Герои спят вечным сном 74

Начало
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее
http://www.proza.ru/2018/10/18/553

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ
ПОСМЕВШИЕ

Я отделялся от Вселенной
И над Творцом её глумился,
Быв только перхотью и пеной,
Геройски с ветряками бился.
Адриан Роум

«Икота, икота, иди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого». Замёрз быстро, а болото кончилось не вдруг, позволив вылезти и одеться. Плотик, связанный из досок верёвкой, которую после неудачной попытки бегства носил в кармане, Леон приспособился тянуть водой, играя в бурлака.

Привыкшее ко времени обеда пузо урчит с недостаточного количества капусты, зато душа! Такое счастье! Такой восторг! Хорошо бежать по киту, по костям стучать копыту! Чудо юдо рыба кит что Леону говорит? Совсем ничего не сказал вымышленный персонаж. Молча, молчит. Земля отзывается, вода подбадривает стопу.

Вот повезло! До конца теперь так будет! Каков на карте масштаб? Далеко ли до города? Не знает путешественник, только видит, будто проволока поперёк русла протянута, подпорки стоят.

А ведь и впрямь проволока, предупреждение от чего-то. Нука! Пустить одну досочку: прокатит ли? Вполне. Плывёт, на середину вынесенная. Прошла под проволокой сантиметрах в двадцати, опор не задевает. А дальше – поворот, и не поймёшь, что сталось. Самому попробовать? Рискованно. Лучше спрятаться, приглядеться.

Пригляделся, и вовремя. Мало того, что спрятаться нельзя, уходить от воды желание сразу исчезло. Где обычно на речках начинается трава, перепахан берег, кусты бутафорские торчат, каждый след видно, даже птичий.

Бежать отсюда! Бежать! Только стой. Ого, пробитая в мягком тропка. Люди средь бела дня к беде или к удаче? Кому как, должно быть. Там, где лошадь Дугановых сбавила ход, почуяв хутор, ни к чему они, даже опасны, тут же самый раз пригодились.

Перебредает речку группа, весьма разновозрастная. Босые. Одеты в лохмотья – «как попало» стиль. Леон пристроился – не заметили будто бы. Краем пахоты идут, по пути новых и новых товарищей приращивая, а те-то с пахоты как раз и выходят. Что бы это значило? Почему появлением Леона не интересуются и друг на друга стараются не смотреть?

Тропа влилась в просёлок. Пост. Немцы всех обыскивают. Леон обувь утопил. Моток потерялся! Не огорчение, наоборот - радость, потому что ни у кого ничего нет, и верёвка стала бы событием, из ряда выделив её владельца.

Парами, парами, руки вверх, ладони вперёд! Долго ли эдак плестись? Не очень. Вот железнодорожный переезд, за которым руки можно опустить и соединиться с такой же группой, уже без конвоиров направляющейся от насыпи прочь. И теперь не разговаривают. Дорога раздвоилась, а люди сворачивать с неё стали ранее того (по домам, должно быть). Леону следует воды придерживаться, поэтому пошёл направо.

Закат под осенью уже короток, но задолго до него посмурнело. Дальше что? На ночлег проситься – не знает как, под кусточком ночевать - полный ужас. Комары, (кстати) весьма правильные, хоть пора уж им в прошлое уйти.

- Провались он прахом, – некто выругался меж зубов.
- А чо, может провалится? – Перекинул слово другой.
- Нам ли хрен - едино, рельсы пустят на воздусях, и так же столбовать будем.

Не озадачился словом, не вслушивается Леон и всё-таки сказанное вспомнил задним числом, сейчас же - без надобности. У него своя забота: мокрому холодной ночью уцелеть. Беглецы обычно в стогах ночуют, на сеновалах. Городской житель стога толком не видал, а лезть во двор или пристраиваться около – пущая опасность.

Плохо, если не разработан план. Как его разработаешь? Надо, случаем вписавшись в чей-то замысел, не оглядываться, прямо смотреть.

