ЕФИМ повесть часть 2, 3

 Часть 2
               
Чтобы выжить самостоятельно, ни к кому не обращаясь за помощью, Ефим пошёл в подпаски к деду Прохору — бывалому пастуху, который всю свою долгую жизнь только этим и зарабатывал, что пас деревенский скот, за что его бабы и уважали, надёжный был человек.
Бывало, завалится дед Прохор в какую-нибудь копёнку и спит себе, похрапывает, а скотина разбредётся по кустам, по оврагам, а он и в ус не дует, спит себе. Ефимка бегает, старается собрать стадо покучнее и кричит:
— Дед! Дед! Коровы разбежались, пропадут.
— Да успокойся, дурень, никуда они не денутся, — нехотя встанет, почёсываясь, возьмёт свой длиннющий кнут, ударит им во все четыре стороны, как выстрелит, все вороны в округе с криком вверх поднимутся. И непослушная досель скотина, как по команде, вокруг него собирается.
— Солнце садится, пора до хаты идти, молоко хозяйкам нести, — скажет, приглаживая растрёпанную бороду и, глядя лукаво из-под седых бровей на Ефимку, продолжит, — умаялся, небось, неразумная твоя головушка? Поди, пятки стёр бегаючи-то?
— Ничего, деда, попривыкну! С тебя пример брать буду! — весело отвечает Ефим.
— Шустрый малец, с меня пример брать..., — ухмыльнётся дед.

Однажды, в полдень, присел Ефим возле деда и начал у него его тайну выпытывать:
— Скажи, дед Прошка, чего ты всегда такой загадочный, и скотина тебя слушает, может ты слово какое знаешь или дрессировщиком когда-то был? Уж больно мне интересно! Смотрю я на тебя, смотрю и никак не разумею. Я тоже вроде всё так делаю, а у меня не получается. Они, как оглашенные, от меня бегут.
— Да-а, паря, дельный ты мне вопрос задал. Покумекаю я щас, как лучше тебе пояснить? Никто меня об этом не спрашивал, а ты ишь, какой пытливый.
— Да такой уж... Расскажи, деда, — не унимался Ефим.

Дед Прохор достал из своей торбочки кисет с махоркой, свернул цигарку, краешек бумаги языком смочил, чтобы лучше склеилась. Потом достал из торбочки самодельную фляжку, потряс её, как бы определяя сколько там осталось, отпил несколько глотков, закурил.
Ефим притих. Он понимал, что деда в эту минуту лучше не тревожить.

— Это было давно-о, — начал тихонько говорить помрачневший дед? — Я был молод и красив, нужды не знал и носился на вороном коне, как ясный сокол. И в одно прекрасное время, в начале лета, когда всё цвело и благоухало, соловьи, не умолкая, пели, недалеко от хутора, в долине под большими вязами, остановился цыганский табор. И видно было, что цыгане не бедные. Кибитки добротные, кони соловые — сами рыжие, а хвосты и гривы белые в косы плетённые, яркими лентами украшенные, цыганки остроглазые, как бабочки, нарядные. Не мог я проехать мимо. К вечеру, как только погасла заря вечерняя, запылали в долине костры яркие, зазвучали песни цыганские, потянуло меня в табор. Мочи нет, как потянуло.

Надел я рубаху алую, оседлал своего вороного коня быстроногого и помчался в долину зелёную, как вроде по делу, какому... Проезжаю мимо веселья цыганского, а они мне руками машут, заманивают. Не то я понравился, не то мой вороной приглянулся. Цыганки руки ко мне протягивают, судьбу предсказать пытаются, а мужики вокруг коня ходят, языком щёлкают.
Слово за слово, зазвали они меня в круг с песнями да плясками, а коня в сторону отвели. Я петь и плясать тоже был горазд. И пошел я по кругу под песни цыганки, а вокруг меня девицы черноокие, одна краше другой кружатся. Ох, разгулялся я, а одна из них всё ближе прижимается, в глаза заглянуть старается. А когда я глянул в её глаза лучистые, и пропала моя головушка, утонул я в бездонном озере.

Златой звали красавицу. Пока табор стоял в долине, каждый вечер я ездил к ним. Полюбилось мне, прижавшись к горячему плечу Златы, у костра под чарующие звуки гитары романсы цыганские петь. А днём мы по цветущим лугам гуляли. Она всё травки особые в лукошко собирала да веночки плела, сама наряжалась и меня, веселясь, цветами украшала. Сядем мы с ней среди трав душистых, голову мою к себе на колени положит она, кудри мои своими пальчиками тонкими теребит, да всё про кочевую цыганскую жизнь рассказывает, про всякие причуды цыганские. И поведала она мне, как птиц по голосу понимать, как погоду предсказывать, как домашних животных приручить, чтобы они в тебе вожака видели, чтобы зверь в лесу не напал. Как сказку мудрёную сказывала, а я наглядеться не мог на красоту девицы.

