Без вины виноватые

В  вагоне  было  душно  и нестерпимо пахло давно  немытыми  женскими  телами   и  мочой.  Товарняк,  в  котором  везли  арестанток,  был  так  тесно  набит  людьми,  что  прилечь  можно  было только  по  очереди.  Ехали  уже  несколько суток  почти   без  остановок.  Очень  хотелось  есть.  Вчера  в  приоткрытую  дверь  охранник  бросил  три  буханки  серого  ноздреватого  хлеба.  Степановна  разделила  на  всех.
- Девки,  сразу  всё  не  съедайте.  Неизвестно  сколько  ещё  ехать  будем.  Могут  больше  не  дать!
- А  что  тут  беречь?  На  один  раз  и  то  не досыта!
- Я  предупредила,  а  ты  сама  решай,  как  быть.  Женщина  ещё  что-то  проворчала,  но  вслух  больше  ничего не  сказала.  Наступила  тишина.  Каждая,  из  сидящих  в  вагоне  женщин  думала  о  своём. В  дальнем  углу  послышались  сдерживаемые  рыдания.
- Прекрати,  Светлана!  Себе  душу  рвёшь  и  нам  силы  подрываешь.  Не  помогут  твои  слёзы.  О  ребёнке  подумай.  Крикливый  будет.  Ты  же  ему  нервы  треплешь!
- Я  о  ребёнке  и  плачу. Как  же  я  его  в лагере  растить  буду?  Ванечка  мой  даже не  узнает,  кто  у  него  родится – сын  или  дочь!  Он  же  без  права  переписки!
- Все  мы  здесь  со  своим  горем.  Никого  счастливого  нет.  Поэтому  держаться  надо  и  помогать друг  другу.  Бог  даст,  и тебе  с  ребёнком удастся  какое-то  облегчение  выхлопотать.  Ты  надейся,  верь!
Женщины  загомонили.  А  Вера  вспомнила  свою  семью.  Отец  был  обойщиком.  Во  дворе  их  дома  всегда  стояла  какая-нибудь  чужая  мебель,  которую  отец обивал  новой  тканью. В  большой  коробке  лежала  туго  свёрнутая  серая  вата.  На  верстаке – столярные  инструменты,  ящик  с  мелкими  гвоздиками.  Пахло  столярным  клеем.  Григорий  Ильич  всегда  был  чем-то  занят.  В  его  больших  руках  постоянно  находились  то  клещи,  то  молоток.  Вера  помнила,  как  отец,  смешно оттопырив  губы,  сосредоточенно  помешивает  в  старой  кастрюльке  на   примусе  остро  пахнущий  клей.   С  удивлением  видела,  с какой  лёгкостью  металлическая проволока  режется,  гнётся,  послушно  приобретает   форму  то  мебельной  пружины,  то  решётки  для  звериной  клетки. Григорий  Ильич  делал  их  для  цирка  Дурова.  Мастер  он  был  великолепный,  переняв  это  мастерство  у  отца.  Родился  Григорий  в  Мелитополе – маленьком  провинциальном  городке  на Украине.  В  большой  еврейской  семье  он  был  младшим  и  единственным  сыном.  Кроме  него  было  ещё  семеро  детей,  но  все -  девочки.   Мать  рожала  каждый  год.  Но  бог  оставил  в  живых  только этих  детей.  Когда  Грише   исполнилось  двенадцать  лет,  мать  умерла.  Илья  Наумович  снова  женился  спустя пару  месяцев.  Ему  нужна  была  хозяйка  в  дом.
-  Мужику  не  след  со  столькими  девками  возиться! - сказал  он  своей  молодой  жене  -  Мне  сына  надо  к  делу  пристраивать.  Ты   сама  девок  обихаживай.  Я - тебе  помехой  не  буду.
Гриша  любил  отца,  но  с мачехой  не  подружился.  Невзлюбил,  верно,  из  ревности.  И  ничего  с  собой  поделать не  мог.  Когда  ему  исполнилось  17  лет,  к  ним  в  дом  пришёл  артист из  цирка,  приехавшего на гастро-
ли  в  Мелитополь. Это  был  Анатолий  Дуров.
-  Мне  порекомендовали  обратиться  к  вам.  Мне  нужны  клетки  для  зверей.  От  частых  переездов  они  пришли  в  негодность.  Мы  здесь  пробудем  две  недели.  За  срочность  я  доплачу.
В  это  время  Илья  Наумович выполнял  срочный  заказ,  и клетки  пришлось  делать  Грише.  Он  всё  сделал  быстро,  ещё  до  оговорённого  срока.  Дурову  работа  очень  понравилась,  и он  предложил  молодому  человеку  поехать  с  ним  в  Ростов. В  Ростовском  цирке  надо  было  оборудовать  вольеры  и  загоны  для  животных. Гриша  с  радостью  согласился.  Отец  не  возражал. С  тех  пор  Григорий  Ильич  жил  в  Ростове.  Со  временем  купил  дом,  оборудовал  мастерскую.  Здесь  он  встретил  свою  Сонечку.  Она  была  дочерью  владельца  шорной  мастерской.  Гриша  часто  встречался  с  ним  в  синагоге,  раскланивался.  А  однажды  столкнулся  в  бакалейной  лавке.  Рядом  с  ним стояла  маленькая  черноглазая  девушка  с  копной  чёрных  кудрей,  обрамлявших  белое  личико.  Когда  Гриша  поздоровался,  она  улыбнулась,  и  на её  румяных  щёчках образовались  милые  неглубокие  ямочки.  И  Гриша  «пропал»!  Он  влюбился  с  первого  взгляда. Написав  отцу,  что намерен  жениться,  заслал  в  дом  к  Сонечке  сваху.  Договор   о  заключении  брака   Григорий  закрепил  выкупом,  заплатив  шорнику  приличную  сумму.  Свадьба  состоялась  по  всем  еврейским  законам.  Отец  Гриши  вёл  невесту  и  семь  раз  обвёл  её  вокруг  жениха.  А  раввин  преподнёс  молодым  семь  чаш  вина. Что  символизирует  создание новой  семьи,  как  нового   мира,  который  был создан  богом  за  семь  дней.  И  цифра  семь  стала  для  молодой  семьи  магической. Семерых  детей  родила  Соня.  Всех  они  вырастили  и  даже  дали  образование,  кроме  старшей  дочери  Веры.  Очень  тяжёлое  время  выпало на  долю  её  юности.  Война  с  германцем,  революция,  гражданская  война.  В  Ростове  без  конца  менялась  власть.  То  большевики,  то  корниловцы,  то  гетманщина. Стабильности не было,  спокойной  жизни  тоже.  Каким-то  чудом  мастерскую  Григория  обошли  стороной  еврейские  погромы,  которые  вспыхивали  при  любой  власти. Богатства,  конечно  не  было.  Да,  и  не  всякий  день  ели  досыта.  Однако  дети  все  росли  здоровые.  Соня  оказалась  очень  хорошей  матерью. Любящей  и  заботливой.  Она  ухитрялась,  даже  в  самые тяжёлые  времена  не  только  всех  накормить,  но и  чисто  и  аккуратно  одеть  и  обуть.  Вера  помогала  матери  заботиться  о  младших  братишках  и  сестрёнках.  В  самый  разгар   революционных  событий,  Вера  встретила  и  полюбила  инженера – путейца.  Семён  Коган  работал Железнодорожном  депо.  Был  большевиком,  одним  из руководителей  компартии   ком партии  у  себя  на  работе.  Прошёл  через  аресты  и  ссылку.  Был  намного  старше  Веры,  но  весёлый,  жизнерадостный,  шумный,  он  производил  впечатление  юного,  азартного  мальчишки.  В Вериной  семье  его  полюбили  сразу.  Ребятишки   ждали  всегда  его  прихода,  висли  на  нём  и  старались  угодить во  всём.  Семён  угощал  младших  ландринками,  а  со  старшими  мальчишками  гонял мяч,  пока  Григорий Ильич  не  выгонял  их   со  двора,  чтобы  не  мешали  работать.
