23 Дня

Любовь сильнее смерти и страха смерти.
Только ею, только любовью держится и движется жизнь. 
(И. Тургенев.)



Глава 1. 



Резкий удар в грудь. Нечем дышать. Больно и жжет. Как будто я сгорела заживо. Мой крик. Такой, который оглушает за километр. Отчаянный, предсмертный, изданный только для того, чтобы попытаться вздохнуть последний раз. Но перед смертью не надышишься. 
А потом темнота.

***

Ощущение того, что ты умер, не самое приятное в жизни. И после смерти тоже. Ты будто бы есть, а будто бы тебя и нет. Твое тело, которое ты мог раньше пощупать и потрогать, становится эфемерным, газообразным. От этого ты и пребываешь в пограничном состоянии невесомости и недоумения от невозможности происходящего. Все, что от тебя остается — это твоя душа. 
В фильмах нам часто показывают, что в момент смерти астральное тело отделяется от физического и начинает медленно вздымать над ним в воздухе, к небу. На деле же все происходит не так.
Смерть похожа на обморок, после которого ты просыпаешься так резко, будто пил две недели, не меньше. 
После момента смерти происходит пробуждение. Во время пробуждения ты оказываешься в темном-темном пространстве. Это не коридор со светом вдалеке, это гораздо страшнее. Абсолютный мрак. 
Совет на случай смерти: идите на голоса. Не будете следовать им — останетесь в небытии. Навсегда потеряетесь в темноте. Поэтому некоторые и говорят, что после смерти люди исчезают навсегда. Запомните: темнота — друг молодежи, но враг покойника. 

Когда я потеряла своё физическое тело, я больше всего горевала по своим шикарным рыжим локонам. Это была моя гордость. Тут же, после смерти, нужно ждать двадцать три дня перед тем, как обретешь свою прежнюю оболочку. Без физического тела, но окружающие тебя мертвецы будут хотя бы знать, как ты выглядел при жизни. 
Думаю, теперь вы должны услышать историю моей смерти. 

***

Всю ночь я проспала, прижавшись спиной к телу Фреда и укутавшись в утепленное овечье одеяло, потому что холод от открытого окна пробирал до костей. Фред всегда жаловался на духоту, поэтому мы сошлись с ним на том, что будем мерзнуть, но не задохнемся. 
С Фредом Стаффордом мы встречались около трех месяцев, но уже жили вместе. Фред был старше моих придурковатых одноклассников, он работал баристой в известной сети кофеен, был самым популярным парнем в Сиэтле. Или же мне так казалось в силу моего буйного подросткового максимализма. В любом случае, для меня он был иным. Не таким как остальные. 
Фред был идеальным прототипом для какой-нибудь фигуры древнегреческого бога. Мускулистое, хоть и выросшее на протеине, тело, светлые, как самая первая полевая рожь, волосы, которые он всегда убирал в хвостик сзади, легкая щетина, острые черты лица: скулы и нос. И глаза цвета утреннего солнечного неба. Возможно, так и выглядел в свое время Аполлон. 
Я проснулась раньше него. Он всегда очень долго спал, когда не шел на работу, а мне нужно было ехать в школу. Мы снимали напополам квартирку в пригороде Сиэтла, так что путь до школы был нелегким. 
В холодильнике, как всегда, повесилась мышь. В своё оправдание официально заявляю, что я, Сиа Аскеланн, абсолютно не умею готовить. Абсолютно от слова совсем. Совсем от слова абсолютно. И так далее. 
Не умею ничего. Кроме яичницы. 
На фон я включила телик, там шло какое-то утреннее ток-шоу для пенсионеров. Для меня в самый раз, может быть, хоть овощи научусь выращивать. Этим и будем питаться с Фредом до конца своих дней. 
Я стояла на кухне в одних джинсах и лифчике, когда зашел полусонный Фред. Он, шваркая ногами, подошел ко мне и приобнял одной рукой за талию. Что-то пробурчал и потянулся за поцелуем:
— Мы не так долго встречаемся, чтобы я могла целовать тебя утром, когда ты еще не почистил зубы, — шутя проворчала я, ладошками закрывая Фреду путь к моим губам. 
— Прости, я не всегда идеален. 
— Кто тебе вообще сказал, что ты идеален? 
— Ты. Прошлой ночью, — он ехидно улыбнулся, легонько шлепнув меня по пятой точке. — Когда будет готова моя яичница? 
Я скрестила руки на груди, подняла одну бровь и возмущенно посмотрела на него. 
— Я не брала на себя роль домохозяйки. Мне всего семнадцать, а мой парень уже заставляет меня стоять у плиты! Какой кошмар! — тут я немножко задумалась и добавила. — Вообще-то повар тут ты. 
Фред запустил руку в волосы, задумчиво почесался, затем этой же рукой протер глаза, чтобы окончательно проснуться. 
— Я думал, ты меня порадуешь завтраком...
— Мне нужно собираться в школу, — мое оправдание было достаточно весомым. — Или ты хочешь, чтобы твоя девушка пошла в школу голодная, без футболки, с хаосом на голове? 
— Достаточно сексуально. — снова эта туповатая улыбка для того, чтобы я растаяла. Ха. Не тут-то было. По утрам со мной лучше не шутить. Особенно если вы хотите забрать мою еду. 
— Тебя возбуждает вид бомжей? — я скривилась и с наигранным презрением отодвинулась от него на шаг. 
— Боже мой, Сиа, просто иди уже в школу, ради Бога. — Фред махнул рукой, и неспешно удалился в ванную. Надеюсь, чистить зубы. 
Кто же мог знать, что это будет последний утренний поцелуй в моей жизни? 