Замуж стал звать её.
— Я согласна, Прошенька! Но сейчас недосуг нам свадьбу играть, по делу мы едем. Мы остановились, чтобы припасы еды пополнить, — отвечала любимая Злата.
— А далёк ли ваш путь цыганский?— спрашиваю.
— Далёк, мой милый, далёк. Через Молдову в Сербию путь держим, большой сход цыганский у нас там собирается. Свадьбы играть будут. Сербиянка я.
— Не хватит мне сил душевных дождаться тебя, сербияночка моя. А вдруг и тебя там замуж выдадут? — с тревогой спросил я.
— Нет, Прошенька! Нет! Если будет так, сбегу я из табора, я вернусь к тебе, Прошенька. Обязательно вернусь, только ты жди меня, — отвечала Злата и целует меня, а у самой слёзки, как жемчуженки покатились по смуглым щекам. — Возьми на згадку (на память) вот эту фляжку, век поминать меня будешь, — и протянула
мне вот этот жбанчик.

От всего этого у меня голова кругом пошла. Отдал я ей вороного коня своего и говорю:
— Это тебе за ласки горячие, за любовь твою трепетную. На коне тебе сподручней будет убежать из табора, а у самого сердце разрывается, вещает что-то, что не знаю. Договорились вечером в долине у костра встретиться. Посадил я Злату на своего вороного, шлёпнул коня по крупу, и упорхнула Злата, только чёрные косы, да юбки шелковые на ветру развевались.

Пошёл я вечером в долину. Выхожу за хутор, поднимаюсь на пригорок и смотрю — тишина в долине. Костры не пылают жаркие, не слышно ни песен весёлых, ни ржанья конского... Пусто в долине.
Дрогнуло сердечко моё ретивое и понял я, что в лугах прощалась со мной Злата милая.

Никто не видел в тот день, как табор ушёл. Кинулся я в одну сторону, кинулся в другую, да след простыл уже. И вот с тех пор я стал пастухом, чтобы никто не мешал мне думать о Злате и ждать её. Она мне в поле ча-а-сто мерещится, будто
травки собирает, а то из-за дерева платочком машет, манит к себе.
— Значит ты, дед Прошка, слово-то колдовское всё-таки знаешь! Так я и думал, — говорит Ефим.
А как же, память молодая, хорошая была. Всё до мелочей запомнил, — ответил ему дед.
— А что у тебя в жбанчике-то было, пустой что ли?
— Нет! Не пустой... Там водка цыганская была, на травах насто-
янная.
— Ну и тёмный ты, дед! Присушка цыганская там была, а не водка! Я от бабушки слышал, такое бывает. Вот у тебя мозги-то и поехали, дед! И коня, считай, друга своего отдал? Ой-ёй-ёй! Из-за этой цыганки ты и ходишь бобылём?
— Лучше её женщин нет. А вот намедни, я встретил за мельницей цыганку, она по берегу, вдоль речки, лечебные травы тоже собирала. Ёкнуло моё сердце, я возьми да окликни её:
— Злата! — а старая цыганка повернулась и говорит:
— Кого кличешь, яхонтовый, не любовь ли свою?
Я промолчал, растерялся. Покачала она головой, больше ничего не сказала. А я с тех пор задумался, какой хочу я видеть Злату, молодой или такой, как я ... А может, это и была она, Злата моя.
— Ну, дед Прошка, с тобой не соскучишься! Ты поменьше пей-то из своего жбанчика самогон то, глядишь и полегчает, и чары цыганские отступят, — внушает ему Ефим.
— Будет тебе смеяться-то! Напрасно рассказал, зря доверился. Мал ты ещё понимать, любовь-то...
— Не мал, понимаю... Но присушка это, точно, дед! Поверь! Понаслышен я об этом. Спытай мою бабушку, она всё тебе объяснит и подскажет, как вылечиться. Правда, время много прошло, может не помочь. Но попытка не убыток, дед, лечиться надо. Я поговорю с бабушкой!
— Не смей! Я сам, если надо. А ты секрет держи за зубами, договорились? — Ефим кивнул головой. — Вот так-то лучше будет, а то разговорился.

С дедом Прохором они больше на эту тему не говорили, а он попрежнему носил цыганскую фляжку в торбочке, потягивал из неё свою водочку и мечтательно рассматривал дали, всё ещё надеясь на чудо.

