он ведь был избран народом и нес идеи Французской революции — «Свобода. Равенство. Братство». Правда, все об этом уже забыли. Он заложил основу всех европейских конституций. Нам пока что все это не светит, как ты понимаешь. Вот так! А ты говоришь: завоеватель, поработитель. Просто ни один правитель, ни одна чиновничья машина ни в одной стране не захочет отказаться от тех привилегий, которые они имеют. Они кровно заинтересованы, чтобы общество не развивалось, чтобы население пребывало в том же своем скотском состоянии. Такими массами, безграмотными и так далее, проще управлять. Это же все очевидно, Слав. Согласись?
Славка.(растерянно) Это, что ж, по-твоему, и Александр Македонский не был завоевателем?
Ник.(со знанием дела) С ним-то вообще все просто.
Славка.(ничего не понимая) В каком смысле?
Ник.(уверенно) Филипп, отец Александра, не подпустил к нему никого из учителей, кроме одного – Аристотеля. А с Аристотеля начинается практически вся наша современная европейская философия. Александр нес новую культуру в порабощенные регионы. Он поднял все народы, живущие на этих территориях, на новый уровень. Не зря его там до сих пор считают Богом. Вот так.
Славка.(не унимаясь, почти скороговоркой) Не знаю… По-твоему, получается, что все несли что-то новое. А Чингиз хан? Тоже нес что-то новое или как?
Ник.(все тем же тоном победителя) Чингиз хан призывал всех верить в единого бога Тенгри. Покоренные им племена были язычниками, поэтому вера в единого Бога для них была совершенно новым этапом, кстати, если ты помнишь, он на порабощенных территориях оставлял людям возможность исповедовать их веру. Чингиз хан, кстати, первым создал империю, в которой были единая денежная система, единые законы и т.д.
Славка.(обреченным голосом) Да, Ник, тяжело с тобой. На все ты как-то по-своему смотришь. Как ты дальше жить собираешься, не знаю… У тебя же Светка… Скоро, наверно, дети будут, а ты поперек всего идешь.
Ник.(нежным и тихим голосом) Слав, я хочу дальше жить, долго и счастливо. Чего и тебе желаю. А главное, мы родились здесь и сейчас, значит, мы должны что-то сделать, чтобы те, кто вокруг нас, да и мы тоже, стали бы жить немного лучше. Вот я хочу играть музыку, ту, которая мне нравится, и приносить людям радость.
Славка.(так же без агрессии) С этим-то я согласен, но пока что мне как-то страшновато за нас. Я ведь уже в ответе не только за себя, но и за Ритку, за наших будущих детей. Открытый конфликт с властью я, наверно, не потяну, хотя, если сложатся обстоятельства, кто знает, как я себя поведу. Страшно, Сереж. Что дальше будет?
Ник.(радостно) Да все нормально будет. Будем играть музыку, любить женщин, рожать детей… А что нам еще остается? Давай-ка лучше закроем эту грустную тему и Высоцкого послушаем. Давно мы его с тобой не крутили.

Ставит Высоцкого. Играет «Охота на волков».

Ник.(с придыханием и уважением) Ты посмотри, Слав, сколько в нем силы. Какая у него мощь! Он всем понятен. Это мы с тобой играем «музыку не для всех», а он, видишь, какую форму простую нашел для выражения своих идей. Он, несомненно — явление. Его и через 20 лет слушать будут. Вот увидишь, поверь мне.
Славка.(голосом критика) Но ты знаешь, Ник, в нем мало блюза.
Ник.(так же нежным голосом) Может быть. Хотя все-таки блюз — это душа, а с ней, мне кажется, у него все в порядке. Хотя… Я могу и ошибаться…


Сцена вторая

Автор. Легли мы поздно и проспали до 10 утра. После легкого завтрака мы со Светкой начали собираться домой. Мы вышли на улицу. На дворе стояла настоящая летняя жара. Город был почти пуст. Кто будет сидеть в раскаленном бетоне да еще в воскресенье? Мы шли по тротуару, взявшись за руки, и строили планы на будущее. Светка была в прекрасном настроении. Вдруг подул сильный ветер, поднялись клубы пыли и появились черные грозовые тучи. Начался ливень. Я искал глазами место, где бы можно было укрыться от этой стихии, и, увидев чуть правее Елоховский собор, предложил Светке спрятаться там от дождя. Мы промокли до нитки. Взлетев на ступеньки храма, я открыл дверь, и мы проскользнули вовнутрь. В храме никого не было. Служба, видимо, недавно закончилась, и лишь одна старушка мыла полы и убирала остатки свечек.
Я пошел взять свечек, а Светка в этот момент встала напротив иконы Преподобного Сергия. Я, взяв свечи, аккуратно, очень тихо, встал около нее так, чтобы можно было видеть ее лицо в свете свечей. Как же она была прекрасна в этом обычном русском платке! Ни доли сомнения, ни тревоги, ни грусти не было на ее лице. Она была спокойна, и на ее устах светилась едва заметная легкая улыбка. Светка стояла и смотрела на икону с какой-то детской наивностью и простотой. Она впервые прикоснулась к этому новому и непонятному пока что ей миру христианства. Отец ее был атеист, а мать, хоть и крестила ее тайно в детстве, все равно старалась обходить эту тему стороной. Так вот, такую Светку —  очень искреннюю, с широко раскрытыми, святящимися неземным светом глазами, я видел только дважды в своей жизни. Первый раз в ЦДЛ на вечере у Маэстро, а второй  -— сейчас. И то в первый раз она была просто поражена тем, что видела на сцене, а сейчас она общалась с Ним, с Тем, которого знала всегда, но не ведала, как Его найти. Я смотрел на нее и думал:  как же мне все-таки повезло, что мы повстречались. Как бы я без нее жил, не знаю…  Как же все-таки я ее люблю!
В храм вошел пожилой человек в черной рясе и в черной шапке на голове. За ним проследовало несколько человек в таких же рясах. Бабушка засуетилась и начала еще с большим усердием убирать вверенное ей храмовое хозяйство. Этот человек снял свою шапку и отдал ее одному из людей, пришедших с ним. Затем подошел к большой старой иконе и, опустившись перед ней на колени, начал молиться. Мы стояли, как завороженные, и смотрели на него. Прочитав молитву, он сделал земной поклон, встал и перекрестился. Потом приложился к иконе и поцеловал ее. Отойдя от нее, он опять согнулся в земном поклоне и снова перекрестился, потом подошел к своей свите и взял свою шапку обратно. Затем он нежно спросил, а не крещеные ли мы? Я неуверенно сказал, что, наверное, да. Затем он сказал то, что изменило всю нашу жизнь. Во-первых, возьмите Библию и прочитайте о Христе. Он всею своею жизнью показал нам, как надо жить! Во-вторых, помните, что Господь не дает нам испытаний, которых бы мы не могли вынести, и в этом заключена наша надежда на будущее. А в-третьих, если сможете, то возлюбите ближнего своего, как самого себя и помните:
                Все Мы Вечны, и Все Мы Едины.
      Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