Фред действительно был поваром, такое у него было образование. Но в момент наших с ним отношений он работал баристой. Варить кофе и рисовать забавные латте-арты ему нравилось больше, чем фаршировать курицу в дешевых китайских ресторанах. По правде говоря, Фред Стаффорд был жутким ленивцем и бездельником. Эта вещь была одной из немногих, что пугала меня в нем. Большую часть денег за аренду нашей совместной квартиры давала мне старшая сестра. Родителям Фред жутко не нравился, поэтому они от такого финансирования моего будущего сразу отреклись. А Кэролайн, которая была старше меня всего на три года, была единственным человеком в моей семье, кто принял моего парня. 
Моя сестра всегда очень лояльно относилась ко всем моим начинаниям в жизни. Родители, настоящие американцы, даже слышать не могли о том, что их младшая дочь живет и встречается с двадцатидвухлетним шведом, который варит кофе. Не такой судьбы они для меня хотели. Думаю, моей ранней смерти они тоже не особо желали. Интересно, как они там? Жалко, что после смерти нельзя наблюдать за своими родными. Когда переходишь границу миров, полностью отрезаешь себя от реального мира, оставляя о себе только память. 
 
Пока Фред прихорашивался в ванной, я успела быстро поесть, помыть посуду и кинуть его носки в стирку. Наспех собираясь, пыталась найти свою любимую футболку, но та оказалась в стирке вместе с носками. Тогда взяла первую попавшуюся под руку, но более-менее глаженую футболку. Скорее, даже топ, но достаточно приличный, без выглядывающего наружу пупка. Без рукавов, выцветшего розового оттенка, с черной пальмой в качестве принта. На скорую руку завязала гульку на голове, кинула на плечо рюкзак, не забыв ключи от машины, отправилась навстречу знаниям. 