- Куда? – Рядом тихий голос: то ли парень, то ли мужик обращается прицельно к нему.
- В город. – Шепнул себе под нос Леон и получил рекомендацию.

- Видишь – едут? К третьей подводе встань. Ничего не спрашивай; ни с кем не говори; сесть на телегу можешь.
В руку, праздно свисающую, ложится пара лаптей. Вещь понятная: носил с онучами и без них. Надеть - мало времени, спешит за третьей подводой. Колко бежать по дресве, * да нет выбора. Догнал, поравнялся, идёт.

- Ноги-то собьёшь, - себе под нос бормочет тётка возчица, - обуйся уж. Докуда с нами?
- Выселки.
- Сядь, притихни. Там побужу.

Страшно Леону, очень страшно, хоть кажется – помощь весьма кстати пришла. Обратили-таки на него внимание, и куда привезут! Ровно туда – в немецкую комендатуру, так надо понимать. «Опять недоволен Шлёмушка. Только делать нечего. Сиди, покуда ни за что не взяли, потому как, убежавши, можешь двойное спровоцировать».

Нил Силыч Малашков, «падла распоследняя», по головам считает на выходе и входе. Заметил всё: «Странная фигура малый. Убрать следует тихонько и подальше. Совсем не нужен чужой в Селечёвом, даже ребёнок. Столько их было, прошедших и немцами отловленных, но этот – свыше всякой наглости, из ряда «столбов». Как оказался там? А девочка пропала, и не шевелятся посты. Неужели замысел свершить суждено?»

Вдоль железных дорог повинность от партизан: столбом стоять. Жителей близ лежащих деревень загоняют через пятьдесят метров друг от друга по колено в землю на три часа, якобы – своих диверсанты не станут подрывать. Перепись душ по дворам. Списки в управах составляются - не щадят ни старого, ни малого. Особенная мука зимой и в паводок вплоть до гибели. Чаще же руки ноги помороженные отпиливают.

Горя с этим не знали Селечёвцы, потому что Розовый мост и так чрез меру охраняется: предмостные укрепления с обеих сторон; вспаханная полоса; проволока под током. Только староста НилСил, гром бы его побил, да чтоб жив он был, нашептал, кому положено, будто шляются незнакомцы пачками, стаями бродят. Вот и у них «столба» завели.

Деменкова Лариса чрез меру столбовать пристрастилась: ближе-то к мосту никак не подобраться, надо же – вплотную. Шаг и взгляд важен для выполнения задания. Становит её Нил замест своих девок: плат пониже накрой, и сойдёшь за чернеца шельмеца. Тем более, что от холода шею все заматывают, сапоги по местам вкопаны, а разглядывать друг друга – себе дороже.

Мечтают заудаханные «новым порядком» Селечёвцы, кабы пришёл добрый человек, «уронил» движение хоть немножечко, хоть на пару дней, потому что Сталинград. Слово это через фронт проникло, без листовок распространяется. Нил Силыч, например, в какую хату ни зайдёт, тотчас объявляет: к Сталинграду, мол, немцы вышли. Бодренько бормочет, вдохновенно, сам же крестится с поклоном. И те, хозяева, крестятся молча. Такая вот пропаганда, носа комару негде подточить.

Красные заминировали мост не на страх, а на совесть. Нил в курсе – участвовал, как представитель местной власти, схему видал. Слушок есть, будто из-за него и не взорвалось, ан, правда, сто процентов истина. Так и было. На момент предполагаемого взрыва немцы далеко прорвались. «Не актуально», - сказал Нилу Капитан Жариков и велел взорвать «попозжа», когда нужным сочтёт и возможным.

Поверх основной «картины» примануха поставлена – вроде блесны рыбацкой. Её-то и выдал немцам Нил, упрочив своё положение. Много раз диверсионные группы затеивались уронить Розовый мост. Нил, если чуял нечто, притихал. Риск – благородное дело, да несоразмерен: в случае провала никогда никто этот мост не взорвёт.