И был полдень, и была радость, и все преобразилось. Последняя фраза прозвучала, как тот раскат грома, который прогремел сегодня над Москвой. Мы со Светкой в одночасье стали совсем иными, услышав эти простые, но очень сложные для исполнения слова. А ведь я это все уже знал давным-давно, но только это сидело у меня где-то глубоко внутри. Я бродил по закоулкам сознания, забирался в густые дебри, пересекал пустыни и переплывал целые океаны, но все никак не мог найти врата в ту тайную комнату, где были сокрыты эти простые истины. А врата были так близко… Оказалось, что они так просто открываются. Эх, как же сложно было прийти к самому себе! И то, что «Все Мы Едины», я уже знал давно, ведь моя Светка, моя родная Светка, ее глаза сказали мне об этом тогда в ЦДЛ, только я не осознал этого. Ведь все это уже было в нас с самого начала, еще задолго до нашей первой встречи, и теперь  останется в нас навсегда. Теперь-то это уже наше достояние. Совершенно обалдевшие, мы стояли перед этим человеком, который за одну минуту перевернул всю нашу жизнь. Он сказал нам то, чего так долго мы со Светкой ждали, но не могли ни от кого услышать.
Светка молчала, и я не хотел ее тревожить. Я понял, что внутри у нее что-то изменилось. Теперь нам надо было понять, как дальше со всем этим жить. Светка отдала платок бабушке, и мы вышли из храма. Краем глаза, когда мы выходили, я увидел, как эта бабулька перекрестила нас «на дорожку», и я был очень благодарен ей за это. Ее губы шептали нам вслед: И да хранит вас Господь!
Дождь перестал лить, и восстановилась прекрасная летняя погода. Светило солнце, и все было обновленное после дождя — и деревья, и трава, и даже мы сами. Я взял Светку за руку. Она посмотрела на меня и  отстраненно улыбнулась. Мы шли по улице, и я подумал, что когда Патриарх нас благословлял, кто-то наверняка родился в эти минуты. Интересно, кем станет этот малыш? Что его ждет в жизни? Кем он будет? Как же мне хочется, чтобы он стал Человеком. Настоящим Человеком, который ничего не боится в отличие от меня. Человеком, который будет легко преодолевать все преграды. Мне хочется, чтобы он стал настоящим, ведь он мог бы быть моим сыном, и я смог бы ему все это объяснить. Я бы обязательно сказал ему, что у каждого человека есть душа. Правда, многие прячут ее за разными одеждами, не давая прорваться наружу, другие постоянно носят толстый слой грима. Но мы не вправе их за это корить, они ведь сами выбрали такой путь.
Патриарх говорил нам про Христа… А что же еще он нам говорил?… Ага, про Крест и про то, что нет испытаний, которые бы мы не могли вынести. Точно, Крест есть у каждого из нас — и у меня, и у Светки, и у Маэстро, и у самого Патриарха, только его Крест намного тяжелее, ведь он несет его не только за себя или за несколько человек, как я, а за всю православную паству. И у этого мальчика, который сегодня родился, тоже есть свой Крест, иначе ему не было смысла рождаться здесь и сейчас. И мне теперь ясно, что Христос всегда рядом с нами, и он дает нам силы нести этот Крест достойно. И мы, глядя на то, как Он прожил свою земную жизнь, понимаем, что сначала мы должны родиться в «Доме Хлеба», затем принять Крещение в священной реке Иордан, потом взойти на гору Фавор с тремя Апостолами, а затем, после встречи там Илии и Моисея, преобразиться, чтобы воссияв ярким светом и взяв свой Крест, понести его, сознательно служа людям, и в конце концов, приняв распятье на Кресте на горе Голгофе, воскреснуть в Жизни Вечной, как сделал это Он, наш пастырь и водитель, Иисус Христос. И это все произойдет, хотим ли мы этого или нет, и только от нас зависит, как скоро мы встанем на этот путь, насколько сознательно мы начнем жить, возлюбив ближнего своего, как самого себя, насколько эффективно мы перестанем сеять вражду и ненависть и начнем любить всех Деятельной Сознательной Любовью.
Пока я рассуждал об этом, мы дошли по Яузской набережной до высотки на Котельнической. Я остановился. Светка молчала и смотрела на меня глазами растерянного ребенка. Я бросил взгляд на это величественное здание и сказал, что мы когда-нибудь здесь будем жить. Она посмотрела на меня и, ничего не говоря, просто улыбнулась, приблизилась ко мне и крепко обняв поцеловала. Вот так мы и стояли с ней, два любящих друг друга человека, обнявшись и молча вспоминая все, что было хорошего в нашей совместной жизни, напротив центрального входа в этот дворец.
Многие могут упрекнуть меня, что получается какая-то прямо-таки идеальная пара. Что сказать? Все было не так просто. Но я вспоминаю только хорошее, уж так устроен мой внутренний механизм. Нам повезло, что Господь даровал нам возможность быть вместе, спать обнявшись, легко просыпаться по утрам и пить любимый кофе, слушать любимый джаз, встречаться с дорогими друзьями, общаться с Василием Павловичем и его Таей, смотреть Феллини и Лелуша, любить родителей и всех, кто окружал нас в те годы. Мне посчастливилось прожить небольшое количество времени со Светкой, с этим удивительным человечком, и я знаю точно, что я очень многому благодаря ей научился. Я вряд ли бы стал тем, кто я есть, если бы не Светка, вряд ли бы написал столько удачных музыкальных пьес, которые потом стали основой нашего нового «Аякса», вряд ли бы вообще добился того, чего я смог добиться в жизни. Она вдохновляла меня, тянула меня вверх, заставляла работать над собой, стремиться к лучшему, расширяла мои горизонты, как в музыке, так и вообще в жизни. Откуда в этой маленькой и хрупкой девушке было столько всего, чего не бывает даже у взрослых и умудренных опытом людей? Самое главное — она все делала легко и непринужденно, как бы мимоходом, почти не заостряя на всем на этом внимания. Она просто считала такой ход вещей, когда мы стремимся к лучшему, абсолютно естественным. А сколько в ней было радости! Она была какой-то неземной, но в то же время очень практичной и ч


Сцена третья

Автор. Мы пришли к Василию Павловичу. У него была его любимая Тая, та самая Тая, которой он посвятил свой новый на тот момент автобиографический роман «Поджог». Она была как всегда красива, легка и весела. А моя Светка пребывала все в том же «странном» состоянии. Василий Павлович, будучи хорошим психологом (иначе бы он не был таким прекрасным писателем), сразу понял, что что-то произошло.

Маэстро.(заметим не ладное) У вас все в порядке?
Ник.(не желая об этом говорить) Да. Все хорошо, Просто Света немного устала. Мы почти всю ночь не спали, были у Дубницких.
Тая.(с улыбкой) Ладно, ребята, проходите. (Тая смотрит на Светку. Понимает, что что-то не так. Сажает ее на пастель. Дает книгу) Возьми, почитай, это новая рукопись Васи. «Поджог» называется.

Светка сидит читает. Маэстро и Ник у письменно стола.

Маэстро.(радостным голосом) Вот Ник смотри Тлониуса Монка достал.
Ник.(берет в руки) Свежак. Еще не слушали?
Маэстро. Нет. Все времени не как не находилось?
Ник. Поставлю?
Маэстро. Конечно.

Ставит пластинку. Сидят все слушают молча. Светка читает «Поджог». Вдруг она начинает читать.

Светка.(встает и читает тихим дрожащим голосом) Бог не карает, и сила его не во власти. Бог — это только добро и только любовь и никогда не зло. Знай, что когда чувствуешь добро, или любовь, или восторг, или жалость, или что-нибудь высокое, ты приближаешься к Богу. Знай, что когда чувствуешь злость или что-нибудь еще низкое, ты уходишь от Бога. В несчастье Бог дает тебе надежду. Отчаявшись, ты отталкиваешься от Бога. Бог — это всегда радость, величие, красота. Нерадивость, низость, некрасота — вне Бога. Ты наделен волей — быть близко к Богу или уйти от Него, потому что ты человек. Сейчас ты отпал и окружен страшными символами своего несчастья, но Бог посылает тебе мысль о Себе, и это надежда. Ждите, как все. Кто ждет Его Сына, ждите и молитесь… (смотрит на Таю, на Маэстро, на Ника) И Я Буду За Вас За Всех Молиться, (пауза) Потому что Я Вас Всех Люблю!

Рыдает навзрыд, как ребенок

Автор. Она плакала навзрыд, как плачут только маленькие дети. Она рыдала не от обиды, а от радости того, что обрела себя. От радости, что ей рассказали и про Него, про Сына Человеческого, и про то, что всех надо возлюбить, как самого себя. Она плакала оттого, что ей сегодня открылся истинный смыл Любви. Оттого, что она поняла: радость — это и есть Бог, что любовь невозможна без радости, ибо там, где есть страх, — нет радости. Она плакала — ведь она ощутила величие Бога, его бескрайность и бесконечность, а также осознала, что она так же, как и Он, бесконечна. Она плакала, увидев всю красоту и мудрость задуманного Богом, всю красоту Его мысли. Плакала, осознав, что все, что ей нужно было понять, чтобы жить в радости, все поместилось в одной простой, на первый взгляд, фразе:

Все Мы Вечны,  и Все Мы Едины.

Это плакала моя железная Светка. Я видел такое в первый и последний раз в жизни. Тая сидела рядом с ней и нежно гладила по голове, и слезы сострадания беззвучно текли из ее глаз.
Меня проводил до дверей Василий Павлович, и я пошел на концерт, Светка осталась с Маэстро и Таей. Они уложили ее на пастель и укрыли теплым плетом. Они заснула сном младенца.
В тот вечер на концерте мы играли все свои лучшие пьесы. Народ был в восторге. Зал был полон. Мы отыграли все, что было запланировано, а потом на сцену вышел Маэстро. Все в зале замолчали. Он не стал говорить никаких вступительных речей, а просто начал читать стихи. Ребята, совершенно потрясенные, смотрели на него, а я разглядывал мою любимую Светку и старался запомнить текущее мгновение. Она была очень спокойна, уверенна. Она смотрела на Маэстро, на Таю, на меня, и в ее глазах светилась благодарность всем нам за то, что мы у нее есть. Я смотрел на нее и говорил спасибо Богу, что он тогда свалил на меня этот прекрасный комочек любви и тепла. А со сцены неслось:

Я мечтаю с тобой встретить старость
Под горою в заснеженном доме,
Чтобы все было искренно в радость,
Чтобы помнили Души о Боге.