 Часть 3

К шестнадцати годам Ефим превратился в гарного хлопца. Стройный парень, высокий, чернобровый, с голубыми глазами. Тонкий прямой нос и лёгкий тёмный пушок над верхней губой придавали ему юношеское очарование. Честный открытый взгляд
и упрямый характер порой настораживал даже бывалых мужиков.

Однажды, когда сезон подошёл к концу и скот перестали выгонять в поле, пошёл Ефим к деду Прохору просить деньги за свою работу, но дед упёрся: «Нет денег! Ну, нету у меня пятнадцати рублёв, бери пять!» А пять Ефим брать не хотел.
— До чего же ты, дед, жадён! Договор дороже денег, договаривались пятнадцать, плати пятнадцать.
— Не-е-ту! Сказал, нету столько, значит нету. Отдам позже.

Обиделся Ефимка, тяжело он перенёс эту несправедливость.
— К деду Прошке больше работать не пойду! Не хочу задаром работать! — говорил он бабушке, шагая по избе из угла в угол.
— Выкрутимся, не может такого быть, чтобы пропал Ефимка.
Весной Ефим решил взять в аренду волов и немного земли. С большим азартом принялся он за работу. С раннего утра до позднего вечера пропадает в поле. Он с молодым задором пахал, сеял, ухаживал за волами. Бабушка и радуется на него и в то же время больно жалко внука, молод ещё так работать. Целыми днями работал он то в лугах, то в поле. Дело спорится. Летом сена накосил, а пришло время убирать урожай, днём и ночью работает, колос к колосу собирает.
 
Раздобыл где-то деньжонок и у цыган кобылу купил. Холит он свою лошадку, как-никак помощница в хозяйстве. Обмолотил хлеб. С бабушкиного согласия, сколько нужно хлеба на зиму, оставили, а излишки зерна и солому он на ярмарку отвёз и удачно продал. На вырученные деньги Ефим купил бабушке корову. Как
бабушка была рада этой коровке, слезами своими её умыла, кормилицу.

Дивится народ, что Ефимка такой способный к хозяйству:
— Из печёного яйца живого цыплёнка высидит — поговаривают бабы. Стали на него девчата заглядываться, да к нему в обычный день на простой кобыле не подъедешь, занят он, некогда ему с девками якшаться. Стал присматриваться к нему и местный барин Наливайко. Дивится, как он на пустом месте хозяйство поднимает.
— Красотой и умом не обделён парень, — судачат на селе бабы, — и ловкий какой, на радость бабушке. Не зря она с ним нянчилась, есть за кого спрятаться. Молодец парень, жених завидный у кого девки на выданье. Да не на каждую он посмотрит.

Дошли эти слухи и до барина, а у него как раз и дочь на выданье, и работник толковый нужен. Проезжая пополудни по хутору на двуколке, заприметил Наливайко у хаты Ефима, остановился и покликал его. Ефим степенно, не торопясь, подошёл, поклонился, как положено, и ждёт, что барин ему скажет, о чём разговор с ним
вести будет. Наливайко посмотрел на парня внимательно, окинул взглядом с ног до головы и говорит:
— Зайди, Ефим, вечерком, разговор есть.
— Зайду, коль нужно.
Барин толкнул тростью кучера, и двуколка покатилась, оставляя после себя лёгкий шлейф пыли. Ефим стоял у дороги, пока двуколка не скрылась в тенистом саду барской усадьбы. Вышла во двор бабушка.
— Бабуль, как ты думаешь, зачем я барину понадобился? Может
в солдаты хотят отдать?
— Да нет, молод ты ещё, — нараспев говорит бабушка, — может мужики с работой не справляются, помощь нужна. Я так думаю.
— Ну ладно! Посмотрим, — успокоился Ефим.

К вечеру, как только солнце стало клониться к закату, стал Ефим собираться. Помылся, тщательно причесал свои чёрные кудри, надел новые сапоги, белую отцову рубашку с вышивкой по подолу и на рукавах, её мама подарила отцу на свадьбу, а бабушка тщательно берегла, она ценила рукоделье. Один или два раза в своей жизни её надевал каждый подрастающий мужчина в доме, дошла очередь и
до Ефима.
— Не парень, а картина писаная — думала, глядя на него, бабушка — Вот бы маменька-покойница на своего сыночка поглядела, полюбовалась бы хоть издали, — и слёзы вытирает бабушка, сколько она их в фартук свой собрала, неведомо.
— Ну что ты, ба, я же не совсем ухожу, а только потолковать. Чего фартук-то мочить?
— Иди с Богом! Иди, голубчик, — она проводила его до двери, перекрестила и вернулась, чтобы посмотреть в окошко, как он пошёл.