Наверняка надо. Подвернулся наверняк. Сподобилось в город по хозяйственному делу, а там – Анфим на должности немецкой. Нилушка и рискнул, открылся: природник, мол, хочу и могу. Поднял его Анфим наверх, с Андреем свёл, портреты коего по области уж красовались.

Для «столба» Лариса выбирает глухоманный край, хоть там пить и есть - никому не поднесть. Железная дорога по насыпи высоко лежит от запада, восточный берег выше того - подымаются отвалы. Южный из них не отвал – естественная гривка, и в ней прорытый ход. Селечёво по ту сторону, здесь же - на сколь вёрст, Светловские болота. Немцу бездарь – партизану путь. И об этом Нил фашистов упредил.

Послушались. Распахали, натянули колючку с рельс и болот, бредень меж опорами, а на берегу от Светлого (помимо предмостников) застава пулемётная в доту (или как его правильно назвать).

Не зря Леону капуста пригрептилась. Ужин на тот час у Фрицев был иль иной перекус. Вышли они из короба своего руками помахать, съестным подразнить меняющегося «столба», и не заметили по речке поплавок. Зато Лариса всё заметила.

Первое: с дождями проволоку над водой подняли, а по сухоте опустить - забыли. Второе: Новиковский! Полная полундра! Зачем здесь – не вопрос (потом поймёт), а что поверх доски плыл и не убило – ценность воще. Третье: доски с верёвкой! Вот где удача выше крыш!

Обыскивают «столбов» туда и обратно, по головам считают. Дай Бог здоровья Лёньке, что полезные предметы пронёс и заменил её в паре. Положить моток мимо кармана с неловкой руки - пустяк, если умеешь. Он чистым пошёл и беспечально.

Лариса не стала особого приглашения дожидать, а тотчас, соорудив петлю, проплыла, покрывшись досками, а потом по дну скользнула под расставленную для диверсантов сеть. Водица не шелохнулась. Тихо, как в раю! Спасибо Новиковскому, ведь его доска без задержек поворот по мягкой дуге показала, к мосту подошла, не обеспокоив охрану.

Брешут немцы, что с ними Бог. Откуль не взялся, налетел ветер, принёс облаков ровно столько, чтоб замутить окраинцы мостовых теней. Сетки (опять же) с двух сторон: попадёшь среди них – течением не вымоет. Внутри сетей легко перемещаться и проверить, а что проверять – Ларисе ведомо, в подробностях дядька Нил пересказал и не единожды.

Заминированные опоры – немцам половина беды. Главное – в насыпи метров за сколько-то по обоим берегам подведён заряд. Дважды грохай с каким угодно интервалом. Тут, когда вынали коряги, схему порушить могли. Нет, Ниловыми стараниями обошлось, не обнаружил никто, однако следует по соединениям пройти, тщательно ощупать.

Притемок – благо; темнота – мать родна; изъеденный за полвека ледоходами стояк, будто лестница, камушки в нужных местах притёрты, а вынаются, настил – вроде каскада турников, полоса препятствий в «Солнышке».

Носит Лариса под щекой воровскую писку, монету заточенную. Надо клеммы подтянуть, вот она отвёртка – куда тебе слесарный инструмент! Если потребуется – за ножик сойдёт. Потребовалось и не раз. Всё проверила, всюду прошла (даже верхи). Ортунг в Ниловом хозяйстве.

Как мост подрывать собираются, Лариса не спрашивает. Кто и когда – тем более. Андрей велел, выполнив, мышонком скользнуть домой (слишком много знает). Нил согласен. Уговор таков: пропала девочка, значит – порядок. Возникнут вопросы – в деревню спустись. Ниже по реке та же проволока: выйдешь, если зашла.

Дело сделано. Под правым крутым берегом возле водной кромки против течения проскользнуть не труд. Слева наблюдатель отсутствует, воду сверху смотрят. Доски взять – для мокроступов пригодятся, и чтоб внимания не обратили.