Чтобы в праздники нас навещали
Наши дружные дети и внуки,
Чтоб они никогда не страдали
И не мучились бы от разлуки.

Чтобы в дом к нам друзья забредали,
Чтобы рады мы были тем встречам,
Чтобы их мы за дар принимали
И вино находилось бы к речам.

Чтоб друг друга мы сердцем любили
И являлись опорою вечной,
Чтоб о нашей любви говорили
Не стесняясь, ведь жизнь скоротечна.

Я мечтаю с тобой встретить старость,
Чтобы жизнь мы красиво прожили,
Чтобы даже за малую радость
Благодарны Всевышнему были.

Славка, первый восстановившийся от шока, начал подыгрывать на клавишных Василию Павловичу. Это была его импровизация на заданную тему. Затем подключились Андрей, Тоха и Сергей — очень аккуратно, чтобы не  помешать настроению, сложившемуся на сцене и в зале. И вдруг меня осенило. Я начал играть совершенно простое, нежное соло на скрипке. От пронзительности этого соло мне самому стало как-то не по себе. Я понял, что прощаюсь со Светкой, но не с ее вечной душой, ибо она всегда пребудет со мной, а вот с этими родными для меня глазами, с этими волосами, которые даже растрепанными были красивы; прощаюсь с ее улыбкой, ее фигурой, и этот процесс уже не остановить, потому, что так решено на небесах, и происходит это потому, что мы теперь уже знаем, что «не моя воля, но Твоя да будет». Я играл соло, и во мне не было ни печали, ни обиды, а было лишь состояние светлой и всеобъемлющей радости оттого, что мы все сейчас еще пока что вместе. Зал молчал и слушал нас, не хлопая и затаив дыхание. Мы прощались со своей молодостью, со всем, чем были наполнены эти наши совместно прожитые годы — с этой безмятежной, вечно голодной Москвой, с друзьями и с музыкой, которую мы уже больше никогда не сыграем вместе.
Все, что было после, описывать особенно не хочется, но придется, дабы не нарушать ход повествования. Сразу после концерта к нам в гримерку зашли работники органов Государственной безопасности и сказали, что я арестован. Не дав ни с кем попрощаться, меня увезли в «Матросскую Тишину», где и предъявили обвинение. Оказалось, что кто-то продавал наши пригласительные билеты у входа в зал за деньги, и работники органов их приобрели. Мне дали 4 года, сказав, что я организатор беспорядков, и отправили за решетку. Светка поначалу рвалась ко мне, но отец из лучших побуждений запретил ей со мной встречаться. Через Киру я передал ей,  что буду любить ее всегда, но что будет со мной дальше, —  неизвестно, и ей надо, если она, конечно, любит меня, устраивать свою жизнь. Светка попала с нервным срывом в больницу. Пролежав там до начала сентября, она пришла в себя и вернулась в институт доучиваться. Она закончила его с красным дипломом. В 1978  году она поехала в Америку — ее отца снова направили налаживать экономические отношения, и он пристроил ее к себе. А я мотал срок. В тюрьме было много разного: и плохого, и хорошего. Про плохое говорить не хочется, а вот о хорошем скажу. Во-первых, там сидел знаменитый аферист Ефим Московский, оказавшийся очень интересным человеком. Он был настоящим гурманом от джаза и даже присутствовал на том вечере в ЦДЛ у Маэстро. Узнав, что я тот самый Никитский, дал мне свое покровительство. В это время в тюрьме я сочинил много пьес, но так как записывать на бумаге я их не мог, то они все оставались у меня в голове. Все, что я придумывал в эти годы, потом станет золотым фондом нашего музыкального коллектива. Все время, проведенное в тюрьме, мне помогали две вещи: первое, это слова Патриарха о том, что нет креста не по силам нашим, а второе — безграничная Светкина любовь.
23 июля 1980 года я вышел на свободу. У ворот меня встречал Кира, который на днях отправил Маэстро с Таей в Америку, как думали многие, навсегда. У Киры была новая «Волга». Москва была оцеплена перед Олимпиадой, да и мне в нее было нельзя, и мы рванули в Питер, где я встал на учет. Были проблемы с жильем и работой, но с грехом пополам все уладились. Я начал работать ночным сторожем в детском саду, а потом в моей жизни внезапно  появилась Иринка. Она, настоящая петербурженка, подобрала меня, нищего и оборванного, но с тонкой, как она потом мне говорила, музыкальной душой. Иринка интуитивно увидела во мне будущего известного музыканта. Что самое удивительное, она была совсем не такая, как Светка, но при этом у них было много общего. Иринка тоже была небольшого роста, тоже брюнетка. Голос у нее был немного странный, с небольшой хрипотцой, такой голос обычно у тех, кто рано начинает курить. Она была очень красивая, всегда элегантная, искренняя и умная, хоть иногда и слишком эмоциональная. Оказалось, что у нас много общего, так же, как тогда было со Светкой. Поженились мы с ней на пятый день после знакомства. Мама ее была человек интеллигентный и приняла решение дочери с уважением и  достоинством. В апреле 1981-го у нас родился Игорек.


Сцена четвертая

Автор. Это был холодный ноябрьский питерский вечер 1982 года. Иринка с маленьким Игорьком уехала к своей маме за город, и я остался один. Всегда немного не по себе, когда остаешься один в квартире и не слышишь обычного шума, детского смеха, нежно журчащего голоса любимой жены. Довольно скоро начинаешь хандрить, плохо спать, и вообще все начинает напрягать. Вроде бы, ты только и мечтал о том, чтобы прекратился беспрерывный гвалт, беспорядок, но когда это на какое-то время исчезает, в организме начинает ощущаться нехватка этого всего. Ты одиноко бродишь по квартире, не спеша идешь на кухню, завариваешь чай, открываешь опустевший холодильник, наливаешь чай, пьешь его с остатками унылого позапозавчерашнего хлеба и думаешь: когда они, наконец, вернутся? И так каждый раз.
У нас должен был состояться концерт, точнее сказать, не у нас, а у Джими с его «Аэропортом». Он меня частенько привлекал в качестве звукорежиссера, когда у нашего нового «Аякса» не было собственных мероприятий. И я вовсе этому не противился. Мне всегда были интересны попытки из ничего выжать приличный звук, заставить звучать практически «мертвый» аппарат. В те времена хороший пульт был на вес золота. Навыки звукорежиссуры, кстати, мне потом пригодились, когда мы стали работать на больших студиях. Я приходил на запись уже с готовой звуковой картинкой в голове, и нам оставалось только реализовать ее, а как это сделать, я уже представлял во всех мелочах.
Я стоял на кухне нашей коммуналки на Караванной, жарил яичницу и насвистывал композицию нежнейшего Чета Бейкера. И все бы ничего, но внутри было такое чувство, словно что-то важное должно произойти в ближайшее время. Странно, но мы частенько не хотим прислушиваться к себе, к своим ощущениям. Мы боимся и бежим от будущего, точнее, не от него самого, а от того, что оно будет не таким, каким мы его себе нарисовали в воображении. Мы убегаем от него, а будущее настигает нас и объявляет, что все равно все будет так, как оно должно быть и никак иначе.

Звонят в дверь. Ник открывает.

Кира.(нервным голосом) Что у вас с телефоном?! Я еле тебе дозвонился. Славка тоже весь день трезвонит тебе из Москвы.
Ник.(удивленно) Да вот... только починили телефон, что-то с проводом было. А что случилось-то?
Кира.(с той же интонацией) Что, что… Дубницкий Светку встретил в Москве. Она документы на ПМЖ в Америку оформила. Выходит замуж за американца. Приехала с ним сюда, чтобы Россию показать и со всеми своими попрощаться. Короче, у нее завтра утром рейс из Шереметьево, в 9:15.
Ник. (растерянно) Да… Да…Надо ехать… Только вот у нас с Джими сегодня концерт.
Кира.(наращивая силу голоса) Какой на хрен концерт! Ты в своем уме? Светка уезжает, а он - про какой-то концерт!
Ник.(выходя из стопора) Ладно. Сейчас поднимусь к Джими, скажу, что сегодня не смогу. Может, он придумает что-нибудь.
Кира.(выдохнув) Ну, слава Богу, ожил! А то я думал: все, хана! Бегу в гараж за машиной и через час буду у тебя. Если в семь выйдем, то к сроку, надеюсь, поспеем.
Ник. Жду.

Кира уходит.

Ник. (мысли в слух) Так, собираемся с мыслями. Первое — это к Джими, затем позвонить Иринке. Да, вот тебе, Сережа, и поворот событий! Опять ты не ошибся. Ладно, поесть не удастся. «Прощай! яичница».

В квартире у Джими.

