Святой Источник

Самой  поздней осенью, в пору холодных  дождей и ранних сумерек  наступают в Прикамье такие дни в кои,  то  снег пойдёт, то  косохлёст  барабанит; утром все лужи морозец оденет  льдом, а по полудню такая распутица выдастся, что начиная с Осия  дня  не ездят  у нас на телегах, пересаживаясь в сани, а колёсный транспорт запирают в сарайках до тёплой весны.
В 1887 году, с середины октября  небо над нашей волостью  затянуло  свинцовой  мглой,  ветер ревел по проулкам и дымоходам, а на сельских покосах да пустынных полях   набирал он такую силу, что обрушив всю мощь на столетний бор,  слушал призывные стоны могучих древ, звавших на помощь Сайгатского лешего, коего  на долгую зиму  обуял беспробудный  морфей.     В ночь на Праскеву Пятницу  ветер совсем осмелел, поднял на Каме неведомые волны, а наигравшись с  купеческими барками, обрушился ураганом на наши деревни, починки и одиноко стоявшие дома.
Этой  порой, в час, когда филин  и совы,  пучили сердито глаза не решаясь вылететь из дупл,  в целом Прикамье не было, казалось, ни одной живой души, и только  в маленьком селе Альняш в доброй избёнке  с окнами на пруд,  долго не гас  огонёк, отражаясь в тёмных водах, видимый путнику издалека. Жило тогда в ней семейство Ивана Юркова: жена Арина Матвеевна сын Мишутка, лет десяти  и дочка Настёна, трёх годов отроду…. Жили не хуже и не лучше других: летом Иван работал в поле, а зимой на широких лыжах уходил на охоту далёко в тайгу… Настреляет, бывало, всякой дичи, принесёт домой, а жена из шкурок шапки да рукавички шьёт, продадут их румяным купцам на Никольской ярмарке,  тем и живут до весны….
В конце октября случилось у них неладное… В единственный погожий день, как ударил на утро мороз, отправились дети  на болото за поздней клюквой,  дабы мама  к вечернему чаю, напекла им ватрушек, разборников или пирожков. Начали сбор ягод, Настёна оступилась и ушла под грязную воду с головой. Вытащил её брат, побежали скорее к дому, да что толку было?  В Кошкином логу, налетел на детей  такой холодный и порывистый ветер,   что, несмотря на быстрый  бег,  маленькая девочка измёрзлась и продрогла до костей. Дома  истоптали баню, мать умыла и растёрла дочь, а затем, нарядив во всё самое тёплое, велела  залезть  на печь,  и оттуда до самого ужина ни ногой. 
Думали, прогреется, и  обойдёт ребёнка осенняя хворь, да только  не помогло.  С самого утра потекло у Настёны носом, да случился такой   глубокий и сильный кашель,  что даже хозяйский кот, посланный в подполье охранять припасы от  назойливых крыс  и мышей, с каждым новым порывом взбирался  по лесенке в дом и крутил усатой мордой, пытаясь понять: что же произошло? Настю поили чаем с малиной, давали мяту и зверобой, заставляли дышать над каким-то отваром,  а на ночь и вовсе натёрли какой-то пахучей жижей, от которой по телу расходилось приятное тепло.
На следующий день девочке стало хуже: её  бросало то в жар то в холод, не хотелось ни пить ни есть, а к вечеру она и вовсе впала в забытие. Настёна непрерывно спала, порой не приходя в себя она  неожиданно вздрагивала, начинала махать ручонками и ногами, точно отбивалась или подзывала кого. Поначалу винили домового,  потому и пригласили сельского попа, дабы освятил в защиту от лукавого их  небольшую избу.  Местному домовому, коего величали в семье Игошкой, это пришлось не по нутру. От того  он весь следующий вечер охал и стонал, точно причитая: «Не я это не я»…  Так это Арине надоело, что она его  и тряпкой и метлой, и святой водой поливала, а он уберётся в соседний угол и снова свою песнь заведёт….
