Эйлатские истории

В этом городе всегда солнце. Не то солнце, которое обожжёт за неделю и потом облезет вместе с загаром после отпуска. И не то северное, что выглянет на минутку, посмотрит на вот это всё безобразие, расстроится и зароет голову в облака. Нет, эйлатское солнце простреливает навылет улицы и дома, добросовестно пропекает людей насквозь, высушивает всё тревожное, болезненное, лишнее. Солнце настигает людей повсюду, они прищуриваются и поэтому кажется, что улыбаются. А они таки да, потому что как можно не улыбаться, когда такое солнце. Оно рябит на морской поверхности, сгущается в чашке кофе, отсвечивает на коричневой корке выпечки. Когда такое солнце, коты не сидят по домам, а выходят бесшумно и заполняют собой тенистые места. А вечером растекаются на нагретых крышах автомобилей. В этом городе солнце проникает в кожу, остаётся в глазах и ладонях, почти уже светится и требует выхода. И каждая солнечная батарея знает, кого ей согреть.

Ехали однажды в автобусе шляпы.
– Парит сегодня, – сказала розовая.
– У нас редко бывает влажно, – ответила серая в крапинку. – А сегодня таки да.
С передних сидений к ним прислушивалась светло-соломенная шляпа и бирюзовый тюрбан.
– Я раньше в Цфате жила, – сказала розовая. – Там такие ливни бывали! Ух!
Она воскликнула это бодрым молодым голосом. Серая в крапинку тоже добавила темпераменту:
– А вот когда я в Карелии жила, к нам в окно залетела шаровая молния!
Они подпрыгивали, охали и ахали. Тюрбан и светло-соломенная шляпа тоже хотели бы подпрыгивать, но для этого им надо было бы пройти назад по салону, сесть рядом, познакомиться. Не каждая шляпа на такое пойдёт. Поэтому они подрагивали молча.
Слева от розовой сидела мужская светлая шляпа. Она слышала слова, только если ей говорить в ухо. Иначе бы, конечно, сразу вступила в разговор: «А вот у нас в Кирьят-Шмона...» До сотни ей оставалось несколько лет, и она сидела экономно.
Через пару остановок розовая шляпа встала, чтобы выходить. И сразу стало видно, что до сотни ей тоже не слишком далеко. Серая в крапинку повернулась кивнуть, оказавшись ровесницей.
В климате Эйлата шляпы живут очень долго, добираясь до глубокой осени.
Которой здесь почти не бывает.

Утром первым делом выглянуть в окно и сказать солнцу: можно. Но оно еще минут двадцать зевает, медлит, и потом наконец встаёт.
Приоткрыть окно, кивнуть свежему воздуху: заходи, кондиционер выключен. Этот не ждёт, сразу врывается. Вместе со звуками мусоровозов. Кстати, им тоже дать добро.
Пальма трепещет пальцами-листьями. Что такое, почему без разрешения? А, это ветер, свежий воздух то есть. Уже старается.
Автобусам выехать по маршрутам. Таксистам тоже. Людям построиться на остановках, равняйсь-смирно. И разъехаться по рабочим местам.
Кошкам величественно возлежать, собакам улыбаться.
Чуть не забыл: линии гор затуманиться, небу синеть, морю отражать это всё в бирюзовой глади.
Кажется, готово? Что забыл? Потом вспомнить.
Доброе утро, Эйлат.

Один человек шёл по набережной вдоль моря и присел отдохнуть. Вдруг на пальму прямо перед ним вспорхнула крупная зелёная птица.
– Попугай, – удивился человек.
– Конечно, попугай! – сварливо выкрикнула крупная зелёная птица. – А никакая не птица!
– Крикливая птица, – уточнил человек.
А удивился он потому, что до сих пор не видел в Эйлате попугаев. Недавно он видел их в Маале-Адумим, они тогда сидели в парке. Не попугаи, а люди. Хотя и попугаи тоже сидели – на ветках, кажется, акации. И ловко поедали зёрна, выковыривая их из крупных плоских свисающих штук. Сначала попугай был один. Потом к нему прилетел ещё один и принялся наблюдать, сидя на ветке чуть повыше.
– Ухаживать хотел, – предположил человек. – Он в неё влюблён, но видит, что она обедает, и не хочет мешать... Ага, он тоже клюёт зёрна. Показывает подруге, что готов к ней присоединиться в любом, самом сложном деле.
– Вот и сказка получилась, – сказал второй человек.
А теперь попугай прыгал по листьям пальмы и беспокоился.
– Ну я-то ладно, – вскрикивал он, – прилетел сюда по делам. Акации поискать, говорят, в Эйлате на Шешет Ха-Ямим их много. Если правда, то подругу позову. Но этот чего сюда за мной припёрся? Преследует! Каррррраул!
Он пометался ещё немного, потом улетел. Человек остался сидеть на скамейке, разглядывая море и пальмы. Он думал:
– Я-то ладно, я тут живу. А чего этот попугай за мной сюда прилетел? Что ему от меня нужно?
Человек пришел домой и написал, наконец, задуманную ещё в Маале-Адумим сказку. Вдруг попугай именно этого и хотел.