Обычно в школу меня возил Фред, так как права я получила совсем недавно, а машину сестры я очень боялась разбить, несмотря на то, что она далеко не новая. Кэролайн подарила мне её на семнадцатый день рождения, по причине того, что купила себе новую, более улучшенную модель машины. Но так как Фред предпочел поваляться на диване часок-другой, мне пришлось ехать самой. Столкнуться со своими страхами лицом к лицу в прямом смысле этого слова. 
Несмотря на то, что проблем со сном у меня обычно не бывает, в тот день я не выспалась, отчего всё утро чувствовала вялость и пребывала в слегка апатичном состоянии. Мне даже хотелось остаться дома, как будто я предчувствовала что-то плохое. Наверное, каждый человек подсознательно знает день своей смерти. 
За завтраком я выпила две чашки кофе, понадеявшись, что это меня хоть немного взбодрит, но от кофеина стало всё только хуже: у меня поднялось давление и начала кружиться голова. Садиться за руль в таком состоянии было самой большой ошибкой в моей жизни. 
До начала урока оставалось полчаса, но урок искусств (он был у нас первым) я не особо любила, поэтому иногда позволяла себе опаздывать. Или не ходить вообще, хоть это было и неправильно. 
Закинув рюкзак на задние сидения, я уселась в машину, предварительно стукнувшись головой о крышу. Я была не особо высокого роста, но иногда моя неуклюжесть давала о себе знать. 
Вдох-выдох, Сиа. Это просто дорога до школы. 
Именно из-за моей неуклюжести и истеричности я очень боялась водить. Но любовь к скорости была сильнее страхов и панических атак, которые часто у меня случались перед поездкой. 
Моя подруга Катарина иногда называла меня «страшилой». Нет, не потому что я была некрасивой или какой-то кривой. Внешность у меня была очень даже привлекательная. Мои золотисто-рыжие волосы, льющиеся волнами по спине, всегда очень эстетично выглядели на фоне стройного тела, а россыпь веснушек на щеках, носу, груди и руках, была похожа на рыжий Млечный Путь; только на типичную средневековую рыжую колдунью я не подходила — глаза у меня были светло-карие, а не зеленые. Страшилой же она называла меня потому, что я была очень пугливой особой. Буквально боялась каждого шороха, а фильмы ужасов терпеть не могла. В отличие от Катарины.
Катарина Лен Эвермор была самым странным человеком в моей жизни. Лен – довольно непривычное слуху имя. Но тут все просто: её мама была бельгийкой. Многие считали её конченной стервой, но не я. Наверное, я одна знала настоящую Катарину — понимающую и самоотверженную. Её характер был таким же сложным, как высшая математика. Она была жутким скептиком, все её черты были наполнены какой-то холодностью, отражавшейся даже в её бездонных и пустых черных глазах. Образа «Снежной королевы» ей добавляли всегда идеально уложенные волосы, такого белесого, льняного цвета, а также очень узкий, без единой горбинки носик, острые, словно вершины гор, ключицы и немного выдвинутая вперед верхняя губа. 
Она редко выражала эмоции на людях, часто беззвучно смеялась. Однако всё это не придавало ей картинно-кукольного образа. По правде, иногда Катарина походила на труп. 
Не любили Катарину не за вспыльчивость и истеричность, а за излишнюю жестокость. Кто-то даже в шутку называл её «машиной для убийств». Она никогда ни с кем не ругалась — она сразу начинала давать отпор или мстить. Для Катарины не было чем-то зазорным опрокинуть поднос с едой на обидчика, если её честь и достоинство были задеты за её спиной. Она могла затравить любого человека, перешедшего ей дорогу, нашептав про него гадости на ушко нужным людям; раздавить его, даже не трогая пальцем. Из-за этого многие думали, что Катарина просто использует и меня, и других. 
Но я её любила. При всём этом её убийственном характере, она была безумно любопытной и авантюрной, хоть и не показывала этого. Катарина могла примчать мне на помощь, даже если бы я была в другой стране, на другом континенте, в другой части света. Я знала, как она дорожит мной. Просто она проявляла свою заботу и любовь слегка нетрадиционным способом. 
 
Погрузившись в свои мысли, я не заметила, как до школы осталось ехать всего лишь минут пятнадцать от силы. Я потянулась рукой за телефоном в карман куртки, которую я успела накинуть перед выходом из дома. Тщательно пошарив то в одном, то в другом кармане, я немного испугалась, что потеряла телефон. Знаете, это было такое чувство, когда сердце буквально уходит в пятки. Я решила, что спокойнее будет думать, что я оставила телефон дома. Мда уж, скучноватый будет день. 
Дабы хоть как-то скрасить дорогу, я немного наклонилась в сторону автомагнитолы, «car radio». По-английски это звучит красивее. Только вот она никак не хотела включаться. Кнопка заела. 
Я сделала ещё усилие, чтобы включить эту чертову магнитолу. (кто вообще придумал это название?) И настолько отвлеклась, что перестала следить за дорогой. 
Резкий звон в ушах. Очень противный, громкий. Хочется заткнуть уши, но я не чувствую тела. 

А дальше темнота. 


Глава 2. 