Настёна не поправлялась,  мать не отходила от неё ни на шаг, и в короткие мгновения в  кои  жар ненадолго отступал, позволяя  ослабшей  девочке проснуться и открыть обессилившие небесно-голубые глаза,  Арина усиленно кормила дочь, давала целебные настои, читала старинные заговоры, но дочка немного поев,  опять впадала в забытие…
В конце концов, отец, собрав последние сбережения, пошёл  на ближайшую почтовую станцию  и наказал знакомому ямщику съездить в село Богородецкое и привести к больной числившегося там врача.  Доктор приехал на следующий  день, на почтовой тройке с бубенцами по такому холодному и сильному дождю, что пришлось его поначалу отпаивать горячим чаем, после чего, немного согревшись, он подошёл к Настёне, дремавшей на печи…  «Нус дайте ка я осмотрю больную, что у нас приключилось с ней?» . Мать не доверявшая медицине и докторам , поначалу хотела что-то сказать, но увидев добрые, полные какой-то невыразимой теплотой  карие глаза волостного доктора,  лёгкую улыбку и колючую бородку, выдававшую в нём учёного мужа, она отступила, позволяя заезжему гостю   подойти  и коснуться спавшее дитя. Доктор меж тем приступил к своей работе,  он ощупал девочке лоб,  посмотрел на горло, измерил пульс, долго суетился с какой-то трубкой, неустанно прикладывая её к Настёниной груди, а потом отсчитал из зелёного пузырька 12 капель  и подал малышке на ложечке в рот.
«Это поможет на первые дни,  утром и  вечером нужно давать по 12 капель», сказал  он Арине,  протягивая пузырёк. Иван отсчитал  волостному доктору плату, но тот лишь отмахнулся от неё:  «Ещё  чего выдумали, было бы за что!». Сам в это время достал  листок и начертал на нём неразборчивое письмо. «Держите. Девочка ваша  очень слаба, капли помогут, но этого мало, нужно иное лекарство коего нет у меня. С этим письмом отправляйтесь не мешкая в город Сарапул к купцу Афанасьеву и передайте бумагу ему.  Афанасьев даст вам  пузырёк с пилюлями и денег за него не возьмёт». «Как же он поедет в Сарапул?» - спросила Арина, - «в такую  погоду, туда ни один ямщик повозку не поведёт. И  через Каму как  перебраться? Местные рыбаки в ноябре не выходят на промысел, да и в такие волны и ветры кто свою лодку  сквозь шторм поведёт». «Ничего Арина,  - сказал Иван, завтра соберусь спозаранку и выйду  в Сарапул пешком, заночую в Михаловском и Ершовке,  а через Каму – поможет Бог,  мир не без добрых людей».
Утром,  надев сапоги и собравши котомку,  распрощался Иван с женой и сыном, поцеловал дремавшую дочь и вышел засветло на одному ему знакомую тропу…
Отца не было уже два дня. Накануне Праскевы Пятницы,  с самого утра в окна барабанил холодный дождь, после обеда  поднялся ветер, а  к ночи разразился настоящий ураган.  Настёне стало лучше, прежний жар спал, но кашель не унимался,  и девочка совершенно ослабши постоянно спала, не покидая на долго печи…
К ночи мать напоила детей молоком и уложила спать, а сама ещё долго  пряла при лучине глядя в запотевшее окно.