След на камне высохнет. Стенка дота тёплая: солнце равно светит всем, луна же – избранным – до полуночи стареющий месяц не взойдёт, а потом весьма кстати волчье солнышко! * Ищите, милые, свищите. Новиковский-то как же? Нету сил для рассуждений – бежать, бежать, дабы затемно болота позади остались.

***

Малыши обступили Сулимова, и он сел на землю так, чтоб на одном уровне глаза. Едины ростом, телосложением – куда твоя гвардия. Невеянный хлеб не голод, посконная рубаха не нагота. Домотканненькие созданьица не только свои, но по кумовьям, преродникам собраны от напасти, дабы тем легче было бегать для партизан.

- Что, - подмигнул Ерошке генерал, - защитник родины, палец в нос – не правильно совать. Воинские команды знаешь ли?
Ерофей кивнул.

– А ну, проверим. Смирно!
Не только старший, но весь отряд выполнил, подровнявши строй.

- Умеете, да. Налево кругом! Отставить. С какой ноги идёшь? До старости запомни: совестно русскому солдату пятиться - не пристало. Правую вперёд! Налево кругом. А это кто? Человек! Собачье положение? Зачем!

- Ходить не умеет.
- Как?
- Малой.

- Отчего же? В подземелье – дорос, а ходить – мал? Не правильно. Вставай, вставай! Руки? Так, молодец. Вперёд шагом марш! Получается. Стоять, не качаться! Пошёл! Правая рука вперёд, левая – к поясу локоть! Умница, хорошо.

Нечто делала на тот час или так выскочила с ножом женщина? – Пута разрезать, - кричит, - первый шаг замётан чтоб!
- Глупая! Не смей! – Вертанувшись, бросился под нож Сулимов. – Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Так надо благословлять и не иначе!

Татьяна (Афанасьева), пятая по старшинству хозяйка, выронила нож.
- Ну, – взял её руку Сулимов, - складывай пальчики. Понимаешь ли, о чём? Господь Иисус Христос - воплотившийся единородный Сын Божий, ещё в раю обетованный прародителям нашим Спаситель и Искупитель рода человеческого. «Если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений…» * Господи, Иисусе Христе, дитя сие (имя его)?
- Родька.
- На славный шаг напутствуй Родиона, Господь, и больше ни каких чертей, никогда чтоб не было. Молитва материнская со дна моря подымает. Слышала о том?

Слышала, вспомнила. Когда слово «Кандагар» стало непраздным для сыночка, написала Татьяна Васильевна полковнику Буканину, кто и посредством чего учил его ходить.
- Так-то, милая, - смирил голос Сулимов. - Супостат для наших детей найдётся. Нам же с тобой следует… Не ползать!

Родька покачнулся и послал наставника характерным жестом далеко: отстань, мол, с глупостями, вызвав полное одобрение! Наклонился новообращённый воин, поднял нож, протянул матери.
- Вот, - сказал Сулимов, - будет всё нам с тобой, моя радость! Без обиды живи, надейся. Должно победить, для Всех сбудется.

- Митенька, никак ты?
Сидевший на завалинке Ганс, увлечённый Баскервилькой и обучением малышей, сразу обратил внимание на тепло одетую, легко (вопреки возрасту) выбежавшую из крайнего домика женщину. Дэми же не глянул до тех пор, пока ни коснулась плеча.

- Дана! – Отшатнулся и обнял Сулимов сверстницу. - Что ж это я! Как мы тут!
- Митенька!
- Да. Господи, Боже мой! Где ты, с кем? Не слыхал о тебе.

- Отъёмно жила, с небом да с травами. Теперь вот как, не знаю. Девочка есть у меня, за этим переехала. Ни то бы, довеку там. Про Наташу сказали, молюсь о ней и за тебя ежеминутно. Спрашивать – нету. По военному времени - лишнего: одна живу. Нападёт залётный супостат, хоть убей – чурка я, пенёк.

- Дана! Подумать только! Я и не предполагал, что эдак меня назвать могут. Динозавр, чего уж там.
- Кто?
Поднявши прут, Сулимов нарисовал на земле очертания ископаемой живности.