Нас было двое, когда я очнулась. 
Было трудно открыть глаза, но когда я все-таки это сделала, смогла разглядеть смазанную фигуру мужчины, сидящего рядом со мной. Он как будто не обращал на меня внимания: смотрел в стену, пел какую-то песенку себе под нос, притопывая в такт ногой. 
Голова буквально раскалывалась на части, но вместе с тем внутри, где-то у солнечного сплетения, я ощущала невероятную легкость и неадекватное чувство эйфории. То, что я сидела в абсолютно незнакомом месте, меня нисколько не пугало. Наоборот, все будто бы так и должно было быть. 
Сначала все вокруг плыло перед глазами, но я четко видела, что сижу на каком-то стуле, видела свои ноги, руки, длинный, можно сказать, бесконечный коричневый коридор, множество светильников, слепящих не хуже полуденного солнца в Калифорнии. Все было таким живым и мертвым одновременно. 
Мужчина, сидящий рядом со мной, выглядел очень потерянным. Переодически он почесывал свою длинную густую бороду мозолистыми толстыми пальцами, при этом не сводя глаз с какой-то невидимой точки на стене. Резкий свет ламп очень некрасиво падал на его коротко стриженную голову. Нос с заметной горбинкой, присущей народам гор, свет искажал еще больше. Это придавало ему какой-то грубости. 
Я помнила своё имя, свою жизнь, но никак не могла вспомнить, как я тут оказалась. 
Тишину разрезал голос, доносящийся из неоткуда. Женский, очень нежный и приятный, как бабушкин мёд. 
— Душа номер пятьсот десять, пройдите, пожалуйста, в кабинет реставрации памяти. 
Я что, в больнице? Что за кабинет реставрации памяти? Первый раз о таком слышу. 
Мужчина продолжал игнорировать действительность. 
Я растерялась и начала оглядываться по сторонам. Но та самая душа номер пятьсот десять никак не появлялась на горизонте. 
Спустя две минуты молчания, голос зазвучал снова:
— Душа номер пятьсот десять, пожалуйста, не заставляйте нас ждать. — голос девушки не изменился совсем. Ни капли раздражительности в нём не послышалось. 
Наконец, мужчина оторвался от невидимой точки на стене и поднял на меня взгляд. 
— Посмотри на своё запястье. Там написан номер. — в доказательство своих слов он поднял свою руку и показал мне серийный номер на запястье. Пятьсот одиннадцатый. 
Я повернула ладонь внутренней стороной. И правда, на моём запястье была выбита маленькая черная татуировка — пятьсот десять. И больше ничего. 
— Кто... Кто это сделал? Мы, кажется, не в концлагере, чтобы нам давали серийные номера. — меня факт наличия татуировки очень насторожил. Не помню, чтобы я её делала. Хотя что я вообще помню, если я даже не знаю, где я? 
— Они. — всего лишь ответил мне мой собеседник. 
— Кто «они»? 
— Они — это вся эта шайка людей, управляющих Загробным миром, которых живые привыкли называть Богом. — мужчина говорил так спокойно, как будто всё, что он сказал, было абсолютно нормально. 
— Что вы несёте? 
— Дорогая, — он повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, будто пытаясь просверлить меня взглядом, — ты умерла. — он закинул ногу на ногу и скрестил руки. — Иди, лучше не заставляй их ждать. 
Я остолбенела. Как умерла? Но это же просто невозможно! После смерти ты просто... испаряешься. Гниешь в могиле метр на два, постепенно разлагаясь. А я живая! Я могу двигать конечностями и разговаривать, видеть, слышать, дышать. Или нет? 
На секунду задумавшись, я заметила, что больше моя грудная клетка действительно не вздымается вверх и не опускается плавно вниз, как это было всегда. Я существую, но не потребляю кислород. Ноздри больше не расширяются и не стараются вдохнуть прохладного воздуха. 
— Чем дольше ты тут сидишь и греешь свою задницу, тем больше ты злишь их. — да, собеседник мне попался не самый вежливый. 
По совету моего нового знакомого я оторвалась от кресла и встала. Попыталась встать. 
Голова кружилась неимоверно. Казалось, я не контролирую себя и своё тело. Ноги подкашивались так, будто их все переломали. В итоге я чуть не грохнулась на пол. Создавалось ощущение, что я перепила накануне. Хотя этим, похоже, грешил мужчина, сидевший рядом со мной. На трезвую голову чушь про Загробный мир нести не начнешь. 
Собравшись с силами, я дернула ручку двери. И...