Шли  годы.  Вера  с мужем  уехала  из  Ростова.  Семёна  перевели  в  Самару.  Он  по - прежнему  занимался  ремонтом  поездов.  Но  теперь  уже  в  должности   главного  инженера.  Вера  не  работала,  воспитывая  двух  девочек.  Каждое  лето  она  вместе  с  детьми  навещала  родителей.  Новый  1937 год  семья Коганов  встречала  в  кругу  друзей.  Было  весело,  шумно.  Дети  сами  делали  ёлочные  украшения.  Клеили  и  раскрашивали бумажные  гирлянды,  делали  разноцветные  шарики  из  грецких  орехов,  вырезали  из  картона  фигурки  сказочных  героев.  Под  ёлку  родители  положили  подарки  от  деда  мороза.  Это  были  два  пупса  и  различная  одёжка  для  них.  Девчонки  были  счастливы.    Они  сразу  же  начали  наряжать  кукол  и  представлять  себе:  то  дворцовый  бал,  то  снежную  королеву,  то  красную  шапочку.  А  взрослые  поднимали  свои бокалы и  желали  друг  другу  счастья,  мира  и успешного  будущего  своим  детям.
Зима  весна  пробежали  быстро  в  заботах. Семён  много  работал.  Вера  помогала  дочкам.  Хоть  учились  девочки  хорошо,  она всё  равно  старалась  проследить,  чтобы  домашние  задания  выполнялись,  а  в  дневнике  стояли  только  хорошие  оценки. Вечерами  читали  вслух  книги.  Беда пришла  неожиданно.  В  начале  июня  на  заводе  произошёл  взрыв.  Что  случилось,  Вера  не  поняла.  Семён  говорил, что-то  с  котлом.  Погиб  один  человек  и  двое  раненных.
- Верочка!  Уезжай  с  детьми.  Мне  сейчас не  до  вас.  Я  нужен  на  заводе.  Работает  комиссия,  выясняет  обстоятельства  аварии.  А  вам  эти  волнения  и  лишние   разговоры  ни  к  чему.  Побудь  пока  у  родителей.  Когда  всё  обойдётся,  я  дам  вам  знать.  Не  волнуйся,  родная.  Всё  будет  хорошо.
Вера  уехала.  В  душе  жила  тревога.  Она  не  отпускала.  Встреча  с родителями,  радостная  суета  детей,  немного  отвлекли  её,  но  через  несколько  дней  пришла  телеграмма  от  подруги,  которая  работала  секретарём-машинисткой  на  заводе.  «Семён Петрович  арестован тчк  Срочно  выезжай».  Вере  стало  плохо. 
-   Скорей,  скорей.  Сенечка,  держись.  Комиссия  ошиблась.  Ты  не  виноват!  Мы  скоро  будем  вместе!  Я  еду  к  тебе! -  шептала  она  всю  дорогу.  -  Всё  будет  хорошо!   
Григорий  Ильич  уговорил  дочь  не  брать  с  собой  детей.
-  Ты  езжай,  не  волнуйся.  Девчонкам  сейчас 
лучше  побыть  у  нас.  Тебе  может,  придётся  по  кабинетам  побегать. Без  детей  свободнее.  Езжай  с  богом!
Всю  дорогу Вера не  находила  себе  места.  Нервничала  так, что дрожало  всё  внутри,  даже  зубы  стучали  о  край  стакана,  когда  она  решила  выпить  чай,  чтобы  согреться.  Но  трясло  её  не  от  холода.  Мысленно представляла  себе,  как  тяжело  сейчас  её  Сенечке, а  она  совершенно  бессильна ему  помочь.   За  полчаса  до  остановки  она  уже  стояла  в  тамбуре.  Вещей  никаких  у неё  с  собой  не  было.  Лишь  полупустой  саквояж  стоял  у  её  ног.  Наконец,  поезд  последний  раз  дёрнулся,  и   подчиняясь  тормозам, замер  вдоль  платформы.  Проводник  недовольно  покачал  головой:   
- Что  вы  так  спешите,  дамочка?  Дайте  мне  двери  открыть,  не  мешайте!
Вера  отступила  на  шаг.  Как  только  дверь  открылась,  она  подхватила  чемодан  и  ступила  на  открывшиеся  ступеньки. С  платформы  ей  протянул руку  молодой  человек. 
-  Вера  Григорьевна  Коган ?
-  Да.  -  И  она  машинально оперлась  на  раскрытую  ладонь  мужчины.
-  Вы  арестованы!  -  Он  сильно  сжал её  руку  выше  локтя  и  потянул  за  собой.  Чемодан  передал  своему  напарнику.