Ник.(быстро говоря) Привет, Джими. Слушай, такая штука… Мне в Москву надо… Срочно. Найдете мне замену?
Джими.(нежно) Конечно, Сереж, о чем ты. Что-то важное?
Ник.(растерянно, смотря в сторону) Да, Светка в Москве. Есть возможность в последний раз повидаться с ней . Замуж выходит. Уезжает в Америку.
Джими.(удивленно) Да… Дела… Удачи! А как поедешь?
Ник.(возвращаясь к жизни) С Кирой на машине рванем. К утру будем там.
Джими.(протягимая диски) Ну, давайте. Кстати, вот возьми пленки. Передайте Марику наш «Малибу», у него пока нет. Будем покорять Москву! А эту пленку Кире передай, пусть он в университете распространит.
Ник.(вспомним о жене) О’кей. Можно от тебя Иринке позвонить?
Джими. Конечно, Ник. О чем ты говоришь.

Наберает. Горит по телефону с Иринкой.

Ира.(голос за сценой). Вы на концерт сегодня?
Ник(тихим спокойным голосом) Понимаешь, Ир…Мне надо на денек отъехать.
Ира.(напряженно) Куда?
Ник.(тем же голосом) В Москву.
Ира.(наращивая силу голоса) Зачем? Да и денег у нас совсем нет.
Ник.(начиная нервничать) Я с Кирой на машине.
Ира.(почти крича) Так. Началось. У тебя там кто-то есть? Только скажи мне честно? Не ври, я все пойму.
Кир.(успокаивая) Да нет у меня никого, кроме тебя, да и никого уже не будет в этой жизни. Ты же сама знаешь, мне никто кроме тебя и Игорька не нужен.
Ира.(уже крича) Не ври мне. Ты ни одну юбку не пропустишь.
Ник.(очень тихо) Ты понимаешь... Ир, ты понимаешь, там… Света…
Ира.(уже крича в трубку) Я так и знала, что это когда-нибудь произойдет… Так… Ты никуда не поедешь. Я не пущу тебя к этой шлюхе. Я не дам этой курве тебя увести…

Автор. Она уже перегнула палку. Эмоции захлестнули ее. Я понимаю, что ей было тяжело попытаться понять меня, да и не хотела она этого делать. Денег у нас было в то время меньше, чем в обрез, Игорек часто болел, постоянный недосып… А тут я со всеми своими делами. Вот и накопилось у нее внутри. Ну, какой еще мог быть ее ответ? Я знал это ее состояние и понимал, что она потом, скорее всего, уже завтра, будет жалеть о своей истерике, ведь она очень хороший и славный человечек. Но я не мог соврать. Наверное, надо было просто взять и исчезнуть на денек, потом вернуться домой как ни в чем не бывало. Тем более, у меня было стопроцентное алиби — концерт. Ну, а после него мы как будто где-то загуляли, как она говорила. Был бы я просто алкоголиком и лжецом, и никак не бабником. Но мы договорились не врать, и я не соврал, хотя мне было очень нелегко так поступить. Иринка, конечно, понимала, что мне действительно никто не нужен кроме нее и Игорька, но нельзя же было узаконивать такие мои поступки…


Сцена пятая

Автор. Каждый раз, когда едешь из Петербурга в Москву или наоборот, тебя охватывает непонятный, ни на что не похожий, почти священный трепет. Складывается такое впечатление, что ты перемещаешься из одной реальности в другую. Унылый, четко расчерченный по масонским правилам, Санкт-Петербург перетекает в абсолютно бесструктурную, какую-то радостно-бесшабашную Москву, с ее неправильностью, с бесконечными кривыми переулками. Парадный европейский Питер сменяется патриархальной азиатской Москвой. Но не любить какой-то из этих городов я не смогу, по крайней мере, в этой жизни уж точно. В этих городах прошла вся моя жизнь. В них остались люди, которых я люблю и которые очень дороги моему сердцу. В этих городах я играл свои первые концерты, в них я узнавал, что такое жизнь, в них закалялся мой характер. Но вот что интересно: некоторые люди, живущие в Москве, стремятся в Ленинград на постоянное место жительства. Мне кажется, что они просто бегут от себя. Переезд — это их попытка избавиться от тех, кто их «напрягает», заставляет делать то, что им не очень-то и хочется. Они думают, что с переменой города у них все изменится и жизнь пойдет по-другому. Но на самом деле в большинстве случаев эта схема не работает. Потому что проблемы остаются неразрешенными «внутри тебя», не меняется отношение к этим проблемам, и в новом городе людей преследуют те же самые несчастья, на ту же самую тему, хотя и с другими людьми. И наоборот, среди моих знакомых есть несколько ленинградцев, перебравшихся в Москву. Им тоже не совсем просто, особенно сейчас. Уж больно велика разница в темпе проживания жизни среднего москвича по сравнению с жителями других городов. «Не-москвича» видно сразу. У него не получается двигаться вместе с общим потоком на улице и в метро, из-за чего ему постоянно наступают на пятки идущие следом. Он никак не может взять в толк, зачем такое количество людей оказалось одновременно на Тверской или на Театральной, и что им всем здесь нужно? Но, несмотря на это, а точнее сказать, именно за все это мы и любим эти два таких разных города. А я не могу назвать себя ни питерцем, ни москвичом. Я принадлежу к категории людей, застрявших между такими любимыми и такими непохожими друг на друга городами.
«Интересно, как там Светка?» — думал я, сидя в машине, приближающейся к заветной Москве. — Наверное, она уже про меня давно забыла. У нее теперь другая жизнь, новые интересы, да и вообще, скоро будет новая страна. Нет, я ее не осуждаю. Рыба ищет, где глубже, человек, где лучше. Если она там обретет свое счастье, то я буду только рад за нее. Я думаю, она правильно сделала, что туда рванула. Что ее здесь ждало? Личная жизнь не складывалась, здоровье было уже подорвано. Так что правильно делает Светка, уезжая отсюда. Да и Родина, похоже, не особенно-то нуждается в ней. А насчет березок, так ничего, посадит их, сколько захочет, там у себя, около дома, сядет рядом с ними и поплачет. Хотя, сомневаюсь, что Светка будет плакать, не из тех она людей. Главное — чтобы муж ее любил. Она же без любви не может. Это факт. Будем надеяться, что он хороший и порядочный человек. А почему он не должен быть таким? Светка же хороший, искренний человечек. Вот к ней такой же и притянулся. Да, так и есть! И нечего даже в этом сомневаться. Мне же с Иринкой повезло, почему же ей не должно повезти? Самое главное — это настрой, а он у нее всегда был позитивный. Вот и Кира всегда это подмечал. А он не ошибался в людях никогда. Кстати, а когда же мы с ним познакомились?
Что может быть лучше ночного шоссе, когда ты мчишься в машине с лучшим другом к своей первой настоящей любви? Да, пожалуй, что ничего, кроме самого этого друга, самой первой любви и этой дороги. Когда-то в юности мы зачитывались Ремарком, его «Тремя товарищами», потом «Друзьями», написанными Маэстро, и, прочитав все это, мы говорили, что та дружба, которая там описана — это дружба на все времена. Я никогда и не думал, что сам окажусь в такой ситуации, что рядом со мной будет мой верный Отто и мы будем мчаться сквозь ночь к моей любимой Пат на нашем «Карле».
Я ехал и думал. А ведь у нас с Кирой, как и со Светкой, насчет фразы «Я тебя люблю» была какая-то изначальная молчаливая договоренность. Мы предпочитали не говорить о любви, а старались всегда всеми своими поступками ее доказывать. Вот и сейчас Кирилл, бросив все свои дела, мчался со мной в Москву, доказывая этим свою преданность и любовь к нам со Светкой, и за это я был ему очень благодарен. Такая дружба, наверное, бывает очень редко, но мне повезло, я ее нашел, как и нашел настоящую всеобъемлющую любовь, причем я обретал ее несколько раз в жизни. Хоть и любил я этих женщин по-разному, но все равно каждый раз это был какой-то Божественный Электрический Разряд, который пронзал все мое существо. Мы с Кирой никогда не поднимали тосты за дружбу, никогда не предъявляли друг другу счетов. Может быть, конечно, повлияло то, что мы оказались в разных городах и виделись не так часто, но у нас получилось просто дружить и любить друг друга такими, каким мы были, не смотря на то, что не всегда совпадали наши мнения по некоторым вопросам. У нас была наша юность, были книги Маэстро, и мы хотели быть, как и его герои, такими же искренними, честными и благородными. Как-то так получалось, что мы просто оказывались в нужном месте и в нужный момент друг для друга. Вот и сейчас мой верный и преданный Отто мчался со мной сквозь ночь, хотя мог бы сказать, что у него дела и ему есть чем заняться, тем более, что у него жена должна была скоро родить второго ребенка. Но он не мог поступить по-другому, потому что в его кодексе чести было написано: «Помогай тому, кого любишь» — и он честно выполнял этот завет. Вначале этот завет он распространял на меня со Светкой, потом на свою жену и детей, а затем он стал применять  это ко всем, с кем его сводила судьба. Хоть многие и плевали в его колодец, но он знал, что это надо делать вот так, и изменить себя не мог и не хотел. Многие люди пользовались этим, многие осуждали его и говорили, что он позирует и ведет себя неестественно, что он показывает свое превосходство над другими, поступая вот так и так, но ему было абсолютно все равно, что о нем говорят. Может быть, и вправду со стороны это казалось каким-то высокомерием, но что же поделать, просто тот, кто делает дело, всегда выглядит выше и благороднее того, кто просто болтает о том, что и как надо делать.
Не устали? Тогда движемся дальше. Теперь о самом главном. Мы просто влетели с Кирой на стоянку автомобилей аэропорта. Было очень морозно, и земля покрылась первым несмелым снегом. Диктор в аэропорту садистским тоном повторял одну и ту же фразу, которая разрезала мне сердце на части: «Регистрация на рейс 1742, следующий в Нью-Йорк, окончена». Мы подбежали к месту регистрации, но там уже никого не было. Девушка-регистратор сообщила, что нам надо идти к паспортному контролю, тогда мы, может быть, еще успеем кого-нибудь застать. Мы рванули туда. Дарственные секунды неумолимо убегали одна за другой, превращаясь в вечность. У паспортного контроля стояла толпа бывших советских людей, отъезжающих навсегда, и небольшая кучка иностранцев, выделявшихся из этой, пока что серой и однородной массы, пестрыми одеждами и вызывающе красивыми загорелыми лицами. «Где же Светка? – стучало у меня в голове. — Не могла же она улететь, не попрощавшись со мной».
Светка уезжала в Америку навсегда. После того, как отец забрал ее к себе, она начала работать в торговом представительстве. Как-то на одном из вечеров, по какому-то случаю проводимом в посольстве, отец ей представил Кирка МакКонохью, молодого и перспективного бизнесмена концерна «Дюпон». Он занимался поставками в СССР фреона, который был нужен большому количеству отраслей нашей советской промышленности. Они начали общаться, и Светка исполнила то, о чем я ее просил, тем более что в СССР ее уже больше ничего не держало. Она могла покинуть нашу Родину с чистой совестью, чтобы начать новую жизнь с нуля, в другой стране и с другим человеком. Кирк стал появляться у них все чаще и чаще, отец намекал Светке, что будет неплохо, если она выйдет за него замуж, и когда Кирк сделал ей официальное предложение, она спокойно, даже как-то обыденно, без лишних эмоций, приняла его. Нет, это не был брак по расчету, ведь Кирк ей действительно нравился. Он был галантным, тактичным и очень обходительным, а самое главное — прямым и искренним человеком, а эти качества всегда нравились Светке.  Перед тем, как им пожениться, Светка должна была приехать  в СССР, чтобы выполнить все формальности, связанные с ее отъездом. Так она и оказалась здесь. «Где же Светка? — думал я. — Где же она? Неужели зря столько гнали?»
У четвертой кабинки стоял Кирк, высокий, широкоплечий молодой человек, а за ним приютилась Светка. Он подошел к кабинке пограничника первым. Пограничник проверил его документы, и он прошел. Светка стояла у черты, отделявшей ее от Родины, от молодости и от меня.