Когда я открыла глаза, все вокруг было очень белое. Как в медицинском кабинете, только светлее. Как будто сотней ламп стали светить мне в лицо. 
И опять я оказалась на кресле, только в разы удобнее, чем в коридоре. 
— После сильных ударов души часто падают в обмороки. Даже после смерти. — я слышала вблизи какой-то женский голос. Тот самый, что звал меня в кабинет. 
— Какой смерти? — у меня слипались глаза, и я точно не могла видеть, где нахожусь. 
— Вы помните как вас зовут? — повторил тот же голос. 
— Сиа. Сиа Аскеланн. — говорить было немного больно. Звук собственного голоса резал мои уши, словно противная ржавая пила. 
— Возраст? Место проживания? 
— Семнадцать лет, Сиэтл, Такома. 
Мои родители с сестрой жили в Сиэтле, поэтому я провела там практически семнадцать лет жизни. Лишь полтора месяца назад я перебралась к Фреду в Такому, город, что был недалеко от Сиэтла. В Сиэтле была вся моя жизнь, а в Такоме... Ну, а в Такоме, была небольшая квартира Фреда, которую он снимал практически даром у сестры подруги матери по линии отца его троюродного брата... Короче, у знакомых. Удивительно, но даже несмотря на то, что денег от аренды жилья оставалось много, он не пытался их отложить, а, наоборот, тратил их направо и налево. Фред был ужасным транжирой. 
Наконец, я смогла разглядеть женщину, задававшую мне вопросы. Она была очень маленькая, тоненькая, вся в черном. На фоне загорелый кожи особенно выделялись широкие и густые брови и заметная щербинка между зубами. Ей было где-то около тридцати пяти. Она что-то печатала своими крохотными пальцами на самом обычным компьютере, иногда отвлекаясь на меня. 
Но вдруг клацание прекратилось. Она переменилась в лице и взглянула на меня своими ярко-зелеными, похожими на только-только созревшие яблоки, глазами. И в этот раз тихо-тихо прошептала себе под нос: «Это какой-то глюк в системе или ошибка, но... Такого не может быть.»
Она сощурилась и подозрительно вгляделась в меня. 
— Сиа, вы помните, как вы умерли? 
Меня будто холодной водой окатили. 
— О чем вы? Я же сижу перед вами очень даже живая. 
Она засуетилась на своем кресле. Посмотрела на руку, на которой были часы, чем-то напоминавшее Apple watch, но более модернизированные. Над дисплеем часов высветилась какая-то голограмма из непонятных мне символов и знаков. Она сделала пару движений в воздухе, и послышалось подобие телефонных гудков. 
— Да, Эрика? — в комнате раздался бархатистый мужской голос. 
— Мистер де Вер, у нас тут сбой в программе... Я ничего не понимаю... Не могли бы вы подойти ко мне? — женщина, которую, судя по всему, звали Эрикой, говорила очень быстро и сбивчиво, потирая маленький лоб такой же маленькой ладошкой. 
— Ждите. 
И снова послышались гудки. 
— Подождите, пожалуйста. — женщина обратилась ко мне. 
Она встала и принялась ходить по комнате. 
Было невооруженным глазом видно, что она волнуется. Её чуть ли не трясло. 
Второй человек за сегодня говорит мне о том, что я умерла. Но как же так может быть? Ведь за границей жизни нет ничего, только пустота... Или нет? 
— Простите, а что со мной случилось? — пытаясь сохранять спокойствие спросила я. А то ведь не каждый спокойно может отнестись к тому факту, что он мертв. 
— С этим мы и пытаемся разобраться. — от волнения женщина искусала себе всю нижнюю губу до крови. Мне хотелось подойти к ней и попросить не волноваться так сильно. Ведь, в конце концов, умерла тут не она, а я. 
— Я действительно умерла? 
Женщина посмотрела на меня как на отсталую. 
— А есть другие варианты? 
— Но если бы я умерла, меня бы уже не было. 
— Тебя и нет. В мире живых. — она отвечала мне так, будто я спрашивала что-то до ужаса элементарное и очевидное. 
— А где же я тогда? 
— В мире мертвых. Где же еще? 

В ожидании какого-то мистере де Вера мы провели минут десять, показавшиеся для меня вечностью. Хотя существует ли вообще время в мире мертвых? 
 