Барин его уже ждал. Пригласил он Ефима в гостиную. Чай подали, снедь всякую.
— Садись к столу, Ефим. Будь гостем моим сегодня. Дело у меня к тебе есть важное.
— Премного благодарен, барин. Ни к чему мне за стол садиться, не заслужил я такого почёта, барин.
— Садись, коль приглашают, — понравилась барину его скромность.
Сел Ефим на краешек стула и приготовился слушать, что ему скажет барин.
— Садись поудобнее, пей чай с кренделями, разговор длинный будет.— Наливайко выпил налитый ему чай и закурил трубку, а Ефимка не пил, а наслаждался ароматным чаем, такого удовольствия он никогда не испытывал и только диву давался, что такое бывает. Дома всё морковный или из трав полезных, которые бабушка
за лето в саду наберёт, насушит столько, что до нового сбора хватает чай заваривать. Разрумянился Ефим от чая, как красна девица сидит, а барин смотрит на него и думает: - Не привёл Господь иметь мне такого сына-наследника, -  начал разговор издалека. Про урожай поговорили, спросил, учился ли грамоте Ефим, есть ли невеста у него.

— Нет, барин! Нет, недосуг мне за девками ухаживать, а читать, писать и деньги считать — это я давно умею.
— Я предлагаю тебе поработать у меня управляющим. Ты сейчас молчи, не отказывайся, подумай хорошенько. Поработаешь, приглядишься, обвыкнешь, а там глядишь и понравится, если справляться будешь. А если не справишься, то изволь, другого мужика найду. Но ты, Ефим, малый способный, толковый, я за тобой давно
наблюдаю, у тебя всё получится. Так что иди домой, подумай, посоветуйся с бабушкой, она женщина мудрая, совет даст дельный. Ведь ей уже, как я помню, за восемьдесят. А тебе ещё жить, жить. Думай, Ефим. Завтра с ответом придёшь в это же время.

— Ульяна! — крикнул, барин. В гостиную вбежала юная девушка в розовом платье и розовых туфельках, взглянув на Ефима, она сказала, обращаясь к отцу:
— Вы меня звали, тату?
— Это моя дочь Ульяна, — она сделала реверанс, а Ефим в ответ поклонился — Дочка, приготовь Ефиму гостинцы для бабушки, он собирается уходить. — Она крутонулась на одном коблучке и улетела на кухню.
— Вот стрекоза, никак не может серьёзно себя вести. — Ефим в ответ улыбнулся.
Ульяна вернулась быстро, сунула Ефиму пакет в руки, сверкнула маленькими глазками и скрылась за дверью.
— Спасибо, барин, бабушке будет приятно, что Вы её помните и за гостинец спасибо.  Ефим с детства знал, что бабушка до отмены крепостного права работала в этом доме белошвейкой, отсюда её и замуж выдали.
— Ну что ты всё барин да барин, знаешь хоть, как меня зовут?
— Знаю, барин, как же не знать, Андрей Петрович.
— Вот так и зови.
— Хорошо, барин. До свидания.
Андрей Петрович ещё долго сидел за столом и размышлял, правильно ли он поступает, такого молодого парня ставит управляющим своего имения. А имение не малое, хлопот с ним много. Но в то же время парень ещё не испорчен, воровать, надеюсь, пока не
умеет — это тоже важно. Что зря голову ломать, посмотрим на деле.

А Ефимка с бабушкой всю ночь не спали. Уж очень их взволновало такое предложение барина. И почему выбор пал на Ефима, понять не могли.
Ефиму это льстило. А бабушка всё передумала, и мысли её пошли дальше, что не только в работе там дело, не задумал ли барин сделать Ефима своим зятем в будущем, ведь парень то видный, а у него дочка подрастает. Но Ефиму она про это говорить не стала.
На то и голова, чтобы думать, можно и ошибиться. Решила она внука не отговаривать, пусть поработает у барина, а если не получится, домой всегда вернётся. Такую работу могут предложить только раз в жизни и то не каждому.
Всё-таки не спину гнуть, а головой работать, и кусок хлеба тебе всегда обеспечен. Мне теперь можно и помереть спокойно, стара стала, голова впереди, а ноги
всё сзади плетутся.

Ефим согласился поработать у барина. Наливайко был доволен и дал Ефиму неделю срока, чтобы он навёл порядок в своём хозяйстве:
— Я не хочу, чтобы тебя что-либо обременяло на стороне, от лишнего освободись, в нужде жить не будешь — сказал он Ефиму.
— А как же корова, лошадь?
— Ну, это оставь, а вдруг что не заладится, рисковать не будем.
Ефим рассчитался с арендой, вернул хозяину быков и землю, а собирался в следующий сезон выкупить. Было жалко, но наступил новый виток в жизни молодого человека, и Ефиму суждено было его прожить.


                продолжение - http://proza.ru/2018/11/02/1023