Кир.(Нику) Вон она!!! Света!!! Иди. Я догоню.

Бегут на встречу друг другу. Обнимаются и стоят молча.
Идет разговор душ за кадром.

Светка.(весть диалог тихим голосом) Прости меня, родной.
Ник. Да за что же? Мне не за что тебя прощать!
Светка. Как же, ведь я тебя не дождалась.
Ник. Да ты и не должна была этого делать, я же сам  просил тебя об этом.
Светка. Прости меня, я изменила нашей любви.
Ник. Ничему ты не изменяла. Наша с тобой любовь вечна.
Светка. Прости меня, но я не знала, как жить без тебя.
Ник. Не переживай. Я прошу тебя, ты просто люби своего мужа.
Светка. Он тебе нравится?
Ник. Я уверен, что он хороший человек, иначе бы ты не вышла за него замуж.
Светка. Да, он славный.
Ник. Обещай мне, что у вас с ним будут детишки.
Светка. Да, конечно. Я обещаю.
Ник. Обещай, что ты будешь жить счастливо.
Светка. Да, обещаю.
Ник. Обещай, что хотя бы иногда ты будешь меня вспоминать.
Светка. Обещаю… А ты постарел. У тебя морщины.
Ник. Зато ты так же прекрасна, как в тот рождественский вечер в нашей квартирке.
Светка. Ты ЭТО помнишь?
Ник. Я помню каждую минуту с тобой.
Светка. Ты, наверное, устал? Вы столько проехали…
Ник. Да нет же. Ты сейчас со мной, а значит, у меня снова много сил.
Светка. Ты мне что-то хочешь сказать на прощанье, дорогой?
Ник. Да. Я буду с тобой всегда.
Светка. И я тоже.
Ник. Тогда прощай. Тебе уже пора. Хотя нет… До свидания!
Светка. До свидания.
Ник. И Да Хранит Тебя Господь!
Светка. И тебя тоже, Сережа.

Подходит Кир и обнимает их. Стоят трое обнявшись. Объявляют рейс. Светка молча уходит.

Ник.(нарастающим голос от самого тихого до крика) Пусть будет проклято это Шереметьево со всеми ее пограничниками и спецслужбами! Будь проклято это утро, которое отнимает у нас любимых! Будь проклята эта гребаная советская власть, которая переломала нам судьбы! Будь прокляты все генсеки -  как прошлые, так и будущие, если я не могу быть рядом с теми, кого я люблю. Будь проклят…

Кира скручивает его.

Кира.(сквозь зубы) Пошли быстрее. Скоро будут менты.

Автор. Мы сели в машину и поехали по трассе в сторону Москвы. Тогда мы еще не знали, что в это самое время на своей даче скончался Генеральный секретарь и т.д. и т.д. Леонид Ильич Брежнев. Это был конец имеющейся власти, но не конец социализма как такового, так как сама по себе эта идея превосходна. Это был конец тоталитарной деспотии, со всеми ее извращениями, испражнениями и блевотиной. Это был конец бесчеловечной власти. Мы ехали по трассе, а в это время эта власть разлагалась как труп. Она уже очень давно ослепла и не видела Света, плюс у нее наступила полная глухота. Эта власть уже ничего слышала из того, что ей говорили лучшие сыны страны. У нее развился паралич, и все члены ее одрябли, а самое поганое — у нее наступила неизлечимая гангрена души, и сейчас она подыхала, как бездомный пес, в полном одиночестве, без любви и сострадания.
Я был опустошен. Кира меня не беспокоил. Он понимал, что мне надо побыть наедине с самим собой. Мы ехали, и я думал, что когда-нибудь этому всему придет конец, не может же быть так, чтобы «эти» были долго у власти, ведь им же на нас на всех глубоко накласть. Им по барабану, кто мы, что мы и живем ли мы вообще на белом свете, любим ли кого. Они дают нам подачку в виде нашей нищенской зарплаты, делают из нас каких-то роботов-монстров. Они все расписали, как нам надо жить: рождение, детский сад, школа, пионерия, комсомол, партия, ад; рождение, детский сад, школа, институт, работа, ад. Они все регламентировали так, чтобы им было удобно нами управлять; шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству. Никакого инакомыслия быть не должно. Хотели джаз играть — хер вам, ребята, нате, получите дулю. Хотите свободы — хер вам, вот вам тюрьма и колючая проволока. Хотите жить по-человечески — хер вам, будете быдлом до конца дней ваших. Нет, так не может долго продолжаться. Бог все видит, и Он справедлив.
Мы зашли в квартиру к Марку и он сказал, что умер Брежнев. Я оторопел. У меня в голове все еще неслась нецензурная брань, и только где-то в конце этого потока я выловил мысль и про себя сказал: — Прости меня, Господи, я не желал зла лично ему, я не хотел, чтобы он умер. Я лишь хотел, чтобы закончилась это бесчеловечная власть, которая отняла у меня мою молодость, моих друзей и мою любимую Светку. Мы немного посидели у Марка. Я отдал ему диск Джими. И мы поехали обратно в Питер.
Дорогу домой я помню смутно. Когда мы добрались до Питера, была уже глубокая ночь. Я поднялся по лестнице и аккуратно, чтобы никого не разбудить, открыл входную дверь, снял ботинки и тихо вошел в нашу комнату. Игорек спал крепким детским сном. Иринка стояла у окна и смотрела вдаль. Из окна на нее падал свет фонаря. Она была восхитительно красива в этой молчаливой позе. Я подошел к ней сзади и обнял. Она коснулась своими тонкими нежными пальчиками моих рук и спокойно, без обиды и истерики, спросила меня как там дела. Я ответил, что уже все хорошо. Иринка стояла у окна и тихо плакала.
Да, это все была моя Ира. Она полюбила меня тогда со всеми потрохами, потом полюбила Киру с Катей и всех моих вернувшихся музыкантов. Она любила Маэстро и Таю, и самое главное, переборов свою гордыню, изничтожив в себе ревность и переплавив ее в любовь, она полюбила Светку всею своею истинно христианской любовью, поняв, что она мне, да, пожалуй, и ей, теперь уже навсегда останется Сестрой во Христе. И как же я ей был за это благодарен!..