Мишке не спалось, за окном  бренчали ставни, ветер завывал в трубе,  по крыше барабанил дождь, а за печкой  мерно возился домовой, коего мать в этот вечер опять гоняла тряпкой по всей избе.  Ему представлялся отец, в этот вечер должен он был добраться до деревни Ершовка, с берега которой открывался вид на бушующую Каму   и огни старинного  купеческого города. И может быть нашёлся какой-нибудь сумасбродный рыбак, коий согласился выйти на лодке в бушующую Каму, дабы доставить отца до Сарапульского берега… «А если нет? – Мишка соскочил с палатьев,  что если буря продержится несколько дней, а ни кто и не выйдет  на лодке в шторм? Придётся отцу возвращаться назад,  а Настя  так и будет  болеть, и Бог его знает, чем это кончится. Нет, нужно    действовать   прямо сейчас!». У Мишки между тем,  с  прошлого Николиного дня был припрятан рубль в опечье, потерянный кем-то из гостей Сайгатской ярмарки и найденный мальчиком на свежем декабрьском снегу. Утром на Праскеву Пятницу  в соседнем селе Богородецкое  открывалась другая ярмарка, куда несмотря на непогоду, прибудут купеческие обозы со звонкими бубенчиками  со всей земли. У кого-нибудь из них сыщется  лекарство от Настиной хвори, а за такое средство и рубль отдать не жаль! Мишка подобно отцу, собрал свою котомку, куда положил краюшку хлеба, нож и спички, а также пустую молочную крынку: вдруг лекарство  окажется жидким, нужно же как-то его нести! Подпоясался, миновал задремавшую у окошка мать и вышел во двор.  Дождь почти перестал, тучи ещё нависали, а ветер улетел куда-то в чернеющую даль,  туда где лежала красавица Кама  и должно быть забавлялся с  привязанными у берега крестьянскими лодками в этот момент. 
До зари Мишка собирался выйти к Богородецкому тракту и первым добраться на сельскую площадь, чтобы поджидать подъезжавших купцов.  Дело это было не хитрым, у его отца по окрестной тайге   были на древах засечки сделаны. Коли пойдёшь  по одним, выйдешь рано или поздно  в такие глухие места по реке Сайгатка, где нет ни починков, ни сёл не деревень, и только у столетней пихты высится зимний охотничий лобаз. Пойдёшь по другим  окажешься в Дубово, а третьи  прямиком к Богородецкому приведут.  С самого раннего детства  выучил Мишку отец-охотник эти засечки эти читать, от того чувствовал мальчик себя  привольно в тёмной ночной тайге. 
Только  зашёл он под полог леса, как из огромного дупла вылетел большой пучеглазый филин, сел на ветку, уставился на парня и давай оттуда ухать на все лады. Мишку  почему-то это задело до глубины души. Дескать, он только вышел на свой нелёгкий путь, а тут появилась эта наглая  птица, уселась повыше  и оттуда над ним потешается. Поднял мальчик  ветку с земли, замахнулся на  старого филина, хотел запустить, чтоб ему неповадно было,  да огромной птицы и  след уже простыл. «Так-то» - подумал Мишка. «Иж разошёлся негодник, смотри у меня!».   
Дальше дорога спорилась: мальчик  нашёл  сухую ветку обмотал её тряпьём,  достал спички и поджёг. С этим факелом он без труда различал засечки и,  мало-по малу, продвигался в темноте к селу Богородецкому знакомой тропой.   Вдруг, Мишка остановился,  он вышел  на широкую просеку, прорубленную когда-то местным лесником. Далеко впереди на высоком холме двигались какие-то тёмные фигуры, точно ведя неспешную беседу меж собой.  Выглянула луна и мальчик оцепенел от ужаса: недалече, чем в трёх верстах  от него  в стаю сбились волки, как же он мог забыть  о них! 
Сыро и холодно, этой порою в Прикамской тайге,  многие звери по нормам сидят, от того и дуреют волки: голод  у них в высокий сезон. Каждый ноябрь приносят они деревенским своими налётами много хлопот: то разорят у курятню и утащат в лес  с десяток куриц и доброго петуха, то заберутся  в овчарню, а то поломают сарай и съедят  корову с телёнком:  словом не было житья от них на селе. Теперь Мишутка оказался с волками один на один, и, коря себя за то что не взял  из горницы отцовское ружьё, стал  неспешно отступать назад, как папа когда-то учил. А волки, между тем, почуяли человека, вожак поднял вой и стая рванула вперёд.  Сердце у Миши совсем упало в пятки, забыв наставления отца,  метнулся он в тёмную чащу что было сил. «Так вот почему разухался филин, пронеслось у мальчёнки в голове,  наверное, он предупреждал, что по лесу голодная стая ходит, а я и не внял!».