- Почему?  Зачем?  -  От неожиданности, Вера  растерялась.  Но  потом,  вдруг,  начала  сопротивляться,  пытаясь  выдернуть  свою  руку. 
– Я  ни  в  чём  не  виновата!  Я  ничего  не  сделала!  Отпустите!
-  Прекратите  дёргаться!  Сейчас  приедем  к  следователю,  он  всё  объяснит: почему  и  зачем!   
С  этими  словами  Веру  подтолкнули  внутрь стоя –
щей  у  вокзала «Эмки».  Молодые  люди  сели с  двух  сто –
рон,  тесно  зажав  её  между  собой.  Машина  тут  же 
тронулась.

2

 « Роман  Евсеевич  Мазо.  Адвокат».  Табличка  на  двери  сияла  медным  блеском.  И  так  же  начищено  блестела  отделка    потового  отверстия  в  двери,  прикрытая  легко  и бесшумно  открывающимся  клапаном.  Сидоркин  Достал  из  кармана,  свёрнутый  в  несколько  раз  тетрадный  листок,  развернул  его,  прочитал,  перегнул  пополам  и  опустил  в  дверную  щель.  Несколько  раз  открыл  и  закрыл  клапан,  зачем-то  сунул  туда  указательный  палец и  поводил им  туда-сюда. Затем  смачно  плюнул  на дверь,  и  быстро  сбежав  с  третьего  этажа,  вышел  из  подъезда.  Он  шёл  и  улыбался  с  чувством  злорадного  удовольствия.
-  Сюрпризец тебе,  адвокатишка!  Я  тебе  настроение-то  попорчу.  Перестанешь  улыбаться,  буржуй!
Вернувшись  с  базара,  Анна  Константиновна  подняла  с  пола  помятый  тетрадный  листок,  прочитала:  « Жид пархатый  говном  напхатый».
- Господи!  Как  только не  надоест?  Каждый  день  одно  и  то же!  Хоть  бы  что-нибудь  другое  написал! -  и  она  отнесла  записку  в  помойное  ведро, разорвав  на  мелкие  кусочки.  Сильный  стук  в  самом  низу  двери,  известил  о  том,  что  прибежала  из  школы  Эммочка.  Она  всегда  стучала  в  дверь  ногой.  Прижималась  спиной  к  двери  и  пяткой  барабанила.
-  Эмма,  ты  сломаешь  дверь  или  оторвёшь  набойку  у  ботинка.  Сколько  раз  тебе  это  говорить?
- Зато  слышно!  Мама,  смотри,  кто-то  опять  плюнул  нам  на  дверь!
Анна  Константиновна  вздохнула,  но  ничего  не
ответила.  Взяла  тряпку  и  пошла,  мыть  дверь.  Вечером 
пришёл  Роман Евсеевич. Румяный  с  мороза,  улыбающийся,  он  с  порога  подхватил  на  руки  дочь,  обхватил  за  плечи  жену  и  закружил  их  по  комнате.
- Девочки,  мои  дорогие!  Кормите  скорее  своего  папочку.  Он  голоден  как  волк,  и  может  съесть  вас  обеих,  даже  не  посолив!
Весёлые  и  счастливые  они  сели  за  красиво накрытый  стол. Каждый  спешил  поделиться  своими  новостями,  поэтому  за  ужином  они  говорили,  перебивая  друг  друга,  смеясь  и наворачивая  за  обе  щеки  немудреный  ужин.  Им  было  хорошо  вместе.
- Сегодня  у  нас  будут  гости»  -  предупредил  жену  Роман. -  «это  деловая  встреча.  Павел  просит  помочь  его  другу.  Так  что  ты  Анечка,  не  суетись.  Просто  сделай  нам  чайку».
Вскоре  пришли  мужчины. Они  долго  сидели  в  кабинете,  обсуждая  возникшую  проблему.  В  застеклённой  дверце  книжного  шкафа отражались  три  мужские  фигуры,  сидящие  у  письменного  стола.  Среди  разложенных  бумаг стояла  бутылка  коньяка  и  три  бокала.  Это  отражение  видел  человек,  закутанный  в  овечий  тулуп  и  битый  час,  мёрзнущий  на  соседнем  балконе.  Сидоркин  пытался  подслушать,  о  чем  шёл  разговор,  но  балконная  дверь  в  кабинете  Мазо  была  плотно  закрыта,  и  слов он  разобрать не  мог.  В  кабинет  вошла  Анна  Константиновна,  неся  на  подносе   чайные  приборы  и  пузатый  фарфоровый  чайник.  Мужчины  встали,  помогая  ей  расставить  чашки  на  столе,  отодвинув  бумаги  на  дальний  край.
-Жируют,  жиды  проклятые!  -  Сидоркин  замёрз,  но  покинуть  свой  добровольный  пост  никак  не  мог. Его  распирала  злоба.  Соседи  никакого  зла  ему  не  причинили,  но   само  их  существование  не  давало  ему  покоя.  «Вот  он -  пролетарий.  Для  него  революция  в  стране  совершилась,  а  буржуям  и  жидам  место  на  свалке!  А они,  сволочи,  живут  получше  него!  Коньяки  пьют,  чаи  в  фарфор  наливают!  И люд   к  ним  всё  богатенький  идёт.  Моя  Машка   в ситце  ходит,  а  у  адвокатишки  Анька  -  в  шелках!  Кабинет  у  него  отдельный!  Книжками  весь  заставленный! Читать ему,  видишь – ли,  надо!  А  у  нас   на  кухне   четыре  хозяйки!  А  при  встрече – раскланивается: «Здрасте!» и  улыбается.  Ничего,  скоро  отулыбаешься! 
Сидоркин  зашёл  в  комнату,  скинул  тулуп,  потёр  озябшие  руки,  и  взяв  у  сына  карандаш,  сел  писать:  «Заявление.  Многоуважаемые  чекисты. Сосед  мой  Мазо  Роман  Евсеевич  числится  адвокатом.  К  власти  на  вид  лояльность  проявляет.  А  на  самом  деле  антиреволюционный элемент.- Он  ещё  потёр  руки,  послюнявил  карандаш  и  продолжил. -  Распивает  коньяки  с  подозрительными  личностями  которые  к  нему  вечерами  ходють  и  плотно  при  этом  дверь  закрывають.  Значить  есть  чаво  таиться.  А  порой  хохочут  так  что  видно  анекдоты  про  советскую  власть  и  самого  товарища  Сталина  рассказывают.  Давите  этих  гнид  дорогие  товаришши  чекисты.  С  пролетарским  приветом  Иван  Сидоркин».