Сцена шестая

Автор. Все менялось стремительно. В 1983-м я реанимировал «Аякс». Ко мне в Питер переехали Серега, Антон и Андрей, и только Славка остался в Москве. В следующим году мы выпустили первый альбом. Там были мелодии, которые я придумал, когда сидел в тюрьме, и еще немного из старого материала. В 1985-м началась перестройка, и наш альбом через знакомых попал на Запад. На следующий год нас начали приглашать за границу на всевозможные фестивали. Мы разрывались между Россией, Америкой и Европой. Иринка стала нашим директором. Вот только Игорька мы мало видели в то время — он все больше жил с бабушкой, но я надеюсь, что он нас простил за то время, ведь нам надо было зарабатывать деньги в новых условиях. Мы стали одними из первых в современном российском, да и не только, джазе. В 1987-м мы попали в Монтре, в эту великую джазовую столицу, и она сразу великодушно приняла нас. В 1988 году у нас было первое крупное европейское турне. Мы объехали почти 30 городов за два месяца, а в 89-м мы приехали покорять Америку. Нас пригласили на фестиваль в Нью-Йорк, который мы просто «взорвали» своей  игрой. В конце нашего выступления на сцену без договоренности вышел сам, единственный и неподражаемый, Диззи Гиллеспи. У меня был шок. Он стоял, держа трубу в руках и улыбаясь своей фирменной по-детски шкодливой улыбкой. А потом мы с ним свинговали, импровизировали. Мечты сбываются! Просто в них надо верить и идти к ним прямо, хоть иногда и маленькими шажками. Там, в Америке, после долгого перерыва мы встретились с Василием Павловичем и с Таей, которые специально приехали к нам на фестиваль. К этому времени они уже почти десять лет жили под Вашингтоном. Маэстро был рад снова услышать, как мы играем наш любимый джаз. После концерта, в гримерке, отирая пот полотенцем и переодеваясь, я спросил его, А почему вы тогда выбрали меня к себе, так сказать, в ученики? Он ответил, что не знал тогда, каким бы я стал музыкантом, но ему показалось, что я был цельным.
После мы сидели в каком-то ресторанчике и пили «Дом Периньон» за наш успех. И все говорили, говорили, говорили... Было впечатление, что мы никогда не сможем наговориться, не сможем удовлетворить накопившийся информационный голод. Мы обсуждали современный джаз, новые веяния в СССР и много еще чего. Маэстро делился новыми планами, рассказывал, над чем он сейчас работает.
На следующее утро мы пошли на музыкальный развал. Я впервые увидел такое количество старого «винила» и подумал, что, наверное, Светкин отец покупал пластинки именно на таком же развале. Вдруг Маэстро внезапно остановился и спросил меня, не хочу ли я встретиться со Светкой? Мол, Она сейчас в Нью-Йорке. Я ответил, что нет, и добавил, что мы тогда в аэропорту все друг другу сказали.
Но мы предполагаем, а Господь располагает, и судьба готовила нам еще одну встречу. Но это произойдет чуть позже, а тогда мы стояли перед чернокожим продавцом, и он искренне удивлялся тому, что мы, белые люди, да к тому же из России, где медведи ходят по улицам, оказывается, разбираемся в джазе. Сзади к нам подошли Тая и Иринк, которая сказала, а давай скупим здесь весь джаз. В тот день мы действительно накупили много пластинок. Мне показалось, наверное, штук сто. Я аккуратно сложил их в коробки, и они отправились в Россию.
В аэропорту нас провожали Маэстро и Тая. Они светились внутренним светом, как и тогда в августе 1976 года. Было такое впечатление, что они совсем не постарели, а, наоборот, стали еще моложе. Мы с Маэстро и Таей стояли в стороне, ждали, когда Иринка отправит свой багаж.

Тая передала мне привет от Светланы. Сказала, что вчера разговаривала с ней по телефону и рассказала про ваш успех. Светка была очень рада за нас. Так же Тая сказала, что у нее все хорошо, растет дочка и она очень на нее похожа.
Первое впечатление от Америки было ошеломляющим. Не буду много говорить, скажу лишь одно: я обалдел от того, что дышал воздухом Гиллеспи, ходил по улицам Каунта Бейси и пил виски, который употреблял Чет Бейкер. Это была самая настоящая фантастика.
А потом настал тысяча девятьсот девяностый год, и в Москву приехал Диззи. Я отложил все дела, сел на самолет и прилетел в столицу. Из аэропорта я доехал до ЦДЛ и, немного постояв перед этим зданием,  поднялся по ступенькам вверх. В буфете я заказал двести граммов конька и без закуси опрокинул их, даже не поморщившись. Я вышел из здания и, повернув направо, пошел по улице, как и тогда, 7 января моего любимого 1974 года. Ностальгии у меня не было. Была лишь только радость оттого, что все это было в моей жизни. Очень люблю оказываться в тех местах, где был когда-то с теми, кого любил. Я уверен, что Москва, Флоренция или Лондон – любой город, где ты был с любимым человеком –   это совершенно другой город, не такой, каким бы он был, если бы ты его увидел одиноко смотрящими глазами. В этом-то и весь кайф, чтобы смотреть на эти города двумя парами глаз. И как же здорово, когда у вас появляются «наша скамеечка», «наша улица», «наша площадь»,  и только вам одним ведомо, что вы вкладываете в слово «наша». Вот и сейчас я шел по «нашей» улице, поворачивал в «наш» переулок, шел мимо «нашего» Театра Маяковского и в конце переулка, там, где он почти соединяется с Арбатской площадью, я подходил к «нашему» дому, где я, молодой и влюбленный, был счастлив. Я стоял перед этим домом и представлял, как было бы здорово, если бы из подъезда сейчас выпорхнула Светка и, подлетев ко мне на всем ходу, обняла бы меня и чмокнула прямо в мою, зардевшуюся от стеснения, щеку. Как было бы здорово, если бы мы потом пошли на Арбат, затем спустились к Москве-реке, забежали бы на Бауманку к Славке с Ритой, а потом, все вместе, пошли к Маэстро и сидели бы там до утра, выпивали, читали стихи и слушали Джаз!
А вечером этого дня был концерт. Незабываемый концерт! Играл на трубе человек, который это делал уже более пятидесяти лет и делал это виртуозно, безупречно и вдохновенно. Этот человек, абсолютно правильно проживший свою жизнь (с моей точки зрения): с одной женой и с одной трубой. Я смотрел на него и видел, как он выдувал воздух из своих огромных раздутых щек, вгоняя его со страшной силой в трубу, развернутую под 45 градусов. Труба, преобразовывая этот воздух при помощи себя самой и пальцев Диззи, издавала божественные, ни на кого и ни на что не похожие во всем мире звуки. Это был «мой» вечер. Это был вечер моей молодости, и со мной, во мне, были все те, кого я любил и буду любить всегда: моя мама, отец, Светка, Василий Павлович, Тая, Кира, Катя, Славка, Рита, Антон, Сергей, Андрей, Евген, Илья, Диман и все иже с ними!!! После концерта, за сценой, мы встретились с Диззи. Он очень обрадовался, увидев меня. Вспоминал наш «джем» в Нью-Йорке, а потом сказал, что очень удивительно, что в России играют джаз и притом так прекрасно, как делаете это я.
Мы рассмеялись, после чего он обнял меня, и это была высшая похвала, которую я когда-либо получал в своей жизни.