Каждый день солнце выглядывало из-за горы и освещало растение на подоконнике.
Затем солнце уходило, а гора и растение оставались.
Они смотрели друг на друга, смотрели... А куда им ещё смотреть, сами подумайте.
«Мы очень разные».
«Да, абсолютно».
Растение смотрело на гору и думало: «Она закрывает мне почти всё небо. Значит, она – самое главное в моей жизни. Закрывай хоть вообще всё небо, только будь!»
Гора не отвечала на эти мысли. Она знала что-то такое, чего не знало растение.
Но растение не знало, чего оно не знает, и было счастливо.
Хотелось, конечно, чтобы гора приблизилась как-то, подошла поближе.
Но если бы она даже хотела...
Потом растения не стало. С ними это случается. А с горами нет. Они и правда были очень разные.
В вазоне выросла новая зелень.
«Гора! – сразу подумало юное растение. – Такая большая! Такая прекрасная! Закрывай хоть вообще всё небо, только будь!»

Это случилось 17 сентября без чего-то девять утра, в городе Эйлате, на улице Эйн Нетафим. Сзади раздался крик, и пока я оборачивался посмотреть, кого убивают, крик перешёл в душераздирающий вопль. Он доносился сверху. Я поднял голову, отмахиваясь от сбитой звуковой волной листвы. На балконе четвёртого этажа стоял молодой человек и орал в телефон. Голос, если можно его так назвать, повышался и понижался, но потом повышался ещё больше. Пролетающие птицы рванули врассыпную, дворовые коты оглохли и замерли, разинув пасти, иорданские горы спрятались за линию горизонта, а поверхность моря пошла рябью. Однако люди на автобусной остановке не шелохнулись, даже не посмотрели вверх, из чего можно было догадаться, что это обычное явление. В вопле несколько раз проскочило слово «Бабокер», видимо, парень ждал кого-то утром, а тот не пришёл. Почему же он вышел скандалить на балкон? – спросите вы. И я отвечу: наверное, из тактичности не хотел потревожить спящих в квартире близких.

Разговаривать на иврите без жестикуляции невозможно. Я понял это в автобусе, когда передо мной сидели и разговаривали две девушки. Их руки не опускались ни на секунду. Это был парный танец, непринуждённая хореография в сопровождении громких голосов. Затем я видел пару, мужчину и женщину. Они ехали перед автобусом на скутере и тоже разговаривали. То он, то она по очереди поднимали левую руку вверх ладонью. Иногда одновременно. Правой он держался всё-таки за руль, она – за него. Я беспокоился, что их беседа достигнет такого накала, когда каждому понадобятся обе руки. Но обошлось.

Кондиционер имитирует звук ветра. Его порывы то усиливаются, то слабеют. Мне кажется, что я в палатке. Чукча в чуме. Секундочку, это мне кажется? Кто я? Я сплю. Я спало и ничего не понимало. Только слышало завывания ветра. Сны показывают глазам, а ушам нет. Уши не спят, они слушают.
Я подробно исследую свой внутренний мир, попутно умудряясь ощущать бесконечность мира наружного. И вдруг догадываюсь, что и внутри и снаружи – это один и тот же мир.
Ветер тихонько воет, меняя тональность. Кондиционер старается. Может быть, он делает это специально для меня, человека с воображением ребёнка. Я лежу с закрытыми глазами, уже не сплю, жду сигнала будильника и думаю о том, как буду все эти ощущения описывать словами для того, чтобы получилось письмо. Несколько ударов пальцев по клавиатуре – и появилось слово. Фразы сплетаются в буквы, строки, абзацы. Плетение, вот каково устройство мира. Ткань бытия.

Вернувшийся не успевает за обстоятельствами места действия. Они-то оставались на месте, а он туда-сюда. И теперь в большей степени туда, то есть там. Ни сиреневая линия гор, ни взлохмаченные ветром пальмы и вперемешку с ними облака – не вовлекают. Пока перед глазами совсем другие обстоятельства и звуки, картинки и запахи. Раздвоение чувств. Переполненность чувств.
– Потому что не надо суетиться, – ворчат горы, – прыгать не надо. Выбрал себе место, и сиди.
– А ещё мечтал обо мне, – со всхлипом вздыхает море. – И что? Где?
Желтоватый полумрак, тёплый уют, далёкое гудение машин за окном. Одна кошка шепчет второй:
– Я на кухню, поцарапаю там холодильник, мяукну разок-другой. Хозяйка выйдет, а ты тут тогда все нитки запутай, шитьё на пол сбрось.
– Вряд ли выйдет, – отвечает вторая. – А вот этот выйдет, и может, угостит.
И они обе старательно не смотрят на человека. Смотрит собака и всё понимает.
Горы и море внутри, кошки и собака тоже. С некоторым удивлением они реагируют друг на друга. А человек на них почти нет. Не вовлекается пока.
Замедляется. Думает.
О том, как не уезжать, а остаться.