Он  перечитал  письмо,  и  довольно  улыбаясь,  запечатал  конверт.
Получив  это письмо,  следователь  Николай  Карпухин,  задумался.  Мазо  был  очень  известный  в  Питере  адвокат.  Его  речами  заслушивались. У  него  учились.  И  Николай  в  том  числе.  Заниматься  этим  делом  он не  хотел,  но  и не  отреагировать  на  письмо  он  не  имел  права. Карпухин  оглянулся.  Никого.  Он  положил  письмо  на  соседний  стол  - « Пусть  Петухов  с  этим  Сидоркиным  разбирается»  - а  сам  снял  трубку  телефона:
- Коммутатор,  7-98. Квартира  адвоката  Мазо? 
Роман  Евсеевич,  сейчас  за  вами  придут.  Уходите! 
Николай  положил  трубку,  вытер  вспотевший  лоб  и  ещё  раз  оглянулся.  В  кабинете  никого не  было.
- Кто  говорит?  Что  случилось?  Почему?   -  но  телефон  уже  не  отзывался.  Роман  задумался.  Забирают,  конечно,  многих.  В  Питере  уже  треть  интеллигенции  посадили. Теперь  и  моя  очередь  пришла.  Но  ведь  у  меня  связи.  …Хотя….
И  он  начал  спешно  уничтожать  документы  уже  завершённых  и  только  начатых  дел.
- Ромочка,  что  случилось?  - в  кабинет  заглянула  жена.
-  Аня!  Выслушай меня  внимательно.  Бери  Эмму  и  уходите.  Если  меня  заберут,  разводись.  И  не  спорь,  я  знаю.  Вам  легче  будет,  если  со  мной  вас  не  будет  ничего  связывать.  Эмме  потом   объяснишь.  Прощай,  родная!  Спасибо  тебе!  Ещё  увидимся.  Всё  будет  хорошо!  -  И  он  обнял  плачущую  жену,  целуя  мокрые  от  слёз  щеки  и  губы.               
За  ним  пришли  ночью.  Заботливо  собранный  Аней чемодан,  уже  стоял  у  дверей.  Роман  Евсеевич  ещё  раз  оглядел  свой  кабинет,  и молча  вышел. Он  чувствовал,  нет,  знал,  что  сюда  больше  не  вернётся.
Камера  была  переполнена  заключённым,  в  основном  осуждёнными по  58  статье,  как  враги  народа.  Здесь  были  и  военные,  и  инженеры  и  служащие.  Нары  стояли  в  три  яруса.  Но  на  них  спали,  плотно  прижавшись  телом   к  телу.  Роману  досталось  место  под  нарами  на  бетонном  полу.  Но  роптать  не  приходилось.  «Хрен  редьки  не  слаще!» - говорил  он  себе,  тем  более  что  спать  ночами  ему  почти  не  давали,  вызывая  каждую  ночь  на  допросы.  Вопросы  были,  практически  одни  и  те же.
– С  кем  был  в  сговоре?  От  кого  получал  антигосударственные  задания?
К  концу  лета он,  наконец,  через  своих  бывших 
клиентов,  узнал  о  своей  семье.  Анечка  с  дочкой  живёт  у  матери.  Она  получила   развод  и записала  Эмму  на  свою  фамилию.  Квартиру  их  конфисковали.  А  осенью  ему  зачитали  приговор.  «За  антиреволюционную  пропаганду  и  связь с уголовными   элементами,  приговорить  к  10  годам  лишения  свободы  с  отбыванием  наказания  в  лагере».
Три недели  в столыпинском    вагоне,  ослабевший  от  голода,  жажды  и  нечеловеческих  условий,  Роман  Евсеевич  Мазо  был,  наконец  помещён в  один  из  северных  лагерей  на  Печёре.  Люди,  отупевшие,  замерзшие,  закусанные  до  ран  вшами и  клопами,  получили  возможность  помыться  в  горячей  воде  и  прожарить   свою  одежду.  После   тесноты,  духоты   и  вони столыпинки,  бараки  мнились  раем.  Но  ненадолго.   Здесь  царствовал  холод.  Леденящий  тело  и  душу,  свирепый  холод. Плохо  одетые  люди болели  и умирали  десятками.  В  дощатые  стены  барака  заметал  снег.  Но  страшнее   были  вызовы  к заместителю  начальника  лагеря  майору  Малыгину.  Светлые  редкие  волосы,  серые  глаза,  пухлые  губы  и  румяные  щёки  не  вызывали  отрицательных    эмоций  при  первой  встрече.  Тем  более  что  он  был  небольшого  роста  и  имел  подростковую  худенькую  фигурку.  Сидя  за  столом,  майор  улыбался  входящему  заключенному.
-  А,  изменник  Родины,  заходи,  заходи.  Садись,  не  стесняйся. - И он  показывал  на прибитую  к  полу около  стола  табуретку.  - Жалобы  есть? Холодно,  руки  мёрзнут?  Сейчас  мы  это  поправим.
 Он  вдруг  переходил  на  крик:
- Руки! Руки  сюда  давай! - И  майор  хватал  связанные  руки  заключённого  и  закреплял  проволочной    петлёй на  костыле,  вбитом  в   край   стола.  На  его  письменном  столе  всегда  стояла  бутылка  из  зелёного  толстого  стекла  и электрическая  настольная  лампа.  Подогревая  себя  водкой  из  фляжки,  он  сатанел  на  глазах.
- Я  научу  тебя,  жид,  Родину  любить!  -  кричал  он,  направив  свет  лампы  в  лицо  осуждённого.  Схватив  бутылку  за  горлышко,  Малыгин  начинал  бить  краем  бутылочного  донышка  по  рукам,  чтобы  разжать  кулаки.  А  потом  методично  бил  по  ногтям.  Палец  за  пальцем  дробил  кости  и  суставы,  пока  жертва  не  теряла  сознания.  Мокрые  от  собственной  рвоты  и  мочи,  охрипшие  от  крика  люди  подписывали  любые  бумаги,  только  бы  прекратить  мучения.  Иногда  он  разнообразил  свои  пытки,  заставляя  разуваться,  и  калечил  людям  ноги. С  женщинами  он  поступал  иначе.