Выбежал Миша  на какую-то поляну, волки настигали, нужно забраться повыше, отсидеться и подождать. Авось порыскают у дерева, порыскают и уйдут.  Забрался  мальчик  на высокую сосну и смотрит, что дальше будет. Откуда не возьмись, на дальний конец поляны высыпала из леса стая волков, казалось, что     они  уже приметили человека, и хотели метнуться к дереву, даром что ни  зубами, ни когтями недостать. А в следующий миг случилось что-то  неладное:  вместо того чтобы бежать к  сосне в ветвях которой сидел и озирался маленький человек, они  вдруг  резко остановились, виновато поджали  хвосты и с испуганным видом бросились в   чащу кто куда! «Что же напугало этих  безумных зверей, кои в голодный сезон не боятся и  человека, и, встретив его в лесу  без патронов и ружья неприменно загонят и задерут?».
В следующий миг Миша увидел это: прямо перед ним раздвигая пихты как высокую траву,  продиралось через лес нечто тёмное, выше столетних сосен, доставшее тем местом,  где у простого человека голова почти до облаков! Мальчик оцепенел от ужаса, а над лесом прокатился невнятный рокот, напоминавший гром!   Больше всего боялся Миша кабы это существо не услышало  как колотится под рубахой его испуганное детское  сердце: «Тук-тук, тук-тук»! Вместе  с тем, нечто прокладывавшее путь себе через тайгу не приметило мальчика, и  постепенно скрылось во тьме, преследуя волков. Миша перекрестился: «Верно  разбудила стая воем и бегом Сайгатского  лешего, впавшего ещё в октябре в глубокий зимний сон. Будет теперь он шататься  до первой капели усталый и злой, а встреча с таким лесу зимой, хуже  медведя-шатуна, того–то хоть патроном возьмёшь, а этот  настигнет и задавит обратив в иссохшие ветки или, хуже того, -  в ничто! 
Над тайгою снова раздался гром, верно, добрался до Камы да  схлестнулся над нею с северными ветрами, поднимая невиданные волны, и разбивая в щепки суда…  Мишка поёжился: «Главное , чтобы отец был сейчас в тепле…Ну да, остановился наверное у кого из Ершовских крестьян,  и ждёт там как шторм на Каме стихнет. Нужно сказать ему  дома про лешака,  а то ещё наткнутся на охоте, гоняя зайцев или лисиц, так совсем уж неладно будет».
Мальчик  полез на  макушку дабы посмотреть: далеко ли до села, и, оказавшись высоко над лесом,  немало изумился…. Тайга…, кругом пролегала тайга и ни тебе полей, починков озёр или Камы: только  макушки сосен, остроконечные пихты да ели впереди. Мишка спустился на землю, обошёл все окрестные сосны и ели: ни каких засечек,  он сбился с пути! Что было делать пареньку? Решил отмечать собственные зарубки и идти куда глаза глядят. Авось попадётся дорога или какая река, а там продираясь вдоль русла, непременно набредёшь на какой-нибудь починок или сельцо. Шёл мальчик, шёл, и вдруг услышал, прямо за ним раздался треск и шорох, точно стая юрких пушистых тел продирался через тайгу, ступая аккуратно выжидая подходящую минут, дабы напасть.