- Яшшерица! – Шарахнулась Даната. - Нечто можно? Эдакие до потопа жили?
- Далее того, умница, прежде сотворения людей.
- «И рече Бог: да изведут воды гады душ живых, и птицы летающыя по земли, по тверди небесней», * так что ли? Ну, и высокого ты о себе мнения, господин генерал! Моя-то где?

- Доить ушла с ребятами, - ответил на заданный пространству вопрос Гришка. – Володя тоже там. Умываться, ушастики! (махнул ладонью старший братец по близ оказавшимся головушкам малышат), живее, молоко. И тебе молоко, жуткий пёс! Умываться не обязательно.

Баскервилька от внимания к своей персоне вмиг утратила грозный вид и первой помчалась к молочному сараю, превратившись в обыкновенного Шарика.
- Эх, - огорчился Сулимов, - метаморфозы собачьей жизни. Погоди кА, что это у него с ногой?
- Не знаю, - пожал плечами Гришка. – Вроде бы нигде не падал, не цеплялись, аккуратненько вёз.

- Пальцы поломаны могут быть, - сказала Таня. - На Палешь, там установили аппарат.
- Некстати обратно ехать. Другое на роду написано. Фиксируем, и далее. По пальцам дети будут. Данушка, справишься ли?

- А сам? Эх! Без руки – да. Где тебя?
- В прекрасном, знаешь ли, месте. Вообще, на земле много прекрасных мест, но люди (почему-то) озлоблены и несчастливы.

- Давно я живу, давно. Тоже динозавар без чешуёв. А всё ведь из прежнего?
- Не знаю, Данушка. Меняется. Только нам-то – каждому единственный ответ. Посадить его? Садись. Холод принести? Как думаешь?

- Большой отёк мешает думать, – приговорила диагноз Даната. - Хорошо наткнулся. Лангеточку сотворим? Лапоть. Смотри кА – треснул, отлетел. Приличной силы удар.
- Правда ваша, матушка: "Знай сапог сапога, а лапоть лаптя". Как он их ругал неделю тому, слыхали б вы. Куда твой шах или султан!

- Ты, Митя, султанов-то настоящих видал ли? Нечто они эдак пыжутся?
- Весьма и много, все подряд. Глядишь, и вопросы возникают: каков на отхожем он горшке, страшно ли помирать, надевает ли маску, проснувшись.

- Наш-то проще?
- Который?
- Лександрыч хотя бы.
- Лександрыч делом занимался, некогда было усложнять.

"Делом! - Захотелось воскликнуть. - Начто же сына он такого вырастил!" Но вспомнила Даната про своих сынов и спросила:
- А Ленин!

- Талантливый политик, вполне отвечающий времени безжалостному и неистовому. В каждом своя простота. Всяк оказывается при каких-нибудь обстоятельствах. Пред султанами непременно взглядом прикрываться надо, пупок выставлять, иначе – не поймут тебя.
- И ты, Митенька, пыжился?
- Ещё как! – Сулимов скроил представительскую внешность, Даната засмеялась. – Да, милая, да. Смешно, как вспомнишь о Господе. Все наши потуги – прах и тлен, а всё-таки делаем.

- Перепыживал их что ли?
- Конечно. Великая держава, как ни унижают. Доброе бы, а такого умею, полжизни отдано.

- И ведь не задавило тебя?
- Властям, Данушка, меняться, России стоять. Мы добро казённое спасали, тем и спаслись.
- Что же, Митя, с властью этой?

- Судя по тому, как события развиваются, ей ноги надо мыть и воду пить. Усобицу прижали, Разруху. Какой ценой? Второе дело. Малой цена никогда не была, как не бывать Риму четвёртому.
Смотри ты, от чего уходим! Из-под спуда, из чрева плотского вся нечисть вывалилась, поскольку причиной смуте была, смуты хотела. Не Господь наказал, но мир загородился от Господа, и русский тоже, как ни страшно этакое слышать.