-  Ну  что, жидовочка, « -  ласково  говорил  он  -  истосковалась  по  мужику? Я  покажу  тебе,  что  такое  настоящий  мужик!  Это  тебе  не обрезанного  принимать.  Я  тебе  до  гланд  достану! 
И  той  же  бутылкой  он  умело  расквашивал  губы,  выбивал  зубы.  Потом  в  окровавленный  рот  насиловал  жертву,  вцепившись   ей  в  волосы.  Он  изуродовал  не  одну  женщину,  забивая  бутылку  во  влагалище,  разрывая   промежность.
Этого садиста,  в одну  из  ночей,  нашли  повешенным  на  решётках  окна  в   кабинете.  Виноватых  не  нашли. Но  среди  заключённых  прошёл  слух,  что  это  его коллеги  свершили  суд  праведный  над  выродком.

3

Состав  остановился  в  поле.  Вдали  темнел  лес.  Вокруг  ни  одного  строения.  Лязгнул  затвор, отодвигаемой  двери.  В  вагон  ворвался  порыв  ледяного  ветра  и  колючего  мелкого  снега.
-  Выходите!  Быстрее!  Быстрее!
Женщины   начали  спрыгивать.  Отвыкшие  за  три 
недели  от  движения  ноги,  подгибались.  Упавших «взбадривали»  прикладами.  «Быстрее!»  Все,  кто  выскочил  новая  команда:  «Сесть!»   Вокруг  снег.  Легко  одетые,  в  туфельках,  женщины  проваливались  в  рыхлый  снег,  подгоняемые  рвущимися  с  поводка  овчарками. 
-  Сесть,  сволочи!» - автоматная  очередь  прошла  над  самыми  головами,  заставив  всех  опустить головы  до  колен,  согнутых  в  приседании.
- Быстрее!  Быстрее!
Светлана  зацепилась  носком  туфли  за  металлический  порог  вагона  и  плашмя  выпала  на  насыпь.  По  инерции,  прыгавшие  за  ней,  падали  на неё.  Удары  приклада  сыпались  на  упавших.  Света  закричала.  Сильнейшая  боль  опрокинула  её  опять  на  землю.  Струйки  крови  побежали  по  ногам,  окрашивая  под  ней  снег  в  светло-красный  цвет.  Женщины  ахнули.  Все  поняли,  что  беда,  беда  у  Светланы!
- Вот,  чёрт!» - досадливо  матюкаясь,  два  охранника  втащили  её  опять  в  вагон.
- Ванька!  Тут  баба  рожает!  Хочешь  посмотреть?  Топай  сюда!
Перекличка.  И - «Бегом,  марш!  Не  отставать!»  Колонна  побежала.  Ещё  долго  слышался  крик   рожавшей  женщины.
К  деревянным  баракам,  обнесённым  колючей  проволокой   уже  подходили,  еле  передвигая  ноги и  хватая  ртом  колючий  морозный  воздух.  Весь  этап  сразу  повели  в  баню.  Каким  счастьем  казалась  горячая  вода, хотя  её  было  мало.  Ведро  кипятка  на  троих.  Выливали  в  один  таз.  Мужчина  парикмахер  ждал,  когда  арестантки  разденутся,  и  приступал  к  работе.  Брил  лобки,  подмышки,  коротко  стриг  волосы  на  голове. 
-  Верка!  Брей  голову.  Легче  будет  от  вшей избавиться  и  мужики  меньше  лезть  будут.  Ты  баба  красивая.
- Спасибо!»  И  Верины  великолепные  смоляные  кудри  легли  у  ног  парикмахера.
Многие  женщины  были  арестованы  неожиданно.  Время  на  сборы  им  не дали.  Поэтому  мочалка  и  кусок  мыла  передавали  из  рук  в  руки.  Вымытых  обнаженных  женщин  заставляли  поодиночке   проходить  через  узкий  коридор,  по  обе  стороны  которого  стояли  мужчины  из  лагерной  обслуги  и  выбирали  себе  наложниц.  Вера  со  страхом  и  стыдом  прошла  сквозь  ряд  пристальных  похотливых  глаз,  но  к  её  счастью,  ею  никто  не  заинтересовался.  Она  не  могла  себе  представить,  что  за лишний  кусок  хлеба  и  миску  баланды  она  должна  будет  ублажать  чужого  нелюбимого  и  не  нужного  ей  мужика.   Тоска  по  Сене  терзала  сердце.  Ещё  находясь  в  тюрьме,  она  узнала,  что  его  осудили  по 58 статье  за  участие  в  террористической  шпионско-диверсионной  организации  и  в  тот же  день  расстреляли.  Саму  же  Веру  обвинили  в  «недонесении».  Виновной  она  себя  не  признала,  но,  тем не  менее,  её  осудили  «особым  совещанием  на  8  лет.  После  суда  отправили  в  этот  северный  лагерь.
Подъём  в  шесть.  С  семи  до  семи  в  две  смены  тяжелейший  труд  на  лесоповале.  Утром  давали  семьсот  граммов  хлеба,  а затируху или баланду -  вечером.  Тяжелее  всего  переносилось  отсутствие  возможности   привести  себя  в  порядок.  Баня  -  один  раз  в  месяц.  Воды  нет  даже  на  умывание,  не  то,  что  на  стирку.  Одежда  не  снимается  ни  днём,  ни  ночью,  иначе  замёрзнешь.  Обрывки  старой  истлевшей  одежды  шли  на  портянки  и  рукавицы.  Тем  не  менее,  обморожения  были  явлением  постоянным.  Иголка  и  нитки  были  на  вес  золота.
О  начале  войны  узнали  от  вновь  прибывших. 
Тревога  за  своих  близких,  детей  родителей,  да  и  за  всю  страну  заставлял  измученных  людей  мобилизовать  все  силы  для  работы. Стране  нужен  лес,  людям  нужны  дрова!  И  шли   на  лесоповал  без  понуканий  и  принуждения.  Надо!  Надо!  Надо!  Вести приносили  новые  этапы,  в  которых  теперь  были  военные,  фронтовики,  люди  прошедшие  немецкий  плен.  Пережившие  ужас  блокады,  бомбёжек,  оккупации.