«Видимо волки вернулись», подумал Мишка, хотел  было снова лезть наверх, да  вокруг одни лишь сосны столетние были, ветви высоко, а стволы такие большие, что одному не обхватить… Бросился Мишка,  что было мочи,  побежал к просвету меж древ, поскользнулся и кубарем скатился в глубокой лог, ударился головой и …стало темно…
Покуда  мальчик пришёл в  себя, долго не мог понять где же он?  Вокруг было тихо, стало немного светлее, точно бы  над тайгой в скором времени начнёт разгораться рассвет. Темень  начинала таять, а из глубоких оврагов  медленно и чинно восходил к вершинам леса серый и густой туман. Мишка сел, вокруг было тихо, наверное слишком тихо для  дикого леса, только вдалеке звенел источник и сильно болела голова. Мальчик встал, покачался, поохал и пошёл  по могучему логу к месту, где искрился родник. Ключ оказался у дальнего склона между сучковатых корней двух  невиданных по размерам пихт. Источник был сильный, от него растекались ручейки, а меж самых корений образовывал он крохотное озерцо. Мальчик остановился, к этому озерцу не  шире тележной оси,  точно со всей округи слетались светлячки. Они подбирались к самой кромке,  будто бы пили воду и начали сиять так ярко, точно кубастики в деревне на праздник Рождества. И с этим  огоньками разлетались они из лога точно дабы указывать  путь заблудшим странникам по всей Прикамской земле. 
Мишка не стал задумываться откуда взялись  в эту пору в тёмном логу светлячки, бросился к источнику и жадно прильнул губами к холодной воде.  Тут же утихла головная боль, ссадины на руках и коленях перестали зудеть, внутри появились свежие силы, а на сердце стало так светло, что факел потерянный в беге был ему  теперь не нужен, он и сам дорогу найдёт  и к рассвету дома будет! Пригляделся мальчик и видит на дне лесного озерца, образованного чудным источником точно блистает икона, а с неё смотрит на парня Святой Николай. «Вот так штука, - подумал Мишка, видимо где то рядом есть небольшое село, кто-то наверное обронил, покуда ходил за водой, нужно достать, а то ведь  неправильно будет». Сколько  не копался он в тёмной воде, сколько не краптел над своим источником, а руки касались  камней и земли,  точно бы на дне  пусто было! Посидел так Миша подумал  и до него наконец дошло,  так ведь это святой источник, и освятил его верно  ни кто иной как сам Чудотвориц Николай, коий по старым легендам ходит по нашим землям в образе нищего с самого Николина дня и до Рождества.
 «Если от этой воды светляки сияют ярче и у меня голова прошла, верно и сестрёнке  поможет, вот оно лекарство!» - мальчик просиял , набрал  принесённую  крынку  поставил в котомку и стал карабкаться из лога на дальний склон. Вышел Миша на какую то дорогу, рядом  стояло задремавшее село, а со стороны опустевшего поля ехала повозка с бравым мужичком. Кто бы он ни был свой или чужой, так рассудил мальчишка, - не бросит на пути дорогу покажет, а то и вообще до дому подвезёт.
Лошадь остановилась, правил ей Никита Петрович, местный лесник,  служивший на своём посту ещё при Николае, бывший уже в годах,  но дело таёжное знавший и не дававший спуску ни одному крестьянскому мужику. Лошадёнка у него тоже была в годах, сказывали, что выкупил её он по молодости из ямских, да так она у него в хозяйстве и осталась. С той поры  служила хозяину верой-правдой, и, не смотря на то, что была уже  стара, обгоняла на тракте даже ямских. Бывало, разгонится,  раззадорится, а Никита Петрович покрикивает: «Полно, полно милая, только  не зашиби!», а сам смеётся – весело ему…
«Здравствуйте Никита Петрович, подвезите до дому,  сделайте милость,  а то шатаясь по тайге всю ночь я очень устал!».
«Конечно садись малец, я сейчас в Альняш и направляюсь, только расскажи вот, как же ты сюда попал?».