Все время ожидания я потратила на осмысливание происходящего. Знаете, очень непривычно было чувствовать себя мертвой. На меня накатила всепоглощающая волна ужаса, которая вскоре сменилась на отчаяние. Мне было страшно не за себя, а за
своих близких. Ведь они там совсем одни, без меня. Родители и Кэролайн наверняка буквально убиты горем. Любимая младшая дочь ушла из жизни слишком рано. Представить невозможно, какую боль они испытывают сейчас. 
В голове мелькали образы и имена тех, кого я любила. Катарина, Робб... Мои самые лучшие во всем мире друзья. Эдди и Эстер, мои корги, прожившие со мной бок о бок семнадцать лет. 
Представляю, как Эстер скулит ночами напролет, потому что ждет меня, чтобы лизнуть мою сухую щеку. А Эдди вечно сидит у входной двери, надеясь, что увидит, как я снова вернусь в родительский дом, подниму его на ручки и крепко-крепко обниму. 
А Роберт вместе с Катариной проводят время вместе, хотя никогда этого не делали. Чтобы сохранить память обо мне. Делают так, потому что я бы этого хотела. Так-то они пересекались крайне редко — слишком разные у них были характеры. Катарина — вспыльчивая и властолюбивая, Роберт — скромный и очень самоотверженный. 
Катарина сейчас наверняка сидит у себя дома, слушая на моем виниловой проигрывателе, который ей отдала моя мама, наш любимый альбом группы Oh Wonder. «Алексис, ну что вы, это совсем не обязательно. Это ведь вещи Сии.» — так отпиралась от подарка Катарина. Она жутко не любила принимать подарки, но обожала их дарить. Катарина вся состояла из множества маленьких противоречий и вредностей. Но при этом было в её характере что-то такое возвышенное, благородное, например, умение держать себя на людях, не поднимать никогда голос, а говорить тихо, но всегда так, что пробирало до мурашек. Такие женщины, как она, становились императрицами, великими учеными, оставляли свой гигантский след в истории человечества. И я не сомневаюсь, что Катарина Эвермор была одной из них. 
Роберт Уандер, мой лучший друг, опять наверняка раскусывал себе губы до кровоточащих трещин, сжимая при этом кулаки так, что на коже оставались следы ногтей. Роберт был эмпатом. Он всегда переживал за всех больше, чем за самого себя. Любую проблему близкого человека он принимал так остро, так близко к своему большому и заботливому сердцу, что эта же проблема начинала пожирать и его самого. Он будто уходил в переживания другого человека с головой. Страшно представить, что с ним творилось после моей смерти. 
Когда мне было пятнадцать, в девятом классе, я была близка к анорексии. Мой вес был критическим – тридцать восемь килограмм при росте сто шестьдесят девять. Вы сейчас точно скажите: «Сиа Аскеланн полнейшая идиотка!» А все почему? Потому что резко сбрасывать весь я стала после того как Уоррен Холмс, одиннадцатиклассник, отказал мне. Я втрескалась в него по уши еще в восьмом, а в девятом начала просто с ума сходить от безответной любви, которая была присуща исключительно фанатикам. Уоррен считал себя самой важной персоной в школе. Да, у мальчика с ЧСВ все было в порядке. 
Роберт безумно за меня переживал. Каждый чертов день он боролся за один лишний «+1» килограмм на весах. Он помог мне побороть булимию, каждый день напоминал о том, как я прекрасна и что мальчишки не стоят моего здоровья и нервов. Отношения отношениями, но жизнь тебе никто не вернет. Сейчас я это понимаю как никогда. 
Во времена обострений, когда я сидела только на воде и жидких питьевых низкокалорийный йогуртах, Робб брал меня под ручку и чуть ли не силой приводил меня к себе, чтобы я хоть по чуть-чуть, но ела под его надзором. Для таких случаев его мама готовила для нам мак'н'чиз. Мои любимые макароны с сыром. Сыр. Вот, что могло бы возвратить меня к жизни прямо сейчас. 
Какой вывод из этой ситуации? Я дурочка, потому что медленно убивала себя ради идиота, который даже футболку себе погладить не может. Робб и Катарина — лучшие люди, которые случались в моей жизни. А Уоррен Холмс полное говно. И даже эти его глубоко посаженные темно-синие глаза не перекрывают этот факт. Разве что только чуть-чуть. 
Воспоминания о близких мне людях тысячью маленьких ниточек переплетаются в моей голове. Рвут мне мозг на части. Слишком больно и слишком тяжело знать, что больше я их никогда не увижу. От этого хочется умереть, будучи уже мертвым. Сложно представить, что чувствуют люди, ищущие выход в смерти. Будто бы смерть избавит тебя от проблем. На самом же деле она умножит эти проблемы в несколько раз, только их придется расхлебывать не тебе, а твоим близким. 