В  1944 году  Вера  попала  с  аппендицитом  в  лагерную  больницу,  где  познакомилась  со  своей  тёзкой  Верой  Стефановной  Приходько,  которая  работала  бухгалтером  в  леспромхозе.  Она  уже  отсидела  свои  пять  лет,  как  жена  полит осуждённого.  Мужа  приговорили  к  высшей  мере  наказания  и  расстреляли   пред  войной.  Дети  погибли   от  бомбёжки    ещё  в  самом  начале  войны.  Поэтому  возвращаться  в  свой  разрушенный  дом  она  не  захотела  и  осталась  здесь,  среди  лагерной  обслуги.  Вера  Стефановна  взяла  Веру  к  себе  в  бухгалтерию  на  должность  кассира.  Должность  эту  занимал  старичок  еврей,  бывший  профессор  математики,  осуждённый  по  какому-то  доносу.  Он  всё  надеялся  на пересмотр  дела,  на  то,  что эту  ошибку  должны  исправить  и его  выпустить.  Всё  время  говорил, что  его  научные  труды,  очень  нужны  Родине,  поэтому  он  должен  их  завершить.  Однако,   профессор  не  дождался  и  скончался  несколько  дней   назад  от  сердечного  приступа.
Вера  Стефановна  начала  обучать  Веру  бухгалтерскому  делу.  И  та  оказалась  способной  ученицей.  Вечерами  Вера  Стефановна  открывала  перед  Верой  очередную  папку,  и  занятия  затягивались  допоздна,  а  зачастую  и  за  полночь.  Здесь  Вера  познакомилась  с  Романом. В  1943  году  директором  Леспромхоза назначили  бывшего  фронтовика  полковника.  Он  был  ранен  в  бою.  Долго  пролежал  без  памяти, засыпанный  снегом  и  землёй,  поднятыми  взрывом  близкой  мины.  И  в результате  начавшейся  гангрены,  потерял  ногу  выше  колена.  Мужик  он  был  очень  хороший,  но  в хозяйственных  и  юридических  вопросах  малограмотный.  Его  заместитель  порекомендовал  взять  в  консультанты  классного  юриста  из  заключенных  Мазо Романа Евсеевича.  В  свое  время  молодой  адвокат   выиграл  в  суде  его,  казалось   бы,  безнадёжное  дело  и  тем  самым  спас  от  тюрьмы.  А  сейчас  Мазо  сам  в  тяжёлом  положении,  и хочется  ему  помочь.  Романа  Евсеевича  оформили  водовозом,  истопником,  дворником  и  даже уборщиком.  Днём  он  возил  воду  в бочке  на  старой  кляче,  топил  печи  в  домике  администрации, убирал  снег  с  дорожек  и  выносил  мусор из столовой.  А  поздними  вечерами,  а  часто  и  ночами  оформлял  Леспромхозовскую  документацию  и  даже  писал  доклады  для  официальных  отчётов  и  выступлений  директора.
Эти ночные  часы  сблизили  Веру  и  Романа.  Много  пережившие,  истосковавшиеся  по  счастью  люди,  вскоре  поняли,  что любят  друг  друга.  От  первой  же  близости  Вера  забеременела.  Приходько  договорилась  с  директором  о  переводе  Веры  в  служебный  барак.  Здесь  было  теплее  и  у  неё  появилось  своё  спальное  место.  А  до этого  Вера  делила  нары  ещё  с  тремя  женщинами.  Спали  попарно,  уходя  на работу,  освобождали  место  для  пришедших  с  работы.  Срок  заключения  подходил  к  концу.  Вера  подсчитала,  что  ребёнок  должен  появиться  уже  на  воле.   Роман  встретил  в  лагере  бывшего  своего  товарища,  осужденного  уже  в  годы  войны   за несколько  недель  нахождения  в  немецком  плену.  Побег  из  немецкого  лагеря  привёл  его  в  наш  северный  лагерь.  Он  рассказал  Роману,  что перед  самой  войной  встретил  Анну. Она вышла  замуж  за  какого-то  высокопоставленного  военного  штабиста,  живёт  хорошо.  Эмма  зовёт  его  папой.  Он  её  удочерил. Недавно  родился  сын. О  тебе  Аня  просит ничего  детям  не говорить.  И,  вообще,  своё  прошлое  она  считает  давно  забытым  и  не  надо о  нём  напоминать.
А  Вера  с  нетерпением  ждала  освобождения,  чтобы  поехать  в  Ростов  и  обнять  своих  девочек  и  стариков.  Она  с  волнением  говорила  Роману
 - Представляю,  как  выросли  дочки.  Когда  я  уехала,  моей  старшей было десять  лет,  а  младшей  -  восемь.  Теперь  это  уже  взрослые  девушки.  Может  быть,  мы  не сразу  узнаем  друг  друга!  Вот  получу  документы  и  поеду!

4

Григорий  Ильич,  проводив  дочь,  не  находил  себе  места.  Очень  волновался,  удастся  ли  ей  выяснить,  что случилось  с  Семёном  и  насколько  это  серьёзно.  Получив  телеграмму,  что  Вера  тоже  арестована,  он,  посоветовавшись  с  женой,  отвёз  внучек  к  своей  сестре  на  дальний  хутор  под  Ростовом,  куда  на  лето  отвозил  своих  детей.  Только  через  год  они  с  Соней  получили  весточку  от  Веры  и  поплакали над  горькой  её  судьбой  и  порадовались,  что  жива.  Значит  им  надо  внучек  на  ноги  ставить.  Ничего,  они  ещё  крепкие. Семерых  детей  подняли,  и Вериных,  дай  бог,  хорошими  людьми   вырастят.  Надо  жить  дальше!