Сцена седьмая

Автор. А потом пришел тысяча девятьсот девяносто первый год. Год Радости, Свободы и Надежды. В августе у нас были гастроли по Америке. Мы проехались по Западному побережью, побывали на Юге и закончили тур концертом в Нью-Йорке. В эти дни там в студии писал свой очередной альбом Джими. Узнав, что у нас концерт, он приехал к нам, и мы с ним «джеманули», как в старые добрые времена. Это был настоящий кайф! Мы все словно впали в юность, а точнее сказать, в детство. В последнее время таких моментов в жизни становится все меньше и меньше, поэтому я очень ценю их. После концерта мы сидели с Джими у меня в гостиничном номере и потягивали наш любимый виски. Зазвонил телефон. Я подошел, чтобы взять трубку. Оттуда раздался Иринкин голос и она сказала, что ей звонила Тая, и что Светка лежит в больнице и умирает. Она рыдала в трубке навзрыд. я сидел несколько секунд молча. Джими все понял из разговора и сказал, что  он со мной.
Я позвонил Тае, и она мне сказал адрес больницы, в которой лежит Светка, и добавила, что скоро и Маэстро там будет. Я позвонил Кире, который к тому времени уже два года с Катей и двумя детьми жил на Американщине, неподалеку от Нью-Йорка. В ожидании Киры мы с Джими включили теленовости и обалдели, увидев, что творится в Москве. А по Москве в это время шли танки к Белому дому. Путч набирал обороты. Без перерыва показывали пресс-конференцию путчистов. За столом сидели испуганные первые лица и в трясущихся руках держали бумажки, по которым читали свое заявление. Позвонил портье и сказал, что за мной приехали. Мы с Джими спустились вниз. В холле мы увидели родную фигуру. Мы все обнялись, и я сказал, что опять ты везешь меня к Светке. Я перед тобой в неоплатном долгу.
Мы ехали по улице, и я думал: какая странная штука! Моя Иринка рыдает из-за Светки. Та Иринка, которая называла ее шлюхой и так ревновала меня к ней… Мы подъехали к госпиталю. Кира оставил машину. Сбылась его мечта. Теперь у него был, правда, старенький, но все-таки настоящий «Ролс-ройс». Он сказал, к кому мы идем, и нас пропустили. Я шел по коридору и не мог понять, почему  здесь такие странные, как будто залитые каким-то составом полы.
Сердце мое начало учащенно биться, когда я увидел дверь палаты, в которой лежала Светка. Кирилл постучал. Вышла сестра и сказала, что у меня есть пять минут. Я зашел. Светка лежала одна в просторной белоснежной и абсолютно чистой палате. Врачи нашли у нее четыре месяца назад рак крови, и было поздно что-либо делать. Как говорится, в таких случаях медицина уже бессильна. Она лежала не шевелясь, с закрытыми глазами. Ее прекрасной копны черных кудрявых волос не было и в помине  после курса химиотерапии. Она была похожа на младенца. Я подошел и сел рядом, осторожно взяв ее руку, так же нежно, как и тогда по дороге из ЦДЛ. Наклонившись, поцеловал ее маленькую аккуратную ручку. Она приоткрыла глаза и, каким-то чудом поняв, что это я, улыбнулась усталой, еле заметной улыбкой. Говорить у нее уже не было сил. Она смотрела на меня. Это были все те же прекрасные незабудковые глаза, очень родные и бесконечно любимые мною. Я сидел молча, просто держа ее руку и глядя на нее, и только наши души опять вели свой, не прекращающийся никогда, диалог.

Голос за сценой

Ник.(тихим голосом весть диалог) Здравствуй, родная.
Светка. Привет. Я так ждала тебя. Я так боялась, что ты не успеешь… и что я умру, не повидав тебя...
Ник. Ты не умрешь, ты просто перейдешь в немного другой мир.
Светка. Я знаю, но все другие, кроме тебя, думают, что я умру, поэтому я так и сказала.
Ник. Ты знаешь, а я недавно был на нашей улице.
Светка. И как там?
Ник. Хорошо. Только там не было тебя. А потом я прошел к нашему дому.
Светка. И как он?
Ник. Здорово, только ты не вышла из подъезда. А потом я бродил по нашей Москве.
Светка. И как она?
Ник. Она так же молода, прекрасна и красива, как и ты.
Светка. Что ты говоришь... Я тут лежу страшная, вся измученная...
Ник. Нет, ты по-прежнему красива. У тебя все те же прекрасные глаза, и в них все та же глубина и та же удивительная любовь.
Светка. Спасибо тебе. Нет, правда, просто спасибо за все. Я тебе ни разу не сказала спасибо за ВСЕ.
Ник. И тебе тоже спасибо, родная.
Светка. Как там Иринка и Игорь?
Ник. Все хорошо.
Светка. Как он учится?
Ник. Отличник. Физика, математика. Не то что отец.
Светка. Ты бережешь горло? Оно у тебя совсем слабое. Носи, пожалуйста, шарф.
Ник. Хорошо, дорогая. И пиши музыку. Это настоящий, великолепный джаз. Поверь мне, я не…

Автор. Я буду всегда любить тебя, — прошептал я ей на ушко, но она уже не слышала меня. Ее душа уже начала движение к тому пространству, из которого она и пришла в наш бренный мир.
Я вышел в коридор и вдруг в конце его увидел маленькую девочку. Это была точная копия Светки, только в миниатюре. Я понял, что это Соня. Она стояла и смотрела прямо на меня. Рядом на скамейке сидели отец Светки и Кирк. У Сони были такие же волосы, того же смоляного цвета, что и у Светки, были те же губы, носик, ротик и даже очертание ног было такое же, как у ее мамы. И я вспомнил, как мне нравилось, когда Светка надевала юбку. Я всегда любовался ее ногами и всегда вспоминал наставление отца Тимутжину, что, когда будешь выбирать жену, смотри на ноги. Они должны быть крепкие, тогда эта женщина сможет родить тебе сильных сыновей и сможет содержать дом в порядке.
Я поговорил с Соней. К нам подошел Кирк и передал мне письмо от Светки. Он сказал, что она очень часто меня вспоминала, и так искренне, что он даже не мог ее ко мне ревновать и, что она говорила, что я был для нее не просто мужчина, а  «ее брат во Христе».
Я стоял и подумал, а что же хорошего было у нее в жизни? Эта страна, которая разрушила ее любовь? Жизнь на чужбине, среди чужих людей, говорящих на чужом языке? Постоянное одиночество оттого, что не с кем поговорить о Бродском, Есенине и Ахматовой? Но, с другой стороны, у нее была наша любовь, был я, Кира, Катя, Тая, Маэстро, Славка, Антон,  Андрей,  Серега, и все мы ее очень любили. У нее были Кирк и Соня и надежда на то, что все будет хорошо. А главное — у нее был Крест, про который ей сказал Патриарх тогда, в тот день. Слова Патриарха тогда круто перевернули нашу жизнь. Светка пронесла свой Крест через всю жизнь, не отказалась от него, а значит, не отказалась от самой себя. Ей была дарована небом прекрасная способность – любить. Многие проживают свои жизни, так и не познав этого чувства, этого великого состояния, когда включается тот самый Рубильник, и начинает течь тот самый Великий Небесный Ток. У нее были Нежность, Любовь и Свет. Я вспомнил, как, все в тот же прекрасный вечер, когда мы подошли к калитке нашего домика, она остановилась, замолчала на мгновение и, посмотрев мне прямо в глаза, поцеловала. И как же нежно это было сделано, сколько же было любви в этом коротком поцелуе.
Светка умерла, и одновременно с ней умерла наша истощенная империя. В витринах магазинов, где продавали телевизоры, шли новости СNN. Проезжая мимо, мы видели, как показывают последние предсмертные конвульсии монстра под названием Советская Власть. Я добрался до гостиницы и заказал звонок в Россию. Немного спустя зазвонил телефон и диспетчер сказал, что соединяет. Иринка все поняла и беззвучно плакала. Но это уже были другие слезы, не слезы ревности, а слезы нежности и любви к человеку, которого она почти не знала. Ну кто еще мог быть таким искренним в этой ситуации, кроме Иринки? Только она, и за это ее бескрайнее сердце и всепринимающую душу я и любил ее. Светку похоронили по православному обычаю на третий день. Василий Павлович, Тая, Катя, Кира и Джими были на похоронах и проводили ее в последний путь. А я уже летел в Обновленную Россию.


Сцена восьмая

Автор. Славка был у Белого дома. Он столько раз мечтал о том, что когда-нибудь помрет этот Дракон, и теперь это происходило на его глазах. Славка оказался там, хотя знал, что Ритка не одобряет этого. Он просто не мог по-другому поступить в такой момент. Я тоже очень хотел бы увидеть своими глазами, как вбивается последний гвоздь в крышку гроба этой гребаной Власти, но я чуть-чуть не успел. Я ехал из аэропорта по практически пустому городу. Одинокие люди перебежками ходили по улицам и повсюду были войска. А в это время у Белого дома людей становилось все больше и больше. У всех были улыбки свободы на лицах. Такие лица были у людей, наверное, дважды в истории России — в День Победы 9 мая 1945 года и апреле 1961-го, когда мы узнали, что наш Гагарин первым оказался в Космосе. И сейчас был похожий момент единения. Я ехал и понимал, что где-то там, в эпицентре событий, сейчас стоит Славка и светится от радости.