Мои мрачные рассуждения прервал стук в дверь. 
— Эрика, я войду? — послышался очень чистый, будто бы отрепетированный заранее, голос, обычно присущий актерам. В такие голоса влюбляются. 
— Да, проходите, мистер де Вер. 
Дверь открылась и мужчина зашел. 
Мистер де Вер был синеглазым мужчиной с широким лицом и гладкой кожей. Он был в меру высокий, всем своим видом напоминал главного героя рекламы какой-нибудь супер-эффективной зубной пасты. Я на сто процентов уверена, что зубы у него блестели не тусклее софитов в театре. Больше всего в его внешности в глаза бросались волосы: залакированные до полумертвого состояния, стриженные по последней моде. Свет падал на них так, словно они были вылеплены из пластилина. 
И во всем этом внешнем виде не было ни капли живого, кроме глаз. Переступив порог комнаты, он мельком глянул на меня, как будто нечаянно. И этот осмысленный взгляд был единственным, что соединяло его с миром живых. В них была его душа. 
И он, и эта женщина по имени Эрика походили на манекены, в которых были заточены несчастные души. 
И это пугало.
Неужели я буду такой же? (Страшно было представить и то, что мои волосы тоже станут похожи на пластилин. Зачем же я тогда ихъ отращивала?)
В это странной комнате с ослепляющим светом располагался большой надутый диван. Больше всего сейчас хотелось лечь на него, нет, даже плюхнуться с разбега, чтобы мое тело отпружинило от такой мягкой на вид набивки, и я просто уснула. Уснула и проснулась уже дома. Рядом с Фредом. Пускай даже он опять перетянет одеяло на себя. Лишь бы проснуться снова живой.
Вместо меня на этот диван сел мистер де Вер. Всю элегантность его образа нарушило то, что, садясь на него, он схватился за спину. И это был второй маячок, подающий сигналы о том, что мистер де Вер ещё жив. 
— Вроде и мертвый уже двадцать лет, а спину всё равно ломит. Адство какое-то. — напряженно выдохнул он. — Ну, что у вас случилось, Эрика? — он закинул ногу на ногу, приоткрыв носок из-под, вероятно, очень дорого, сшитого на заказ темно-синего, как и его глаза, костюма, скрестил руки на груди и принялся ждать. 
— У нас проблема с душой номер пятнадцать. — слегка сбивчиво ответила Эрика. 
— Имя?
— Сиа...
— О, кстати, Эрика, дорогая моя, у вас тут случайно не завалялась обезболивающая пастилка? — совершенно отстраненно вбросил мистер де Вер. 
— Нет, но вечером будет поставка. До сих пор дает знать прижизненное искривление позвоночника?
— Да, так, как там её? — мистер де Вер потянулся, зевнул и снова посмотрел на меня, но уже как-то пренебрежительно. 
 От обиды я даже кашлянула. Как бы давая знать, что я тут тоже вообще-то нахожусь. 
— А, — Эрика, стоявшая до этого ко мне спиной, повернулась в пол-оборота в мою сторону. — Сиа...
— Аскеланн. Из Такомы. — напомнила им я, немного подняв голос. 
— А дата рождения? 
— Пятое декабря, 2000 год. 
— Так, — задумался мистер де Вер, — и в чем тут у вас проблема? 
— Проблема в том, — начала Эрика, снова расхаживая туда-сюда по комнате, — что компьютер при вводе данных этой девушки выдает ошибку. 
— Эрика, но это же невозможно. Наши компьютеры точнее и мощнее, чем компьютеры в мире живых. Они не могут выдавать ошибку. — в конце он будто надавил на Эрику, отчего она сразу же за торопилась подойти к компьютеру. — Может, ты ввела что-то не так? 
— Ладно, мистер де Вер. Вам стоит посмотреть самому. 
Она принялась усердно кликать мышкой, одновременно набирая мои данные на клавиатуре. Мистер де Вер неспешно подошел к ней. Он делал это с такой неохотой, что было видно, что эта работа ему уже в печенках сидит. Спустя несколько манипуляций с компьютером, на экране высветилась надпись: «ошибка». 
Мистер де Вер изумленно поднял брови, и издал протяжное «о-о-ох» так, будто обыгрывал какую-то драматическую роль в театре. 
— Что же... Эрика, это весьма странно. — в конце-концов ответил он. — Нам нужно позвонить в архив. Там точно должен быть записан срок жизни этой девушки. 
— Стойте, — фраза «срок жизни» меня возмутила. Я человек, а не предмет какой-то! — срок годности, совсем как у глазированного сырка из магазина? 
— Совсем как у глазированного сырка. — подтвердил мистер де Вер. 
— Мне звонить в архив? — осторожно поинтересовалась Эрика, прервав наши гастрономические рассуждения. 