Григорий  любил  свою  семью.  С  удовольствием  и  нежностью  смотрел  на  свою  Сонечку,  которая,  несмотря  на  частые  роды,  сохраняла  моложавость,  стройность  и  была  всегда  жизнерадостна  и  ровна  в  отношениях  со  всем  окружающем  её  миром.  Но  иногда  он  позволял   себе  отдых   на  стороне.  Женщина,  которую  он  посещал,  жила  на  соседней  улице.  Звали  её  Наташа.  Была  она  вдовой.  Детей  не  имела.  Жила  за  счёт  мужчин.   Женщина  она  была  привлекательная.  Высокая,  статная,  большегрудая,  очень опрятно  и  со  вкусом  одевалась,  была  кокетлива  и  прекрасно  пела.  Отбоя  от  кавалеров  у  неё  не  было.  Гриша  ей  нравился.  Часто  после  горячих ласк,  она  шептала:
-  Гришенька,  брось  ты  свою  Соньку!  Не  ровня  она  тебе!  Я  больше  тебе  подхожу! – И она  подводила  его  к зеркалу  -  Ну,  посмотри,  какая  пара из  нас  получится.  Любо-дорого  посмотреть!  Григорий  отшучивался  или  отмалчивался,  отводя   от себя  её  объятия.  Но  однажды,  после  настойчивых  её  речей,  не  выдержал,  сорвался: 
-  На  таких,  как  ты,  Наталья,  не  женятся!  Я  тебя  рядом  со  своей  Соней  не  поставлю.  Золотая  она  у  меня  и  детей,  хороших  мне  родила,  А  ты  -  пустоцвет!  Одуванчик!  Дунешь,  всё  нарочитое  разлетится  и   голыш  останется.
- А что же  ты  ко  мне  от  своей  «золотой»,  который  год  таскаешься?
- Да,  дурак был!  Только  сейчас  понял,  что  дурак!   И он  ушёл,  хлопнув  дверью.
Такое  оскорбление,  такую  обиду она  стерпеть  не  могла. 
– Ничего,  Гриша,  ты  меня  ещё  вспомнишь.  Я  тебе  отомщу!  Так  отомщу,  что  слезами умоешься! 
И  она  действительно  отомстила.  Но не  сразу,  а   спустя  годы.
В  ноябре  1941 года  немцы вошли  в  Ростов. Но оккупация  продлилась  всего  восемь  дней.  Двадцать  девятого  ноября  Красная  Армия успешным  контрударом  освободила  город  и отбросила  немцев  на  80  километров.  Эти  восемь  дней  особого  урона  не  принесли  ни  городу,  ни  его  жителям.  Но  вот  в  июле 1942  года  немцы  вторично  захватили  город.  Почти  семь  месяцев  захватчики  бесчинствовали  в  Ростове.  По официальным  данным,  за  это время  было  уничтожено  40  тысяч  мирных  жителей  и  угнано  в  Германию  54  тысячи  молодых  ростовчан.  Началась  страшная  жизнь,  но  люди  приспосабливались  и  к  ней,  чтобы  выжить.  Обречённости  не  ощущалось.  Везде  были  развешены  портреты  Гитлера.  Но были  и  листовки  подпольщиков,  в  которых  говорилось  о  том,  что  фашистов  скоро  разобьют  и  придёт  освобождение,  что  молодёжи  нужно  скрываться  от  угона  в  Германию.  Эти  листовки  вселяли   уверенность  в  победе.   То,  что  они  расклеивались  под  носом  у  немцев,  уже  говорило  о  многом:  что  люди  не  сломлены,  что  они  сопротивляются,  и  это  всем  остальным  поднимало  дух.  Главной  проблемой  было  достать  пропитание.  Воровство стало  обычным  явлением.  Чтобы  завладеть  чужим  имуществом   или  квартирой,  просто  писали  донос  и  всё!  Именно  этой  ситуацией  воспользовалась   Наталья.
По  всему  городу  были  расклеены  афиши  с  призывом  собираться  евреям  на  особых  сборных  пунктах,  якобы  для  переселения  в  другое  место.  Приказывалось  взять  с  собой  бельё,  ценные  вещи,  а  квартиры  запереть.  Прочитав,  это  объявление  Григорий  поспешил  спрятать  своих  женщин – Сонечку,  младшую  дочку  Аню  и  двух  внучек  у знакомого  священника   в  подполе  его дома.  Сам  же  он  получил  заказ  на  восстановление  ландо.  Коляску  ему  притащили  полицаи,  разорившие городской  музей.  У  неё  был  повреждён  складной  верх  и  протёрто  сидение.  Староста должен  был  преподнести  её  в дар  губернатору.  Григорий  надеялся,  что  пока он  выполняет  эту  работу,  его  не тронут.
Наталья  не  стала  отдавать  свой  донос  полицаям.  Она  сама  пошла  на  приём  к  старосте.
- Господин  Васильев!  Хочу,  как  истинная  христианка,  указать  вам  на  неправедный  поступок  отца  Игната.  Он  прячет  у  себя  жидовок.  Я  очень  уважаю  ваши  требования  и  желание  очистить город  от  этих  нечестивцев.  С  радостью,  готова  помочь  вам  в  этом.  Заходите  как-нибудь  вечерком.  У  меня  припасён  прекрасный  первачок!
Тем  же  вечером  полицаи  повесили  отца  Игната  и  его  жену.  На грудь  им  повесили   таблички:  «ОН  ПРЯТАЛ  ЖИДОВ».  Прятавшихся  женщин,  заперли  в  доме  и  подожгли. 
Григорий  Ильич  прибежал  к  пожарищу,  когда  крики  его  любимых  уже  не  были  слышны.  Рухнула  крыша,  обвалились  стены.  Как  в  бреду,  он  вернулся  домой,  взял  топор  и  изрубил,  уже  отлакированную  коляску  на  мелкие  обломки.  Прибежавший  на  шум,  полицай,  автоматной  очередью  оборвал  жизнь  Григория  Ильича.
Получив  документы  об освобождении,  Вера  поехала  в  Ростов.  Город  она  не  узнала.  Он  был практически  разрушен.  Десятки  тысяч  домов  лежали  в  руинах.  Вера  шла  и  всматривалась  в  окружающую  её  разруху.  А  память  подсказывала:  вот  здесь  была  её  школа,  вот  здесь -  парикмахерская,  на  витрине которой  был  нарисован  смешной  человек  с  огромными  висячими  усами,  а здесь  был  фонтан,  в  котором  она  с  подружкой  пыталась  достать  со  дна  монетки,  а  дворник их  прогнал.  Слёзы  лились  и  лились  по  щекам,  но  Вера  их  даже  не  замечала.   С  трудом  найдя  свою  улицу,  она увидела  только  один   сохранившийся  дом  из  всего  квартала.  В  этот  единственный  дом  она  и  постучала.  Открыла  ей  женщина,  которая  к  счастью,  хорошо  знала  их  семью.