Квартира Дубницких. Ритка открывает дверь.

Ник.(радостно) Где Славка?
Рита.(раздраженно) Где, где, на баррикадах, где же ему еще быть-то. Я ему говорю: «О детях подумай», а он мне: «Это мой шанс сделать хоть что-то полезное для вас».

Звонок в дверь. Открывает Рита. Там Славка.

Славка.(восторженно) Привет, Сереж. Ну, что дождались мы с тобой? Согнали мы все-таки этих ****ей с их гребаного трона. Все! Теперь все будет по-другому.
Ник.(смеясь) Славка, ты ли это? Ты же никогда не ругался матом. Ты же сам говорил, что русский интеллигент не имеет на это права.
Славка.(тоже восторженно) Да? Ну и хер с этой интеллигентностью. Сегодня я имею полное право говорить так, как считаю нужным.

Разливают. Выпивают.

Славка.(с чувством выполненного долга) Только, что был на баррикадах. Видел самого Ельцина. Вот она, наша надежда!  Сережа, запоминай всем, чем только сможешь, этот великий момент. Такого больше уже в нашей жизни не будет. Новая жизнь начинается. Заживем теперь. Да, Ник, как в старые добрые времена, сидим у нас на кухне. Вот только Светки не хватает. Интересно, как там она?

Разливает водку

Ник.(очень тихо) Она вчера умерла в Нью-Йорке. Я только что оттуда.
Славка.(почти неслышным голосом) Ладно, давай не чокаясь.
Ник.(меняя тему) Славка, а давай к нам в группу? Нам тебя не хватает.
Рита.(улыбаясь) А что ты смотришь на меня? Ты уже взрослый мальчик. Сам решай.
Славка.(как мальчишка) А, что давай.


Сцена девятая

Автор. В том же девяносто первом году Василию Павловичу вернули российское гражданство. Правительство Москвы наделило его квартирой в высотке на Котельнической, у которой тогда в августе 1976 года мы стояли со Светкой, преображенные и просветленные. В этой квартире он и останавливался, когда приезжал в Москву из Америки, где пока что еще работал в университете. В 1997 году Игорек закончил школу с золотой медалью и поступил в Москве в Бауманский университет. Иринкина мама к тому времени уже умерла, и мы, продав квартиру в Питере, перебрались в Москву, поближе к нашему молодому компьютерному гению. Теперь я стал москвичом. В 2003-м  Игорек закончил университет, на радость родителей, с красным дипломом. Компания IBM набирала молодых специалистов, и Игорек рванул в Америку. В эти годы я много гастролировал. Оказываясь в Америке, я частенько приезжал к нему.
В 2004 году Маэстро перебрался в Москву и поселился в своей квартире на Котельнической окончательно и бесповоротно. Как-то мы сидели с ним в этой квартире, и я сказал, что тогда в семьдесят шестом, я обещал Светке, что мы будем здесь жить. Маэстро сказал, что мне надо перебираться и что мы тогда будем жить рядом, ходить друг другу в гости, слушать джаз, бегать по утрам. И все такое. Да и Тая будет рада с Иринкой пошушукаться. Не сказав ничего Иринке, я начал подыскивать квартиру в этом доме, и в конце года мы переехали в него. Я был горд за себя, ведь я сдержал свое слово. В январе следующего года у нас в квартире появился маленький лабрадор-ретривер, которого я назвал Архимедом.
В 2007 году я снова оказался в Америке у Игорька. Мы с ним долго бродили по городу, потом зашли в кафешку, присели, выпили по маленькой, и я попросил его если будет время и желание, конечно, зайти на кладбище к Светлане. Отнеси цветов. Он сказал, что сделает, как я прошу. Как он мне потом рассказывал, сам того не зная, он приехал на кладбище в годовщину смерти Светы. Подходя к могиле, он увидел одиноко стоящую, стройную девушку с черными, как смоль, кудрявыми, распущенными волосами и сразу понял, что это его судьба. У него не было никаких сомнений. Как вы понимаете, это оказалась Соня. Он, как и я, тогда в 1974-м, безошибочно узнал родную душу. Соня была удивлена, что кто-то еще приехал на могилу ее матери в этот день. Игорь представился ей, и она была поражена еще больше, узнав, что это мой сын. После Игорек проводил ее до машины и попросил телефон и разрешения позвонить ей завтра. Она с радостью сообщила ему заветные цифры. Он не спал всю ночь. Утром, набрав ее номер, сказал, что хотел бы с ней встретиться сегодня вечером. Она приняла это приглашение. Они встретились в ресторане и больше уже никогда не расставались.
Январским вечером 2009 года я вернулся из Америки со свадьбы Игорька и Сони. Это была прекрасная пара. Я был рад, что у них получилось то, что не получилось у нас со Светкой. Иринка осталась немного погостить у молодоженов. Я поднялся к Маэстро, и мы просидели весь этот вечер, болтая о детях, о литературе, о музыке. На следующий день с утра, я, взяв Архимеда, зашел к Маэстро. Мы вышли из его квартиры, спустились вниз и оказались на улице. Маэстро сказал, что мы вечером обязательно пересечемся.
Но уже, как и много раз в жизни, понимал, что вижу его последний раз, и ничего не мог с этим поделать. Маэстро уходил в вечность. Я смотрел ему вслед и думал о том, как много он значил в моей жизни. Кем он был для меня? Кем мы были с ним друг для друга? Сейчас я могу сказать без преувеличения, что он был моим учителем. Именно Маэстро показал мне своими произведениями, а потом и всей своей жизнью, как надо оставаться человеком во всех ситуациях, как надо любить, как надо счастливо жить, как надо дружить. У него был талант. Талант быть Настоящим Человеком, и все его произведения были лишь отражением его огромной древней души, с которой мне посчастливилось прожить какое-то количество дней на нашем маленьком, как оказалось на самом деле, земном шарике.
Маэстро сел в машину и поехал в сторону Яузы. За рулем у него случился инфаркт. Как стало ясно позднее, он успел доехать до ограждения в сознании, чтобы не улететь на скорости в реку. Но мы с Архимедом ничего этого уже не видели. Мы поднимались на крышу гаража, который находился у нас во дворе, чтобы оказаться на площадке для выгула собак. Про инфаркт я узнал из интернета, когда включил компьютер, вернувшись с прогулки. Шока у меня не было. Опять я почувствовал то, что должно было произойти. Маэстро оказался в коме, на неопределенное время зависнув между жизнью и смертью. В сентябре этого года Соня уже лежала в родильном отделении, и мы с Игорьком, Иринкой и Кирком стояли в коридоре и ждали, когда она родит. Вдруг раздался телефонный звонок. Я увидел, что звонит Тая, и сняв трубку, услышал ее голос. Она сказала, что Вася умер. Иринка все поняла и даже не успела заплакать, как открылась дверь и медсестра сказала, что у Игорька родился сын, а у нас внук. Игорек посмотрел на нас и, не задумываясь, сказал, что вот и Василий Игоревич родился. Встречайте! Как и всегда было в моей жизни, хорошие вести всегда приходили вместе с грустными.
Сейчас 1 августа 2010 года. Я сижу за письменным столом в доме на Котельнической и пишу эти строки. Я надеюсь, что вы простите меня за их нескладность. Из музыкальной системы доносится «Wind» Чета Бейкера. Я очень хочу, чтобы все, что я вам рассказал, запало бы вам в ваши души, и чтобы вы хотя бы сквозь призму моего сознания полюбили тех людей, о которых я вам писал. Они мне очень дороги и по сей день. В соседней комнате слышен звонкий смех маленького Васи. Там же сидят Игорек и Соня, которых я только что привез из аэропорта. Иринка готовит нам ужин на кухне. Около меня вертится Архимед, грустный и унылый оттого, что мы не выходим с ним на улицу (там страшный дым). Он лежит у меня в ногах и лишь иногда громко вздыхает. На столе передо мной стоят три фото. На первой вы можете увидеть наш «Аякс»: я, Слава Дубницкий, Антон Измирский, Сергей Охотин и Андрей Шиловский. На второй мы стоим, обнявшись со Светкой, Кирой, Катей, Ритой и Славой, на кухне на Бауманской, счастливые и беззаботные. А на третьей —  я с Иринкой, Игорьком, Маэстро и Таей. Я смотрю на эти снимки  и благодарю всех, кто запечатлен на них, за то, что эти люди были в моей жизни. Я абсолютно точно знаю и хочу сейчас вам об этом сказать еще раз:

— Все Мы Вечны, и Все Мы Едины!!!

И добавляю, молясь про себя:

        И да Хранит Вас Всех Господь!!!