Быстро домчался до дому  Миша, лошадь Маруся, точно завидев второго седока, припустила во весь апорт, а он тем временем рассказал Никите Петровичу что да как. Старый лесник не поверил в источник: «Сколько я  езжу с Альняша до Карши а про этот ключ от  местных мужиков и  слыхом не слыхивал, видно ударился ты головой,  набрал воды  из грязной лужи о остался рад». А вот к рассказу про лешего отнёсся серьёзно и сказал: «Если всё так как ты говоришь,  надо собирать мужиков да загнать его обратно  на зимние квартиры, коли будет шарахаться здесь до весны не оберёшься проблем, а то и натворит чего»…. На том они и распрощались…
Утро выдалось холодным и туманным. Перед самым рассветом в небо высыпали звёзды, а такое бывает, как говорят,  если на следующий вечер стоит ожидать трескучий мороз… Ещё до рассвета Мишка протиснулся в избёнку,  тихо миновал дремавшую мать, подошёл к печурке и разбудил сестру. Дал ей крынку с водой,  а та прильнула к ней губами и жадно пила. И покуда она  пила, наливались её щёчки румянцем, в  голубых  глазах зажигался прежний озорной огонёк, а длинные реснички, так же как и раньше начинали весело мазюкать, точно стараясь обнять весь огромный мир.
Сзади скрипнула дверь и в уснувшую избёнку тихо  вошёл отец. Настёна отложила крынку, спрыгнула с печи, побежала ко входу и  тут же обняла отца. Иван, схватив на руки  и глядя на неё не мог понять, как же без лекарства которого  он принёс поправилась  она сама. Проснулась мать, забренчала у печки чугунками. А Мишка рассказал, как дело было. «А знаешь,  - сказал  отец, я ведь видел  того лешака». «Подхожу я, значит, к Ершовке, поравнялся  со мною  богатый экипаж, и тут вдруг загремело вокруг заёрзало, лес пошёл ходуном, что ж делать было! Схоронились мы  с владельцем экипажа в охотничьей сторожке и просидели при свете лучин до первых петухов,  а он оказался купцом Афанасьевым. Вот как всё сошлось! Довёз он меня до берега Камы, переплыли на барке в Сарапул, дал  он мне микстуру да наказал своему слуге, коий с его обозом в Богородецкое на ярмарку ехать собирался, доставить меня до дому, так я и вернулся сюда»…
В тот же день Настёна  была уже здорова, но кто бы поверил ребёнку, нашедшему святой  источник, да вышло в ту пору вот что.  Тёмной дождливой ночью, в кою блуждал Мишутка по тайге, явился во сне Альняшскому батюшке во сне Святой Николай. И сказал, что по утру откроет такой-то отрок маленький ключ близ деревни Карша. Вода в нём  целебная льётся, святая, будет помогать  от всякой хвори, всем кто с надеждой приходит к ключу.  В этом же ключе чистые сердцем увидят икону,  да только не смогут достать, а дурной человек не увидит ничего.  Пройдут века, а может годы  и родится на нашей земле святой, достанет он икону из родника, принесёт её в новую церкву  и настанет прикамцам счастье, будет над нашей землёю рассвет. 
С той поры приходили к источнику  разные люди, приезжали из дальних краёв  и земель, всем он дарил исцеленье, каждому по вере  помогал. Многие видели икону, иные пытались достать, да только возвращались с пустыми руками: неподвластно это чудо никому. Говорят, что в гражданскую  войну, когда возмужавший Мишутка ушёл в ополчение  и сражался за свободу и мир на нашей земле, приезжал к источнику сам адмирал Колчак. Так он пытался достать иконку и эдак, да ничего не помогло! Никому не далось Прикамье,  ибо ждут эти земли, покуда родится на  них святой. Придёт он к лесному роднику и поднимет икону высоко над головой и пойдёт от неё благодатное сиянье, а над нашими городами и сёлами разгорится в угрюмом небе долгожданный рассвет….