— Да, я думаю, стоит. Надо же куда-то её определить. 
Эрика поднесла руку с умными часами ко рту и сказала: «Архив земной жизни, пожалуйста». Послышалось подобие гудков, но никто не ответил. 
— Кажется, у них перерыв на обед. — предположила женщина. 
— Попроси их прислать данные мне немедленно. 
Эрика опять уткнулась в компьютер, видимо, отправляя запрос сообщением в этот самый архив. 
— Так-с, — протянул мистер де Вер и взглянул на свои часы. В момент они спроецировали голограмму, на которой было изображено досье, совсем как в шпионских фильмах. — Сиа Аскеланн, семнадцать лет, мать — Алексис Аскеланн, отец — Генри Аскеланн, сестра — Кэролайн Аскеланн, бла-бла-бла, — он читал мои данные нарочито уныло, как вдруг запнулся и действительно удивился, — дата смерти — тридцатое октября две тысячи пятьдесят восьмого года. Ей должно быть пятьдесят семь... — тут он посмотрел на меня и покачал головой. — Бред...
— Мистер де Вер, но мы никогда не совершаем ошибок. — заплетающимся языком стала зачем-то оправдываться Эрика. — Все: дата рождения, дата смерти, срок жизни, даже семья, в которой ты родишься — написано в жизненной программе. Она есть у всех. Это правило, которому подчиняются все. Хотят они того или нет.
— И тем не менее произошла ошибка. Сбой в системе. 
— То есть, я не должна была умереть? — по телу пробежала дрожь и я, казалось, побелела. 
— Поздравляю вас, — мистер де Вер повернулся ко мне, — Сиа, вы первый человек в истории, который смог сломать всю нашу чертову систему. Вы обманули жизнь и смерть. 
— И к сожалению, эта моя уникальность не пошла мне на пользу. Как видите, я в загробном мире, где оказаться не очень-то и хотела. 
— Зря вы так. У нас тут поинтереснее, чем у живых. — Эрика как будто обиделась на то, что я не захотела быть мертвой. 
— А вдруг вы меня сейчас в ад засунете? 
— Его нет. — усмехнулся де Вер. 
— Стоп. А Рай? 
— Тоже. Загробная жизнь более «прокаченная» версия обычной, досмертной жизни. 
И тут мне в голову пришла идея, как вытащить себя из этого безумия. 
— Ладно... Раз я умерла по ошибке, может, вы могли бы оживить меня, а я просто проснулась бы живой у себя дома и поехала в школу. И забыла бы это как кошмар. 
Эрика и де Вер переглянулись и расхохоталась. 
— Оживить? — переспросила Эрика. — Никто не смеет перейти границу из загробного мира в обычный. 
— Да и оживлять мы не умеем, если честно. Это единственная вещь, которую мы и не умеем. — задумался де Вер . 
— Но ведь это ужасная несправедливость! — от досады я топнула ногой и надулась, как маленький ребенок, у которого отняли конфету. — Мне еще столько оставалось жить! 
— Ну, кхм, — де Вер обратился к Эрике, — так-то она права. 
— И что вы предлагаете, мистер де Вер? 
— Сиа, — он снова повернулся ко мне, — я думаю, мы можем загладить нашу вину перед тобой от лица всей администрации Загробного мира. Я думаю, мы можем вернуть тебя к жизни, — тут я уже обрадовалась, как вдруг он продолжил, — но всего лишь на двадцать три дня. Так скажем, вернуть тебя в последние двадцать три дня твоей жизни. 
— Но, мистер де Вер... — Эрика подняла палец вверх, чтобы вставить свое слово, но он её прервал. 
— Это исключение. Только для тебя, Сиа. 
— То есть, я просто заново переживу последние двадцать три дня своей жизни? 
— Да. Ты сможешь исправить какие-то свои ошибки, насладиться последними неделями своей жизни и все такое. 
— Я смогу исправить свою смерть? 
— От смерти не убежишь. — грустно изрек де Вер. 
— А начальство? Они разрешат нам провести такую хитрость? — Эрику буквально раздувало от непонимания и негодования. Её тонка и сухая кожа натягивалась на кости и будто немножко вздувалась. Так, что было видно вены, пульсирующие у неё на висках. 
— Я думаю, для девушки, обманувшей смерть, они разрешат что угодно. 
Так меня еще не называли. В этот момент я чувствовала себя тем человеком, о котором пишут книги и которым восхищаются, как героем. «Девушка, обманувшая смерть.»
 
Эрика усадила меня на тот самый бархатный диван, о котором я так мечтала раннее. Я старалась сидеть спокойно, но сердце было готово выпрыгнуть из груди и яростно отбить чечетку на полу. 
Мистер де Вер, вышедший из кабинета пару минут назад, вернулся с шприцем с сомнительной полупрозрачной зеленой жидкостью. 
Секунда. И мне в плечо впивается игла. 
Щипит. Как детская шипучка на языке, только в плече. 
— А теперь спи...