 И всё-таки стоит Россия, не под двунадесятью, а под ста языцами стоит. Отсюда – и человечеству жить, хоть не дождёшься благодарности. Во Имя Господа, милая, только Им и для Него.

- Безбожная ведь эта власть!
- А та божественная ли? При полных-то при возможностях! Даже речь по-христиански вести в приличном обществе никому нет охоты. Про повеления Господни (ближнего жалеть) – будто из другого мира. Один Ленский расстрел чего стоит, а Гапоново шествие!

Эти хоть честно сказали: «Нам до Бога дела нет». Те же, «как гробы скрытые!» Не от себя говорю, Данушка. Новомучеников-то ныне, будто древес в лесу. Вот – их слова: «О Богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея Господа просим». На смерть они с таким словом идут, за Христа и за родину, которую предшественники на удобства сменяли.

Испытание послано каждому из нас, и грех отодвигать. Знаешь ли, Вышенский затворник давно уж сказал: «Самое страшное для человека даже не падение в грех, а привычка греха, его постоянство, которое настолько пленяет сердце, что душа уже не может оставить пристрастие и обратиться к Богу». Вот до чего доведена была страна, и священнослужители молчали «в тряпочку», как ноне отроки говорят.

Таня вынесла сундучок с бинтами, в грелке лёд, пошла к молочному сараю, углядев первых подойщиков.

- Что произошло? – Спросил Дитера Сулимов и в качестве ответа прочёл непотопляемую, откровенную в безысходности ненависть, от которой спрашивать расхотелось. «Ладно, - решил, - грош не всякому хорош. Нужны причуды, пусть имеет».

- Встаньте, - велел. - Болит? Легче? Впредь - осторожней, будьте добры.
- Что говоришь, Данилыч? Не пойму я! Он-то понял ли?
- Да, потому, как немец отроду, и этот - тоже.

- Ой ли! Где ж его взяли!
- Полно их развелось кругом, Данушка, если помнишь, больше, чем следует.

-И правду сказал. А эвона кто?
- Володя мой – Тимошин внук.

С кружкой бежит не верящий в войну: - Молоко, - кричит, парное! Представляешь, видел, как из козы является.
- Не пью молока, знаешь ли, - попытался осадить правнука Сулимов.

- Ну и что? Не один ведь!- Протянул Володя кружку Гансу. – Ого! Ударился? Где? В лесу, должно быть, о корягу? Сунул под педаль, упали бы. Представляешь, Этери! В Эрмитаже прошлый год! Лучше всех козы слушаются, и как быстро доит!

- Эрмитаж? Погоди, пулемёт самозаряжаемый. Я о ноге спросил.
- И я ответил: не понимаю, где удар. На ягодах менялись, спокойно слез; Потом садился – лапоть целый был; Если нога коснётся движущейся части велосипеда, он упадёт, а мы спокойно ехали. У Пруда я обнаружил Этери, но и там… Ого, как смотрит! Обидели мышку, написали в норку.

«Набрался пакости!» - Хотел рявкнуть Сулимов и не стал, потому что заметил, как испугалась Даната. Всё правильно. Сопоставил Володин сумбур, вспомнив прошлую весну: есть у девочки родители. Найдутся – заберут. После близости старая боится одиночества. Не будет так. Далеко там до идиллии, только не сподручно объяснять».

- Видела ты, - вслух Сулимов сказал, - Много тут обормотиков? И до чего уважительные!
- А ведь и да, - вцепилась Даната в спасительное слово. - Сколь годов за ними, как за каменной стеной. Сталось отселиться, и верила, что сама при силах, только где там! Отвлекусь на лес или на воду, ан, гляжу - огород распахан, подпоры укреплены, кровля надёжная. Идут на двор, будто хозяева, «спасиба» не просят. Прости, Митенька, огорчила тебя неблагодарностью да страхами. Так-то свиньи выращиваются.