- Здравствуйте,  Марфа  Сергеевна!
- Ой,  боже ж  ты  мой,  неужели  это  ты,  Верочка?  Жива?  Мы  уж  и  не  чаяли  тебя  увидеть!  Заходи,  чего  на  пороге  топчешься?  - засуетилась  Марфа  Сергеевна,  пропуская  неожиданную  гостью  в  дом.  Долго  сидели  женщины  за  столом,  рассказывая  друг  другу  о  пережитом.  Марфа  Сергеевна  рассказывала,  как  жили  люди  в  оккупированном  городе. Она  рассказала  Вере  о  гибели  её  близких.  Вера  слушала  молча, только лицо её  бледнело  и старилось,  углубляя  ранние  морщины.
- Ты  заплачь,  заплачь, девочка.  Слёзы  боль  душевную  ослабляют.
Марфа  Сергеевна  прижала  к себе  Верину  голову  и  тихо  поглаживала  её  волосы.
 – А  я  о  своих  ничего  не  знаю.  Где  они?  Надеюсь  живы!  Этим  и  живу. Да  вот  ещё  Дружок  мне  ждать  помогает. 
И  она  показала  Вере  на  худую  лохматую  собаку  с  грустными  шоколадными  глазами,  тихо  лежащую  у  порога.
–  Представляешь,  не  знаю,  откуда  он и  взялся.  Немцы,  ведь  всех  собак  перестреляли.  А  этот  прибежал  ко  мне,  я  его  в  подвал  и  спрятала.  Два  дня  в  подвале  просидел,  не  пикнул  ни  разу.  А  потом  меня  подкармливать  начал.  Не  поверишь,  но  однажды  мне  целый  окорок  притащил  и  к  ногам  положил.  Мы  с  ним  потом  неделю  его  ели.  Он, видно,  у  немцев  промышлял.  Да как  ловко!  То  колбасу  стащит,  то сала  кусок.  И  всё  домой  несёт.  Я  со  своим  Дружком  всё  поровну  делю.  А  он  это  ценит  и  верностью  платит.
Щемящая  жалость  захлестнула  сердце.  И Вера  заплакала. А  ночью  ей  стало  плохо.  Её  отвезли  в  больницу, где  она  родила  пятимесячного  мальчика.  Он  прожил  всего  несколько  часов.               
Роман Евсеевич  к тому времени тоже был уже освобождён по амнистии 1945 года, не добыв в лагере  до конца срока всего десять месяцев. Он по-прежнему работал  в леспромхозе, но теперь  его  оформили юристом и  перевели из Холмогоров в Архангельск. Роман  встретил Веру и привёз к себе в  комнату, которую получил в общежитии  какого-то завода. Директор Леспромхоза,
ставший  им  другом на всю оставшуюся жизнь,помог
 наладить  новую  после лагерную жизнь.
Летели  годы.  Супругов  Мазо  полностью  реабилитировали  в 1954 году. Роман Евсеевич  стал опять работать адвокатом, а Вера – бухгалтером на  деревообрабатывающем комбинате. Они  жили  очень дружно. Пережитое  научило обоих бережно относиться  друг к другу. И все эти годы они пытались найти своих близких, раскиданных  войной  по  всей стране. В один из вечеров, сидя дома в уютной, недавно полученной однокомнатной квартире, Роман предложил:
- А давай, Веруня, махнём в Сталинград. У меня там до войны двоюродный брат  жил. Все равно надо отпуск  ещё за прошлый год  отгулять. Найдём родных – хорошо. Не найдём – так хоть город  посмотрим. И тебе развеется  нужно.
Вера с нежностью обняла мужа.
– Да, я с тобой, хоть на край света!  Бери  билеты!. 
И они поехали.

5

В доме престарелых и инвалидов на пульте  дежурной медсестры  замигала лампочка. Комната 25. Молодая женщина  встала, потянулась, поправила  растрепавшиеся  под  шапочкой волосы, пошла на вызов. Около двери её поджидала старушка, живущая в этой комнате.
- Что случилось, Елена Сергеевна?
            - Соседка  моя плачет и плачет. Уж который час не  успокаивается. Я  уж и  так  эдак, а она  молчит и рыдает.      
Медсестра зашла в комнату. На кровати, отвернувшись к стене,  лежала очень худенькая женщина.
Плечи её сотрясались от несдерживаемых рыданий.
- Вера Григорьевна, дорогая, чем я могу Вам помочь?»
Женщина повернула, опухшее от слёз лицо, и невидящие глаза  посмотрели  мимо, склонившейся  над ней  сестрой.
- Танечка, скажи мне – за что? За что? В чём  моя вина?  Говорят, бог наказывает  грешных,  за их вину! А в чём провинилась я? Где потерялась вся моя жизнь? И она  бессильно  вытянула тонкие руки вдоль тела.  -Я задержалась на земле. Она перестала показывать мне свои красоты, вобрала в себя тела всех моих  родных и близких. В небо улетели их души. А я всё ещё  среди наказанных!
Таня не знала, что ей ответить. Молча взяла холодную руку в  свои  и нежно  погладила. Месяц  назад привезли сюда Веру Григорьевну Мазо. Она приехала в их  город с мужем, и расположились в гостинице. Усталая с дороги, она прилегла.
- Ну, ты полежи, дорогая, а я сбегаю в сберкассу, сниму деньги с аккредитива, и мы пойдём в ресторан обедать. Гулять, так гулять!
И он ушёл, чтобы  больше никогда не вернуться. Только  через  три  дня тело нашли  в Волге.  Его прибило к берегу. На руке остались  часы, на ногах – носки. Значит, купаться  он  не собирался. А  что случилось, следствие не установило. Вещей на берегу не нашли. Вера металась по кабинетам, умоляла помочь, найти убийц. Но  время шло. Деньги  заканчивались. Надо было возвращаться. В день отъезда  Вере  стало плохо. Скорая помощь  отвезла  её в городскую  больницу. Инсульт. Измученный организм сдал.  Наутро, Вера открыла глаза и окунулась в темноту. Полная  глухая  слепота отрезала её от окружающего  мира.  В таком состоянии её и  привезли в дом  престарелых. Таня набрала  в шприц снотворного, и, закатав  рукав казённого  халата, сделала  укол.

Пусть поспит…