- Что ж, прощу. «Остави нам долги наши!» Господь бы нас с тобой простил.
- И есть, за что. «Обидели мышку», твоё дело. Сколь времени гордость на родичей точила манером султана того. Стыдно, Митенька. Уважение от них! Все на свадьбы звали. Не иду, так сами – с праздником, благословиться бегут. Меньшие-то – ангелы невидимки. Валерочка, вот, Гена. Прости меня, дуру глупую.

- Простил, говорю. Давно ли тут?
- Третьего дня.
- Хату перевезли?
- Нет, осталась. Всё осталось. Скрытное угодье там, будут пользоваться. Здесь Федосово жилище праздно стоит, осиротевши.

- Ну и живи. Манефа, вон, жила, Катя Золотова. Отличны от тебя судьбою, и всё же. Как с хозяйками отношения? В советчицы попервам не сильно лезь – только если спросят. Сделай школу для малых. Сумеешь ли? Далековато по ненастью. Ты же библиотеку собери, самоварчик. Нет ведь бабушки у них, а дисциплину обеспечат, это – без вопросов. Мальчишатки-то правильные, и дочь твоя при них в безопасности. Собака есть ли?

- Померла под ветер. Горевали мы, да, видно, знак – переселяться.
«Как под ветер померла», хотел спросить Сулимов, но такое отвлекло, что про смерть собачью навсегда забыли, а про Этери с Дитером - надолго.

Бурей, вихрем, отколь ни взялся, налетел со стороны Кружилинки Марьенков Денис одвуконь. Что за роскошь! Что за спех! – Догуляй! – бросил поводья выскочившему из-за хлева Гришке, спрыгнул, чуть ни подмяв Володю.

- Дмитрий Данилыч! Есть у вас?
- Что?
- Место, полотна, кормящие: на Сенькином-то некому.

- Ступай за молоком, - уверенный, что всё уж выпили, велел Сулимов Володе, - да позови… Не надо, идёт.
Таня сразу поняла: малыша услали. – Дождись, - говорит, - новых подойщиков, кружки вымой, собери покамест.

Денису – акушерка прозвище. Хлебом не корми, а роженицу какую-нибудь дай. И теперь младенец у него, судя по размерам свёртка. Размотал на крыльце и!!! На что видал Сулимов виды, но и у него колени подогнулись.
- Где это! Зачем! – Охнула Даната.

- Баба в огонь бросила (нагулянный, должно). Я выхватить сумел. А её! Найду, всё равно найду, из-под земли достану! Противоожоговый есть ли?

- Есть, умница ты мой. Дыночка вот, снадобье… И вообще, повезло ему – выходим. Ты же, мил человек, помолчи пока.
- Что значит, помолчи?
- А то. Девушка далековато – не слыхала; мы с Данилычем оглохли – будто умерли; эти – не разумеют нашу речь.

- Зачем молчать!
- Надо так, родной, надо. Выживет малыш с ожогов, а горе ему от злобы и молвы. Сиротство по войне – простое дело, обычное, да свыше силы через жизнь пронесть, что мать в костёр кинула! Побереги его. Сам же как? Молитвой, рассуждением в себе подобное лечат. Берусь выхаживать. Танечка, покормишь ли?

Родион уже напился козьего молока и такое испытал огорчение, увидев, как мамка приложила к груди чужого, что снова перестал ходить. Тень упала с безоблачного неба, накрыв лица, строения, само солнце помутив.
«Этот обязательно прибьёт, - глядя на Дениса, решил Бастиан. – Нечто невероятное произошло».


1.       Дресва - обломки камня (род гравия).
2.       Волчье (казачье) солнышко - луна.
3.       Послание к Колоссянам святого апостола Павла. Глава 2. Стих 20.
4.       Бытие. Глава 1. Стих 20.
1. Дресва - обломки камня (род гравия).
2. Волчье (казачье) солнышко - луна.
3. Послание к Колоссянам святого апостола Павла. Глава 2. Стих 20.
4. Бытие. Глава 1. Стих 20.
5. Император Александр III
6. Гапон, Георгий Аполлонович — священник, политический деятель, организатор шествия, которое завершилось массовым расстрелом.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/11/18/1373